***
Джесси сидела на барном стуле, следя за тем, что происходит в клубе, где работал её парень — Брок; слышалось то, как он строчит бас, в углу обжималась однополая парочка девушек, кажется, состоящая из Колетт и Амбер, которые не постеснялись, после нескольких опрокинутых в себя бокалов вина, начать лобзаться, даже при общих знакомых. Бармен — худой парнишка с позолоченной сережкой в одном ухе — смешивал разные жидкости, добавляя водку, коньяк и прочее, иногда украшая коктейль куском ягод или фруктов. В одном из высоких стаканов плавал огурец с укропом, от чего Бруер усмехнулась, жадно приложившись своим ртом к трубочке, глядя иногда на Брока, который задорно и пошло шутил с некоторыми девушками; её глаз дёрнулся, от поразившей всё её тело ревности. Спустя некоторое время, Джесси отвела взгляд от своего парня, решив, что потом даст ему такой нагоняй, что он ещё не скоро его забудет; в конце концов, они встречаются практически три месяца, а это многое значит, учитывая, его девушки были лишь на месяц — и это в лучшем случае. Забывшись в эйфории клуба, она пила разбавленное вино: розоватое, лёгкое, украшенное кусочками малины и земляники; трубочка игриво поднималась ввысь, когда Джесс отпускала её из своего плена, насытившись. Местечко было более менее приличным, даже распологающим к дружелюбной атмосфере, где все смеялись, веселились, танцевали и пили. Много пили. Ещё одним развлечением считались, в данном круге, наркотики; таблетки, шприцы, жидкости. Неважно в каком виде, главное — как действуют. Бруер, по самой себе, знала, насколько сильно вещества могут влиять на мышление и видение жизни человека; в начале это драйв, куча кайфа и радости, но потом появляется раздражительность, худоба, стресс. Огромный стресс. К тому же, время до принятия наркотика и после тянется удивительно странно. На самом деле, в жизни время течёт совершенно различно, если сравнивать с тем, как оно шло раньше; время могло и замедлятся, и увеличиваться, идя на поводу у собственных желаний, пытаясь устроить себе шоу, где люди страдают от того, что не могут войти в этот темп и в итоге начинают теряться в нём, становясь блеклой тенью себя, ведь никогда нельзя точно предугадать, что будет дальше и как будет идти. Самое ужасное во всём этом круговороте — это ожидание. Ожидание способно свести с ума любого, даже самого стойкого, заставляя рвать на себе волосы, будучи в ужасе от полной неизвестности будущего, а порой и настоящего. И девушку тяготило это ожидание, когда же она сможет получить долгожданную дозу своего наркотика; улыбки расточали всех, причём охотно, однако полный шприц или хотя-бы таблетки ей отказывались давать, словно она была нацистом-заложником во время войны. Теперь для неё каждый день практически не отличался от предыдущего, становясь похожим на фильм «День Сурка»; Джесс стала больше уходить в свои собственные мысли, которые затягивали её, как силки в дьявольские тиски, зачастую она забиралась ночью под одеяло, закутывалась очень плотно и размышляла обо всем возможном. Интересный факт — в начальном пути их с Броком отношений, она не принимала наркотики, считая их чем-то мерзким, но опасным. Ей было известно не мало случаев, когда одна лишняя доза загубила жизнь человека, причём великого, талантливого и по-своему доброго, да, тут и за примером далеко ходить не надо, например, её тётя Нелли, сестра мамы, Пэм Бруер-Джанкер, которая в итоге сошла с умы, без ожидаемой дозы, и повесилась в собственной гостиной, при пятилетней дочери. Подобное среди наркоманов было не редкостью, зачастую они забывали о своей семье, желая вновь окунуться в ту приятную истому, растекаюшуюся по всему телу сладкой дрожью ощущений; Джесс стала понимать их, когда семейные конфликты заставили её впервые взять в руки экстази. Привкус был горьким, послевкусие сладковатым, а таблетка пастельно-розовой; Брок тогда сказал, что первый раз — бесплатный, так как потом расценки становятся больше, особенно во время кризиса, она согласилась, ведь ззначально не хотела идти по такой кривой дорожке и считала, что это лишь поможет ей слегка успокоиться. Огромный стресс ей приносили проблемы в семье, которые появились, когда Пенни стала пропадать ночами, начала весить в их общей комнате фотографии или рисунки Рико Далстона, достаточно известного офицера; она, кажется, находила его симпатичным и считала, что он действительно решится рискнуть своим статусом и карьерой, ради какой-то миленькиой семнадцатилетней дурочки Бруер, вообразившей себя не пойми что. Но разве Джесси не думает также?***
