Палаты сновидений

      А дальше был траур. Блюсти его было легко. Яозу искренне скорбел по отцу и желал, чтобы все вокруг разделяли эту скорбь. Он нарядил двор в траурную белизну. Жизнь лишилась для Яозу красок, так пусть и всё окружающее утратит цвет. Утратило. На три года. Долгих для двора, скоротечных для Яозу. Он постигал науку правления и смаковал предстоящую месть. Это восхитительное блюдо он вкусит холодным! Ни разу за три года траура он не захотел видеть Джуна, удовлетворялся скупыми отчётами Веньяна о житье-бытье кузена и его «успехах». И непременно выслушивал нытьё братца, молившего отказаться от «неправедного мщения». К мольбам Яозу оставался глух.       Он всеми силами хотел затаиться в себе, даже не ложился ни с кем из своих любовников и любовниц. Мысль о блуде в дни траура была ему искренне противна. Он пытался покоить все свои чувства на тихих водах. Но сдерживаемый зверь не желал приручаться. За прошедшие три года яростное забытьё наваливалось на Яозу ещё шесть раз. Это всегда случалось в ночь. Пусть моменты помрачения и не были такими всепоглощающими и безудержными, как самый первый его приступ, само их наличие страшило до морозной дрожи. Память о том, что он творил во время нервного исступления, теперь не покидала Яозу безвозвратно, но приходила отрывочно уже после содеянного. Он постепенно вспоминал, как гневно начинал крушить всё вокруг, бросался на слуг с мечом. А потом всякий раз приходил Веньян и принимал его ярость на себя. Это слуги повадились бегать за помощью к братцу, быстро смекнули – он единственный, кто мог утихомирить Яозу. «Только демон справится с демоном!» – шептались они, а Яозу всё никак не удавалось свернуть наглецам шеи за дерзкие слова.       Веньян являлся безропотно, выставлял всех вон и под страхом смерти запрещал страже пускать кого бы то ни было в покои, пока из них не выйдет он сам. Братец без страха отбирал у Яозу оружие, заключал в крепкие объятья, пытаясь сдержать буйство. Но Яозу неизменно оказывался сильнее, бросался на братца, срывал с него одежду, вламывался в тело. Он вымещал на Веньяне всё своё бешенство, утолял скопившийся голод. Зверь, вырываясь на свободу, требовал жертвы. В беспамятстве Яозу грубо брал братца, вновь и вновь вонзался в нежную плоть, пока вместе с оргазмом разум не покидало безумие, а тело – силы. Он падал на грудь Веньяна, сотрясаясь от рыданий и начиная вспоминать всё, что только что сотворил. Лучше бы память не возвращалась! Она рвала душу стыдом и раскаянием. Но Яозу был рад уже тому, что ему каким-то чудом удавалось сдерживать крайнюю жестокость. Он больше ни разу не ударил братца, как во время самого первого припадка, который, слава богам, вспомнить так и не удалось. Почему же братец до сих пор не возненавидел его? Почему продолжал покорно приходить, когда Яозу накрывало очередным припадком? Почему поцелуями осушал его слёзы и утешал, лаской загоняя зверя обратно в клетку и затворяя внутри? Сказать, что Яозу был благодарен, значило не сказать ничего вовсе. Он боготворил братца. Его жертвенность спасала Яозу. После четвёртого приступа беспамятства Яозу научился различать предшествующие помрачению признаки. Он заранее запирался в своих покоях и велел звать Веньяна. Он доверял братцу больше, чем самому себе.       Яозу не бросился воплощать свой план отмщения, когда минули годы скорби, он даже не спешил официально объявить об окончании траура. Тянул. Но примерно через месяц после снятия белых одежд у него сладко засосало под ложечкой. Так он понял, что пора.       - Вы привыкли дразнить меня «ребёнком», братец. Так вот дам вам ещё один повод: я хочу свою игрушку сегодня же.       Веньян, за которым Яозу послал в ту же минуту, как ощутил под рёбрами утробное урчание хищника, явился незамедлительно. Он был взволнован, видимо, боялся того, что могло скрываться за неурочным призывом Яозу. Выражение беспокойства на лице братца сменилось облегчением, когда он понял, что ошибся. Он выслушал слова Яозу, явно понимая их значение, но всё же переспросил:       - Вы говорите о принце Джуне, великий господин?       Яозу нахмурился.       - Вы нарочно провоцируете меня? Сколько раз я говорил вам не сметь называть его так! Он больше не принц, он моя прихоть. Сегодня есть, завтра нет.       Веньян ничего на это не ответил, только невозмутимо спросил:       - Что пожелает великий господин? Будут ли какие-то особые приказания или…       - Будут!       Веньян поднял на него вопросительный взгляд.       - Никаких этих ваших гаремных штучек!       - О чём вы, мой господин?       - Вы прекрасно понимаете о чём. Я знаю, как готовят к ложу наложников. Не сметь трогать его тело!       - Но…       - Не хочу ничего слышать!       Братец не посмел возразить, и между ними повисла тягостная тишина. Яозу никак не решался отпустить Веньяна, а тот замер, точно каменное изваяние, с маской глубокой печали на лице. Но уже в следующее мгновение Веньян резко сорвался с места, заставив Яозу вздрогнуть от неожиданности, и упал на колени к его ногам.       - Умоляю вас, ваше величество, откажитесь! Ради господина Ки! Ваш батюшка пришёл бы в ужас!       Напоминание об отце стегнуло обжигающей розгой.       - Мой отец мёртв! – прошипел Яозу, еле сдерживая дрожь негодования. – А я жив! Это нужно мне! Пусть убийца моего отца корчится в муках и за гробовой доской! Отец доверял ему! До последнего мгновения своей жизни давал шанс одуматься! И чем окончилась его снисходительность? Не повторю его ошибки!       - Прошу вас, выместите ваш гнев на мне! А Джуна сошлите прочь! Не вспоминайте о нём! Вам станет легче, поверьте! Будьте милостивы, государь!       Сердце Яозу дрогнуло. Глупый, наивный Веньян! Он готов пожертвовать собой ради гадкого мальчишки?! Почему? И за кого братец его принимает? Неужели считает, что Яозу изувер, которому важно просто излить жестокость, но не важно на кого? Полагает, что Яозу способен намеренно причинить боль ему? Ему! Нежность к Веньяну вдруг сменилась горькой обидой. Яозу обледенел. Он больше не слушал братца, который продолжал отчаянно молить его.       - Милосердия, государь! Ведь юный господин не повинен в грехах своего отца! Вы…       - Танцуйте!       - Что?..       Лицо Веньяна исказилось недоумением.       - Танцуйте! – холодно повторил Яозу. – Я лишь единожды видел ваше мастерство. Это было волшебно! Вы танцевали тогда для императора. В ту ночь, которую вы приказали мне считать сном, помните? Я не забыл. Скажите, братец, вы вернулись тогда в его объятья? Он любил вас?       - Зачем вы так…       - Я приказываю! Танцуйте!       Братец бледнел всё больше. Он не сумел побороть оторопь, даже когда Яозу в очередной раз прикрикнул:       - Танцуйте же! Настало время вновь ублажить взор императора!       Веньян медленно поднялся с колен, вновь замер на мгновение в растерянности, но в следующий миг уверенно выхватил из-за пояса веер и повёл своим телом в плавном, чарующем движении. Без музыки танец выходил чем-то странным. Не танец вовсе, а томные, манящие извивы, сходные по чувственности с движениями тела во время акта любви. У Яозу перехватило дыхание. Что это братец делает? Лицо Веньяна было непроницаемым, но он вдруг распустил свой пояс, и тот упал к его ногам. Переступив через него, братец звучно закрыл веер, втянул руку с ним в широкий рукав и скинул верхнее платье с плеча. Разделавшись с первым слоем своего одеяния, он вновь раскрыл веер над головой, повторяя завораживающие движения, и в конце концов отправил нижнее платье вслед за верхним. Он остался в исподних одеждах столь тонкого хлопка, что Яозу без труда мог разглядеть сквозь них очертания его наготы. Как же он прекрасен! Как соблазнительно мелькает вдоль тела, как касается его чёртов веер! Это что же, Веньян искушает его?! Сам?!! Яозу окатило жаром. Ещё немного и он не сможет сдержать плотского желания. Так этого Веньян и добивается? Всё ещё надеется заменить собою мальчишку? Хочет отлечь от задуманного? «Смешно, братец! Твой план удался бы на славу, будь я так глуп, чтобы не разгадать его».       За секунду до потери контроля, за секунду до победы Веньяна Яозу собрался с силами и, обрывая танец, как можно более холодно бросил:       - Довольно! Можете быть свободны. Я пришлю за мальчишкой.       Он видел, как в глазах братца умирала надежда.

