Палаты сновидений

      Три последующих года, с момента как Джун стал любовником императора, он впоследствии привык считать своей тяжкой платой за привязанность Яозу. Ради неё Джуну пришлось перейти все мыслимые границы бесстыдства, растоптать свою гордость, забыть о принципах. Всё ради того, чтобы усыпить бдительность врага, беспрепятственно подобраться поближе, заставить проникнуться доверием и осуществить месть. Если задуматься, не такая уж и высокая цена за исполнение отцовской воли и возмездия за все нанесённые Джуну личные обиды и оскорбления.       Поначалу приходилось ломать себя. Было больно и трудно, часто Джун не мог сдержать в уединении слёз от унижений и глумлений, которым подвергал его Яозу. Ещё более ужасным было то, что собственное тело, напоённое разжигающими страсть зельями, постоянно предавало Джуна, отвечая жгучим желанием на все развратные выдумки кузена. Но труднее всего было принять правду: все эти зелья он пьёт вовсе не для того, чтобы не смешаться перед Яозу, а самообмана ради. Просто ему нужно хоть чем-то оправдать жар, пожирающий его плоть всякий раз, когда он находится рядом с Яозу и видит похоть в его глазах. Это он, Джун, оказался развратен по своей природе и пытался трусливо свалить испытываемое им вожделение на действие афродизиаков. Он понял это довольно быстро, уже во время третьего своего визита в спальню императора, но времени, чтобы признать и принять свою суть, ему понадобилось несоизмеримо больше.       В тот день, когда Веньян объявил, что Яозу желает видеть его третью ночь подряд, Джун злорадно порадовался. Да, пусть кузен привыкает забавляться с ним и сам погубит себя! Да свершится воля богов! И всё же душу Джуна терзали сомнения и страхи. А ну как у него ничего не выйдет? Ко всему прочему подмешивалась надобность противостоять очередному унижению – по приказанию Яозу Джун обязан был являться к нему в омерзительном кошачьем ошейнике, который кузен именовал «ожерельем».       - Я это не надену! – категорично заявил Джун, когда Веньян протянул ему шкатулку с позорным украшением.       - Наденете! – не менее категорично отрезал Веньян. – Как вы не понимаете, Яозу провоцирует вас. Ослушаетесь, и вам конец. Не попадайтесь в его ловушку. Ему нужен малейший повод, чтобы подвергнуть вас очередному испытанию. Так не давайте его!       Джун прекрасно это понимал, но так не хотел подчиниться! Однако Веньян научил его, как выполнить приказ императора с прямой выгодой для себя – заинтересовать Яозу. Хитрый лис этот господин Веньян!       Когда Джун предстал перед Яозу, тот выманил его на террасу и первым делом подступил с ожидаемым намерением прицепиться к какой-нибудь оплошности, дабы сделать её поводом для последующих измывательств, и явно обрадовался, не заметив на Джуне своего подарка.       - Я, помнится, выразил ясное желание, чтобы ты надевал мой дар всякий раз, как мне захочется видеть тебя. Как смеешь ты пренебрегать императорскими дарами?       - Государь! Разве раб осмелится нарушить божественную волю? – склонился в подобострастном поклоне Джун, пряча от Яозу хитрую усмешку. – Неужели великий господин не слышит дивного звука серебряного колокольчика?       Он легко повёл станом, и в тишине сада послышался заливистый, но отчего-то порядком приглушённый звон драгоценного бубенца.       Яозу не стал скрывать своей заинтригованности и выразительно приподнял бровь. Он обошёл Джуна, внимательно оглядывая со всех сторон, однако источник звука при внешнем осмотре так и не обнаружился. Тогда Яозу уселся в кресло, приказал Джуну встать перед собой и, наказывая распахнуть пошире ворот одежд, указал:       - Шея.       Джун со сладчайшей улыбкой грациозно скинул одежды с плеч, обнажая не только шею, но и часть белой груди. Разумеется, никакого колокольчика на шее не оказалось. Тем не менее при каждом его движении пространство вокруг наполнял всё тот же серебристый перелив. Яозу сощурился и указал на новую цель:       - Запястья.       