Барли вытирал столешницу как раз в тот момент, когда в его паб вбежал Булл, продрогший, с кучей папок в руках, которые то и дело норовили выпасть и шмякнуться на пол; одна так и осталась лежать на недавно мытом паркете, погибшая для Коннора безлико. Мистер Бакстер невольно засмотрелся на неё, а потом на спину парня, бегущего по лестнице в комнату Ниты, где та и находилась, занимаясь своим любимым делом — чтением. Раньше она любила книги про воительниц, королев, в общем-то, сильных женщин, которые всегда могли дать отпор и даже быть безжалостными; сейчас же ей пришлось, в силу произошедших в ней перемен, интересоваться другим, чем-то вроде — «Первые шаги», «Что значит дёрганье в утробе?» и так далее. Их связывалл одно: они являлись абсолютно бесполезной чепухой про беременных и для беременных. Её отца заботило то, что дочь вдруг стала тенью прошлой себя: из общительной и жизнерадостной, она стала закомплексованным параноиком, который ожидает нападения или предательства с любой стороны, отринув дружбу и другие контакты с людьми. Но Булл пробил эту стену, и, за одно это, Бакстер уже был ему благодарен; для него тот стал практически вторым сыном, заменившим настоящего и первого — Леона. При воспоминании о нём, кустистые седые брови приняли позу «домиком», тряпка едва не выпала из рук от внезапного волнения, появившегося от мысли о Леонарде Бакстере, из-за этого на его лбе вполне мог появиться пот, будь он реальным осязаемым человеком. Его мальчик был хорошим, даже очень, но лишь тогда, когда Нифэль была жива, дышала, любила и чувствовала своих детей, таких родных и любимых; к удивлению и смятению Барли, его сын стал безумно скрытным после похорон матери, стал пропадать в разных компаниях, где практически не было нормальных людей или роботов, его сестра молчала первое время, не желая выдавать брата, а потом призналась, что он подсел. Причём очень сильно подсел, позабыв о своей части и части их семьи, начав продавать драгоценности умерших родственниц и воровать деньги из кошелька отца, даже не скрываясь; интересно, как бы отреагировала на это Нифэль, узнав? Рассмеялась и решил бы, что ей врут, или же, наоборот, начала волноваться и беспокоиться о судьбе своего дитя, переживая о том, что может случиться позже? Он не знал ответа и не собирался даже размышлять об этом. От этого становилось ещё тоскливее, чем обычно.***
Как же хорошо, когда летняя знойность уходит, отдавая возможность проявить себя осенней прохладе; в воздухе царит свежесть, появившаяся после дождя, который лил прошлым вечером. К тому же, это лучшая «закуска» для похода по новому парку под кронами деревьев, чья листва уже успела стать бурой и золотистой, слышится звук ещё работающего звука фонтана, скорее всего, последнее пение птиц, ещё не улетевших в тёплое место, смех детей, которые просят у родителей сладкую вату или мороженое разных вкусов с огромным количеством ярких шариков; под эту нежную, по-своему уютную мелодию — напоминающую звучание лучшего оркестра — можно любоваться оставшимися растениями, чьи лепестки начали увядать, опав на землю медленными движениями. Кто-то ещё пытается устроить пикники, собравшись семьёй или же компанией друзей, некоторые устроили игры, даже не соизволив нацепить свитер; а стоило бы, так как погода, хоть и терпимая зачастую, но весьма холодная сегодняшним днём. Однако Барли с Нифэль одеты как нужно, натянули джинсы и свитера, хотя Мистеру Бакстеру это не особо нужно, ведь он не человек, и всё же — ради своей жены, дабы не выглядеть с ней странно-голым — решился принять более человеческий прикид, по крайней мере, для этого времени. Его супруга бережно несёт