***

      Яозу не понимал, куда подевалось чувство сладостного ликования, распиравшее его грудь перед приходом Веньяна. Возможно, братец уничтожил его одним лишь страдальческим выражением своего лица. Яозу считал его, когда Веньян, спешно накинув на себя одежды, последний раз взглянул в глаза и отправился выполнять приказание своего императора. Веньян порицал его. Разумеется, угрызениями совести Яозу не разразился. Но как же вдруг стало больно… Отец… Да, Ки осудил бы его за задуманное. Возможно, дал бы пощёчину, назвал чудовищем, сурово наказал... Боги! Как же приятно и оттого мучительно думать об отце как о живом! Перед взором вновь возникла тёплая улыбка Ки, а потом вдруг… ледяная ухмылка его брата за миг до того, как… Яозу сжал кулаки и скрипнул зубами. И всё-таки как мог он спутать два настолько разных лица?! Он чудовище, чудовище, чудовище!       Яозу даже не обернулся, когда в его покои торжественно прошествовала небольшая процессия из стражи и слуг. Всё происходящее скользило где-то далеко на поверхности его сознания, в то время как он был заключён глубоко в пыточной камере собственного разума. Его душа рвалась на части. Всё, что неизбежно привлекало к себе внимание, вытягивая из трясины тяжких размышлений, раздражало.       - Все вон! – грозно бросил Яозу, по-прежнему не замечая ничего вокруг, ибо был не в силах вывести взгляд из глубин своего ада.       До него доносились звуки шагов, шорохи одежды и перешёптывания, но он пришёл в себя, когда вокруг вновь стало тихо. Только тогда он поднялся с подушек и в задумчивости направился было к столику, на котором по обыкновению прислужники оставляли сосуды с винами, но тут же замер на месте, осознав, что в покоях он не один. Он опустил взгляд на распростёртую ниц фигуру и не сразу сообразил… кто это? Ах да! Яозу передёрнуло от презрения, внутри тут же закогтил голодный зверь.       - Встать!       Коленопреклонённый поднялся на ноги за два лёгких движения. Теперь он стоял исключительно прямо, но почтительно опустив глаза долу. Яозу вновь на миг забылся. Его взгляд скользнул по стройной фигуре в нарядном алом с золотом шёлке, по чудесным волосам цвета воронова крыла, ниспадавшим с плеча и схваченным лентой, по белоснежной коже лица, шеи, рук… Восторг! Яозу вздрогнул, поймав эту мысль. Видно, на роду ему было написано забывать себя при взгляде на кузена. Колдовское отродье!       - Смотреть в глаза!       Джун поднял взгляд. Яозу обдало небесной лазурью. Поразительный цвет. В таком только тонуть. И какое лицо! По-детски припухлые губы цвета самых нежных розовых лепестков, точёные скулы, изящный острый подбородок. Безупречная красота. Не сметь! Не сметь восхищаться им! А впрочем… Что плохого в любовании красивой… вещью? Лишь бы не раствориться в ней.       Яозу и узнавал кузена, и не узнавал. Джун больше не был ни ребёнком, ни отроком, вовсе не мальчик с девчачьим личиком, которым Яозу запомнил его. За три года, что они не виделись, Джун превратился в прекрасного юношу, расцвёл, подобно редкому цветку, совершенной, абсолютной красотой. Он стал высок и сложён исключительно гармонично, как и предрекал некогда Ливэй. В мальчишке уже угадывалась мужская стать, и всё же он казался хрупким. В том была какая-то особая прелесть.       Джун смотрел прямым, уверенным взглядом, но взгляд Яозу подавил его, и юноша вновь опустил голову. Однако держался он достойно. Слишком достойно, по мнению Яозу. Он предпочёл бы увидеть страх, но в поведении кузена с момента той их встречи в тронном зале ничего зримо не изменилось. Разве за прошедшие годы, он не осознал своего положения? Разве не обучали его подчинению в самом низменном значении этого понятия? Неужели он всё ещё мнит себя господином? Так Ливэй не справился с возложенным на него заданием?       