Самый счастливый человек. Часть I
7 декабря 2020 г. в 20:04
Господин Веньян по праву считал себя очень счастливым человеком. А всё почему? Да потому что умел видеть страдания окружающих и ценить своё относительное благополучие. И никогда не искал от добра добра. Дорожил тем, что имеет. Он родился средним, но самым любимым сыном в аристократическом семействе. Земли его отца были богаты, имя – уважаемо. И быть бы Веньяну взлелеянным в любви и роскоши любимчиком властителя удела да радостью семьи, если бы не законы Го.
А они предписывали, чтобы от каждого удела в знак покорности и повиновения к императорскому двору был предоставлен заложник (а лучше сразу несколько) из числа членов семьи удельного правителя. Дабы бунтовать неповадно было. И что уж греха таить, заложники эти предназначались для гарема императора, поэтому отбирались исключительно юные и миловидные создания обоих полов. А ежели случалось, что властитель удела оказывался бездетен, в ход шли племянники, племянницы и прочие родственники близкие по крови. Заложники жили в достатке на содержании императора до самой своей смерти и даже имели возможность получить должность при дворе, отчего их участь считалась завидной, особенно если они удостаивались внимания самого великого господина. За каждого семье выплачивалось щедрое вознаграждение, так что в накладе не оставался никто, а разорившиеся дворяне особенно охотно предлагали своих чад в услужение императору. После смерти наложницы или наложника её либо его следовало заменить юным родичем. Таким образом обеспечивалась беспрерывная преемственность залога. Метрики всех благородных семейств хранились при дворе, так что скрыть детей от всевидящего ока власти было возможно, единственно не признавая их официально и не вписывая в семейную родословную. Но отцы байстрючества своим отпрыскам не желали, а посему подобные случаи были редки и к тому же жестоко карались.
В год, когда Веньян отпраздновал своё десятое лето, скончалась тётушка его отца, в своё время отправленная ко двору в качестве удельного залога. Тело покойной полагалось обменять на свежую кровь, так что вся семья Веньяна встала на уши. Дочерей у главы рода не было, возраст старшего сына перевалил за четверть века, а младший едва достиг пяти лет. Во всём семействе не нашлось никого, кто бы по возрасту подходил для несения удельной повинности. Зато имелся Веньян, как на грех, уродившийся очень пригожим и ладным. Самым жутким из детских воспоминаний Веньяна была ревущая белугой мать, когда его, спешно собрав и погрузив в паланкин, отправляли в столицу.
Сначала было страшно, потом – непривычно. Пугала, конечно же, неизвестность. Но когда условия жизни более или менее обозначились, началось что-то странное и юному Веньяну совершенно непонятное. Разумеется, дома никто не стал объяснять десятилетнему ребёнку, с какой целью его отправляют ко двору. Отец изрёк твердокаменное: «Так надо!» И эти два слова придавили Веньяна гранитом неизбежности. Последним отцовским велением было верно служить императору, в чём бы это служение ни заключалось, быть сильным и безропотным. Поэтому, когда Веньяна вместе с другими мальчиками примерно его возраста стали обучать совсем не мужским и уж точно не детским дисциплинам, он принял это с недоумением, но как наставлял отец – безропотно.
Младших мальчиков, к коим относился и Веньян, учили придворному этикету, изящным манерам, искусству ведения тонкой беседы, а также развивали тот из талантов, к которому отрок имел склонность – умение играть на музыкальных инструментах, пение, танцы, стихосложение. Впрочем, полностью лишить воспитанников мужского начала целью не ставилось. Их даже обучали искусству владения мечом. Сугубо в качестве физической нагрузки, благодаря которой тело содержалось в неизменном тонусе и прекрасной форме. Настоящее оружие во Внутренних покоях можно было увидеть только у стражи, и мальчикам приходилось довольствоваться деревянными тренировочными орудиями. Но на этом искусственность обучения и заканчивалась, потому как гоняли «мечников» вполне себе по-настоящему, отлынивать никому не удавалось.