маленький свёрток, где лежала, на первый вид, маленький котёнок, причём, наверняка, хрупкий. Однако котят — даже самых милых — не целуют в пухлые щёчки, не пытаются рассмешить, дабы насладиться смехом, не укачивают так нежно и бережно, расплываясь в глупой улыбке. — Леонард! Когда ты уже перестанешь носиться по всему парку?! Вроде пять лет уже. Мог бы вести себя серьёзнее. — Барли, не кричи на ребёнка, — тихо, но грозно шикнула на него Нифэль, а после вновь расцвела улыбкой, довольная тем, что смогла заткнуть мужа, потирающего свою шею, в неком смущении. И всё же он весьма устрашающе глянул на мальчишку, с тёмными волосами, смуглой кожей и тёмно-голубыми глазами, а после милостливо позволил ему вернуться к игре с другими ребятами, которые уже кричали, пытаясь позвать своего друга обратно. Нифэль закатила глаза. Ну, запачкался малыш, что же его, казнить теперь за это? Всё равно они счастливы. Точнее — были счастливы.***
Барли гладил живот Нифэль, улыбаясь ей своим ртом, похожим на человеческий; на неё новое платье, подаренное им совсем недавно, на прошлой недели, как подарок на их годовщину. Прошло уже десять лет между ними, поэтому приходится как-то изворачиваться, дабы порадовать своих близких. Женщина чуть удобнее разместилась в кресле, поедая десерт, приготовленный её мужем. — И всё равно... Я не могу поверить, что ты никогда не ходил на кулинарные курсы! – рассмеявшись, промолвила она, в перерывах позволяя себе лишний кусок мороженого. — Ах... Порой мне даже жалко есть твои вкусные творения, честно-причестно, – прибавляет она, вновь схватившисб за ложку. — Снова ты пытаешься раскормить меня во время беременности... – Она аккуратно поглаживает себя по животу, переплетая свои пальцы с пальцами мужа. Кольца на их пальцах сверкают тускло, отражение чуть грязноватое, но лица различить можно. — А ведь мы хотели в следующем году полететь на море... Боже, прости меня, но я не могу удержаться. Это просто великолепно! Барли покачал головой, всем своим видом выказывая, что он умеет читать её настоящие желания. Когда он ласково целует её в щёчку, раздаётся восторженный крик: — Мама! Папа! К счастливым супругами неслись дети разных возростов — десять и пять лет — однако похожих друг на друга, как две крупинки риса. Те же медно-каштановые волосы, те же карие глаза, в которых плещится спокойствие, та же смуглая кожа. Леон и Нита. В тот момент, Барли ощущал, что счастье светится у него прямо над головой, освещая дальнейшие дороги.***
Эль-Примо Экспозито улыбнулся проходящему мимо парню, чьи глаза были водянисто-блеклыми, приближенными к голубому оттенку: значит, — не тот человек. Он ожидал какого-то паренька, который должен помочь Шелли. Шелли Смит. При мысли о ней, на языке и губах остался сладкий, чуть терпкий привкус апельсинов; цитрус был частью запаха шерифа, оставляя шлейф нежных, отдающих лёгкой кислинкой ароматов, легко забирающихся в ноздри. Он хорошо запомнил его, ведь этот аромат принадлежал первой девушке, обратившей внимание именно на него. Ни на его деньги, ни на его внешность, ни на его статус. Помнится когда-то отец — ещё достаточно сильный и здоровый, так как, на тот период, волчанка проявлялась не так чётко — пытался поженить своего единственного сына и наследника на дочери собственного друга, с которым они всегда были вместе с самого детства, однако всё накрылось медным тазом, ведь они сразу со Сьюзен — его возможной невестой — не сошлись характером. В то время Эль-Примо был обычным мальчишкой, любившим книги и еду, особенно сладкую и жирную, из-за чего тот и страдал ожирением. Это было ещё одной пропастью между ними. Сью была уточненной даже в детстве, унаследовав внешность отца и матери: золотистые волосы с рыжеватым отливом, ярко-голубые глаза, нос пуговкой, нежная молочная кожа и огромное количество веснушек; и всё же Экспозито знал, что она такая же, как его внешний вид, отвратительно мерзкий. Первое время они пытались смириться друг с другом, не принимать недостатки собственные и чужие, могли даже стать друзьями, если бы не один случай, который он увидел; это было обычный день и обычное утро. Им было по пятнадцать с половиной лет, самое время пубертата, желание войти во всё тяжкие, как в том самом сериале, делать разные непотребства, использовать маты в своей речи через каждое слово, при этом делая всё, чтобы об этом не узнали родители.***
