Неудовлетворяемый

Ынхёк смотрел на грустное уже не первый день лицо Айли, замечал её непривычную молчаливость и рассеянность, а что самое главное – отсутствие тяги к очередным приключениям и переполохам. Она не пыталась разнюхать и вырвать задания у других корреспондентов, почему-то удовлетворённая просьбой Икута-сана осветить дело какого-то банковского служащего, который пытался вывести банковские средства на свой счёт и был пойман на этой махинации. Скучная коррупционно-капиталистическая бытовуха не вынудила Айли начать возмущаться и требовать чего-то поинтереснее. Что-то явно шло не так, поэтому Ынхёк в очередной раз не удержался: - Да что с тобой происходит? Ты уверена, что не нужно дружеское плечо? – похлопал он по своему. - С какой стати оно стало дружеским? – покосилась на него с недовольной миной Айли. Но уже почти вернувшись к статье, она задумалась. Рано или поздно все узнают, что она развелась, шила в мешке не утаишь. Какой смысл держать всё в себе? – Я развожусь, - быстро пробормотала она, взяв автоматическую ручку и начав ею щёлкать. - Да ладно?! – ахнул Ынхёк. Откинувшись на спинку своего стула, он качнулся два раза, потом вернулся к столу, налегая на него. – Это из-за меня? Ты поняла, что снова меня любишь, и не выдержала находиться рядом со своим миллионерчиком? Это было самое смешное предположение, какое могла услышать Айли, поэтому оно её даже взбодрило. Подняв брови, она посмотрела на коллегу и с трудом не захохотала: - Ты серьёзно? У тебя могла появиться такая идея? - Я не вижу других причин, - соблазняюще стрельнул он взглядом в девушку. - А тебе не приходило в голову, что я могла приехать в Токио уже с каким-то разладом? - Нет, ты слишком мило щебетала с мужем в первые рабочие дни здесь. - А ты чего такой радостный-то сидишь? Приятно, что у кого-то семья развалилась? - Может, я радуюсь освободившемуся месту. - Ёндже не падок на мальчиков, прости, но он на тебе не женится, если вдруг ты раскатал губу на его деньги. - Да ну тебя! – чертыхнулся он, отплёвываясь. – Хватит дурочку включать, ты прекрасно поняла, о чём я. - Если мне предложат на выбор, с кем я согласна переспать, с тобой бесплатно или с другим за деньги, то я спрошу, сколько надо заплатить этому другому? - Ну-ну, рисуйся, - многозначительно покивал Ынхёк, - ты ещё скажи, что отказалась бы теперь за меня замуж пойти? - Что-то когда мы встречались, ты предложений не делал. - Ну а если бы теперь сделал? - Когда я почувствую себя очень жалостливой, настолько, чтобы сочувствие перебороло во мне здравомыслие, то из жалости я за тебя пойду. Кто ещё пойдёт за такого придурка? - Ой, я смотрю такую дурочку тоже кто-то не вытерпел, - хмыкнул Ынхёк. - Не знаешь, в чём проблема – не лезь. - А ты расскажи. - Не собираюсь. - Тогда остановимся на том, что ты дурочка. - Даже спорить не буду, - отмахнулась от него Айли. И ему стало даже немного обидно, что она не заспорила с ним, как обычно. Объективно – то есть с точки зрения большинства, которое не обязательно выразитель интеллектуальных решений и истин, а скорее рупор самого простого, примитивного и устоявшегося – она дура и есть. Уходит от заботливого олигарха, не хочет оставаться женой, плодить детишек, бегать по особняку с указаниями для горничных и уборщиц, лежать, глядя в потолок, наслаждаясь обеспеченным будущим, надёжным тылом, гордясь причастностью к семье Ю и её состоянию. Субъективно – по её собственному мнению, она тоже не далеко ушла по уму, потому что уходила в неопределённость, не представляя, чего именно хочет дальше. Она только знала, что ей нужны перемены, что ей стало душно, что там, возле Ёндже эта рутина казалась нормальной, потому что ты в одной колее, и не можешь взглянуть со стороны на свою жизнь, а когда