Хаски и его белый котёнок ученик

Апрель был известен прохладными днями и ещё более прохладными ночами. Достаточно рано в этом году, зимний холод наконец ослабил свою хватку, но всё ещё недостаточно рано, чтобы распустились цветы. Туман окутывал утро, а промозглые весенние ливни пронизывали вечера. Воздух был наполнен надеждой и ожиданием, природа дразнила неизбежный момент, когда холодный ветер утихнет и расцветут цветы. В одно такое утро Мо Жань и Чу Ваньнин сидели у озера лотосов на двух больших плоских камнях. Среди жужжания стрекоз, запаха дождя и лотоса, и слабой утренней прохлады Мо Жань чувствовал себя довольным. Он сидел на нижнем камне, выступавшем над озером. Его босые ноги болтались в воде, приятная прохлада касалась разгоряченной кожи. С удочкой в руке Мо Жань безуспешно пытался поймать их обед; рыба в этот день была особенно несговорчивой. После соревнований на Духовной горе, Чу Ваньнин перестал постепенно уменьшать размеры своих порций, но и не увеличивал их — они зашли в тупик. Чу Ваньнин стоял на коленях на более высоком камне позади него, с книгой лежащей на ногах. Мо Жань занял свое место после него и случайно оказалось так, что тыльная сторона его лопатки уперлась Чу Ваньнину в колено. Он мгновенно застыл, но либо Ваньнин не заметил, либо ему было всё равно, поэтому Мо Жань провел утро, сохраняя расслабленное выражение лица и очень, очень стараясь не двигаться. Ах, Мо Вэйюй, всё действительно докатилось до этого момента? Да. Да, так оно и было, и, честно говоря, он слишком изголодался по прикосновениям, чтобы беспокоиться об этом. Чу Ваньнин уже долгое время не просил сразиться, он больше не сидел рядом с Мо Жанем и не стоял рядом с ним на кухне. Это должно было быть хорошо, должно было всё упростить, но вместо этого казалось кармой. Мо Жань был тем, кто избегал прикасаться к Чу Ваньнину с тех пор, как вернулся в секту, и до сих пор он не замечал, насколько много физического контакта они имели естественным образом, пока Ваньнин не забрал его у него. Он не хотел противостоять Чу Ваньнину и непреднамеренно признать, что он скучал по их близости, поэтому лишь притворялся, что не заметил. Он не мог сказать, была ли у Чу Ваньнина причина для этого, или он просто решил, что теперь, когда он официально стал взрослым, должен вести себя сверхприлично. В мире совершенствования были модели поведения, которые могли сойти с рук юноше до восемнадцати лет, а «официально» взрослому — не могли. И Мо Жань знал, что Чу Ваньнин выучил их все. (Он также знал, что хочет сжечь все книги, содержащие эти так называемые правила этикета. В обществе их слишком много, черт возьми!) Было и несколько дней, в которые паранойя Мо Жаня шептала, что Чу Ваньнин держит дистанцию, потому что заметил его чувства. Что он тихо разъясняет свою позицию, щадя своего учителя. Те дни были не из приятных. Однако поведение котёнка не изменилось ни в каком другом аспекте, так что Мо Жань сумел отбросить беспокойство и принять новые границы. Но это не означало, что он двинется с места, как только у него появится возможность быть рядом. Лицо Мо Жаня было достаточно толстым, чтобы выдержать свою собственную бесстыдную потребность. — Тело — это дерево бодхи, — прочел Чу Ваньнин. — Ум подобен чистому зеркалу. Котёнок читал сборник стихов, страницы были испещрены маленькими закладками. Мо Жаню нравилось слушать его глубокий, ровный голос, когда он декламировал свои любимые стихи и объяснял ему их значение. — Во все времена мы должны стремиться к его полировке, — строго сказал он. — И не должны позволять пыли собираться. Даже если большинство этих любимых