Хаски и его белый котёнок ученик

~ ** ~ Чу Ваньнин практиковал форму духовного развития, которая требовала ясности мыслей, глубокой сосредоточенности и стабильности сердца. Он уже давно терпел неудачу в последнем из трех, его сердце становилось всё более нестабильным, но, к счастью, всё ещё поддавалось контролю. Другим аспектом его совершенствования было отречение от земных желаний — отречение от вожделения и всех последующих физических реакций. Чу Ваньнин не должен был иметь таких реакций, его тело было бессильным по собственному выбору, и практически в каждой ситуации это всегда было правдой. Он был рядом с самыми привлекательными женщинами в мире, но ничего не чувствовал. Он был рядом со своим прекрасным шиди, которого любил, но всё ещё ничего не чувствовал. Так почему же. Почему?! За двадцать лет своей жизни, почему Чу Ваньнин не мог остановить своё тело от реакции на своего учителя?! Реагируя на его присутствие. Его близость. Его голос. Иногда просто на мысли о нём. Чу Ваньнин сидел в теплой ванне, плотно прижавшись спиной к стенке и тяжело дыша. Его глаза были крепко зажмурены, пытаясь отгородиться от правды. Пытаясь отрицать это! Отрицать, что он… что Чу Ваньнин был… был… Возбужден. Длина меж его ног стала твердой, полной и тяжелой, и даже простое соприкосновение с водой было почти невыносимым. Это было болезненно, но не так, как раны, что заставляли его вздрагивать или безжалостно переносить их. Это было так болезненно, что заставляло его хотеть большего. Твердый и ноющий. Манящий, требующий, нуждающийся и отчаянно желающий, чтобы его погладили. Чу Ваньнин хотел прикоснуться к нему. Он хотел взять это в руку и… Унизительно. Это было унизительно. Он не мог забыть ощущение Мо Жаня, прижимающего его к себе, горячее дыхание у уха, ощущение, заставляющее его содрогаться. Он потянулся к тому же самому уху, осторожно коснувшись его кончика, но его собственная рука не вызывала той же дрожи. Чу Ваньнин сбежал так скоро, как только смог, его кровь кипела, и всё, о чем он мог думать, это то, что ему нужно бежать, ему нужно побыть одному! Но он не мог вернуться в свою мастерскую в таком состоянии, и не мог вернуться в свою комнату, потому что что, если он наткнется на кого-то? Поэтому он… он рассудил, что, поскольку он весь вспотел от сражения, было бы логично, что ему нужно принять ванну. Мо Жань не придаст этому большого значения! Он сбежал, как только заявил об этом, не дав Мо Жаню произнести ни слова, едва ли даже осознавая, что произошло с его учителем после того, как он отпустил его и снял барьер. В следующую секунду он обнаружил, что запирает дверь в комнаты на засов, закрывает окно и даже наполняет деревянную ванну. Чу Ваньнин даже не задумывался, сбрасывая все предметы одежды, оставляя их разбросанными, словно лепестки, на каменном полу, а не в раздевалке снаружи, зная только, каким его тело было горячим, и что ему нужно остыть. Но какой же это было ошибкой, потому что теперь он был здесь, полностью обнаженный, чего он никогда бы не позволил себе, будь он у источников Мяоинь или купайся в озере лотосов. Сидел здесь в полном одиночестве, тяжелый и ноющий, и всё, что он хотел сделать, это… «Уступи.» Услышав этот голос, такой ясный, будто Мо Жань был в комнате с ним, Чу Ваньнин дернулся и рефлекторно натянул штаны. Он случайно зажал себя между бедрами, горячий и тугой, и всё его тело содрогнулось. — Ах! В ужасе Чу Ваньнин зажал рот рукой, глаза широко распахнулись. Слезы наполнили его глаза, когда он бросил взгляд на дверь, сердце бешено колотилось. Было ли это… это было достаточно громко, чтобы кто-то услышал? Придет ли учитель, чтобы проверить его? Был ли он там, где-то поблизости, ожидая своей очереди искупаться? Возможно, возможно, это прозвучало как боль? Чу Ваньнин мог бы притвориться, что это так, если бы Мо Жань постучал в дверь. Мог бы притвориться, что ударился рукой о ванну или стену, что-то правдоподобное. Но учитель… опытный. Разве он не знает разницы между болью и…удовольствием? Мысль о том, что Мо Жань услышал его, о том, что он знает, в каком состоянии был его ученик после их невинного поединка… Чу Ваньнин вздрогнул. Он, должно быть, извращенец… должно быть… потому что мысль о том, что Мо Жань подслушивает, только усугубила всё. Может быть, учитель прислонится головой к двери, чтобы послушать. Представив это Ваньнин почувствовал, как болезненно покраснел. Неспособный помочь себе, он потер бедра друг о друга, всего раз… Приглушенный стон в руку. Чу Ваньнин закрыл глаза, тяжело дыша. Другая его рука оторвалась от края ванны и погрузилась в воду. Нет! Он не мог этого сделать! Он не мог. Это было так неуважительно. И именно здесь, из всех мест, пачкает ванну своего учителя. Пачкает своего учителя, думая о нем. Всегда его, только его — хотя Чу Ваньнин не знал, чего он хочет от Мо Жаня, он всё равно думал о нем! …нет. Нет, это была ложь. Он знал, чего хотел. Он знал. Это было то, что происходило в борделях. То, что происходило между супружескими парами. Вещи, изображенные в запрещенных книгах, что хранились в самом конце книжных магазинов, запертые за дверью, которую мог открыть только владелец. Вещи, о которых Чу Ваньнин не знал, хранились в этой комнате, но он никогда не наберется смелости попросить кого-нибудь дать ему доступ в такие места. Чу Ваньнин знал, чего он хочет от Мо Жаня, просто знал не особо много. Он знал о поцелуях. Сначала целомудренных и сладких. Потом, жарких и влажных. Поцелуи, от которых он не мог дышать. Поцелуи, которые вызывали непристойные, беспомощные звуки из его горла. «Вот так», — выдохнул Мо Жань в его губы. «Больше. Умоляй меня». Чу Ваньнин вздрогнул, вспоминая об этом, крепче сжимая бедра и потирая сильнее. Его рука скользнула по краю ванны, притягиваемая, словно магнит, к тяжести между ног. Беспомощный, Чу Ваньнин зажал руку между бедер и впервые взял себя в руки. Его трясущиеся пальцы обхватили доказательство его позора. Всё его тело содрогнулось от незнакомого ощущения. Чу Ваньнин был неуклюж, поглаживая. Ему потребовалось много времени, чтобы найти правильный ритм. Однако трение от воды оказалось слишком неудобным, поэтому он