Пальцы их общего знакомого запутались в волосах, а другой рукой он мял её грудь, пряжка ремня издала противный звук металла, соприкосновшегося с камнем уличной дорожки; на дворе был рассвет, родители просыпались только к обеду, желая выспаться хоть в выходные. Штаны упали на пол, обнажая его ноги, где были видны голубоватые вены, выделяющиеся на бледной коже. Друг пыхтел от нетерпения, неуклюже пытаясь принять позу, при которой можно аккуратно попасть во влагалище пятнадцати летней девчонки, чья голова была не видна, из-за волос червонного золота. У Эль-Примо пересохло во рту, — сделав его абсолютно сухим, язык прилип к нёбу — когда Дик Мадлер принялся с какой-то звериной силой толкаться своим детородным органом в промежность его невесты, чьи вздохи звучали тихо и на удивление... Пугающе. Особенно когда пред ним предстала следующая картина. Дик пыхтел, Сью чуть слышно стонала, выгибаясь в спине. Она поднял голову, откинув волосы назад, и тут он увидел ее лицо — искаженное странными судорогами, с полуоскалом, закатанными глазами, может, Мадлер сделал ей больно? Но, подвигавшись в ней ещё немного, их друг хмыкнул и скатился с неё, одновременно с тем пытаясь натянуть штаны. Сьюзен тоже перевернулась на спину, стараясь отдышаться, от чего Эль-Примо вдруг захотелось выйти из своего логова, обнять ее, утешить и, как-никак, защитить от тупого грубого Дика Мадлера, который точно сделал ей больно своими странными движениями. Но, вместо этого, он молча стоял, алчно ловя все движения своей невесты. А та тем временем, продолжая тяжело дышать, запустила себе руку между бёдер, а после поднесла пальцы, где застыли белесые капли, к лицу и начала скользить указательным и средним меж своих губ, собирая маленькие частицы белой жидкости. У Экспозито затекли ноги, от долго поглядывания болели глаза, веки стали тяжёлыми, и голова раскалывалась, будто по ней стучали молотком, однако он продолжал сидеть и жадно наблюдать за своим другом и невестой. Он никогда не говорил им о том, что знал об этом случае. Даже когда был на их свадьбе.***
— Милая?... Дорогая, всё хорошо?... Она зажала меж пальцев маленький швейцарский нож и пару перчаток серого цвета; рядом валялась фотография Лиззи Милблорд, где была снята она одна, причём незадолго до её гибели. Не во весь рот, где-то до пояса, может, чуть меньше; из-под чуть приоткрытых, не накрашенных, губ видны жемчужино-белые зубы, от чего складывалось впечатление, словно она «свой человек» в стоматологической клинике, волосы у неё были светлыми, золотистыми, такого же цвета, как у Пайпер. Если присмотреться, то можно заметить между ними не мало сходств, особенно если у них будет одинаковая причёска и выражение лица; голубые глаза, волосы, нос, губы бантиком, худое от природы телосложение, даже скулы наводят на мысли о возможном родстве... — Дорогая, тебе принести поесть? Может, бутерброд с арахисовым маслом? Девчушка, тяжело вздохнув, убрала фотографии, спрятала коробку для них в шкаф кладовки, поднялась на ноги и раскрыла дверь, уже улыбаясь. — Спасибо, мам. Будь добра — не с арахисом, а с джемом.***
Джесси вполуха слушала, что говорила ей девушка, сидящая рядом, та трещала либо о шмотках, либо о богатых красивых парнях, либо о своих тупых, грубых и мерзких клиентов. Изначально Бруер хотела этим разговором подразнить Брока, который сегодня отчего-то перестал баловать её своим вниманием, даже короткие сообщение не пытался писать, в перерывах своей работы; Джесс решила, что можно заговорить с проституткой, дабы он принял это за предлог о том, что она вполне может обеспечить себя и наркотиками, и весельем, и мужчинами, будучи взрослой и здравомыслящей; однако теперь поняла, что он ещё в самом начале насмехался над ней, зная, какой же надоедливой может быть девушка под псевдонимом «Анджела». Та как раз болтала