стихотворений на самом деле были замаскированными лекциями. — Дерево? — Мо Жань сделал вид, будто глубоко обдумывает это слово. — Хм, но этот мастер знал бы, если бы он был сделан из дерева. Ваньнин, тебе нужно мне что-то сказать? — Он серьезно оглянулся через плечо. — Не волнуйся, этот мастер примет тебя, из какого бы материала ты ни был сделан. Чу Ваньнин раздраженно фыркнул. Ухмыляясь, Мо Жань потянул за удочку, подтягивая приманку немного ближе в надежде найти более плодотворное место. Неужели этим рыбам не понравилась его наживка? Неужели они задирают носы от его скромных подношений? Придирчивая рыба для придирчивого котёнка, ах. — Как дерево бодхи, учитель, — сухо пояснил он. — Они олицетворяют мудрость. Это означает, что мы должны жить чисто, стремясь только к тому, что нам нужно для роста, и таким образом мы достигнем просветления. Мо Жань уклончиво промычал. У него никогда не хватало терпения на философскую сторону совершенствования. Всё, что он знал, его сила с каждым годом становилась всё сильнее и сильнее, но он никогда не жил свою жизнь в соответствии с каким-то определенным режимом. Конечно, он так же и не вознесся. Так что… — А разум — это зеркало? — Мо Жань продолжил, на этот раз более серьезно. — Ну, этот мастер знает, как чистить настоящие зеркала, но как эти старые поэты предлагали поддерживать разум в чистоте? Как можно очистить свою душу? Может быть, особая тряпка для души? Можно ли купить это на рынке? Будет ли это стоить одно серебро или два? Мо Жань действительно хотел бы знать. — Усердно стремясь к чистоте и ясности, — задумчиво произнес Чу Ваньнин. — Игнорируя соблазны материального мира и сохраняя свое сердце… чистым. Последнее слово было произнесено тихо. Мо Жань взглянул на котёнка и обнаружил, что тот наблюдает за ним. Чу Ваньнин быстро отвел взгляд, действие было настолько резким, что Мо Жань удивленно моргнул. Как раз в этот момент он почувствовал, как его дернули за веревку, отвлекая. Он оживился, сосредоточив всё свое внимание на том, чтобы намотать свой улов, подтягивая его к краю, дюйм за дюймом. Рыба боролась упорно, храбро; Мо Жань вложил в это дело всё свое немалое терпение. — Это большая рыба, — гордо сказал он, уже планируя пир, который устроит, зная, что ему нужно почтить эту крепкую рыбу своим лучшим блюдом. Наконец, одним сильным рывком Мо Жань… Вытащил крохотную рыбку, едва достаточной для того, чтобы заполнить рот. Мо Жань уставился на неё, разинув рот. Рыба уставилась на него в ответ, сердито извиваясь на леске. — Это… это не может быть одна и та же самая рыба, — возмутился Мо Жань. — Настоящая, должно быть, сбежала! Может быть, энергия редких красных лотосов создавала какую-то особенно сильную духовную рыбу! И эти проклятые затеняющие цветы, это была их вина, что Мо Жаню приходилось быть особенно осторожным, когда он наматывал свой улов, чтобы леска не запуталась! Чу Ваньнин кашлянул в кулак. Он протянул руку через плечо Мо Жаня и ухватился за леску, на которой крохотная рыбка боролась за свою жизнь. Это было красивое существо с золотой чешуей и длинными элегантными плавниками. Существо, созданное для аквариумов или частных прудов, чтобы им восхищались и баловали. — Мы должны позволить ей ешё немного подрасти, учитель, — мягко сказал Чу Ваньнин, отцепляя её. — Даже на нынешнем этапе инедии этого ученика этого было бы слишком мало. У Мо Жаня дернулся глаз. Хаха. Осторожно взяв золотую рыбку в одну руку, Чу Ваньнин положил другую на плечо Мо Жаня, которое мгновенно напряглось от его прикосновения, и наклонился, чтобы выпустить рыбу обратно в воду. Затем Чу Ваньнин откинулся назад, на