уезжаешь куда-то и попадаешь в другие обстоятельства, то ловишь другие ощущения и понимаешь, что они тебе важнее и приятнее, и назад ты не хочешь. Да, пусть подвернулся Сольджун, как катализатор, но не будь его, Айли просто бы позвонила мужу и сказала, что не хочет возвращаться, не хочет оставлять эту работу, что ей нужны перемены. О чём она и не подозревала, пока не попробовала. Просто измена – это то, что требует развода. Из-за уважения к Ёндже. А не потому, что она разлюбила его или он ей сильно наскучил – нет! Но начиная думать о себе, она не собиралась думать только о себе, а если думать о супруге, то, конечно, такое решение максимально приемлемое. А что же Сольджун? Поняв, что прошло достаточно времени, и она уже поговорила с одним, Айли взялась писать и второму. Она отправила ему сообщение с предложением встретиться вечером, и когда он пригласил приехать к нему, отказалась, назначив свидание в кафе. Чёрт, она ведёт себя точно так же, как Ёндже. Но у неё совсем другие причины, она Сольджуна убивать не собирается – за что бы? – она не хочет поддаться его очарованию и отдаться ему снова до того, как состоится развод. Какая-то надежда дрогнула в Айли. А не поэтому ли и Ёндже не поехал к ней? Чтобы не остаться наедине и не помириться. Почему-то в такие моменты неразберихи и обострённости возбуждение особенно повышается, эмоциональная защита ломается и постоянно хочется выразить чувства физически. Журналистка попыталась представить, смогут ли они быть вместе с Сольджуном, но этого не получалось. Она не могла быть в нём уверена, а без уверенности – какой союз? По этой причине она и решила быть честной перед Ёндже во всём. Чтобы и у него вера в женщин и доверие женщинам не пропало, сделала – сказала. А Сольджун? Конечно, хотелось быть с ним, но она не могла представить, что он будет только с ней, без этих трусов и лифчиков неизвестного происхождения под кроватью. Ускользающий, загадочный, неуловимый и непостоянный – именно таким он манил и притягивал, но именно с таким невыносимо строить отношения. Способен ли он исправиться и надо ли это? Станет ли делать это ради неё? Захочет ли он чего-то серьёзного, помимо романтических прогулок и ночных встреч? А готова ли она из одного серьёзного перескочить в другое? А если от Сольджуна захочется обратно к Ёндже? Это пугало Айли больше всего, что она не знала, как гарантировать свои собственные чувства. Она могла бы, да, поклясться, что не изменит больше и в другой раз удержаться, волевыми усилиями и загоняя себя в узду брачных уз, но она не могла бы приструнить желания, которые могут однажды вдруг появиться. Разве появившееся желание уже не измена? Лично её бы оскорбила уже одна эрекция своего мужчины, вдохновлённая другой женщиной, ведь нет моральной разницы, пихнуть член в другую, или пихать в жену, думая о другой. Ещё неизвестно, что хуже. Поэтому отсутствие уверенности в желаниях не даст пока что определиться. Айли поехала в кафе сразу после работы, и прибыла туда первой. В ожидании она то и дело вспоминала события поворотной ночи, после которой пути к отступлению уже не было. Два подряд похищения, страх, животный ужас от происходящего в том доме, куда приехал Огури. И нахлынувшие воспоминания. Эта вернувшаяся так не кстати память! Не вспомни она Сольджуна, конечно, не полезла бы к нему исключительно как к спасителю, в благодарность перед героями ноги раздвигать не всегда уместно, особенно когда ты замужем. Но в ту минуту он был таким родным, таким давно знакомым, таким долгожданным! Таким неизменившимся с тех пор, как стёр её память. Как хотел стереть. Но людские старания часто бесполезны, если судьба придумала для них что-то иное. Гипнотизёр вошёл в кафе, и они с Айли сразу же встретились глазами. Она