Палаты сновидений

      Второе прибытие Джуна в столицу разительно отличалось от первого. Теперь он был не долгожданным гостем, но пленником. Радостные вопли жителей столицы, толпами приветствовавших возвращение императора и его воинов, разрывало Джуну сердце. Триумф Яозу значил для него только одно – гибель отца.       Джуна ввезли в Го в крытой, хорошо охраняемой повозке. Веньяна рядом не было, император потребовал, чтобы тот лично сопровождал его при въезде в город и разделил положенную победителям славу. Господин Веньян был категорически против, но, судя по всему, император был столь же категорически непреклонен, и управителю пришлось в конце концов подчиниться. Без Веньяна было страшновато, от мрачных мыслей немного спасала лишь болтовня охранявших Джуна солдат. Думая, что пленник не слышит их, они то и дело задавались вопросом, кого, собственно, охраняют. Похоже, Яозу был намерен скрыть, что хоть кто-то из семьи изменника остался жив. А ещё Джун узнал, что господин Веньян был обязан своим высоким положением императору Ки, чьим бессменным фаворитом был на протяжении аж пятнадцати лет. Джун изумился. Сколько же лет было господину Веньяну? Ведь пятнадцать лет назад он должен был быть ещё ребёнком. Или время не властно над ним? Вот и солдаты называли Веньяна «демоном», но звучало это не обидно, а будто бы даже с лёгким восхищением. Впрочем, время от времени солдатня принималась скабрёзно похихикивать, пока старший офицер резко не одёрнул их напоминанием, что они говорят о вельможе, которого сам великий господин почтительно зовёт своим братом, а следовательно, при неудачном стечении обстоятельств их языки могут быть и отрезаны. Хоть Джун не понимал, что смешного в слове «фаворит», выходило, что ему повезло обзавестись могущественным покровителем.       Господин Веньян был очень добр к Джуну. Настолько, что даже сам Джун не мог понять его мотивов, сколько ни силился. Если всё, что наболтали солдаты, было правдой, и господин Веньян достиг нынешних высот благодаря благосклонности императора Ки, то он должен был ненавидеть Джуна, ведь его отец убил великого господина. Но, похоже, Веньян был справедливее законов Го и личной мести, требовавших полного уничтожения рода цареубийцы, и понимал – Джун неповинен в страшном преступлении своего отца. Господин Веньян не стремился погубить Джуна и не выражал неприязни, напротив, стал его единственным защитником. Он не доверял заботу о Джуне никому и разместил в собственных роскошных покоях, в то время как Джун ожидал оказаться в тёмных и сырых казематах, как и было положено сыну изменника. Правда, свободы его всё же лишили, покидать место заключения Джун мог лишь в сопровождении своего чудесного «тюремщика». Джун от этого нисколько не страдал. В определённом смысле в условиях его жизни мало что изменилось, ведь и в отцовском доме он не принадлежал себе и не имел возможности поступать по собственной воле. Пугало только одно – что будет дальше? Этот вопрос не давал покоя. Ведь не для того Яозу сохранил ему жизнь, чтобы позволить счастливо существовать за пазухой господина Веньяна, а значит, наказание ждёт Джуна впереди. Фантазия подбрасывала ужасающие образы самых жутких пыток.       После истерики, что случилась с ним по пробуждении пленником в шатре господина Веньяна, Джун не проронил больше ни слезинки. Какой смысл лить слёзы? Да и глаза будто навек пересохли. Джун замкнулся в себе. Умер внутри. С лёгкой руки Веньяна за Джуном хорошо ухаживали, и он довольно быстро снова встал на ноги. Но невольный страх за собственное будущее время от времени накатывал приступами паники, и Джун вновь испытывал слабость. И всё же лихорадка больше не мучила. Господин Веньян сказал: «Не было бы счастья…» Оказалось, что болезнь избавила Джуна от необходимости присутствовать на массовых казнях пленённых сторонников его отца, которые затеял император.       - Я сказал великому господину, что вы серьёзно больны и находитесь на пороге гибели.       - Но я же не на пороге гибели, – изумился Джун той лёгкости, с которой господин Веньян солгал самому императору.       - Вы оказались бы на нём после первой же казни. Поверьте, я видел… Вы же помните, что сказал лекарь?       Так господин Веньян решился лгать императору ради него?! Джун недоумевал всё больше.       - Почему вы… так добры ко мне?       - Вы не совершили ничего, чтобы относиться к вам иначе.       Но император так не считал. И если уж Джуну удалось благодаря Веньяну избежать пытки созерцанием изуверских казней, то от похорон императора Ки его смогла бы избавить лишь собственная смерть. Накануне скорбной церемонии Яозу впервые пожелал видеть Джуна.       - Ничего не бойтесь, ваше высочество! – заметив его бледность, наставлял Веньян. – Великий господин хочет просто взглянуть на вас. Ни на миг не забывайте, кто вы. Ни ныне, ни впредь. Вы принц из рода Туан. Несите это имя с достоинством, даже если колесо судьбы ввергнет вас в нижайшую из клоак.       Будь отец жив, он сказал бы Джуну то же самое. И Джун не посрамит отца. Никогда. В тронный зал он вступал с бешено колотящимся сердцем, но уверенно и с гордо поднятой головой. Джун только однажды бывал под этими сводами, и теперь всё было совсем не так, как в прошлый раз. Зал был пуст. Вместо восхищённого перешёптывания придворных и шелеста их одежд Джун слышал лишь гулкое эхо собственных шагов в огромном, наполненном звенящей тишиной пространстве. Он остановился у подножия трона, ровно в том месте, до которого дозволялось приближаться знатным посетителям великого господина, и склонился в нижайшем поклоне. Где-то там, на возвышении, находился император. Яозу. Брат. Только вот вряд ли кузен нынче готов был считаться с их родством. Джун не смел поднять на Яозу глаз, чувствовал его тягостный, полный холода взгляд. Как он только выдерживал этот взгляд? Это давление мрачных стен? Свободно расправленные плечи сообщали Джуну стати, но внутренне он сжался, подобно муравью, готовому в любой момент погибнуть под безразличной человеческой стопой. Джун не видел Яозу, но кожей ощущал, как обращённый на него взор кузена всё больше наливается неприязнью. А ведь когда-то Яозу смотрел на него с восхищением, когда-то Джун верил, что они обязательно станут добрыми друзьями… Забыть! Теперь Яозу ненавидел его, и, видят боги, Джун не был уверен, что на месте кузена не испытывал бы того же. В том, что Яозу ненавидит его, не осталось ни малейших сомнений – таким оглушающим отвращением прогремело императорское «убирайся!». Выполняя приказание, Джун позволил себе мельком посмотреть на человека, величественно замершего на троне. Каким же внушительным стал Яозу! Каким красивым! И как поразительно походил на Киу... То есть на Ки. На Ки и Киу! Джун так и не смог привыкнуть к факту, что их отцы выглядели как две капли воды. Не успел привыкнуть.       К вечеру следующего дня Джун снова слёг. Погребальная церемония пугала его загодя, с момента, когда несколько дней назад через господина Веньяна ему было приказано присутствовать. Больше всего Джун боялся увидеть лицо покойного императора, но это было неизбежно. Бальзамировщики поработали на славу. Тело великого господина, казалось, совсем не было тронуто тлением, несмотря на то, что со дня его смерти прошло… целая жизнь Джуна. Похоже, Яозу хотел заставить его страдать от чувства вины, выставив на обозрение результат кощунственного деяния Киу. Кузен и не подозревал, что существует нечто, способное причинить Джуну и более глубокие страдания. Не знал, но причинил. Ведь в тот момент, когда Джун увидел обескровленное лицо императора Ки, сердце его практически остановилось, ибо в умиротворённых смертью чудовищно родных чертах он узрел то самое выражение, что последним запечатлелось на лице его собственного отца. Каких же усилий стоило Джуну не кинуться на грудь мертвецу, не разразиться на ней рыданиями, не выкрикнуть последние слова прощания! Он удержался на месте только благодаря господину Веньяну, который незаметно поддерживал его за талию. И пусть сам Веньян был белее снега, и рука его то и дело подрагивала, на неверных ногах Джун устоял исключительно по воле господина управителя. Боль разрывала душу Джуна, и всё-таки он был преисполнен благодарностью. Не только Веньяну, но и – неожиданно! – Яозу. Сам того не ведая, император позволил Джуну то, чего сам же лишил – проститься с отцом. Не с Ки. С Киу. Ибо именно его видел перед собою Джун. Прикрыв глаза, он творил молитву не о дяде – об отце. Он сумел проводить в последний путь того, чьё тело навеки поглотило пламя ненависти Яозу.       