этот раз чуть дальше, разорвав все контакты между ними. Мо Жань обиженно посмотрел вслед рыбе. — Так значит, «игнорировать соблазны материального мира»? — повторил Мо Жань с самоуничижительным сарказмом. — Похоже эти старые монахи никогда не выходили на улицу. Хотя, если бы речь шла о сопротивлении искушению, то Мо Жань должен был бы вознестись со дня на день. — Это просвещенный образ мышления, — сказал Чу Ваньнин, нехарактерно защищаясь. Мо Жань моргнул, чувствуя себя немного неловко, он не собирался насмехаться над Ваньнином, он насмехался над самим собой. — Только отказавшись от желаний, можно… жить без сожалений, — закончил Чу Ваньнин. Что ж, подумал Мо Жань. Если кто-то и мог сохранить свое сердце чистым, то это был бы этот прилежный, целеустремленный котёнок. Но это не означало, что Мо Жань соглашался с этой философией. Он был уверен, что большинство его сожалений в конечном итоге будут связаны с тем, что он не преследовал свои желания. Он знал это так же, как знал, что никогда не переставал ощущать тепло колена Чу Ваньнина, касавшегося его плеча, — и столь же осознавал его отсутствие. Сожаление от желания, сожаление от воздержания. В любом случае, Мо Жань проиграл бы. — Я сомневаюсь, что даже боги живут без сожалений, — тихо сказал Мо Жань. — Мы, люди, всё, на что мы можем надеяться — это на то, что наш выбор приведет к маленьким сожалениям вместо больших. Чу Ваньнин молчал. Мо Жань не повернулся, чтобы взглянуть на его выражение лица, его собственное было слишком грубым. В следующее мгновение, словно вызванный тяжелым настроением между ними и думающий внести свой вклад в это, из тумана появился золотой цветок-посланник. Они оба повернулись к нему, пузырь уединения лопнул, как только реальность вновь показала себя. Чу Ваньнин откашлялся и протянул руку, приветствуя маленький цветок, который лег на его ладонь. Как и ожидалось, вокруг возник золотой барьер уединения. Он разлетелся вдребезги в следующее мгновение. Вопль нестабильной духовной силы обрушился на Мо Жаня, резким потоком пробежав по его коже. Он в тревоге обернулся. И из цветка послышался голос, сделавшийся хриплым от горя. «… не мое дело спрашивать, но я знаю… что могло бы быть. Пожалуйста, Чу-сюн. Я надеюсь, что он уйдет без сожалений.» Лицо Чу Ваньнина было бескровным. В отличие от предыдущих разов, Чу Ваньнин не сразу отправил цветок обратно. Вместо этого он часами держал его в руке, не говоря ни единого слова, тихо сидя под густо распустившимся деревом хайтана в зале Ушань. Мо Жань задержался неподалеку. Он не подталкивал его, не настаивал, он просто ждал как можно незаметнее. Он так и не узнал, почему Чу Ваньнин избегал верхнего мира, почему ненавидел секту Жуфэн, но он знал, что на то была веская причина. — Когда я впервые вышел в мир, я ничего не взял с собой, — резко начал Чу Ваньнин, наконец посмотрев на Мо Жаня. — У меня не было ни сменной одежды, ни припасов, ни серебряных слитков или золотых листьев. Ни… дома. — Его руки слегка дрожали. — Тогда я не понимал, что это значит, поэтому, когда я проголодался, я бездумно поел в ресторане. А когда хозяин попросил меня заплатить… я не смог. — Он опустил глаза, выражение его лица было самоуничижительным. — Я никогда раньше ни за что не платил. Мо Жань мог представить себе эту сцену. Униженный котёнок, на которого кричит хозяин ресторана, окруженный сплетничающими клиентами. Его мгновенно охватил гнев по отношению ко всем этим безликим людям. — И вдруг появилась мадам Жун, — продолжил Чу Ваньнин. — Она ела в отдельной комнате неподалеку и вышла, требуя объяснить, почему мы мешаем ей обедать. Выражение её