растеряно поднялась. Ну вот, только думала о том, каким родным он был, но сейчас, холодным разумом, девушка понимала, что совсем его не знает, и, в отличие от Ёндже, с которым они провели столько времени вместе, изучая друг друга, она ничего не знает о Сольджуне, о его привычках, любимых фильмах, музыке, еде, естественной манере разговора, а не только той, которую демонстрируют в первые два-три месяца знакомства, пока не акклиматизируются и не снимут напускную маску очарования. Какой он – Сольджун? - Привет, - подошёл он, неловко улыбаясь и при этом не зная, стоит ли это делать. На нём были кожаные штаны, чёрная водолазка и кожаная куртка сверху. Последнюю он снял, вешая на вешалку возле столика. Перед этим у него мелькнуло какое-то движение в сторону Айли, вроде желания поцеловать, но она отвела взгляд и села, решив, что это будет лишним. - Привет, - так же странно улыбнулась она. Пока он садился напротив, она произнесла: - Давай договоримся сразу, что я больше не забуду ничего из того, что происходит. - Как скажешь, - согласился он с её полу-шуткой. Она посмотрела на его широкие плечи, обтянутые чёрной тканью. Некрасиво было сравнивать двух мужчин, но и перестать это делать – задача сложная. Сольджун выше Ёндже. И от одних его ушедших под стол длинных ног голова шла кругом. – Я рад, что ты наконец-то написала мне… - Написать-то написала, но я не знаю, что тебе сказать, - посмотрела она ему смелее в глаза. – Что я должна сказать сейчас? - Ты ничего не должна, ты можешь сказать всё, что хочешь. Ты не должна говорить то, что я хотел бы услышать, впрочем, думаю, ты и не из тех, кто пошёл бы против совести в такой ситуации. - Ты прав. Мы поговорили с Ёндже… - И? - И не знаю, - Айли взяла принесённое ей капучино и погрела ладони о чашку. - Вы… не пришли к какому-то итогу? – удивился Сольджун. Он был уверен, что там всё быстро шагает к разводу и окончательному разрыву. - Ну… так-то пришли. Мы разводимся. С разводом всё понятно. Я с собой ничего понять не могу. - В смысле? – нахмурился Сольджун. Айли вздохнула. Тут проще и спокойнее было говорить, фокусник был простым парнем без образования, он не ел мозги своим интеллектом и никогда бы не подковырнул так, как делает это Ёндже, с которым лучше следить за каждым словом, чтобы не оказаться по уши в дерьме. Сказать ли ему об условии Ёндже? Чего ради? Чтобы они опять там начали разбираться между собой и дрались? Ей этого не нужно. Условие Ёндже – это укол ей, испытание для неё. Действительно, он мог не называть её шлюхой, просто показать, что раз она спит с одним, то придётся спать и с другим, и она ничего не сможет с этим сделать. То есть, по закону к такому обязательству он принудить её не может, тут дело чести, вес даваемого слова, и раз Айли такая правдивая и хорошая, какой пытается быть, то она даст Ёндже слово, что отдастся ему после развода в случае, если уйдёт к Сольджуну. А не сдержит – будет последней сукой. Или Ёндже всё-таки найдёт, как принудить её к исполнению? Экспериментировать не хотелось, ей и так показалось, что если разозлить мужа – а она его за пять лет отношений злым никогда не наблюдала - то она увидит что-то новое и опасное. Нет, про это условие она ничего не будет говорить Сольджуну, потому что всё равно проблема не только в нём, хоть оно и дополняет общие трудности. - Мне столько лет, а я хочу свободы, романтики и самоутверждения, по-твоему – это незрелость? - Если да, то я тоже незрелый, - пожал плечами Сольджун. – А ты… хочешь свободы… в плане? Самоопределения или… личной жизни? - Я бы хотела сказать «полной свободы», но что она собой представляет? Не путают ли люди свободу со вседозволенностью? Недаром говорят, что свобода человека заканчивается там, где начинается свобода