о том, что в каком-то районе новостроек появилась новая группировка, а точнее — банда, посягнувшая и на «цыплят» (Девочек и мальчиков, занимающихся проституцией), и на «лавочку» (Наркоманы, ищущие себе новую дозу где только можно и нельзя, лишь бы получить желаемый кайф). По словам Анджелы, туда перебралась её сестра, которая уже была собственностью одного из сутенёров; кажется, он чернокожий, с восхитительной улыбкой и такими же глазами, правда, стрижка у него странная, под горшок, что-ли, или ещё какой-то предмет. — Я вчера сказала об этом Броку Уотсону. Он подумывает о том, чтобы вернуть её и даже простить. Бруер насторожилась, заострив уши, и переключилась на Анджелу, вложив всё своё обаяние в голос и улыбку. — Ого! Ты общалась с Броком прошлым вечером? Именно тогда он не брал её, отключив телефон, а после и вовсе перезвонив и послав к чёртовой матери в задницу. Анджела слегка ухмыльнулась. Неспешно отпила водки из своей рюмки и, спустя несколько секунд, всё же произнесла: — Да, мы вместе были в пабе Барли, когда там был праздник. А потом неплохо провели ночь. — Хм... Праздник? Который устроил Кольт в честь своего третьего законного бизнеса? — лёгкий кивок, и задумчивое отпитие напитка. — А разве сейчас самое время для праздников? Я слышала, что новая банда попыталась схватить «Упырей» за яйца. Анджела испуганно огляделась, словно прямо из-за угла мог появиться Брок или даже Булл. — Ты что, совсем?! Не стоит говорить об этом в клубе Кольта... — Лицемерная сплетница наклонилась к лицу Джесси, чьи рыжие локоны скрыли их лица, как портьеры. — Сегодня все только и говорят о том, что Кольт еле сдержался! — Сдержался от чего? — От того, чтобы ударить Пайпер Мартин! Ты что, не знала об этом? — Глядя на удивленное личико Бруер, она продолжила. — Так вот, многие поговаривают, что Картер потрахивает своих же «цыплят», причём не важен пол. От этого Пай взбесилась и стала орать, как ненормальная! В общем-то он так разозлился, ну, просто лев, — Она отпила ещё немного водки. — А почему же он тогда всё-таки не ударил её? — Ты что, совсем слухов не знаешь? Говорят, она залетела. Впрочем я сомневаюсь, что именно от Кольта... — Усмехнувшись, девушка добавила: — Она ведь та ещё дырка. — Мм.. Мне кажется, что это лишь слухи. Пайпер ещё не готова к детям и контролирует, чтобы у неё не было внезапных неприятностей.. Она покупает противозачаточные таблетки в аптеки моей матери. — Хех, видимо, теперь она поняла, что теряет позиции. Кольт-то практически потерял к ней интерес, вот она и решилась на отчаянный шаг в виде ребёнка. — Тогда она идиотка. — А ты не знала?***
Джун, как и все последние дни, смеялась. Гостившая у него маленькая девочка — ей было где-то одиннадцать, её звали Мия — влезла в ее платье, видавшее лучшее время, а Розмари, на короткий миг отбросив разговоры о своей сложной и опасной работе, помогала той с макияжем. Помешивая в большой кастрюле суп с кусочками говядины, Джун слушала их восторженную болтовню, прерываему потоками смеха; раньше Роза и остальные её девочки могли часами рыться в её шкафу, примеряя то или иное платье, а также пользуясь косметикой. Как давно это было! За всё прошедшое время она успела соскучиться по этим миленьким выходкам. Иногда она жалела о том, что всё в её жизни прошло так быстро; к тому же, это понесло за собой огромные перемены, ведь когда дети были ещё маленькими, она с ними была практически одним целым, будто их семья это пазл. Теперь же ей приходилось радоваться только Розмари, которая ещё не скоро — хотелось в это верить — покинет свой родной дом. Зато Питер пытался быть милым и нежным с ней, в надежде когда-то стать ей зятем; он порой обнимал ее, дарил милые пустяки, вроде новых духов или же кухонной утвари. Именно из-за своей дружелюбности и добродетели Питер был почётным гостем в их доме, однако Роза не замечала его, привыкшая ходить хвостиком за тем, кто её не замечает. А зря! Она вновь захохотала, хотя нормальной причины не было; а сколько раз она сама упускала шанс на возможное счастье и хоть какое-то благополучие, продолжая работать девушкой по вызову? Отцы