лица было таким холодным и строгим, что хозяин мгновенно поник. Она выглядела так, словно ничто никогда не могло коснуться ее, словно ничто никогда не смогло бы смутить ее. Чу Ваньнин казался немного завистливым — и более чем благоговейным. — Мы объяснили, и затем она отругала хозяина за «невежливость по отношению к невольной молодежи» и отругала меня, потому что «незнание не является оправданием для причинения неудобств другим». — Чу Ваньнин слегка кивнул в рассеянном согласии, Мо Жань знал, что он принял урок близко к сердцу — и, как подозревал Мо Жань, также принял манеру Жун Янь близко к сердцу. — Затем она заявила, что я буду хорошим учителем для ее сына Наньгун Си, и заплатила за мою еду. — Чу Ваньнин покачал головой, нахмурив брови. — Я никогда не понимал почему. Если бы Мо Жаню дали угадать, то, вероятно, потому, что Чу Ваньнин со всей серьезностью принял ее урок — и, возможно, даже искренне поблагодарил ее за то, что она дала его. Не многие люди отреагировали бы так, если бы им читал лекцию холодный, суровый незнакомец. — И это то, как ты оказался в секте Жуфэн? — с теплотой спросил Мо Жань. Чу Ваньнин кивнул. — Она звучит как впечатляющая женщина, — мягко сказал Мо Жань. Мадам Жун подобрала несчастного котёнка и принесла его домой. — Мг. — Чу Ваньнин посмотрел на цветок, губы его дрожали. — Но я… не смог отплатить за её доброту. Мо Жань беззвучно вздохнул, шевеля губами. Чу Ваньнин провел всего год в качестве приглашенного старейшины в секте Жуфэн. Мо Жань не знал, была ли его оценка точной, или Ваньнин, как обычно, был слишком суров к себе, но по какой-то причине он покинул секту Жуфэн, не сказав ни слова, и с тех пор скрывался. А теперь и мадам Жун, и сын, которого она хотела, чтобы Чу Ваньнин учил, ушли. — И даже сейчас, я, я хочу… — он замолчал, голос его дрожал. — Что ты хочешь сделать? — мягко спросил Мо Жань. — Учитель не будет осуждать тебя, что бы ты ни решил. Чу Ваньнин наконец поднял глаза, немного растерянный. От него исходила атмосфера нежелания, уязвимости, глубокого конфликта. — Я… — он замолчал и, пристыженно прошептав, закончил: — Я не хочу идти. Я должен, но я… я не хочу. — Он выглядел измученным, когда сказал: — Учитель, я не хочу ничего менять. — Хорошо, — твердо кивнул Мо Жань. — Тогда мы не пойдем. Не беспокойся о молодом мастере Е, этот мастер позаботится о том, чтобы он знал, что это было мое решение. Чу Ваньнин закрыл глаза. — Учитель, ты… ты не должен лгать от моего имени. Ты должен спорить и говорить мне, что у меня есть обязательства и ответственность, и что… что я не могу скрываться вечно, что я должен взглянуть в лицо прошлому, что я должен… — Чу Ваньнин, ты уже рассмотрел все причины, по которым тебе следует пойти, — прервал Мо Жань. — Я не сомневаюсь, что ты спорил об этом в своей голове с тех пор, как получил сообщение Е Ванси. — Кривая улыбка. — Спорил гораздо красноречивее, чем когда-либо мог этот мастер. Мо Жань знал о дружбе котёнка с Е Ванси и мог ясно вспомнить страдание в его сообщении; теперь он знал о доброте Жун Янь к бездомному котёнку и понимал необходимость Чу Ваньнина вернуть то, что было дано. Чу Ваньнин был связан с сектой Жуфэн, и он сам это прекрасно понимал. Он не выглядел удивленным, что Мо Жань знал, кто был отправителем. Он также не отрицал его слов: — Учитель всегда думает о вещах, которые упустил этот ученик. Мо Жань улыбнулся на это. — Ваньнин действительно переоценивает мое чувство приличия. Пока мой ученик счастлив, мне этого достаточно. Чу Ваньнин поднял глаза, и на его лице отразилось странное выражение, наполовину разочарование, наполовину беспомощность. — Учитель