Вина больше не хотелось. Ну уж нет! Предстоящее должно быть свершено в трезвом сознании, слишком долго Яозу шёл к этому дню, чтобы смазать ощущения алкогольным помутнением. И так слишком многое происходит с ним в забытьи... И всё же сохранить холодную выдержку не получалось. Сердце неприятно дёрнулось, когда за поясом кузена он разглядел веер. Этот предмет всегда вызывал у Яозу только одну ассоциацию. Воспоминание об укоре в глазах братца разозлило его, а вот о веере, порхавшем вдоль полуобнажённого тела, – разгорячило кровь. Он выхватил веер из-за пояса Джуна, ткнув под подбородок, приподнял им голову юноши и снова уставился в невероятные глаза. Должно быть, сейчас Яозу казался кузену надменным, пугающим. Отлично! Вот только взгляд мальчишки оставался прозрачным и отстранённым. Пора проверить его на строптивость. И пусть только даст повод!..       Яозу схватил Джуна за руку и поволок через все покои к постели. Огромное императорское ложе. Яозу не любил его и почти никогда не использовал. Он вообще ненавидел императорские покои всей душой, здесь погиб отец. Конечно, циновки, устилавшие пол, сменили сразу же, но Яозу до сих пор казалось, что кровь Ки вот-вот вновь проступит на поверхность. Сам пол будто жёг его стопы, а воздух опочивальни отравлял удушливым запахом крови. Яозу боялся глубоко вдыхать этот тяжёлый воздух, задыхался, но перебраться в другие апартаменты себе не позволял, считал слабостью. И всё же спал он на небольшой кушетке, выставленной из спальни на широкую террасу, которую в зимнее время по его приказу утепляли и жарко протапливали. Но теперь только помпезная и холодная императорская постель представлялась наиболее подходящим местом для…       Яозу довольно грубо толкнул мальчишку на ложе, но тот даже упасть умудрился грациозно. Бесило. Он лежал перед Яозу в разметавшихся одеждах, каждая небрежная складка которых только добавляла гадёнышу прелести. Вот он, тот, кого прочили на место Яозу, тот, кого его папаша-изменник видел будущим императором. Ударить? Не-е-ет! Яозу не станет его бить. Ломает не рукоприкладство, а холодность, апатичность, бездушность. А хотелось именно сломать. Унизить.       - Раздеться!       Вперёд, несостоявшийся император! Брось только один возмущённый взгляд и докажи, что и шлюха в тебе не состоялась.       Но мальчишка даже не изменился в лице. Не испугался, не смутился, не вознегодовал. Глядя в глаза Яозу тем же прямым аквамариновым взглядом, он принялся распутывать сложную вязь своего пояса. Затем, словно дразня, вытянул руку в сторону и выпустил пояс из тонких пальцев, выпростал из одежд сначала одно плечо, потом другое… совсем как Веньян давеча… искушал… Меж кроваво-красными шёлковыми пóлами обнажилось тело. Лилейно-белое, гибкое… Взгляд Яозу скользнул по длинной шее к алевшему среди белизны нежному пятнышку соска, ниже, по плоскому, крепкому животу и плавной округлости бедра, к интимности паховой впадины и задержался там, где завораживая убийственной недосказанностью, шёлк явственно обозначал очертания сокрытой от глаз мужественности, оставляя на обозрение лишь самое основание напряжённой плоти. Мальчишка сделал еле приметное движение, и ткань гладко скатилась в сторону, обнажив самое сокровенное – крупный, но всё ещё по-юношески розовый член с ярко красным от прилившей крови навершием. Он был возбуждён. Он бесстыдно выставлял себя напоказ. Неужто всё-таки вышла из него потаскуха?       Ухоженное, лишённое волос тело мальчишки поразительно походило на тело Веньяна. Яозу накрывало похотью. Не так! Всё не так! Он не должен хотеть это тело, он должен был распалиться от собственной ярости, ненависти.       - Каких ласк желает великий господин?       Яозу услышал голос кузена впервые. Даже замер на миг. Мелодичный, он чаровал, несмотря на то, что произносил.       Какое-то время мальчишка хранил неподвижность. Давал возможность получше рассмотреть себя, наблюдал за реакцией. Потом вдруг подался вперёд, окончательно выскальзывая из богатых одежд, коснулся пояса Яозу и снова прошелестел:       - Господин позволит себя раздеть?       Негодование ослепило Яозу яркой вспышкой. Словно от зачумлённого он отпрянул от Джуна.       - Не смей трогать меня!       Даже грозный окрик не обескуражил мальчишку. Он продолжал смотреть прямо в глаза Яозу так вызывающе проникновенно, что сбивал с толку.       - Как великому господину будет угодно взять меня?       Он плавно развернулся и оказался на четвереньках, потом мягко прижался грудью к постели, вытянув перед собой руки. Его позвоночник изогнулся крутой дугой от низко опущенных плеч к высоко вскинутым ягодицам. Невероятной красоты изгиб и дьявольски непристойная поза! Меж разведённых бёдер взгляду Яозу были открыты упруго поджавшиеся яички и часть эрегированного члена. Мальчишка предлагал себя самым унизительным образом. Немыслимо для мужчины. Принца. Туана! Да кто, чёрт возьми, перед Яозу?! Это низкое, развратное существо не может быть Туаном! Но разве не этого хотел Яозу? Не шлюхи из принца? Так почему же теперь, когда его приказ выполнен, он не в силах сдержать подступившего негодования? Наверное, оттого что сам жаждал растоптать гордость, от которой, к сожалению, уже не осталось и следа. И почему кузен так возбуждён? С топорщенной головки на простыни спускалась прозрачная струнка-паутинка. Предсемя. Что с ним? Яозу его даже не коснулся. Мальчишку заводит собственное непотребство? Течёт, как продажная девка в ожидании, что её сейчас выдерут. Такого не может быть! Или этот Ливэй проклятый колдун? Нет. Яозу далёк от суеверий, однако… Его посетила догадка. И насколько же искушённую игрушку ему подсунули?       Он снова приблизился к Джуну и развёл его ягодицы. Кожа мальчишки опалила холодные ладони. Яозу коснулся плотно сжатой мышцы, попытался проникнуть внутрь.       Джун вздрогнул и немного повёл бёдрами.       - Не дёргайся!       Мальчишка повиновался, а его тело – нет. Крепкая мышца успешно противилась проникновению. Совсем не похоже, что у гадёныша был телесный опыт. Да и приказание Яозу явно было выполнено, тело Джуна никто к близости не готовил. Узкий, напряжённый… Откуда же столько распущенности? «Он девственник. Не примет и мизинца», – припомнились давние слова Ливэя. Похоже, девственность этого тела Веньян действительно сберёг. Но как же умело выгибается эта мелкая дрянь! Погоди же! Получишь своё!       Яозу сорвал с волос Джуна яркую ленту и принялся вязать ею вытянутые руки.       - Господин может не опасаться, раб не станет противиться никаким желаниям его величества.       Эти слова и спокойный тон, которыми они были сказаны, окончательно вызверили Яозу. Стоило признать, он втайне надеялся – достоинство принца крови в полной мере не искоренить. Но ошибся. Значит, ничто человеческое не чуждо и венценосным особам. Значит, и его, великого господина Го, кто-то умелый может сломать, превратить в раба… Нет, нет! Не может быть! Он стегнул сложенным веером по гладкому заду, а затем ещё и ещё… Норовил попасть между ягодицами, по нежным складочкам неподатливого сфинктера. Чтобы ещё больнее, чтобы унизительней. Очнись, погань! Собери остатки гордости! Сопротивляйся! «Докажи, что я не могу ошибаться!»       Джун вздрагивал, стал немного заваливаться на бок, но не издал ни звука. Даже эрекция не ослабела. Красивый член лишь мерно подрагивал, вторя такту ударов. Собственный член Яозу уже давно плотно упирался в бельё. От разнузданности подчинённой ему красоты и собственного гнева. Хищник требовал своё.       - Стоять ровно!       Мальчишка послушно выравнивал бёдра, подставляя их под новые шлепки. Белая кожа ягодиц быстро краснела, покрывалась следами экзекуции. Яозу распалялся всё больше. Очень скоро он не смог сдерживать себя, и так долго терпел. Он отшвырнул веер, разметал в стороны по́лы одежд, и высвободил болезненно отяжелевший член. Провёл им между истерзанных ягодиц, шлёпнул по излупленному анусу. Джун вновь дёрнулся, но не уклонился, лишь произнёс:       - Позвольте позаботиться о великом господине и предложить ароматное масло. Моё тело не готовили по приказу господина, нельзя допустить, чтобы господину было больно.       