А потом в укрытии своих покоев господин Веньян костерил молодого императора на чём свет стоит, потому как все усилия, что были потрачены на восстановление здоровья Джуна, после похорон полетели к чертям. В ночь Джун снова свалился с жаром. Пришлось Веньяну хлопотать по новой. После второго выздоровления Джун не чувствовал в себе жизни совсем. Ничто не радовало его, ничто не огорчало. Он просто был. И если бы его не было, возможно, всем стало бы лучше.       Однажды господин Веньян вернулся от императора в скверном расположении духа. Он долго метался по покоям, но потом всё же подступил с разговором к Джуну. Начал сильно издалека, долго не мог сформулировать суть, но Джун сам догадался, о чём пойдёт речь. Слишком давно ждал этого.       - Великий господин определился с моей участью?       Господин Веньян молча кивнул.       - И что же это, раз не смерть? Меня заточат в темницу?       Веньян отрицательно мотнул головой. Он выдерживал невыносимую паузу, то ли собираясь с мыслями, то ли безуспешно стараясь обличить в слова тягостное для него объяснение. Наконец он произнёс:       - Его величество нашёл вас очень красивым… Он… Он желает, чтобы вы стали… наложником…       В памяти Джуна тут же всплыла ненароком увиденная когда-то, но позабытая впоследствии сцена: гаремная красавица извивается под ласками Киу. Так вот кем видел его Яозу? Вычурная, изощрённая фантазия. Дикая, возможно. Джун её не понимал, но сейчас ему было всё равно. Он даже не поразился императорской выдумке, слишком устал бояться воображаемых пыток. Он был слишком мёртв, чтобы возмутиться и протестовать.       - Наложником…       - Вы… знаете, что означает это слово?       - Да. Мне придётся делить ложе с… кому же я буду принадлежать?       Джун видел, как его осведомлённость и прямота смутили господина Веньяна. Он выхватил из-за пояса веер, несколько раз нервно щёлкнул им, открывая и закрывая, и наконец ответил следующее:       - Ах, ваше высочество… Немыслимо, чтобы человек столь высокий по рождению мог стать слугой кому-то кроме великого господина. Яозу… его величество… не посмеет… Боги! Одним словом, полагаю, великий господин замыслил наказать вас унижением. Вряд ли вам придётся на деле ублажать кого-то. Это исключено!       Возмутительные оговорки господина Веньяна не укрылись от слуха Джуна. Сначала дерзнул назвать императора по имени, потом позволил себе употребить по отношению к нему слово никоим образом неупотребимое для обозначения действий повелителя и властелина могущественнейшей из империй. Посмеет. Нет ничего непозволительного или неподвластного воле императора, он вне категории «сметь или не сметь». А вот как Веньян смеет рассуждать о великом господине в пределах этой категории? За каждую из этих двух оговорок, достигни они ушей императора, его могли предать смерти, но господин Веньян, казалось, нисколько не беспокоился по этому поводу. Отчего же он так уверен в собственной неприкосновенности? Ему позволено столь многое? Почему он берётся предполагать и даже утверждать, что может или тем паче не может сделать носящий титул божественного императора?       - Разве вы можете знать наверняка?       - В некотором роде…       - А что если вы ошибаетесь?       - В таком случае, ваше высочество, я могу сказать только одно: если ситуация, в которой вы оказались, нисколько от вас не зависит, отпустите её. А ещё лучше – научитесь извлекать из не неё выгоду либо удовольствие.       Джун вскинул на господина Веньяна полные негодования глаза.       - Да как можно получать удовольствие от… такого?! Вы сами не понимаете, что говорите!       - Я-то? – Веньян спрятал загадочную улыбку за веером. – Кто, если не я. Скажите, ваше высочество, что вам обо мне известно?       И правда, что? Джун воровато отвёл глаза.       - Удивительно, что вашего слуха до сих пор не достигло то, о чём треплется вся столица, – хмыкнул господин Веньян и тут же прямо заявил: – Я был наложником императора Ки. И если бы не научился по-своему любить великого господина, давно бы наложил на себя руки.       - Наложником? Вы?!       Джун был поражён. Так вот какой смысл вкладывали солдаты в слово «фаворит»! Господин Веньян был любовником дяди! Понять, как Веньяну удалось вклиниться в историю безумной любви Ки, Киу и Джун было просто невозможно.       - Даже не знаю, радоваться или оскорбляться вашим изумлением, – вновь улыбнулся в веер господин Веньян. – Ну хорошо, предпочту принять за комплимент.       Джун не мог прийти в себя. Почему его нисколько не удивило желание императора превратить принца крови – мужчину к тому же – в куртизанку, но лишила дара речи сходная участь господина Веньяна? Может, для себя Джун ожидал более страшной кары. Может, не успел ещё в полной мере осознать уготованное. А может, всё дело в том, с какой невозмутимостью и даже достоинством господин Веньян говорил о своём щекотливом прошлом. Будто и нет ничего постыдного в доле наложника. А впрочем… что тут постыдного, раз в гарем попадают не по собственной воле? Разве кто-то спрашивал его мать, хочет ли она исполнять интимные прихоти принца Киу? А прочих наложниц? И всё-таки Джия сумела полюбить отца настолько, чтобы последовать за ним в смерти. Всё это пока казалось очень сложным для понимания Джуна. И всё же чахлой надеждой на просвет в собственной доле с его уст сорвался только один вопрос:       - А мой дядя… он любил вас?       - Больше, чем я мог представить. К сожалению, я понял это слишком поздно, чтобы достойно ответить на чувства великого господина.       - И всё же вы любили его…       - Вас удивляют такие отношения между мужчинами? Вы ещё слишком юны, чтобы знать и понимать…       - Нет, не удивляют, – Джун был вынужден перебить Веньяна. Иначе сгорел бы от стыда, выслушивая его комментарии на столь щепетильную тему. – Я много читал и... меня учили, что познать лучше человеческую природу можно наблюдая за животными… Даже в природе нередко такое случается… пусть и противоречит…       Он всё-таки загнал себя в словесную ловушку и залился пунцом по самые уши. Веньян и тут проявил понимание.       - Вам противно подобное? Говорить об этом, думать, принимать?       - Нет… не думаю… не знаю… Разве к этому нужно как-то особенно относиться?       - Теперь-то уж точно ни к чему. Отсутствие предубеждений позволит вам легче пройти через испытания. А вы… любите читать?       Джун оживился, радуясь смене темы.       - Чтение было одной из немногих доступных мне радостей.       - Я позабочусь, чтобы к вашим услугам были все книги императорской библиотеки.

***

      Теперь для Джуна настало время осмысления своего нового положения. Его не искалечат и не запытают, так что, с одной стороны, можно было расслабиться. Но что если распоряжение императора есть пытка, превосходящая телесные муки? Унижение, которое Джуну не перенести?       Впервые он столкнулся с унижением, когда… В тот день господин Веньян явился в свои покои с коробом для одежды, в каких обычно доставляли новые платья от портного. Веньян был взволнован, но собран и очень серьёзен. Он заговорил с Джуном быстро, почти впопыхах.       - Сейчас вам предстоит встретиться с человеком, который станет вашим наставником в науке чувственности. Он обучит вас всему, что должен знать и уметь лучший из любовников. А вам обязательно стать именно таким. Тогда у вас будет шанс.       - Я думал, что моим наставником будете вы, – разволновавшись и покраснев, выдавил из себя Джун.       - Этот человек… его опыт превосходит мой. Я был обучен любить только одного, он – многих. Но не бойтесь, он не причинит вам никакого вреда и будет предельно деликатен. Доверьтесь ему. А сейчас наденьте вот это.       Он открыл короб и вытянул из него изумительной красоты одеяние. Оно было траурного белого цвета, но так щедро расшито золотом, что сверкало на свету.       - Поторопитесь! Снимите бельё. Нижнее платье тоже ни к чему. Наденьте это прямо на тело. Вам придётся обнажиться, но это не должно вас смущать. Считайте это осмотром врача.       Веньян помог Джуну быстро раздеться, а потом и одеться. Он повязал пояс простым узлом, видимо для того, чтобы потом без труда его развязать. Быстро окинув Джуна оценивающим взглядом, он вдруг положил руки ему на плечи и посмотрел прямо в глаза. Как отец когда-то.       - Что бы вы ни услышали о себе, не берите в голову! Помните только о том, кто вы! Вы поняли меня? – Джун кивнул. – Хорошо. Тогда держите!       