Джун изящным движением закатал до локтя сначала один рукав, затем другой. Колокольчика не оказалось и на запястьях. Но игра явно увлекла Яозу. С его лица сползла неизменная презрительная маска, и оно озарилось мальчишеским азартом.       - Хм… плечи!       Джун выпростал из одежд руки, обнажая себя по пояс. На верхней части его тела императорского подарка так и не обнаружилось. Когда Яозу понял это, в его глазах вспыхнули искры. Он прошёлся взглядом по наготе ключиц, опустил ниже и остановил чуть ниже пояса. Этот взгляд обжигал через ткань одежды. Заведённый эротической игрой Джун почувствовал действие коварного питья, многократно усиливавшего его собственное возбуждение. Оно разгоралось тем жарче, чем больше похоти наблюдал Джун в темнеющих глазах Яозу.       - Подойди, – приказал кузен.       Джун сделал несколько шагов и приблизился к Яозу. Тот протянул руку и бесцеремонно прихватил Джуна через одежду в паху. Джун от неожиданности только ойкнул.       - Ах ты бесстыжая кукла! Отчего это ты так возбудился?!       «А сам-то ты что так разволновался? – с вызовом подумал Джун, прикусывая то ли готовую сорваться с губ брань, то ли стон… Крепко зажатое ладонью Яозу раздавшееся естество, как назло, сладко запульсировало. – Что, нравится моё тело, император-извращенец? Трогай, сколько влезет! Только следи, чтобы кровь носом не хлынула».       Яозу же потянул за конец пояса, распуская его, и одежды Джуна упали к их ногам, сопровождаемые очередным хрустальным перезвоном. Он стоял перед кузеном во всей своей неприкрытости, вздыбленный член ярким от прилившей крови пятном выделялся на белоснежности кожи. Вокруг правого бедра была повязана столь же алая лента с серебряным колокольчиком.       - Нашёл! – довольно провозгласил Яозу и лёгким щелчком шлёпнул сначала по колокольчику, а потом по члену Джуна.       Колокольчик чисто звякнул, а напряжённый орган болезненно дёрнулся, ударился о пах и отпружинил обратно.       - Ай! – Джун рефлекторно схватился за уязвлённое место.       - Будешь трогать его руками, когда я разрешу, – ухмыльнулся Яозу и откинул руки Джуна. – Идея с лентой хороша, хвалю.       - Господин, нас могу увидеть из сада, – растревожился Джун, убирая руки за спину.       - Ну и что? Мы просто играем, – отмахнулся Яозу, увлечённый созерцанием пикантностей.       Он развязал ленту, снял с бедра, пропустил её под яичками Джуна, перетянул их и основание члена. Джун испытал нечто противоречивое. Бесцеремонные манипуляции с самой интимной и нежной частью тела посреди открытого пространства террасы возмущали и сладко дразнили одновременно. Что если кто-то видит, как Яозу увлечённо играет срамными органами Джуна? Но разве мог он выказать своё недовольство или смущение? Почему, ну почему прикосновения и взгляды Яозу так будоражат его чувственность? Джун развратен? Или всё дело именно в кузене? Сейчас ему совсем не хотелось противиться Яозу, напротив, хотелось расслабиться и отдаться власти его умелых рук.       Между тем Яозу протянул руку к блюду с фруктами и взял большой спелый персик. Разломив плод, он вытащил легко отошедшую от мякоти косточку, небрежно отшвырнул её в сторону и протянул персик Джуну.       - Насладись им, – произнёс он, кривя рот усмешкой. – Вряд ли я когда-либо позволю тебе коснуться мужской плотью чего-то столь же мягкого и сочного.       Джун приложил все усилия, чтобы сохранить невозмутимость, но почувствовал, как к щекам прилила кровь. Разумеется, он понял, как именно Яозу предлагал ему «насладиться» фруктом, уж точно не кушанья ради потчевал. Но поразила Джуна вовсе не похабность замысла, а самоуверенная наглость, с которой Яозу сейчас и впредь намеревался распоряжаться его телом, словно собственным. С другой стороны, ничего иного от кузена ждать не приходилось. Поборов первое оцепенение, Джун принял плод из рук Яозу и, сгорая в душе от стыда, скользнул отвердевшим и разбухшим от перетяжки естеством между половинками персика. Всё яснее ясного. Нормально кончить лента Джуну не позволит, а значит, кузен желал насладиться его