Неудовлетворяемый

- Его у меня украли, - отчеканил он своим резким, хлёстким, звенящим, как бьющаяся посуда, японским языком. Когда японцы злились, создавалось впечатление, что они в этот момент пытались поднять что-то очень тяжёлое, поэтому напрягали шею и говорили с усилием. Сольджун не стушевался и заметил: - В твоих интересах было заявить об этом до того, как начались убийства. - Я не мог! Это фамильный меч! Единственный такой! Я не мог признаться матери, что позволил пропасть семейной реликвии. - Но всё равно же пришлось? – Юта отвёл взгляд, не отпуская Сольджуна. - Как я мог скрывать такое долго от неё? Но если узнает ещё кто-то, что у Накамото из дома вытащили вещь, которую он должен был хранить ценой собственной жизни! Мне придётся заплатить своей жизнью, чтобы восстановить честь. - Эй, самурай сраный, тронешь себя – я отдам твоё тело людям, которые над ним надругаются. Очень сильно надругаются. - Что ты знаешь о чести, глупый иностранец! – вспыхнул Юта, воскликнув это своё «бака гайдзин!». Обзывательство немного отличалось от того, как бы сказал какой-нибудь англичанин, испанец или австралиец. Там бы действительно было «глупый иностранец» и всё, и основной упор сделался бы на то, что человек пока ничего не знает о стране, в которую приехал, не обустроился, не привык, ведёт себя странно. «Бака гайдзин» означало «дурак из внешней стороны», а внешним было всё, что не Япония. Япония – внутри, здесь, для японцев, правильных и умеющих соответствовать высшим требованиям. Всё, что вовне – чужое, и оно никогда не станет частью этой Японии, никогда не поймёт, какой должна быть душа истинного человека – японца – потому что не родилось тут и по составу, по крови не сделалось японским. «Ну вот, понеслась пизда по кочкам, - подумал Сольджун, - привет национализму. Они никогда его не изживут, надменные охламоны». - А что ты знаешь о жизни, умный абориген? - Не заставляй меня психовать, Джун! - А то что, грохнешь меня? - Может, у тебя и ловкие руки, фокусник, но мои будут посильнее, и достать катану я всегда успею первым. - Если найдёшь, - хмыкнул Сольджун. Юта дёрнулся, немного отстранившись, широко распахнул глаза и, отпустив золотого с лёгким толчком от себя, сунулся под подушки, ища там оружие. Он поднял одну, другую, заглянул под простыню и даже под матрас, но нигде не нашёл то, что искал. Разъярённый, но сдерживающийся, он бросил взгляд на Сольджуна. - Сука ты гнилая! - Я на шесть лет тебя старше, где твоё почтение? – ухмыляясь, опять отошёл к окну гипнотизёр. - Джун-сан, сука ты гнилая! Так лучше? – исправился Юта. - Сойдёт. Остыл? - Верни меч. - Буду уходить – верну. - Я начинаю сомневаться в том, что не ты взял и тот самый… - недовольно поправил постель в её прежний вид Юта и вылез из-под одеяла, поднимая с пола чёрные брюки, влезая в них. – Ты же король всех воров и жуликов, почему до сих пор не нашёл его?! Я могу заплатить… - Я тебе тоже могу заплатить, заткнись, Юта. Мне не нужны твои деньги, я пытаюсь найти, я ищу, но если бы ты обратился сразу, то по свежим следам мы бы что-то обнаружили быстрее, а то спустя четыре месяца! Ты бы ещё десять лет подождал! И не говори мне про стыд и честь, я задолбался это слушать, мы не в том времени живём. - Живущий без чести – живёт напрасно. Эпоха и время значения не имеют, - Юта накинул свободную белую рубашку с расстёгнутыми манжетами. - А что, по-твоему, честь? - Что и требовалось доказать – глупому иностранцу нужны объяснения! - Да нет, у меня есть своё понимание, например – не обирать и без того малоимущих, не поднимать руку на женщин… - Это принципы, а не честь. - Окей, начнём заново, а что тогда в твоём понимании честь? - Это то, потеряв что, нет смысла существовать дальше. Твоё лицо… репутация? Что-то