крепко зажмурился и, пошатываясь, встал, перегнувшись через ванну, прижав руку к стене, чтобы удержаться в вертикальном положении. Он всё время думал о Мо Жане. Его голосе. Его руках. Об ощущении его, такого большого за спиной Ваньнина, одной рукой легко обнимающего его. Удерживающего его неподвижным, неспособным уйти. Прикосновения следовали за поцелуями. Или… во время. И то и другое одновременно? Ему бы… это понравилось. Он хотел бы, чтобы его целовали, пока руки скользили по его коже, раздвигали одежду, оставляя после себя дрожь. Он хотел бы отстраниться, не в силах вынести смущения, но не мог бы. Он никогда не смог бы одолеть Мо Жаня. Чу Ваньнин так сильно прикусил губу, что почувствовал вкус крови, отчаянно пытаясь успокоиться. Он зажмурился, отчаянно пытаясь отрицать свои действия. Он хотел бы также запечатать свой слух, чтобы избежать ритмичных звуков, сопровождающих поглаживания себя. Всё, что Чу Ваньнин мог сделать, это прикоснуться к Мо Жаню в ответ, провести руками по этим твердым плоскостям и острым краям. Может быть… провести губами по этой медовой коже, посмотреть, сладок ли он на вкус. А потом… А потом… он не знал. Он не знал, что было после этого, если вообще что-нибудь происходило. Он не знал, как это «работает» между двумя мужчинами. Он не знал даже, как это работает между мужчиной и женщиной! Он не знал, что следует за этим… но он хотел знать. Учитель научит меня. Эта мысль была слишком сильной, и его позвоночник покалывало, когда что-то горячее вылилось из его твердого… придатка. Его глаза распахнулись как раз вовремя, чтобы увидеть, как белая жидкость брызнула из головки, снова и снова, каждый раз заставляя его вздрагивать и задыхаться. К тому времени, как всё закончилось, его нижняя губа превратилась в кровавое месиво. Его голова кружилась, а всё тело ощущалось, будто все силы иссякли. Ошеломленный, он проследил за следом, видя, что струйки жидкости растеклись по всей его внутренней одежде, которая валялась кучей рядом с ванной. Его колени ослабли, и, не в силах удержаться, он соскользнул обратно в воду. От резкого движения раздался громкий всплеск, вода перелилась через край ванны и, вероятно, намочила одежду. Ему было всё равно. Тяжело дыша, Чу Ваньнин прислонился лбом к краю ванны. Его конечности покалывало, голова была набита ватой. Теперь теплая вода была как подарок, успокаивая его чувствительную плоть. Он поднял ноги и обхватил их руками, положив подбородок на одно колено, сморгнул капли воды с ресниц. ~ ** ~ Он был таким… грязным, подумал Чу Ваньнин, ошеломленный. Он запачкал ванну учителя, запачкал самого человека своими непристойными мыслями. Он воспользовался Мо Жанем, который был так добр к нему, хотя и не имел на это причин. Эта правда должна была пристыдить Чу Ваньнина, как ничто прежде, должна была затопить его ненавистью к самому себе, должна была заставить его хотеть сбежать и никогда больше не смотреть Мо Жаню в глаза… Но прямо сейчас… он был просто… таким… Сонным. Чу Ваньнин зевнул, поудобнее устраиваясь в ванне. Он нырнул ещё дальше, пока только его голова не осталась над водой, и уперся пальцами ног в противоположную стенку, чтобы не соскользнуть. Чу Ваньнин моргнул тяжелыми, томными веками и уставился на воду. Свет лампы отбрасывал на него красивый узор, и под этим сиянием, даже его кожа выглядела несколько привлекательно. Он спорил со своим учителем из-за такой бессмысленно роскошной комнаты, но теперь… он думал, что должен был придумать, как сделать воду горячей. Кипятить ведра одно за другим было муторно… так что, может быть… яма с костром под землей? «Есть что обдумать», — подумал он, устало моргая. Но в следующее мгновение мысли ускользнули, как песок. Он чувствовал себя переваренной лапшой в холодном супе. Он должен был иметь кости, но на данный момент он не был уверен. Когда в последний раз он чувствовал себя так расслабленно…? Не последний месяц, тихо отметил он. Он плохо спал. В его голове было буйство мыслей о том, что он мог сделать, должен был сделать, что нужно было делать. Все размышления, которые казались более важными, чем отдых. Время утекало от него, как песок, и он чувствовал всё большую паранойю, казалось, будто даже моргание заставит его упустить что-то важное. Но даже когда он засыпал… ему снились ужасные вещи. Армия мехов с гротескными лицами маршировала к нему, превращаясь в живых людей, взывающих о помощи… они сбрасывали свою человеческую кожу и превращались в зверей, готовых разорвать его на части, если поймают. Чу Ваньнин будет высоко, очень высоко — на дереве, или на крыше, или даже на облаке, а они будут роиться под ним, желая стащить его вниз. Тогда Хуайша окажется в его руке и… Он проснется. В Персиковом Источнике он избегал сна, читая до глубокой ночи. Е Ванси был… обеспокоен, смутно припоминал он. Младший мальчик стал каждый вечер приносить ему теплое молоко или чай, оставляя их у кровати со строгим приказом выпить. Чу Ваньнин не принял большинство из них, приказ вызывал у него раздражение, но Е Ваньси всё ещё делал это каждую ночь, не обращая внимания на гнев Ваньнина. Чу Ваньнин в конце концов сдался и выпил подношения, но, хотя они не помогли ему отдохнуть… каким-то образом успокоили. Успокоенный ненавязчивым присутствием Е Ванси. Этот человек хороший. Другой вид добра по сравнению с Ши Минцзином, потому что одна только мысль о том, чтобы показать слабость перед своим шиди, заставляла Чу Ваньнина беспокоиться. Но почему-то он не особо возражал против Е Ванси. — Выпей это и поспи, — сказал Е Ванси однажды вечером, поставив дымящийся черный чай на его столик. Чу Ваньнин избегал его взгляда. — Я читаю. — Ох. — Мгновение. — Чу-сюн талантлив, умеет читать вверх ногами. Что.…? ............ Этот человек — тот же тип добра, что и учитель. Ни Е Ванси, ни Мо Жань никогда не относились к Чу Ваньнину как к чему-то большему, чем они сами. Никогда не действовали так, будто должны поддерживать маску при взаимодействии с ним. Находиться в их присутствии было… легко. Поэтому неудивительно, что возвращение Мо Жаня его успокоило. Это было неприятно, но не удивительно. Чу Ваньнин устал лгать самому себе. Он не мог этого объяснить и не мог понять, но близость Мо Жаня всегда была утешением. В течение пятнадцати месяцев он пытался выбросить Мо Жаня из своих мыслей, чтобы, наконец, изгнать неприемлемое чувство собственничества. Посвятить своё сердце исключительно Ши Минцзину. Но… даже такое долгое отсутствие не могло вырвать Мо Жаня из его мыслей. Это стало ясно, когда в древнем Линьане… он был единственным человеком, которого Чу Ваньнин хотел видеть рядом с собой. Учитель страшнее, чем кошмары. Это была зависимость. То, от чего он не мог убежать. Он хотел Мо Жаня. Всегда хотел его. «Сдавайся», — прошептал ему на ухо игривый голос. Чу Ваньнин нахмурился, желая отбросить его, и, возможно, Мо Жаня, пока он был таким. Сдаться? Как будто у него был выбор. Любовь и похоть. Эти пятнадцать месяцев научили его, что это совершенно разные вещи. И он пришел к выводу, что вполне логично, что они могут быть взаимоисключающими. Зачем ещё существовали бы публичные дома, если бы люди не могли чувствовать любовь без похоти и похоть без любви? Возможно, так оно и было для большинства людей, но Чу Ваньнин так плохо разбирался в чувствах, что ему потребовалось много времени, чтобы понять это. Возможно, многие любили одного человека, но хотели другого. «Любовь» была чистой и незапятнанной. Что-то за пределами человеческой реальности. Он любил Ши Минцзина, который был подобен цветку, отражающемуся на поверхности озера посреди зимы. Он даже не знал, где находится настоящий цветок, но его отражение было настолько прекрасным, что умоляло сохранить его навсегда. Чу Ваньнин возненавидел бы даже сам ветер, осмелься он всколыхнуть воду. Никто не мог прикоснуться к отражению, и Чу Ваньнин даже не запятнал бы его, попытавшись. Он был доволен тем, что просто хотел любоваться им с берега, даже позволял другим любоваться им, пока оно оставалось нетронутым. Он не испытывал вожделения к Ши Минцзину. «Вожделение» было низменным и постыдным. Что-то для темных комнат и постыдных мыслей. Он чувствовал вожделение к Мо Жаню, который был подобен молочному леденцу, подогретому на огне. Он был реальным и осязаемым, мягким и сладким, ему хотелось положить его на свой язык, позволяя растаять во рту. Он не хотел делиться своей конфетой, не хотел, чтобы её попробовали другие. Поедание их давало ему прилив энергии, за которым следовала приятная сонливость, от которой ему захотелось свернуться калачиком и вздремнуть. Он хотел потешить себя, пока его аппетит не утолится, а живот не насытится. О, подумал он, томно закрыв глаза. «Насытился». Вот как он чувствовал себя сейчас. Любовь была чем-то святым, чем-то, к чему можно стремиться на пути к Вознесению, чем-то для богов. Боги не ели, они не умирали, не гнили. Они не были запятнаны земными желаниями, и, поскольку в душах людей были частички богов, имело смысл, что они могли любить так, как это делали боги. Такие чувства были естественны. Но Чу Ваньнин не был богом, он был простым человеком. Вполне логично, что его чувства к Мо Жаню были земными, как и сам этот человек. Вожделение было человеческим побуждением, и хотя он должен был стремиться избавиться от него, он признал, что оно тоже было вполне естественным. В конце концов, молочные конфеты предназначены не для того, чтобы ими восхищались издалека. Конечно, ни одно из этих объяснений не означало, что он действительно планировал что-то делать с этими чувствами. Мо Жань всё ещё был его учителем, и даже думать об этом было неприлично. Но, помимо этого, Чу Ваньнин никогда бы не стал бессмысленно подвергать опасности человека, который… который хотел отомстить за него, просто за какие-то глупые чувства, которые никогда не будут взаимными. Так что прямо сейчас Чу Ваньнин просто… смирился с тем, что только что сделал. Прикасаться к себе, думая о Мо Жане, было грязно… но на самом деле это никому не повредило. Это было всего лишь человеческое телесное побуждение, что-то, что нужно преодолеть, как… вызов его совершенствованию. Небесная кара, которую нужно преодолеть. Он сонно кивнул, прислонившись к ванне, и потерся щекой о дерево, удовлетворенный своими выводами. Да, теперь всё обрело смысл, подумал он, проваливаясь в сон. В конце концов, он не мог отрицать, что любил сладкое. Даже если все, что ему достанется — это кариес. Холодная ванна Мо Жаня в озере лотосов заняла… гораздо больше времени, чем ему бы хотелось. Итак, одно дело знать, что ты любишь своего собственного ученика, как не должен любить настоящий мастер… совсем другое — хотеть его. Мо Жань, надо отдать ему должное, никогда раньше не испытывал физического влечения к Чу Ваньнину. Да, после той ночи и близкой к отклонению Ци, он был доведен до холодного пота даже при мысли о каком-либо подобном влечении до такой степени, что сбежал, но последние два года показали ему, что нет, он не хочет Чу Ваньнина в этом плане. По крайней мере, не хотел. Но ведь юность никогда не привлекала Мо Жаня. Даже когда он сам был юн, Мо Жаня всегда привлекали мужчины, проститутки, которые не были так «популярны» у юных мастеров, поскольку им было уже за двадцать. Вероятно, он был лицемером, говоря, что любой кто младше был просто «слишком юн», чтобы считаться привлекательным, учитывая его собственный первый раз в шестнадцать лет, но так оно и было. Мо Жань не был культурным человеком. Он не мог объяснить свои собственные вкусы, но в данном случае они облегчали ему жизнь. Одно дело, когда его сердце предавало его, одно дело — любить человека, которым был Чу Ваньнин, любить душу под плотью. И совсем другое дело, когда его тело тоже предало его. Поэтому, когда он сидел, скрестив ноги, на дне озера лотосов, ожидая, когда его проблема разрешится, всё, о чем он мог думать, было: Блять. Он подумал о том, чтобы сбежать в бордель, найти какую-нибудь гибкую шлюху с мягким голосом и глазами цвета персика, и так разобраться с этой проблемой. Последние пару лет Мо Жань в основном был монахом, в компании которого была только его собственная рука, так что имело смысл, что он сдерживался. Но эта мысль не понравилась ему по одной простой причине: он потратил год, пытаясь избавиться от этого чувства, прежде чем почувствовал