Да он вообще человек?! Очевидно же, кузен понимал, что должно произойти, и при этом не выражал совсем никаких эмоций. Словно механическая кукла, которую однажды Яозу подарили посланцы далёкой северной державы, поддерживавшей торговлю с Го. Она сразу не понравилась Яозу, хоть весь его двор пришёл от диковины в восторг. Её мёртвые движения, запускаемые поворотом ключа, вызывали зевоту без толики интереса. Вот и теперь Яозу получил механическую игрушку. Определённо, нужно быть осторожным со своими желаниями, они сбываются слишком буквально. Казалось, пожелай Яозу теперь же казнить кузена, тот с безразличием принялся бы готовить орудие собственной казни. В общем-то, так оно и было. Яозу промолчал в ответ на предложение мальчишки, а тот, расценив молчание за согласие, потянулся связанными руками к своим одеждам и вытянул из складок небольшой флакон.       - Если великий господин развяжет руки, его раб позаботится о нём.       «Раб?!» Яозу передёрнуло. Вещь – именно этим словом он и определял положение Джуна при своей персоне, но уже второй раз слышать его из уст самого Джуна было неприятно. Желая сломать принца крови, Яозу жаждал сопротивления, криков, слёз. Всё это стало бы пряностью, придавшей мести сладкий привкус. Но происходившее не доставляло удовольствия, не приносило удовлетворения, досаждало и злило всё больше. Всё шло не по плану Яозу.       Он принял флакон и оттолкнул мальчишку от себя. Вязкое содержимое перевёрнутой склянки тонкой струйкой потянулось к члену, уже нывшему и требовавшему ласки. Яозу коснулся себя, прошёлся ладонью вдоль взбудораженного органа, размазывая масло и сообщая телу волну наслаждения. Разумеется, заботиться о мальчишке он даже не собирался. Но тот, похоже, ничего подобного от Яозу и не ожидал. Он лишь вновь попытался принять прежнюю позу. Яозу не позволил. Опрокинул Джуна на спину, прижал связанные запястья над его головой, заставил широко раскинуть бёдра. Яозу больше не хотел развратных умений кузена, уже понял, что тот овладел ими в совершенстве. Невозмутимый и покорный. «Посмотрим, как ты сможешь сохранить бесстрастность, глядя в глаза своему насильнику. Посмотрим, сколько ты продержишься, дрянь с именем моей матери!»       Яозу даже приятно задрожал от предвкушения, почувствовав, как задрожал под ним и Джун. Явно не от удовольствия. Страх мальчишки стал осязаемым, им пропитался воздух между ними. Ну наконец-то! Свободной рукой он пристроил член между ягодиц мальчишки, упёрся плотной головкой в зажатую мышцу. Не примет и мизинца? У Яозу есть кое-что покрупнее. Он с усилием надавил на мышцу, но она по-прежнему не подавалась. Кузен зажмурился и задрожал крупнее.       - Смотреть в глаза!       Джун послушно вскинул длинные ресницы. Сейчас кузену будет очень больно, уж Яозу постарается. Он рванул вперёд бёдра и беспощадно вломился в чужое тело. Чертовски больно было даже ему самому. Но Яозу был готов стерпеть что угодно, лишь бы уничтожить предмет упований своего ненавистного дядюшки. Он видел, как сузились зрачки кузена, как он спазматически выдохнул из лёгких весь воздух. Яозу ждал крика, отчаянного, истошного, однако мальчишка лишь дёрнулся под ним, замер, а потом заёрзал, стараясь вытолкнуть из себя инородное, неестественное, соскочить с пронзившей его плоти.       - Сейчас же замри!       Яозу постепенно привыкал к болезненно сжимавшей его силе тела Джуна. Он черпал вожделение в этой мучительной, горячей тесноте, в растерянном, залившемся ярким румянцем лице мальчишки, в искривившейся то ли от боли, то ли от обиды линии его красивых губ. В чистых глазах напротив он прочёл внезапное осознание анормального единения их тел.       - Чувствуешь? Теперь ты принадлежишь мне! – с лживой ласковостью влил отраву прямо в ухо Джуна. – Запомни эти ощущения. Теперь они – суть твоего существования. Будешь жить ради них, чтобы испытывать их вновь и вновь… Пока мне не наскучит.       