вроде этого. - А вот относительно девушек говорят, что их честь в девственности, что ж им, теряя её, бежать топиться? - Женская честь – это другое, - явно не желая говорить о девушках, небрежно повёл плечами Юта. В этом тоже отражался его национальный менталитет. Японцы до сих пор были жутко патриархальны, и женщина для них была если не служанкой и низшим существом, то чем-то, что прикладывалось к мужской жизни, и не имело самодостаточного значения. Они могли помогать мужчинам, приносить удовольствие мужчинам, заставлять страдать мужчин. Одним словом, они могли играть любую роль в жизни мужчины, которую тот ей выделит. Говорить, что они не особо считались с женскими жизнями было ни к чему, потому что они и со своими собственными не считались. Опозорился – пошёл и самоудалился, испугался – то же самое, разорился – тем более. А уж если не нашёл смысла в бытие, то сам ками-сама велел. Сольджун покачал головой, не зная, стоит ли дальше спорить. Он любил Юту, как младшего товарища, жалел его, уважал, но по ряду вопросов никак с ним не сходился. Однако разве это должно было быть причиной размолвок или вражды? Кроме того, они полезны друг другу и часто помогают один другому. Ещё с тех пор, как их обоих ловили полицейские – одного за кражу, другого за драку, запихивали до выяснения обстоятельств в обезьянник, а Сольджун, крадя ключи у полицейского, тихонько отпирал камеру, и они сматывались. Гипнотизёр тогда и золотым-то ещё не был, а Юта бандитом. Оба не знали краёв хамству и правонарушениям, из-за чего набрали грешков и не самых красивых поступков в биографию. А потом уже повзрослели. Старший встретил Лео, младший сходил в тюрьму. – Я не переношу бесстыдства, - негромко добавил Накамото, выводя Сольджуна из размышлений, - вульгарно кичиться чем-либо – отвратительно, выставлять что-то напоказ, считать, что если имеешь что-то, то ты выше других – гадость! Только тот, кто имеет стыд, заслуживает жизни. - Это говорит тот, чей лучший кореш – Джонни? Юта будто только сейчас вспомнил о существовании своего подручного, совмещающего должность со званием ближайшего друга, и, подумав немного, смиренно улыбнулся: - Пожалуй, во всём бывают исключения. У Джонни свои плюсы. - Что ж мне все сегодня про исключения так любят говорить, - вздохнул гипнотизёр. - Не вернёшь катану – у меня пистолет есть. Отдай сюда, - не успокоился Юта. - Под кроватью валяется, сам возьми. Вопреки ожиданиям, бандит не полез корячиться и проверять, доставать, а подошёл к окну и встал рядом с Сольджуном. - У тебя хотя бы примерно есть предположения, кто это мог сделать? Украсть «Щинокагами»? Это было имя меча. Как и у всякого старинного оружия, имеющего историю, у клинка, которым убивали врагов, который создавался древними мастерами вручную, было собственное имя, как у живого, у человека. Впрочем, у японцев вещизм иногда преобладал над гуманизмом, и бессмертный предмет имел большее значение, нежели какая-то душонка, которая всё равно не сегодня – завтра, или лет через пятьдесят рассыплется, не оставив о себе памяти. «Щинокагами» значило «Зеркало смерти», и Юта, до того, как у него украли эту драгоценность, нередко заставлял своих жертв взглянуть в это зеркало перед тем, как отправиться на небеса. - Как много людей знало, что этот меч уникален? Ты кого-нибудь вспомнил? – спросил Сольджун. - Никто не знал! Я, мать и Джонни. Но Джонни точно к этому непричастен. Я за него поручиться могу собственной головой. - Тогда, может, кто-то видел его, и польстился на старину? Охочие до денег украли бы его, чтобы перепродать. - Все, кто увидел «Щинокагами» - мертвы. Он для этого и существовал, чтобы быть последним, что видел умирающий. - Тогда остаётся последний вариант. Кто-то рыл конкретно под тебя