действительно излишне меня балует. — Если бы Ваньнин время от времени сам баловал себя, этому мастеру не пришлось бы этого делать, — сокрушался Мо Жань. Это была ложь. Он бы с радостью лелеял эгоизм Чу Ваньнина и всё равно продолжал бы потакать ему. — Есть ли… предел? — внезапно спросил Чу Ваньнин. — На то, сколько учитель даст… или… или простит… — Он замолчал и закрыл глаза, качая головой, как будто хотел взять свои слова обратно. — Неважно… — Да, — Мо Жань кивнул через мгновение. Он протрезвел. — Есть одна вещь, которую я не позволю. Чу Ваньнин сглотнул. Ждал, сосредоточив внимание с уязвимым выражением лица. — Я не позволю тебе причинить себе вред, — сказал Мо Жань без намека на шутку. Глаза Чу Ваньнина стали огромными, а зрачки расширились. — Или наказывать себя по причинам, которыми ты отказываешься делиться, потому что знаешь, что я не соглашусь. Это еще одна причина, по которой Мо Жань так упорно боролся с инедией. Какая-то часть его шептала, что Чу Ваньнин наказывает себя за что-то. Его котёнок всегда был ужасным лжецом, поэтому ничто на Земле не могло скрыть, как его глаза сверкали, когда он ел то, что любил. Как и чувство вины, которое Мо Жань постепенно наблюдал нарастающим после этого. Нет, здесь происходило что-то еще, и Мо Жань знал, что это каким-то образом связано с древним Линьанем, когда все это началось. Это была одна из эгоистичных причин, по которой Мо Жань предпочел бы пропустить эти похороны и просто поехать на озеро Цзиньчэн, как и планировалось. Потому что, наблюдая за тем, как страдает его самый драгоценный человек, Мо Жань истекал кровью из тысячи порезов, а зная, что эти страдания тот причиняет себе сам, он чувствовал себя зверем, запертым в неизбежной клетке. — Так же, как в тот день в зале Яньло, — закончил Мо Жань. — Я не позволю тебе причинить себе вред, Чу Ваньнин. Чу Ваньнин сглотнул, выступ его кадыка был особенно заметен. Ворота заскрипели. Они оба подскочили, поворачиваясь к главному входу в зал Ушань. Ши Мэй только что толкнул тяжелую деревянную дверь с приятным выражением на лице. Он сразу же остановился, заметив мрачную атмосферу, нависшую над всем двором. Выражение лица стало нерешительным, Ши Мэй посмотрел между ними. — Не хотел прерывать… Было время обеда, понял Мо Жань, но они были так заняты, что ни один не заметил. Присутствие Ши Мэя не было неожиданностью… но Мо Жань жалел, что тот не пришел позже. — Ты этого не сделал, — Чу Ваньнин обхватил цветок рукой. — Мы с учителем… обсуждали, поедем ли мы к озеру Цзиньчэн. Ши Мэй встревоженно нахмурил брови. — Учитель и шисюн? Что-то случилось? Чу Ваньнин заколебался, бросив на Мо Жаня странный взгляд. Мо Жань прочистил горло. Он направился к воротам, проходя мимо Ши Мэя, который с поклоном отступил в сторону. — Этот мастер пойдет за обедом, — тактично сказал он, скрывая свое нежелание уходить. Ши Мэй, с его мягкими манерами и обходительным характером, сможет утешить Чу Ваньнина так, как Мо Жань не мог. Он был спокойным человеком, и Мо Жань знал, что он может помочь Ваньнину контролировать свои эмоции, чтобы тот мог принимать решения с ясной головой. Казалось, всё, что делал Мо Жань, только волновало его ещё больше. (Кроме того… может быть, у Ваньнина были вещи, которыми он хотел поделиться с Ши Мэем, и он предпочел бы, чтобы Мо Жань… не слышал). К тому времени, как он вернулся, небо было затянуто тучами, на горизонте бушевала гроза. Ши Мэй присоединился к Чу Ваньнину под деревом хайтана, сидя бок о бок ближе, чем Мо Жань когда-либо их видел. Их голубая униформа учеников развевалась на ветру, длинные волосы струились по плечам. Эти