другого человека. Замахиваясь на какие-то поступки, я не хочу навредить кому-то другому, как произошло в этот раз. - В таком случае, получается, полная свобода, без перехода во вседозволенность – это полное одиночество. Только при нём мы никому не повредим. - Ты меня понимаешь, - порадовалась этому факту Айли. Да, он в этом смысле понимал её лучше, чем Ёндже, но именно потому, что он был таким же, как она, с ним труднее было быть. Она всё ждала, не позовёт ли он её в отношения, не затронет ли первым тему того, что им нужно быть вместе, но Сольджун не то обходил стороной этот вопрос, не то тоже ждал, что она упомянет это первой. – А если бы тебе изменили, что бы ты сделал? - Я? – гипнотизёр задумался ненадолго. Повертел в голове варианты. – Ушёл бы, наверное. - А если бы это был брак, и необходимость сталкиваться для бумажных разбирательств… - Может, поэтому я и не представляю себя в браке? Я ненавижу все эти оформления, документы, учёт, счета! Не представляешь, как меня с них трясёт, я настолько человек анти-конформист и ненавистник бюрократии, что мне проще жить бродягой без паспорта, чем кем-то, кому надо заполнять квитанции и ходить куда-то что-то оплачивать. - Это фобия? – хохотнула Айли. - Возможно. Вроде того. Я люблю, когда в жизни всё просто, когда любое обязательство ты чувствуешь сердцем, как моральный долг изнутри, а не в виде внешнего приказа, потому что где-то написано и ты обязан соблюдать. Как видишь, я даже законы не признаю, потому что они прописаны. Я признаю кодекс золотых, потому что он устный. И я уважаю якудза, потому что у них данное слово – не пустой звук. Им не нужны наглядные подтверждения того, что они обещали, они всё помнят сами. - Соглашусь, но не во всём. Хорошо, когда люди несут ответственность за обещания, но если нигде не будет ничего записываться, как узнавать, что правильно? Опыт и мудрость нелегко в неискажённом виде передать устно. - Я бы поспорил. Устно ты можешь узнать только у носителя верной информации, который её при надобности и растолкует. А написанное не обладает способностью себя комментировать при неясности, и появляются интерпретации. Нет, держаться за буквы – это глупо. - Ты говоришь это человеку, у которого вся работа связана с буквами и словами, - напомнила Айли, смеясь. - Прости, я не хотел как-то обесценить твою профессию, сказал, не подумав. - Ничего. Я поняла тебя. Джун… - Да? - Я чувствую себя тут связанной по рукам и ногам, в этой Японии: не знаю, о чём можно писать, а о чём нельзя. Похоже, быть крутым журналистом тут невозможно. - Крутой – вообще чуждое местным понятие, - хмыкнул гипнотизёр, - тут можно быть уважаемым или неуважаемым. Уважаемый это тот, кто соблюдает правила и приличия… - … И знает своё место? – вспомнила Айли интервью с Кимурой. Сольджун кивнул: - Да, и знает своё место. «Я хотела перестать быть только госпожой Ю, потому что это было чем-то вроде указания на мою общественную нишу, в то время как мне хотелось большего простора, больших социальных ролей и возможностей. Выходит, тут я этого тоже не получу?» - подумала девушка. - Есть ли хоть где-то место без правил? – вздохнула она. - Необитаемый остров? – посмеялся золотой. – В любом обществе есть правила, нельзя жить совсем без них. Единственное, что мы можем – это выбрать правила, которые нам по душе, которым мы согласны подчиняться. - А что насчёт устанавливать собственные? – заинтриговано повела бровью Айли. - Для этого надо быть кем-то оттуда, - указал пальцем вверх Сольджун. - С небес? - Хотя бы из органов государственной власти. Или очень влиятельных главарей теневых структур. - Но они иногда устанавливают ужасные правила! И это пытаются замалчивать, и только независимые средства массовой информации могут… - …получить