Человек – животное, рано или поздно приспосабливающееся к любой среде обитания, вот и Веньян постепенно пообвык. Приступы тоски по дому и ночные слёзы в подушку становились в его жизни явлениями всё более редкими. Он смирился с мыслью, что, возможно, уже никогда не увидит своих близких. Когда первый шок после разлуки с семьёй прошёл, он заметил, что относились к юным дворянам хоть и строго, но со всем возможным почтением, если они не выражали недовольства и желания противиться своей судьбе. С теми, кто по дурости позволял себе считать, что в деликатном услужении его императорскому величеству есть нечто постыдное и противоречащее дворянской чести, особенно не церемонились и обходились довольно круто, пресекая внутренний бунт и выбивая придурь из головы.
В этом смысле труднее всего приходилось мальчикам, попавшим во Внутренний дворец в более старшем возрасте, нежели Веньян. Их разум уже не был гибким, они труднее принимали своё новое положение. Веньян вдоволь насмотрелся на то, как ломались юные характеры, на боль от растоптанной гордости. Иногда ему казалось, что он слышит хруст костей. От попыток самоубийства пленников останавливало одно: они чётко уяснили – в случае их смерти семье придётся послать ко двору нового заложника, а становиться причиной ещё бо́льших печалей для родных не хотел никто. И тогда многие увядали. Становились безмолвными и безвольными куклами, замкнувшимися внутри себя и механически повторяющими то, что вдалбливали им наставники. Их глаза потухали навеки.
Веньяну было больно смотреть на сломленных товарищей. Он почти физически страдал, когда на его глазах «умирал» очередной цветок. Веньян не хотел становиться увядшим цветком, он хотел цвести. С этих пор он приобрёл привычку улыбаться, точно протестуя против всего, что должно было омрачить его жизнь. И чем больнее ему было, тем пленительней изгибались его уста, ярче сияло лицо. Слава богам, он умел учиться на чужих ошибках, и гнал от себя гнетущие мысли, а по мере взросления они стали закрадываться и в его красивую головку. Следом за осознанием того, что он никогда не увидит родителей и братьев, ему пришлось сражаться с новым суровым приговором – у него никогда не будет собственной семьи. Он больше не принадлежал себе, но императору, а принадлежать себе хотелось. И он сумел отыскать свободу внутри тюрьмы.
С музыкой у Веньяна не сложилось сразу, несмотря на прекрасный слух, длинные гибкие пальчики и дивный голос. Пел он редко, а музицировать ему категорически не нравилось, поэтому он впервые проявил хитрость и как мог делал вид, что способностей подобного рода в него природой не заложено. Веньян рвал струны и бессовестно фальшивил. Достаточно изведя дорогого инструмента и наставнического терпения, он таки добился отстранения от занятий музыкой. Зато в сложении стихов ему не было равных, тонкий вкус у него был самородным, а танцевал и фехтовал он как бог. Врождённая грация при должной огранке производила ошеломляющее впечатление. Выразить эмоции языком тела Веньяну удавалось исключительно. Веером он владел столь же хорошо, как и мечом. Тонкая наука обращения с хрупкой вещицей подчинилась ему сразу же. Даже стала слабостью. Веера он полюбил всей душой, они заменили ему игрушки. Шёлковые, бумажные, со стальными спицами. Для танцев и боевые. Яркие и строгие. Он освоил их все. С помощью веера он мог и обольстить, и убить. Когда во время танца он, немыслимо изогнувшись, перекидывал веера в воздухе и тут же ловил, даже наставник не мог сказать, как именно Веньяну удавалось это сделать. Не иначе как вопреки законам физики. Одним словом, при дворе Веньяну было интересно. В конце концов, он понял, что придворная жизнь подходит ему, как рыбе – водная стихия, и не без удовольствия нырнул в интригующие глубины. Он делал успехи, осваивая правила игры.