Веньян протянул ему свою руку, и Джун с волнением вцепился в неё, но дружеская ладонь была такой тёплой и крепкой, что он смог одолеть смятение.       - Будьте смелым! – только и сказал Веньян, чуть сжав пальцами его пальцы. Он улыбнулся, так мило сощурив глаза и уронив голову набок, что на душе у Джуна окончательно просветлело.       Когда же Веньян привёл его в просторный покой в той части дворца, в которой Джуну до сих пор бывать не доводилось, сердце тяжело ухнуло к ногам, ведь он увидел Яозу… Ну почему Веньян не сказал, что кузен будет здесь?! Не хотел пугать? Яозу по-прежнему смотрел на него зверем, но другого взгляда Джун и не ожидал. Он был так поражён присутствием Яозу, что далеко не сразу заметил того, ради кого и был сюда приведён. Господин Ливэй, как назвал его Яозу, с виду походил на придворного аристократа. У него были благородные, располагающие к себе черты лица, но строгое выражение. Джун был ещё слишком юн, чтобы уметь точно определять возраст. Господин Ливэй показался ему порядком младше погибшего отца, но старше господина Веньяна. Однако угадать, сколько лет было Веньяну, возможным не представлялось. Он определённо был старше Яозу, но если припомнить болтовню солдат и озвученный ими срок пребывания «демона» в качестве императорского фаворита… Получалось, что господин Веньян – существо бессмертное. А вдруг и правда демон? Господин Ливэй на демона вовсе не походил, но взгляд, брошенный им на Джуна, пронзал насквозь. Будто за один только этот взгляд он смог узнать все тяготы и радости Джуна от рождения до настоящего момента. Этот взгляд дарил спокойствие, в нём была надёжность.       Затем Джуну велели раздеться, и он не смел ослушаться. Это был приказ императора. Конечно, всю его жизнь Джуна одевали и раздевали слуги, так что представать перед чужими глазами обнажённым приходилось каждый божий день. Но слуги спешили как можно скорее прикрыть наготу господина и не дерзали обращать на неё свои взоры. Теперь же Джун стоял абсолютно голый посреди покоя, и взгляды всех присутствовавших буквально прилипли к его телу. Он ощущал эти взгляды, осязал кожей, чувствовал, словно то были прикосновения. Виноватый взгляд господина Веньяна, оценивающий – господина Ливэя, пожирающий – Яозу. Ему запретили прикрыть даже самое срамное, разглядывая словно жука под лупой. Какой стыд! Беспомощность. Как же ему хотелось, чтобы дворцовые своды рухнули на голову! Именно в этот момент Джун и осознал, что теперь он вещь.       А потом собственное тело предало Джуна. И шок от этого нового для него переживания затмил даже немыслимое унижение, которому его подвергли, – унижение от прикосновений незнакомого человека к интимностям, что стыдно тронуть самому. Самое ужасное заключалось вовсе не в этих позорных прикосновениях, но в реакциях на них плоти. Что бы ни говорил господин Веньян, руки господина Ливэя не походили на руки врача. Его чуткие пальцы касались точно самых взрывных точек, о которых Джун и не подозревал. Касались сдержанно, но ласково и умело. И всё же одних этих рук было бы мало, чтобы пробудить в нём сладкое чувство, сходное по нестерпимости с самой мучительной жаждой. Остатки гордости Джуна были уничтожены, когда он осознал, что жаркий, неумолимо нарастающий в чреве комок желания воспламенил в нём проникнутый горячим небезразличием взгляд Яозу. В миг, когда смешанное с позором вожделение охватило его тело и душу, Джун с ужасом для себя понял, что жизнь его отныне будет крепко связана с волей и страстью Яозу. Джун сорвался с вершины, всё напряжение последнего времени оставило его, ощущение свободного падения на несколько коротких мгновений охватило всё его существо. Он был опустошён.       Вернувшись к действительности, он попытался выбраться из рук господина Ливэя, но без их поддержки чуть не свалился на пол, ноги отказывались его держать. Господин Ливэй спешно помог ему одеться и даже выспросил для него позволение удалиться. Джун покидал покои на трясущихся ногах, одним только волевым усилием принуждая себя двигаться и сохранять хотя бы видимость достоинства. За дверями покоев силы оставили его, он упал прямо в руки господина Веньяна. Тот легко подхватил Джуна и понёс прочь.       - Не надо! Я могу идти сам! – пытался протестовать Джун.       - Молчите! – вот и всё, что он получил в ответ.