по заднице и лишиться головы? – прервал её Сольджун. – Да, в Японии это очень утрировано и быстро. Тебе не дадут раскачать лодку. Но на самом деле так повсюду, Айли, если ты суёшься туда, куда не просят – от тебя избавятся. Уровень демократии регулирует лишь глубину, на которую ты можешь войти в закулисное море. Но за буйки заплывать не дадут нигде. - Но люди имеют право знать… - Чтобы что? – остановил её Сольджун. – Быть недовольными? Поднимать революции? Злиться на власть и быть не в состоянии что-либо сделать? Неведение часто лучше. Айли одновременно вспомнила и слова Ёндже, что она могла бы не говорить, и о словах Юты, что людям, как рыбам, нужна ряска, под которой они прячутся. И в кристально чистой воде никто не живёт. - А Швейцария? А? Шах и мат? Страна с полным соблюдением прав человека и спокойствием граждан! - И ты всерьёз думаешь, что их политики и знаменитые банкиры ничего подпольного не мутят? Ты ничего не слышала о «Розовых пантерах»? Не верю. Журналистка отлично знала историю «Розовых пантер»*, это была хрестоматийная банда, создававшая сенсации, за которыми гонялись все уважающие себя папарацци. Славу они заработали похищением бриллианта в Лондоне. Двадцать с лишним лет назад они украли ожерелье стоимостью в тридцать миллионов долларов тут, в Токио. Восемнадцать лет назад ограбили ювелирный в Париже. Их ловили, сажали. Но некоторые из них умудрялись сбежать из швейцарской тюрьмы. Сбежать из тюрьмы! Посередине Европы! Да, это многим казалось подозрительным. - Только не скажи, что ты и о них что-то знаешь? – завибрировала Айли. Профессиональный интерес загорелся с необычайной силой. Любопытство готово было разрастись до размеров, превосходящих саму Айли. - А ты думаешь, когда я начинал карьеру жулика, у меня были плохие учителя? – хмыкнул набок Сольджун, и на минуту девушка забыла, о чём они говорили. Напротив неё опять был тот опасный и таинственный гипнотизёр, способный украсть золото, сердце и память. – К сожалению, современные технологии создают трудности нашему воровскому миру, приходится сокращать размах своей деятельности. Но Токио в этом плане, благодаря якудза и уважению к частной жизни людей, сохраняет и укрывает ночную жизнь. Днём – это самый безопасный город мира, но ночью он отрывается за дневную законность. - Ты так любишь Токио… - Ты его тоже можешь полюбить, - сказал Сольджун, и в этом, наконец, Айли услышала больше, чем он говорил до этого. Это было признание, предложение, обещание? Он разрешал или даже просил полюбить то же, что любил и он. Возможно, так и выглядит настоящая любовь, когда люди упираются не друг в друга, а в одну цель, идут одним путём. С Ёндже их занятия совсем не пересекались и не сходились. - Могу, но найдётся ли в нём для меня место? – опять вздохнула журналистка. Как же трудно всегда понять до конца что-либо. И себя в том числе. – Должны полюбить не только мы, но и нас, - она потёрла голову, намекая на удар и ушиб, полученный в погоне за якудза. – Кажется, меня не очень любезно тут приняли. - Это было боевое крещение, - просиял Сольджун, - я смогу тебя защитить здесь, не бойся. Девушка улыбнулась в ответ, но в душе вновь появилась тревога. Ёндже опекал и оберегал её, теперь своё покровительство и свой патронаж предлагает другой? Она опять будет приложением? Тем, что японцы называют «сапури»? О нём даже сериал сняли. О маленьком и незначительном человечке, прибивающемся к кому-то состоявшемуся. Всё это было не так страшно и печально, но не напоминало ли грабли, лежащие под ногой? Допив капучино, Айли сказала, что ей ещё надо поработать, и попрощалась с Сольджуном. Но дома её ждали скорее философские размышления о жизни, чем статья, которую она могла напечатать за полчаса без особых затруднений.