влечение. Он действительно сомневался, что на этот раз добьется большего успеха. Тем более что даже холодная вода ничего не делает с этим маленьким ублюдком! Всё ещё сидя на дне холодного озера, Мо Жань глубоко и раздраженно вздохнул и пристально посмотрел на свой член, который, по-видимому, решил, что одного взгляда заплаканного Чу Ваньнина достаточно, чтобы заставить его беспрерывно отдавать честь. И, кроме того, разве это не было просто приятно знать? Что именно вид его ученика, выглядящего запуганным, в конце концов добил его! Хорошо! Отлично! Просто идеально, Мо Вэйюй, ты извращенный ублюдок! Он закрыл голову руками, его тело ужасно дрожало, но это не имело ничего общего с холодом. Мо Жань был искренне благодарен заклинанию, которое позволяло ему дышать под водой, потому что он пробудет здесь ещё некоторое время. Когда Мо Жань, наконец, выбрался из озера, он быстро пробрался в свою комнату, чтобы переодеться, быстро вытерся, а затем вышел из главного дома прямо на кухню. Он посмотрел в сторону мастерской, освещенной изнутри, и кивнул сам себе. Котёнок, вероятно, всё ещё будет сердиться после своего поражения, поэтому Мо Жань сделает танъюань, как и обещал, и принесёт их ему. Это займет около двух часов, что идеально подходит для сладкого ночного перекуса, и у Мо Жаня было достаточно энергии. Движения готовки успокоят его и позволят по-настоящему взять себя под контроль, а затем всё вернется в норму. Он вздохнул с облегчением, Сяо Гоу вернется завтра, так что всё это больше не будет проблемой. В самом деле, эта старая Ива сделала Мо Жаню бесценный подарок. Кстати говоря, пришло время посетить озеро Цзиньчэн, чтобы Чу Ваньнин снова сыграл для Чжайсинь Лю. Вероятно, после того, как с мехами будет покончено. Неторопливо, Мо Жань размышлял, как ему убедить Ши Мэя остаться. Он даже не стал притворяться виноватым при этой мысли. Ши Мэй больше года получал всё внимание Чу Ваньнина. Сяо Гоу было одиноко, ясно? Дайте ему что-нибудь. Настроение помрачнело, когда кое-что ещё пришло ему в голову, Мо Жань подумал, что ему также придется спросить Ши Мэя, не случилось ли чего-нибудь примечательного с Чу Ваньнином, пока их не было. Что-то было не так, и поскольку Чу Ваньнин скорее прикусит язык, чем заговорит, Мо Жаню придется обратиться к кому-то, кому можно было приказать говорить. Обдумывая свои планы, Мо Жань провел следующие два часа за приготовлением танъюань, добавляя порошок корня лотоса в тесто в стиле Линьань и смешивая три различные начинки, как и было обещано. Он сделал каждый из них меньше, чем те, что были в зале Мэнпо, потому что котёнку нравилось класть их полностью в рот, а не кусать, что создавало беспорядок. Из-за тех что делал зал Мэнпо, щеки Чу Ваньнина всегда надувались, и он выглядел расстроенным, когда кто-либо осмеливался это заметить. Мо Жань усмехнулся. Айя, с его котёнком действительно было много хлопот. Хорошо, что Мо Жань радовался каждой их секунде. Чему он не обрадовался, так это тому, что придя в мастерскую он обнаружил, что она пуста. Мо Жань моргнул, внимательно осматриваясь, как будто котёнок мог спрятаться, но нет. Обескураженный и немного обиженный, Мо Жань подумал, не ушел ли Ваньнин, ничего не сказав. Неужели он действительно был настолько зол из-за проигрыша? Конечно, котёнок был упрямым и целеустремленным, но он никогда не был достаточно рассержен, чтобы просто уйти, не победив. Раздраженно выдохнув, Мо Жань поставил миску с танъюань на чертежный стол, намереваясь погасить свет. Затем он заметил в углу сумку Цянькунь Чу Ваньнина. Его брови взлетели вверх — Чу Ваньнин никогда бы не оставил её, так как для совершенствующихся это была их сокровищница, всегда содержащая всё самое необходимым на случай, если им придется сражаться. Но тогда где… ? Испытывая дурное предчувствие, Мо Жань вернулся в главный дом, обогнул задний коридор и попробовал открыть дверь в ванную. Заперто. Он пробыл там почти три часа?! Обеспокоенный, Мо Жань постучал по дереву, и крикнул: — Ваньнин? Ничего. Теперь, по-настоящему встревожившись, Мо Жань стукнул кулаком по двери, и звук отразился в тихой ночи. — Чу Ваньнин! Глухой удар, за которым последовал громкий всплеск. Кашель? А затем хриплый, слегка обиженный голос: — У-учитель? Что…? Он замолчал, и в пространстве между ними воцарилась тишина, звонкая и тяжелая. Мо Жань уставился на дверь. — Ваньнин, ты заснул? Мгновенное возмущенное: — Нет! Последовал ещё один всплеск. Затем тихое приглушенное чихание. Губы Мо Жаня задрожали, и он потер рот рукой, отчаянно стараясь сдержать смех. Забавляясь, он представил себе котёнка, пытающегося скрыть свой чих, несчастно сидящего в холодной воде, голого и… И тут Мо Жань сразу же вообразил это! Он кашлянул и легонько отвесил себе пару пощечин. Изо всех сил стараясь, чтобы его голос звучал ровно, Мо Жань сказал: — Тогда… ты скоро выйдешь? Долгое молчание. Ещё один чих. Затем он что-то пробормотал. Мо Жань нахмурился, прислонившись головой к двери. — Что? — Одежда, — категорично сказал Чу Ваньнин уже громче.  — Мне нужно немного. Мо Жань моргнул. Он стоял в маленькой раздевалке рядом с ванной, но куда бы он ни смотрел, не видел одежду Чу Ваньнина. Неужели котёнок просто… значит, вошёл туда полностью одетый? Ну, не то чтобы Мо Жань мог говорить что-то после своего купания в озере. — Ты оставил её в своей сумке Цянькунь? — мягко спросил он. Тишина. Долгая и мучительная. Мо Жань полуобернулся, готовый вернуться в мастерскую за сумкой, когда из-за двери донесся ледяной голос Чу Ваньнина. — Нет. Мо Жань сделал паузу, выждал долгое мгновение, думая, что Ваньнин скажет что-то ещё, но, очевидно, на этом было всё. — Ваньнин, — позвал он немного раздраженно. — Тогда где твоя одежда? — Я… должен одолжить немного, — пробормотал он через дверь, едва разборчиво, с болезненным чувством унижения. — Что? — тупо спросил Мо Жань. — Учитель! — Ага… ахахаха, да, да, — быстро сказал он, потому что теперь голос Чу Ваньнина был опасно близок к гневно слезливому. — Учитель принесет тебе один из своих запасных комплектов, хорошо? Просто подожди там. Пробормотав «где же ещё?», Мо Жань покачал головой и выскочил наружу. — И! — в