и, рыская в твоих вещах, нашёл ту, с помощью которой тебя можно скомпрометировать. У тебя есть враги? - У меня? Половина Токио. - Да нет, я про твоих личных, а не тех, которые злятся на тебя потому, что через тебя проходят дела Ямашита или «Кат-тун». - Тогда другая половина Токио. - Господи, Юта, когда ты успеваешь так поднасрать людям? - Люди обидчивы, а я бываю несдержан, - пожал он плечами. Дверь плавно открылась, и в неё, разувшись на пороге, вошла Сакура с большущим подносом. Она несла его уверенно, но тонкие ручонки всё равно выглядели слабыми по сравнению со здоровенной ношей. На подносе стояли тарелки с супом мисо и лежали свежайшие сашими. - Ваш завтрак, Юта-сан. - Спасибо, - кивнул он и, подождав, когда она поставит всё на столик, попросил, смягчив свой тон по сравнению с тем, каким говорил некоторое время назад: - Сакура, достань, пожалуйста, из-под кровати меч. Девчонка, не возражая ни звуком, послушно полезла под альков. Сольджун стукнул кулаком по стене: - Да ёб твою мать, Юта! - Не смей мою мать делать междометием! Следи за языком, Джун! - Да это же образно… - Своё образное оставь при себе, я устал поправлять. Сакура вылезла с катаной из-под кровати, и, проведя по лезвию рукой, вопросительно посмотрела на Юту, не зная, положить куда-то предмет или отдать ему. Она была до того несамостоятельна в своих поступках рядом с Накамото, что Сольджун задумался, только ли в страхе дело? Или она теряется, как влюблённая школьница? Ведь если Юта её на самом деле не обижает и не трогает, то поводов вести себя, как привязанный щенок, нет. - Положи под подушку, - позволил Юта, видимо, уже знавший, что Сакура не пошевелится, пока ей не дадут указания. – Ты сама ела? - Нет, Юта-сан. - Так чего ты тут топчешься? Иди на кухню и поешь, и без того худа, как щепка! Бегом! – Поклонившись, Сакура исчезла вновь. Накамото недовольно поводил губами, нахмурив брови: - Вот же несчастье на мою голову… Ладно, присаживайся, давай есть. - Юта, я обещаю, что найду «Щинокагами». Любым способом, чего бы это ни стоило, но я выясню, кто орудует твоим мечом. Я перетряхну всех антикваров, всех барахольщиков, торговцев старьём и воров, всю нашу братию. - Я надеюсь. - Но можешь ли и ты оказать мне услугу? - Опять Айли? – замер Юта, зачерпнув в ложку соевый бульон с кусочками тофу и нори. - Да. - Ффф… - задумался, уже не отпираясь напрочь, японец. Он зафиксировал взгляд на углу комнаты, и думал, уставившись в одну точку. Потом моргнул и посмотрел на Сольджуна. – Я не могу выставить людей на её охрану, но могу попытаться её отвлечь и увлечь. - В смысле? - У меня есть парни – профессиональные хосты, она и думать забудет… - Стой, стой, стой! – отложил палочки золотой. – Она замужем, Юта, какие хосты? - Тебе что дороже – её сохранность или верность сопернику? - Ёндже мне не соперник, - покачал головой гипнотизёр. – Да, мы с ним не близкие друзья, но он… он тоже якудза, понимаешь? - Но соперничество между якудза не запрещено, - удивился Юта. - Господи, чёрт поймёт эти твои правила! Ты заебал. Мы якудза из одного клана. - Ах, да, в этом смысле. Тогда конечно, ты должен беспокоиться о её достоинстве, - покивал Накамото и, съев пару ложек, глубокомысленно добавил: - С другой стороны, в первую очередь важна верность души и преданность сердца, а тело во все времена было лишь разменной монетой. - У проституток? - У всех. Женщины продают любовь, мужчины, как ронины*, продают силу. Важно то, что всегда остаётся здесь, - медленно ткнул себя в сердце указательным пальцем Юта. - Не знал, что ты романтик. - Это не романтика, Джун. Это бусидо**. - Юта, не хочу тебя обидеть, но двадцать первый, сука, век! Уже четверть его прошла, а ты всё чирикаешь о прошлых столетиях. Браток, модернизироваться