Держаться дольше было невозможно. Яозу повёл бёдрами, потянув член наружу, поддаваясь вытеснявшей его мышце, но тут же вновь с силой ринулся внутрь. Повторял это раз за разом, наращивая силу и темп, разрушая нетронутость юного тела, не жалея, причиняя боль. Он смотрел в глаза кузена жестоким, неотрывным взглядом, не желая моргнуть и упустить малейшую перемену их выражения. Он видел, как чудесная жемчужно-голубая лазурь подёрнулась влажной пеленой, наполнилась слезами. Яозу ликовал, ждал, когда солёная влага переполнит глаза и хлынет по вискам и щекам, усмехался, видя, как дрожат губы Джуна. Яозу рвал его плоть своею, заводился всё больше от… от чего? От собственной свирепости? От свершавшейся наконец мести? Или оттого что это совершенное тело напоминало ему тело Веньяна, так ни разу и не отдавшегося ему по собственной воле? А может, в этих прекрасных чертах было что-то принадлежащее только Джуну, что-то пленявшее своей красотой душу Яозу до искр радости от обладания редким сокровищем? Ему не угодно было копаться в себе здесь и сейчас. Просто брал своё и заходился в блаженстве от довольного рычания хищника, получившего наконец своё законное подношение.       Вскоре обессиленная, потянутая мышца его жертвы расслабилась, и двигаться стало легче. Впрочем, дело было не только в том, что тело мальчишки стало податливей. Яозу накрыло второй волной возбуждения, когда он увидел кровь. Поранил. Значит, был в должной мере жесток. К лучшему! Пусть радуется, что вообще остался жив! Вид крови дразнил хищника. Яозу впился губами в шею, прошёлся по груди. Не целовал, кусал. Целовать этого поганца? Да никогда! Но тело Джуна не реагировало на новую пытку, он даже не пискнул. Слёзы так и не выкатились из глаз. Сколько Яозу ни всматривался с надеждой, так и не смог разглядеть в его взоре ненависти – взор вдруг сделался апатичным и замутнённым. Как странно. Ему же должно быть больно. Его телу, его духу. Но мальчишка обмяк и осоловел, хотя – и это поразительно! – был по-прежнему возбуждён. Всё ещё эрегированный член упруго подскакивал и звонко бил по животу при каждом точке. Кузен горел огнём, но казался при этом мёртвым. Похоже, Яозу выжал из него всё, что мог. Он с силой вошёл до основания и кончил. Оргазм вышел кратким и тусклым, процесс и то доставил больше удовольствия. Яозу просто замер на миг внутри разодранного тела и тут же вышел. Отёр член от крови и семени, запахнул одежды, опустился в кресло рядом с ложем и уставился на свою игрушку. Мальчишка не двигался, его ноги, как и прежде, были широко раскинуты, точно свести их было невмоготу. Ну уж нет, Яозу не позволит ему тут разлёживаться. Не со всеми забавами ещё покончено.       - На колени! Не уйдёшь, пока не избавишь себя от непотребства.       Кузен шевельнулся, тяжело перекатился на бок и, опираясь связанными руками о постель, встал на колени. Каждое движение давалось ему с трудом, он был измотан, выглядел так, словно был пьян или находился в сильном жару. Длинные волосы рассыпались по плечам, скрывая часть фигуры. Пришлось признать, даже сейчас он был прекрасен.       Джун не сразу понял, чего от него требуют. Он обвёл Яозу мутным взглядом и тупо уставился в свой пах.       - Что смотришь? Приступай!       Ласкаться со связанными руками мальчишке было неудобно, пришлось обхватить себя обеими ладонями. Он низко опустил голову, и волосы почти полностью укрыли его лицо. Это он так пытается скрыть смущение, или в нём не осталось сил даже откинуть волосы? Яозу не мог оторвать от него глаз, вслушивался в звуки участившегося дыхания, колыхавшего шелковистые чёрные пряди. Яозу видел меж широко расставленных ног, как его семя смешанное с кровью покидало тело мальчишки, расплывалось розовыми пятнами по простыням, пока Джун долго терзал себя и всё никак не мог кончить. Он ласкал себя обеими руками, а потом просто стал толкаться в сжатые вокруг члена ладони. Как и всех Туанов, природа наградила кузена недурным размером. Было чем гордиться, только вот орган сгодится ему теперь разве что для рукоблудия. Мальчишку начинало пошатывать, но боги смилостивились над ним, яркая головка показалась между судорожно сжатых пальцев и выплеснула толчками молочно-белёсое семя. Вместе со стоном из-под волос вырвалось еле различимое…       - Брат…       Джун рухнул на постель. Яозу словно пронзила молния.       Нет, нет, нет! Ему послышалось!       К горлу подкатила тошнота. Яозу встал и на неверных ногах направился на террасу.       - Убирайся!       «Прости, отец! Я чудовище…»