ее детей не догадывались и не догадываются, что у них, где-то в мире, растут красивые и умные дети, достойные внимания и любви. Они появились неожиданно, все четверо, но она не решилась сделать аборт и теперь была рада своей интуиции, которая и подсказала, что когда-нибудь она, наоборот, будет жалеть, что не оставила их. Дети — это единственное, что у неё было и точно останется. При этом некоторые из них всё же попытались это сделать; конечно, Джун понимала, что не является подарком в виде матери с такой-то карьерой, но всё же ей хотелось, чтобы они поняли её. Девочки ещё хоть как-то старались, но вот её мальчик... Внезапно она поняла, что царит тишина, а сами Розмари и Мия, наверное, стоят позади неё. Пожилая женщина повернулась, оставив ложку в кастрюле, и взглянула на девочку, вошедшую в кухню. Улыбка застыла на её лице странной, испуганной гримасой. Мия походила внешним видом и ростом на уже взрослую желанную женщину. И это пугало Джун. Ее глаза были сильно подведены, тушь удлинила ресницы, тени сделали глаза более задумчивыми, загадочными, губы намазаны блестящей помадой красного оттенка, щеки же выделили тёмными румянами. Ее белокурые волосы были распущенны и теперь висели милыми локонами чуть ли не колен; платье было коротким и очень ярким. Девочка, уловив настроение женщины, загрустила и смущенно поинтересовалась: — Что-нибудь не так, бабуль? Джун обняла ее, вдохнув нежный аромат, присущий лишь детям, и громко сказала скорее для себя, чем для Мии: — Нет, что ты, дорогая. Просто ты выглядишь очень... — Сексапильной. Красивой. Не порочной. — Взрослой. Девочка радостно улыбнулась и тоже обняла её. — Можно мне в таком виде показаться тёте Саре, Питеру и остальным? — Нет, милая. Лучше иди и умойся в ванной. Скоро будем обедать. Девочка кивнула и вышла из кухни, предварительно хихикнув над фразой Розы. Джун повернулась к дочери, которая была похожа разодетую красавицу. Она весело бросила своей матери: — Она выглядела превосходно, правда? Гордость, звучавшая в ее нежном, чуть слышном голосе, едва не вызвала у Джун слезы. — Она выглядело слишком взрослой, будто ты пытаешься... — Она сорвалась на вхлипы. — О, боже, мам! Нет, конечно... Ты же знаешь, я давно перестала заниматься «бабочками»(Дети вовлеченные в проституцию), теперь на мне только «лавочка». — Честно? — Честно-честно! — Розмари подошла со спины и обняла мать. — У тебя нет поводов для беспокойства, да и вряд-ли они появятся. Джун кивнула. Ей хотелось в это верить.***
Пить с Рико было приятно. По крайней мере, он выпивал чай, а не хлестал алкоголь, как Барли в своём пабе. Шелли же пила сухой, чуть сладкий шерри. Разговор был личным и очень внятным, на удивление. — Ты точно ничего не хочешь мне сказать? — Уже в который раз спросила Смит, стараясь сражаться с желанием уснуть прямо на столе. — Пойми, мы также, как и ты, хотим посадить убийцу твоей девушки. Далстон мял скатерть, изредка бросая красноречивые взгляды на гостью. — Я.. Я робот, —Шелли хлопнула себя по лбу. — В смысле... Говорят, что роботы не могут любить, но все ошибаются. На самом деле, мы даже чувствуем больше, чем вы, люди, мы более.. Ммм.. Чувствительны для отношений. Ты, наверное, не знала, но всех роботов нашей страны создала семья безумцев. Они искали людей, которым оставалась жить недолго, убивали их, забирали органы, имена и отдавали их нам.. Органы нам не особо были нужны, мы удалили их после того, как смогли выбраться из подвала той семьи.. Я-я... Я лишь хочу сказать, что нам сделали мозг, соединив его разные части других, некогда живых людей. Именно поэтому мы более человечны, чем должны быть. Как же мы заводим детей? — Он горько усмехнулся. — Идём в специальное учреждение, берём нужные нам.. Хм.. Жидкости.. А потом, — Он лёгким движением руки раскрыл себе живот, оторвав дверцу железа. Там была маленькая колба, наполненная спермой. Рико вновь закрыл живот, Шелли удивлённо заморгала. — Зачем ты всё мне это рассказываешь? — Лиззи хотела ребёнка. Хотела, чтобы у нас была полная семья. Однако нам мешала её сестра. — У Лиззи была сестра? — Да. Пайпер Мартин.