панике крикнул Чу Ваньнин. — И мою сумку Цянькунь, — шепот. — Пожалуйста. — Мг, хорошо. Учитель скоро вернется. Облегченный выдох. Затем ещё один всплеск, за которым последовал дребезжащий звук. Окно? Мо Жань озадаченно покачал головой. На улице было холодно, с чего бы ему…? Неважно, давай сначала достанем одежду. Мо Жань сначала пошел в мастерскую, потом в свою спальню. Он замешкался перед шкафом, тупо уставившись на разнообразие одежды. Она вся была бы слишком велика для него, свободно обрамляя его гибкое тело, волочась по полу. Он будет выглядеть… таким маленьким в мантии Мо Жаня. Он сглотнул, отгоняя эту мысль, и схватил простую белую внутреннюю мантию и мягкую черную внешнюю с длинными широкими рукавами, которые Мо Жань носил только в секте. Он быстро вернулся в раздевалку и крикнул: — Я оставлю это здесь, хорошо? — Мг. Мо Жань отступил, с грохотом захлопнув дверь, и зашагал прочь. Потребовалось больше времени, чем он ожидал, пока Чу Ваньнин, наконец, не открыл дверь. Его мокрые волосы были распущены, с них капало на пол, а голова была опущена. В руке он крепко сжимал сумку Цянькунь, пальцы побелели. Мо Жань был прав — его мантия висела на теле Чу Ваньнина и волочилась за ним. Пояс был затянут до упора, но всё ещё был немного свободен, а длинные рукава полностью закрывали его руки, по крайней мере, на полную ладонь. Он выглядел… очаровательно. Мо Жань не удержался от ухмылки. Он подошел ближе, небрежно сказав: — Тогда я пойду опорожню и высушу ванну. Чу Ваньнин резко вскинул голову и схватил Мо Жаня за рукав, напугав его. Его глаза были широко раскрыты, лицо побледнело. — Я… этот ученик уже сделал это! Учителю не нужно туда входить! Мо Жань вскинул брови. И тут он заметил, что губы Чу Ваньнина были болезненно бледными, а нижняя была укушена настолько сильно, что кровоточила. Не задумываясь, Мо Жань мгновенно протянул руку, чтобы коснуться его лба… И Чу Ваньнин вздрогнул. Они оба замерли. Мо Жань сглотнул, подавляя боль, и медленно продолжил тянуться вперед, касаясь лба Чу Ваньнина только кончиками пальцев. Ледяной, как он и ожидал. — Черт возьми, Ваньнин, ты замерз! — Он осмотрел его. — И ты высушил ванну, но даже не потрудился высушиться сам? Чу Ваньнин снова опустил голову, не встречаясь с ним взглядом, потер руку и слегка пожал плечами. Мо Жань раздраженно выдохнул и приказал: — Оставайся здесь. — Учитель? Мо Жань прошел на кухню и поставил на огонь четыре больших горшка с водой. Он немного подгонял их, согревая своей Ци, пока они не закипели. Он взял два массивных горшка и вернулся в ванну, где Чу Ваньнин, к счастью, решил хоть раз проявить послушание. Котёнок ерзал на месте, уставившись на свою сумку Цянькунь, которую крепко держал. Его руки были неестественно бледными и сморщенными от долгого пребывания в воде, и они, без сомнения, были ледяными на ощупь. Словно по сигналу, котёнок снова чихнул, жалобно всхлипывая. Мо Жань громко вздохнул. Чу Ваньнин моргнул, избегая его голоса, осторожно изучая дымящуюся воду. Мо Жань прошел мимо него без объяснения и направился в раздевалку. — П-подожди, — крикнул Чу Ваньнин, следуя за ним, но Мо Жань проигнорировал панический рывок его мантий, будучи недостаточно терпеливым сейчас, чтобы догадываться, что с ним не так. Он без промедления вошел в каменную ванную, увидев, что, как и сказал Чу Ваньнин, пол и ванна были сухими. Также, окно было распахнуто настеж, оставляя комнату холодной. Мо Жань быстро поставил свой груз, закрыл деревянную панель, защелкнул её и послал Чу Ваньнин сердитый взгляд. Котёнок этого не заметил, по-прежнему глядя в пол, неловко ерзая на месте. Мо Жань почувствовал укол замешательства от того, насколько послушным он был, но пока отогнал его. Он повернулся, чтобы налить сначала один, потом другой горшок в ванну, а затем вернулся на кухню за двумя другими. Когда все они были опорожнены, примерно половина ванны была заполнена дымящейся горячей водой, и Мо Жань активировал заклинание, наполняя остальную часть ванны теплой водой из озера, создавая приятную теплую температуру. Он повернулся к Чу Ваньнину и приказал: — Залазь. Глаза котёнка комично расширились, и он сделал шаг назад. — У-учитель? Мо Жань прошел мимо него и вышел за дверь, крикнув через плечо: — Ты слишком замерз. Сначала согрейся. Я буду снаружи на случай, если ты снова заснешь. Чу Ваньнин отвернулся, сглотнув. Он не протестовал, только кротко кивнул. Мо Жань нахмурился. Опять же, такой странно послушный, даже не пикнул против приказа? Мо Жань забеспокоился. Неужели Ваньнин настолько замерз? — Черт возьми, — выругался он, захлопывая за собой дверь раздевалки. Он прислонился к противоположной стене, усиливая слух на тот случай, если Чу Ваньнин упадет в обморок или что-то в этом роде. Мо Жань покачал головой. Он знал, что Ваньнин усердно работал над мехами, и всё же он не отказал ему в этом очень ярком сражении. Котёнок, должно быть, был действительно истощен, раз заснул в ванне, и теперь он, вероятно, заболеет из-за этого. Чу Ваньнин плохо переносил холод. Это было быстро, едва ли достаточно долго, чтобы отмокнуть, прежде чем Чу Ваньнин снова вышел. На этот раз в воздухе витал сильный запах хайтана и мыла, давший Мо Жаню понять, что он, вероятно, заснул в первый раз, даже не успев помыться. Его волосы всё ещё были мокрыми, но, по крайней мере, на этот раз лицо раскраснелось от жары, а глаза затуманились и стали сонными. Он моргнул, глядя на Мо Жаня, мгновение изучая его лицо, прежде чем снова посмотреть вниз. Кончики его ушей покраснели, и он прикусил нижнюю губу. — Прекрати, — приказал Мо Жань. — Твоя губа уже кровоточит. Чу Ваньнин подчинился и этому, опять же с такой готовностью, что Мо Жань действительно начал что-то подозревать. Может быть… но нет. Ваньнин не мог ничего почувствовать во время сражения, не так ли? Конечно, Мо Жань был плотно прижат к его спине, но его тело фактически не отреагировало, пока он не оказался далеко от Чу Ваньнина! Или, по крайней мере, не отреагировало достаточно, чтобы это можно было почувствовать. Мо Жань сглотнул, прогоняя свою паранойю, и быстро провел Чу Ваньнина в комнату для гостей, самую дальнюю от комнаты Мо Жаня. Он подумывал о том, чтобы пойти в гостевой дом, но там было холодно, а котёнок был приятным и теплым после ванны. Не похоже, что Мо Жань сможет убедить его поднять температурный барьер для себя. Он усадил котёнка за маленький столик в комнате и принялся заправлять постель. Он прочистил горло, избегая взгляда Чу Ваньнина, и небрежно сказал: — На улице поздно и холодно, так что останься здесь на ночь. — Покашливание. — Кроме того, в этой одежде было бы лучше, ммм, чтобы тебя не видели. Ты знаешь сплетников в секте, кучка любопытных маленьких ублюдков.  — Мг, — мягко произнёс Чу Ваньнин. Мо Жань взглянул на него, котёнок царапал деревянную столешницу, низко склонив голову, его длинные распущенные волосы мокрыми прядями ниспадали по его спине и плечам. Он шевелил губами, облизывая нижнюю, которая перестала кровоточить, но всё ещё была красной и воспаленной. Мо Жань отвернулся, быстро застелил кровать и накинул поверх неё очень толстое одеяло. Как по сигналу Чу Ваньнин опять чихнул. Мо Жань снова вышел, но через секунду вернулся с маленькой белой баночкой в одной руке и спальным халатом, толстым полотенцем и расческой в другой. Он долго колебался, думая, что действительно испытывает судьбу, но затем Чу Ваньнин снова чихнул, и Мо Жань вздохнул. Он подошел к нему и поставил баночку на стол. — Для твоей губы. Чу Ваньнин взглянул на него сквозь дрожащие ресницы, и сочетание того, что он сидел и был одет в мантию Мо Жаня, делало его маленьким и хрупким, полной противоположностью тому, кем он был. Это заставило Мо Жаня почувствовать себя слишком большим и неуклюжим, большим хаски, столкнувшимся с маленьким котом и не знающим, что делать, чтобы не навредить ему. Чу Ваньнин снова отвернулся, уши покраснели ещё больше, и он выглядел немного грустным. Он кивнул и откупорил банку, взяв немного белого крема на палец, прежде чем осторожно промокнуть им нижнюю губу. Мо Жань сглотнул и отвернулся. — Я… могу высушить твои волосы? Это прозвучало как вопрос, хотя должно было быть утверждением, поэтому он замер, теперь ему нужно было дождаться разрешения. Чу Ваньнин просто снова кивнул, неглубоко и кротко, и в этот момент Мо Жань был пойман между недоумением и беспокойством. Если он не делал ничего такого, что заставляло его так себя вести… Тогда, может быть, это был их разговор? Он протрезвел. Слова Чу Ваньнина сегодня днем встревожили его, он знал, что, должно быть, что-то случилось, но если Чу Ваньнин так опасался дальнейших расспросов… тогда Мо Жань пока будет молчать. Сначала он спросит Ши Мэя, а потом, в зависимости от того, что скажет старший мальчик, последует дальше. Осторожно, Мо Жань собрал мокрые волосы Чу Ваньнина, обвившиеся вокруг него, убеждаясь, что собрал все. Кончики пальцев случайно задели обнажённую из-за слишком большой мантии шею, и котёнок подпрыгнул. — Ах… П-прости, — заикаясь, пробормотал Мо Жань, отдергивая руки. Чу Ваньнин ничего не сказал, опустив голову. Он играл с баночкой с лекарством на столе, внимательно прослеживая узоры, как будто пытаясь запомнить их. На этот раз Мо Жань был намного осторожнее, собирая волосы Ваньнина, а затем использовал свою Ци, чтобы согреть полотенце и аккуратно высушить пряди небольшими участками. Чу Ваньнин издал почти неслышный вздох от тепла, немного откинувшись назад, чтобы оказаться ближе. Напряжение в его теле постепенно ослабевало, и Мо Жань почувствовал, что тоже успокаивается. Задача была успокаивающей, и помощь котёнку высушить волосы странным образом заставила сердце Мо Жаня сжаться. Всё закончилось слишком быстро, последним кусочком было мягкое растирание теплым полотенцем головы Чу Ваньнина, и к тому времени котёнок уже почти задремал. Мо Жань убрал полотенце, и Чу Ваньнин повернулся ровно настолько, чтобы посмотреть через плечо. Их глаза встретились, котёнок выглядел томным и расслабленным, кожа всё ещё раскрасневшаяся после ванны. Он моргнул, глядя на Мо Жаня, и в его глазах промелькнула какая-то таинственная эмоция. Пульс Мо Жаня участился, его руки слегка дрожали. Он собирался открыть рот, чтобы извиниться, зная, что ему нужно уйти, что он позволил себе стать жадным и продвинуться дальше, чем когда-либо должен был, учитывая осознание, которое он получил всего несколько часов назад. Но тогда Ваньнин потянулся за расческой, брошенной на столе, и протянул её Мо Жаню с наполовину надеждой, наполовину ожиданием. У Мо Жаня перехватило дыхание, и он тяжело сглотнул. Он взял расческу, коснувшись пальцами Чу Ваньнина, и снова сглотнул. К счастью, Чу Ваньнин отвернулся и снова уставился на стол, играя с баночкой. Он не заметил, как тяжело дышал Мо Жань, как дрожали его руки, когда он осторожно проводил серебряным гребнем по этим длинным шелковистым волосам. Шаг за шагом, медленно и осторожно, пока волосы Чу Ваньнина не превратились в идеальный чернильный водопад на его спине. Ни одна прядь не выбилась из колеи, ни один дюйм не остался нетронутым. У Мо Жаня в руке осталась только одна последняя часть, и он оплакивал то, как её ощущения притуплялось мозолистыми кончиками пальцев. Так что без раздумий… Мо Жань поднял пряди и поднес их к губам. Шелковистые, гладкие на чувствительной коже его губ и всё ещё теплые от полотенца. Запах хайтана, знакомый Мо Жаню, навсегда будет связан с Чу Ваньнином, независимо от того, где он был и что делал. Всего один намек, и все мысли будут стерты, оставив позади единственное, что имело значение. Мо Жань сглотнул и позволил волосам выскользнуть из пальцев, его улыбка была немного болезненной. — Уже поздно, — сказал он хриплым голосом, и Чу Ваньнин подпрыгнул. Тишина была нарушена так внезапно, как будто была уничтожена какая-то важная техника, какое-то заклинание уединения и близости, которому Мо Жань не мог позволить обмануть себя. — Спи, — сказал он, заставляя свой голос оставаться ровным, хотя и не мог сделать его громче шепота, даже если бы попытался. Мо Жань повернулся, подошел к двери, толкнул её и вышел в коридор. Шепот: — Учитель? Мо Жань заколебался, желая сделать вид, что не услышал. Он оглянулся через плечо, и сердце дрогнуло, когда он увидел, как Чу Ваньнин повернулся на