Когда мальчики стали старше, их начали приобщать к тайнам интимной близости и чувственных наслаждений. Не всем удавалось преодолеть и этот этап. У некоторых юношей мысль об интимных отношениях между мужчинами вызывала отторжение. Это были ещё одни жернова, перемалывающие личность. Но Веньяну, давненько разведавшему расклад вещей у наставников, удалось утешить товарищей заявлением о том, что большинству наложников за всю жизнь не предоставляется возможность даже просто предстать пред очами великого господина, не говоря уже о том, чтобы быть им избранными, так что переживать особенно не о чем.
Самому Веньяну и тут повезло. Вступив в половозрелость, он с удивлением обнаружил, что его чувственность вспыхивала вне зависимости от пола предмета желаний. Повышенное особенностями переходного возраста либидо позволяло одинаково легко разгораться и от вида разгорячённых работой пышногрудой главной кухарки и её менее оделённых природой товарок (за которыми одно время повадились подглядывать юноши), и от созерцания красоты уже сформировавшихся тел старших товарищей, с которыми Веньяну часто приходилось сталкиваться в банях.
На какое-то время снова стало тяжело. Будто бы вместо знакомого тела Веньяну дали новое, непонятное. Это новое тело было трудно контролировать, оно было почти постоянно напряжено. И занятия, на которых обучали, как доставить эротическое удовольствие, принимая страсть партнёра или, напротив, подчиняя его своей страсти, только усугубляли положение. Тем более что занятия были чисто теоретическими, а возникавшее в их ходе желание – самым что ни на есть насущным. Всё время хотелось касаться себя. Тело изнемогало в ожидании разрядки, а получить её так часто, как требовалось, возможности не было. Все юноши постоянно находились на виду друг у друга и наставников. Иногда во время прогулок в саду всё же удавалось улизнуть подальше от остальных, укрыться среди деревьев или в высоких травах, распахнуть одежды и… наконец-то ласкать себя! Крепко сжимая, от нетерпения двигая бёдрами навстречу горячей ладони, сладко постанывая, ведь сдерживаться больше невозможно, сколько ни закусывай губу. Или ночью под покровом темноты и одеяла топить стоны в подушке, толкаясь упругим, непокорным естеством в мягкий матрас. Или… или придумать что-нибудь ещё и каждый раз так остро и ярко, до слёз, извергаться чистым блаженством…
Стало легче, когда со временем благодаря всё тем же урокам и собственным усилиям, Веньян наконец научился владеть своим телом. Но были среди юношей и те, кто, поддавшись искушению, вступали друг с другом в связь. Интимные отношения между наложниками не были под запретом. Если, конечно, тот или иной наложник не становился любимцем императора. Счастливчик получал новый высокий статус, по которому ему среди прочего полагались и отдельные покои, а его семье – щедрые дары, повышение дворянского ранга и должность при дворе. Однако и следили за императорским любовником особенно тщательно, ибо с момента избрания императором никто больше не смел касаться его. Под страхом смерти.
Но юным наложникам близость возбранялась до исполнения двадцати лет. Обычно в этом возрасте их уже не предлагали великому господину, разве только он сам имел определённые предпочтения насчёт возраста, а среди императоров бывали и такие. Девственность традиционно ценилась не только на женской половине Внутреннего дворца. И так как мальчиков частенько осматривали, нужно было быть очень осторожным, чтобы не вылететь из числа претендентов на императорское внимание. Веньян не был амбициозным и на императорское внимание не рассчитывал. И всё же размениваться на мелочи ему не хотелось. Он вполне мог подождать и до двадцати. Куда ему спешить? Да и, откровенно признаться, он не чувствовал в себе ни малейшего желания отдаваться кому бы то ни было. Как и вымещать собственное вожделение на ком-то из товарищей, уменьшая тем самым их шансы предстать однажды перед великим господином. Впрочем, сберечь себя до двадцати Веньяну так и не удалось.