надо. Хоть чуть-чуть. - Чего ради? Чтобы быть, как все эти западные безликие демократы? Без стыда, без совести, пути и цели, без мозгов и потомства? Вас, канкокудзинов***, с потрохами сожрали американцы, в вас не осталось ни капли собственной идентичности! А вы и рады продаваться, лишь бы бизнес процветал и уровень жизни повышался, а за счёт чего? Почему? Для чего? Вам оставили фестивали народных песен и плясок да дворец Кёнбоккун, вы и рады! Халлю**** – национальная гордость! А что там осталось вашего, национального? Американская хореография, шведская музыка, английские тексты, лица, перекроенные под европейские, потому что и навязанные стандарты красоты заставляют отказываться от своего истинного облика? Чем вы-то гордитесь, когда там ничего вашего? Как будто сильным мира сего действительно нужны вы, канкокудзины, торчащие из каждой бочки! На заседании Римского клуба больше шестидесяти лет назад, когда поднимался вопрос о сокращении населения, разрабатывали многочисленные методы снижения рождаемости. Чтобы без особых катастроф, без атомных взрывов, которые повредят всем. Эти методы постоянно трансформируются. Например – пропаганда гомосексуализма. Только халлю от неё ничем не отличается. С точки зрения идеологии нет разницы, мужчина захочет любить мужчину, или какая-нибудь девчушка захочет любить недостижимого азиата всю жизнь, отказываясь от личной жизни, результат будет один – отсутствие потомства. Для этого и поощряются подобные «течения» и «моды». Вот и вся твоя модернизация! - Юта, ты прям конспиролог. Ты всерьёз веришь во всю эту ерунду? - А ты дурак, если не веришь. - Да я просто не вижу ничего страшного в том, чтобы мир более-менее унифицировался, чтобы люди становились похожими друг на друга, ведь так легче находить общий язык, понимать друг друга… - Хайдеггер называл глобализацию планетарным идиотизмом. - Прекрасно! Ты будешь цитировать немецких философов, замеченных в связях с нацистами… - Это не доказано. - Вот поэтому вы, япошки, заодно с фашистами и были! - Сам ты фашист! – потянулся влепить оплеуху Сольджуну Юта, но тот увернулся и, перехватив его за запястье, заломил руку за спину. Накамото ловко вывернулся и, толкая золотого на пол, налетел на него с кулаками. Гипнотизёр не давал себя ударить, хоть это и было сложно с таким человеком, таким опытным бойцом, как Юта. Они загремели задеваемой мебелью и начали перекатываться по комнате, лупя друг друга как получалось. На грохот и оскорбления, выкрикиваемые на двух языках, со стороны старого дома, там, где была маскировочная токонома, появился Джонни из-за сдвинутой стенки. Обозрев происходящее, он развёл руками: - What the fuck?!***** Юта и Сольджун остановились и, расцепившись, откатились друг от друга, завалившись на спины. - Ла хенте эста муй лока******, Джонни, - облизнув разбитую губу, поморщился гипнотизёр, - слышал такую песню? Юта засмеялся, валяясь на полу. - Вы чего тут устроили? – поинтересовался всё-таки вошедший. - А на что это похоже? – пытаясь остановить смех, приподнялся на локтях Юта. Растрепавшиеся волосы опять упали на глаза и он тряхнул головой, чтобы смахнуть их в сторону. - На мордобой. - Он и был. - Чего не поделили? - Национальный менталитет, - хмыкнул Юта и, поднявшись, подошёл к Сольджуну с протянутой рукой. – Вставай, доедим завтрак, - золотой взялся за протянутую ладонь и тоже поднялся. – И всё равно я в свою чашку лить кофе не позволю, она у меня полна прекрасного зелёного чая. – Он повернулся к Джонни. – Хочешь с нами перекусить? - Не, но кофе я бы выпил, хорошо, что ты о нём напомнил. Юта скорчил игривую, будто недовольную гримасу и кивнул на полу-американского друга гипнотизёру: - Давай в следующий раз его отпиздим? Кажется, я нашёл настоящего врага.