своем месте, волосы спадали на одно плечо, подбородок был вздернут, он смотрел в глаза Мо Жаня с бурей эмоций. Чу Ваньнин поднялся на ноги, сделал шаг к нему, вцепившись руками в слишком широкую мантию. На его шее ткань зияла, обнажая намек на ключицу, едва заметное проявление гладкого идеального плеча. У Мо Жаня перехватило дыхание. Он не мог… он не мог больше здесь находиться. Низкий, охрипший голос:  — Я… — Спи спокойно, — резко прервал он его, стоя в полуобороте, и захлопнул дверь. Движение было слишком громким, слишком резким, но Мо Жань не мог заставить себя волноваться, когда повернулся, чтобы зашагать прочь. ~**~ Сначала он вернулся на кухню, чтобы убедиться, что огонь погашен. Затем отыскал нетронутые танъюань, проглотив их за несколько быстрых укусов. Теперь они были холодными и слишком резиновыми, жидкость слишком густой, а начинка твердой. Но Мо Жань был не из тех, кто тратит еду впустую или придирается к мелочам, тем более что вкус был хорош, так что он определенно приготовит свежую порцию утром. Он долго смотрел на пустую чашу, а затем решительно встал и оставил её позади. Он прошел через двор, не в силах взглянуть на саженец хайтана в самом его сердце, и его взгляд снова вернулся к ледяному озеру лотосов, как раз когда он открывал дверь в главный дом. Озеро было темным, наполненным неясными тенями, ветер был холодным, а луна слишком молодой, чтобы давать какой-либо свет. Холодная вода манила… но не так, как в первый раз. Мо Жань долго колебался, но в конце концов отвернулся. Он прошел в свою комнату, снял пояс, головной убор, верхнюю одежду и, наконец, лег на кровать, распластавшись на одеялах. Его сердце бешено колотилось, а дыхание было слишком прерывистым. Ему следует пойти в бордель, подумал он, прикрыв глаза рукой. Он должен пойти прямо сейчас, раздетый, как есть, он должен призвать Бугуй и полететь прямо в город Учан. Найти хорошенькую шлюху с глазами цвета персика, стройной фигурой и мягким голосом. Он должен..... Mo Жань сглотнул. Он должен был сделать это, не… Не лежать здесь, полутвердым, и не представлять себе сцену расчесывания волос Чу Ваньнина. Он не должен воссоздавать это в своей голове в болезненных деталях, не должен представлять, как откидывает эти волосы в сторону, открывая его тонкую шею, его розовые уши, дразнящий вид на его плечо, открывающийся из-за свободных одеяний. Не должен представлять себе кожу Чу Ваньнина, которая всё ещё была согретой после ванны, сонный взгляд от осторожных поглаживаний Мо Жаня, эти губы, красные и опухшие, как будто его поцеловали. Мо Жань ни в коем случае не должен был представлять себе крошечный гул удовольствия, который издавал Чу Ваньнина, когда Мо Жань сушил его волосы. Он громко застонал и жестко прижал руку к глазам. Возможно, если бы он сосредоточился на этой боли, сосредоточился на том, как болела переносица, на том, как его кожа покалывала от дискомфорта… Возможно, если бы он сосредоточился на всем этом, он мог бы не обращать внимания на то, как другая рука опускалась вниз по груди, освобождая свободный пояс, раздвигая внутреннюю часть одежд… и проскальзывая под пояс его штанов. Мо Жань не должен представлять, как наклоняется и проводит губами по тонкому затылку Ваньнина, срывая вздох с его губ. Он не должен был думать о том, чтобы обхватить одной рукой его тонкую талию, прижимая его к себе, а другой откинуть подбородок в сторону, освобождая место для губ Мо Жаня. Он не должен был представлять, как заставит Чу Ваньнина стонать. Он крепче зажмурился, стиснул зубы, стараясь не заикаться. Он осторожно взял себя в руки, как будто пытался притвориться, что это не так. С его кончика тек преякулят, и он размазал его по пальцам, добавляя столь необходимую смазку. Мо Жань пытался. Он пытался отогнать свои мысли, думать о прошлых партнерах, о прошлых спальнях… он пытался. Но всё, что он мог представить — это голая шея, ощущение волос, скользящих сквозь его неуклюжие пальцы, и запах хайтана, вызывающий у него головокружение. Он представил, как прикоснется губами к соблазнительной мочке уха, так красиво покрасневшей после ванны. Представил, как обхватывает мочку уха ртом, посасывая её, заставляя Ваньнина вздыхать. Прерывисто дыша, Мо Жань начал гладить себя, крепко, сначала медленно. Он представил, как скользит языком по этой гладкой, мягкой коже и оставляет красную отметину на его плоти, портя это совершенство, запечатлевает себя. Чу Ваньнин таял от его прикосновений, его дыхание было тяжелым, а кожа краснела до довольно розового цвета. Мо Жань нашептывал комплименты на его кожу, отчего румянец распространялся от ушей к щекам, вниз по шее и ключицам. Мо Жань представил, как гонится за этим румянцем, наблюдая, как далеко он зашел. Он лежал на кровати, расслабленный и томный, с глазами, бушующими желанием. Мо Жань развернет его, как подарок. Он застонал, звук был громким в темной комнате, он больше не пытался скрыть его. Не стал притворяться. Мо Жань раздевал его медленно, очень медленно, потому что его Ваньнин был застенчив. Он отвлекал его глубокими, горячими поцелуями, задыхающимися комплиментами, чтобы Чу Ваньнин не чувствовал ни малейшего дискомфорта из-за обнаженного тела. Хватка Мо Жаня стала наказывающей, и удовольствие заставило его увидеть звезды. Его болезненно твердый член был заключен в клетку из длинных мозолистых пальцев. Его рука ускорилась, грубая и настойчивая. Он собрал больше влаги с мокрого кончика, сглаживая резкие рывковые движения. Мо Жань хотел, чтобы губы Чу Ваньнина покраснели от поцелуев, его глаза были затуманенными и влажными, грудь поднималась и опускалась, когда он изо всех сил пытался отдышаться. Он хотел увидеть твердые линии его груди, его изящные руки, длинные ноги. Он хотел исследовать каждый дюйм его тела, начиная с насмешливых вершин… к нетронутому нефриту между его ног… к застенчивому маленькому входу, спрятанному внизу. Мо Жань хотел поглотить его. С отчаянным стоном Мо Жань высвободился только чтобы лизнуть ладонь, а затем снова взял в руку набухший член и начал поглаживать быстрее. Его бедра дергались при каждом движении, его дыхание было громким в тишине комнаты, а сердце