двое представляли собой идеальный контраст: один — нежный красавец, созданный для ласковых слов, другой — безупречный нефрит, теплый на ощупь. Профиль Ши Мэя был обращен к Мо Жаню, всё его тело почти незаметно приближалось к Чу Ваньнину, словно он был цветком, тянущимся к солнцу. Его идеальные губы шевелились; его мягкие слова предназначались только для ушей Чу Ваньнина. К тому времени, как Мо Жань приблизился к ним с коробкой еды в руке, Ши Мэй уже замолчал. Его глаза цвета персика были идеальным зеркалом, в их глубине Мо Жань мог видеть только свое собственное отражение. — Учитель был прав, — сказал Чу Ваньнин, привлекая их внимание. Его голос был пуст, но Мо Жань чувствовал бурю внутри. — Можно только надеяться умереть с маленькими сожалениями вместо больших. Мо Жань почувствовал озноб. Чу Ваньнин поднес цветок-посланник к своим бледным губам. Впервые он не скрывал свои слова за барьером. — Я буду там, — сказал он, и что-то холодное мелькнуло в его глазах, когда он опустил взгляд на цветок. — Я тоже хочу, чтобы он ушел без сожалений. Затем он разжал руку, и ветер унес клятву прочь. Мо Жань уставился ей вслед. Он знал, что такой исход был вероятен, что Ваньнин пожалел бы, что не поехал… но внезапно всё, чего он хотел, — это погнаться за этим цветком и остановить его. Наньгун Си, по-видимому, был болен в течение многих лет. Именно об этом говорилось в Белом приглашении, когда оно пришло три дня спустя, хотя никаких подробностей о его болезни не предоставлялось. Похороны назначены на последнюю неделю апреля. Поездка на экипаже заняла бы около двенадцати дней пути, поэтому они должны были выехать через неделю после получения новостей. Мо Жань мог понять, почему секта Жуфэн молчала о болезни Наньгун Си, поскольку ничто так не соблазняло акул, как кровавый запах потерь. Наньгуны были огромной семьей с множеством ветвей и ответвлений, до краев заполненной двоюродными братьями, тетями, дядями и так далее, и тому подобное, и все они были разбросанными по семидесяти двум городам. У каждого потенциального наследника будет множество сторонников, изо всех сил старающихся привести их к власти, и многие, многие старейшины секты Жуфэн, несомненно, будут втянуты в конфликт — если еще не были втянуты. Ближайшее будущее секты Жуфэн выглядело тревожным. Сюэ Мэн долгое время был гостем в Линьи, что укрепило связи между первой и последней из Десяти великих сект, и поэтому для пика Сышэн было уместно предоставить своему союзнику некоторое лицо, посетив его. Более того, будучи одновременно лидером секты и отцом, Сюэ Чжэнъюн понимал, с какими потрясениями сейчас столкнулась семья Наньгун, и хотел публично предложить свою поддержку Наньгун Лю. Но, помимо каких-либо вопросов политики или любезностей, Сюэ Чжэнъюн и мадам Ван хотели присутствовать, чтобы поддержать своего сына. Сюэ Мэну полюбился Наньгун Си, создав связь, выходящую за рамки общих условностей. Их возраст был слишком разным, чтобы называть их «друзьями», Сюэ Мэн был своего рода учителем Наньгун Си. Мо Жань слышал, что у наследника Жуфэн не было собственного учителя, в юности его обучали множество старейшин и мастеров. Сюэ Мэн, даже если он научил его всего нескольким приемам, укрепил отношения взаимного доверия и уважения. Мо Жань, несмотря на все его смешанные чувства по поводу похорон, также хотел поддержать своего юного кузена в его горе. Сюэ Мэн никогда никого не терял, будь то друзья или семья. Мо Жань, ветеран, мог бы помочь ему смириться с этим. Это желание, однако, никак не могло предотвратить бессонные ночи, с которыми он столкнулся в дни, предшествовавшие их путешествию.