стучало в ушах. Он вспотел, у него кружилась голова, и ему было так жарко, что все потребности, которые у него когда-либо были, были обнажены перед миром. Мо Жань хотел соблазнить Чу Ваньнина спуститься с небес. Он хотел запятнать его и почитать его, захватить его и насытить так хорошо, чтобы ему хотелось все больше и больше. Мо Жань хотел, чтобы его любовь была обнажена во всех отношениях, пока его бесстрастное лицо не растает от чистой потребности. Я заставлю тебя чувствовать себя так хорошо, Ваньнин. Мо Жань узнает всё о его теле, будет знать его лучше, чем сам Чу Ваньнин, будет поклоняться каждому дюйму, пока не заявит на него свои права, точно так же, как Чу Ваньнин заявил свои права на него. Мо Жань узнает, что заставляет его возлюбленного трепетать и содрогаться, что заставляет его стонать и плакать. Он заставит Чу Ваньнина рыдать, кончая на кожу Мо Жаня. Этот образ оказался чересчур ярким, и Мо Жань со слишком громким стоном выплеснулся на ладонь. Капли спермы окрасили его пальцы, стекая по бедрам, пачкали штаны. Снова и снова он пульсировал, наслаждение было почти невыносимым, бесконечный поток болезненного облегчения. Он никогда в жизни не кончал так сильно. ~**~ Мо Жань лежал там ещё долго после того, как его дыхание выровнялось, ещё долго после того, как его кожа остыла. Долго, долго после того, как его сперма высохла, теперь жесткая и неприятная. Он упрямо прикрыл глаза рукой и устало вздохнул. Никогда больше, поклялся Мо Жань, открывая глаза. Он пристально посмотрел на себя, обнаруживая то, что уже знал: он всё ещё был тверд. По-прежнему так мучительно тяжело, что даже целая ночь не сможет насытить его. Он хотел сделать это снова. Он хотел дать волю своему воображению. Он хотел предаваться всем тем многочисленным порокам, о которых только мог мечтать. Но поскольку он также хотел воплотить их в реальность, Мо Жань знал, что он не может допустить, чтобы это повторилось снова. Вздохнув, он встал, переоделся в спальный халат, вытерся мокрой тряпкой и снова забрался под простыни. Ему не было стыдно за то, что он сделал… это только усложняло всё. Чем больше ты сдаешься, тем больше хочешь, а Мо Жань не мог позволить себе ничего хотеть. Не тогда, когда дело касалось Чу Ваньнина. Он не мог позволить себе хотеть этого, хотя самоотречение противоречило самому его существу. С тех пор, как он узнал о сексе, с тех пор, как понял, что прикасаться к самому себе приятно и что становится ещё лучше, когда это делает кто-то другой, Мо Жань сразу же погрузился в исследование всего, что могло быть приятным. Мо Жань бесстыдно потакал своим желаниям, будь то еда, предметы роскоши или секс. Что касается последнего, он всегда был более чем готов исследовать любые специфичные желания, которые у него были. Однако это влечение к Ваньнину нужно было запрятать в какой-то уголок его сознания под ярлыком «вещи, которые следует игнорировать». Мо Жаню нужно было игнорировать это, потому что влечение к Чу Ваньнину не было простой вещью, оно не было ни свободным, ни легко отвергаемым, и сопровождалось чем-то гораздо более сильным, чем похоть. Его омрачал страх. Мо Жань мог скрывать свои чувства глубоко в сердце и мог прикрывать лицо небрежной улыбкой, но физическая реакция была заметна. Это выдаст его. Особенно если Мо Жань оступится и станет таким же беспечным, как сегодня. Источник страха был многогранным. Во-первых, он не хотел, чтобы котёнок осудил его и бросил. Он был бы раздавлен, если бы Чу Ваньнин счел его отвратительным, и был бы опустошен, если бы Чу Ваньнин начал чувствовать себя небезопасно рядом с ним. Но, что самое важное, Мо Жань не хотел, чтобы Ваньнин чувствовал давление. Этот человек, который был таким щедрым, таким самоотверженным… что бы он сделал, если бы подумал, что может дать Мо Жаню то, чего он хочет? Неужели он… уступит? Мо Жань покачал головой, испустив долгий, раздраженный вздох. Он знал, что это было нелепое предположение. Это был тот же самый Чу Ваньнин, который был так возмущен прикосновением Мо Жаня, что чуть не заработал отклонение Ци. Тот самый котёнок, который задирал нос при любом физическом контакте, даже с человеком, которого любил. Тот же самый чопорный ученик, который называл бордели отвратительными и буквально усадил своего собственного учителя, чтобы прочитать ему лекцию о грехах плоти. Мо Жань серьезно сомневался, что какой-либо Чу Ваньнин в действительности согласился бы заниматься сексом только для того, чтобы сделать кого-то счастливым. Он в этом сомневался, он искренне, искренне сомневался в этом… но. Но. «Дети слишком легко привязываются». Сказал Чу Ваньнин без тени сомнения. «Они забудут меня, как только станут достаточно взрослыми, чтобы лучше понимать». Этот человек, который, очевидно, видел в себе так мало ценности, что даже и не думал, что может кому-то искренне нравиться. Который вел себя так, словно этот факт был предрешен заранее, даже не сердясь на него… «Они сказали, что ты относишься ко мне как к своей… как к дочери. Но я не она, — сказал Чу Ваньнин со срывающимся голосом и таким печальным выражением лица. — Значит, ты не… не должен так хорошо ко мне относиться.» Этот человек, который думал, что о нем заботятся только потому, что Мо Жань видел в нем семью, и чувствовал себя недостойным этого до такой степени, что ему нужно было поправить его, даже если это означало, что о нем больше не будут заботиться… Этот человек, который играл на Цзюге до крови, просто чтобы подарить Мо Жаню сладкие сны. Что бы сделал этот человек, если бы знал, что его учитель хочет его? Отвергнул его? Возненавидел его? Или… принял его… потому что он чувствовал необходимость отплатить Мо Жаню? Мо Жань испуганно сглотнул. Он не мог этого допустить, он даже не хотел проверять это. Такие вещи, как мастурбация в закрытой комнате, могут казаться безобидными на первый взгляд, но они всё равно выходят за грань, потому что только заставляют его хотеть большего. Мо Жань никогда не мог позволить себе быть настолько беспечным, чтобы раскрыть свое влечение. Если между ними когда-нибудь что-нибудь случится, Мо Жань должен быть уверен, что желание Чу Ваньнина было его собственным.