агонией. Что ж, он устроит паскуднику такое представление, что впору будет думать только о том, как бы поскорее организовать новое. Джун сделает всё, чтобы братец впал в зависимость от непристойных игрищ с ним, а когда Яозу увлечётся и потеряет голову…       Джун сжал ладонь и повёл рукой. Сок персика, стекая меж пальцев, пролился на пол. Джун постарался отвлечься от неприличия происходящего и сконцентрироваться на собственных ощущениях. Приятно. Прохладный сок, смачивая воспалённый орган, приносил пусть слабое, но успокоение разгоревшегося в нём пламени. На полное избавление рассчитывать не приходилось, так что Джун был рад и этой малости. Как легко скользилось внутри плода… Если бы ещё не эти неприличные чвакающие звуки… Удовольствие медленно растекалось от места возникновения по всему телу. Остановиться было невмоготу, лента делала невозможным ток крови в связанных гениталиях, и если перестать сообщать им хоть какое-то подобие циркуляции, отёк усилится и станет причинять боль. «Забудь о паскудстве положения, – внушал себе Джун, – думай только о наслаждении. Тебе не оставили выбора, так сойди с ума сам и сведи с него Яозу!» Он бросил краткий взгляд на кузена. Вожделение, с которым тот взирал на его действия, раззадорило Джуна несравнимо жарче выпитого любовного напитка. Он припомнил слова Веньяна о том, что не стоит злоупотреблять голосовым сопровождением во время постельных утех, особенно если его приходится имитировать, однако стоны сами подступали к глотке. Конечно, Джун с лёгкостью совладал бы с ними, но сейчас было самое время использовать собственное исступление против Яозу.       Он медленно опустился перед императором на колени и вместо того, чтобы продолжать двигать рукой, задвигал бёдрами, проникая в сочащуюся мякоть. По телу Джуна прошла волна ликования, когда краем глаза он уловил, как вздрогнул Яозу, услышав первый его стон. Джун больше не сдерживал себя, его сдавленные вздохи и постанывания сливались со звоном колокольчика, бившегося прямо под упругой, онемевшей мошонкой. Он двигался неспешно, чтобы Яозу мог как следует разглядеть каждую напряжённую мышцу, играющую под белой кожей живота, бёдер и ягодиц. Кузен вновь нацепил на себя ледяную маску, но Джуна только позабавил этот жалкий блеф. Яозу так крепко вцепился в подлокотник, что костяшки его пальцев начали белеть, крупная капля пота скатилась с его виска, взглядом же он жадно слизывал с лица Джуна экстаз. Несомненно, Яозу был сильно возбуждён, но не хотел выказать слабость перед лицом врага. Джун внутренне торжествовал. Теперь он понял, что так притягивало и одушевляло его в одержимом взгляде Яозу с самой первой их встречи – собственная власть Джуна над властелином Го! Нет, Джун вовсе не унижает себя, он господствует. Ему дана великая сила разжигать страсть в Яозу, а значит, и возможность утянуть его на самое дно.       От персика в руке осталась лишь тонкая кожица, мякоть ароматной кашицей истёрлась об измученный орган и стекла по пальцам на пол. Атласная упряжь начала причинять боль. Джун был распалён до предела, но нашёл в себе силы довести представление до конца. Он нарочно задышал чуть звучней прежнего и как можно измождённей выстонал:       - Г-господин… а-а-а.. молю… позвольте… позвольте мне излиться… а-ах… а-а… а!       Он знал, каким будет ответ.       - Нет!       Но Джун нарочно продолжил дразнить, стоная всё более надрывно:       - Господи-и-ин… кончить! Кончить! Умоляю, кончить! Позвольте! Ах-а-а…       «Смотри, сам не кончи, подонок!»       Яозу сглотнул и резко поднялся. Его попытка размерить частое дыхание не укрылась от Джуна. Кузен явно уже осознал свою слабость, а раз так, сейчас отыграется за уязвлённость. Он взялся за изогнутую ручку кувшина, стоявшего на столе, но вместо того, чтобы налить себе воды, неожиданно выплеснул содержимое в пах Джуна. Вода оказалась холодной, у Джуна перехватило дыхание.       - Встать! – скомандовал Яозу.       Джун повиновался. Вода стекала по ногам, вызывая на коже полчища неприятных мурашек.       - Можешь снять ленту, но не смей кончать, – раздражённо прорычал кузен. – Проронишь хоть каплю – будешь наказан. Заставлю спускать, пока не наполнишь своим семенем этот кувшин. Не справишься сам, выдою насильно и не посмотрю, что ты у нас царапнутый. Разрешаю кончить, когда доберёшься до своих покоев. Тебя проводят. Свободен!       И всё же по части унижений Яозу нет равных. Даже сомнений не возникло, кузен вполне способен исполнить угрозу. С него станется. Он во все глаза наблюдал, как Джун дрожащими руками стал распутывать мокрую и оттого неподатливую ленту, стараясь по мере возможностей не зацепить напряжённый член. Однако каждое неловкое движение отдавалось пульсацией боли и желания в налившихся гениталиях. Джун продолжал постанывать, не желая окончательно упустить с крючка Яозу. Пусть тоже изнывает. В целом приказ не кончать очень даже устраивал Джуна, помимо угрозы кузена его пугала перспектива остаться ещё как минимум на четверть часа обездвиженным после оргазма. И что тогда делать? Беспомощно ползать на потеху Яозу? Джун даже не знал, какая из сулящих в случае ослушания неприятностей хуже, а тут ещё и действие отвара, как назло, никак не ослабевало! Главное сдержаться.       И всё-таки тонкие ловкие пальцы справились с лентой, а сила воли помогла удержать семяизвержение. Но Яозу и тут не упустил возможности покуражиться над Джуном. Видя, как тяжело ему сдерживаться, Яозу коснулся уязвимой головки и пощекотал ногтем раскрывшуюся и сочащуюся предсеменем щёлочку уретры. Джун весь подобрался, широко распахнул глаза, глотнул воздух, словно вытянутая на берег рыба, и выдал самый настоящий несдержанный стон. Но всё же устоял.       Напоследок небрежно потрепав его за ягодицу, Яозу выдал:       - Иди, принц персиков, развлекись с собой в уединении. Сегодня твой господин снова доволен тобой. И не забывай и впредь надевать колокольчик.       Обратно Джун возвращался на подрагивающих ногах и в смущении, которое так и не смог побороть. Он, безусловно, понимал, что одежды его пышны и вполне скрывают признак сильного возбуждения, но всё же казалось, что вздыбленный орган топорщит ткань и привлекает внимание. Простая мнительность, но сколько от неё неудобства. Свита, приставленная к нему императором для сопровождения, похоже, намеренно двигалась слишком уж неспешно и к тому же окольным путём. Джуна повели в покои господина главного управителя, обходя чуть ли не весь дворец. Наверняка идея Яозу! Идти было больно, переполненные семенем, отяжелевшие яички мешали при ходьбе. Так хотелось придержать ноющую плоть рукой, чтобы хоть немного ослабить страдания, но Джун мог только нервно сжимать кулаки и скрежетать зубами. Какое счастье, что его прихода дожидался сам господин Веньян, который каким-то непостижимым образом разобрал что к чему и тут же разогнал всех слуг. Правда, то, что случилось потом, повергло Джуна в новые пучины жгучего стыда, ибо господин управитель взял на себя заботу об избавлении его от мук сладострастия.       Конечно, Джун понимал, что господин Веньян послан ему небесами. Вот и сейчас никто другой не сумел бы так быстро и деликатно справиться с подобной проблемой, и всё же Джуну было нестерпимо стыдно. Выяснилось, что гаремное пойло, выпитое Джуном, плохо сочеталось с избранным в этот раз Яозу способом развлечься, зато стало нечаянным подспорьем для пытки, причём весьма длительного действия. Веньян совершенно справедливо заметил, что Джуну нужен личный прислужник, способный оказывать своему господину услуги даже самого интимного свойства, но разве Яозу позволил бы такое? До сих пор слуги Джуна боялись ненароком коснуться его, даже помогая одеваться и раздеваться, ведь император строго-настрого запретил им это. Что уж говорить о более тонких нуждах, помогать справиться с которыми Джуну не имел права никто кроме Веньяна и частично господина Ливэя. Но сколько можно прибегать к помощи господина главного управителя хотя бы вот во время банных процедур? Монополия, объявленная Яозу на тело Джуна, доходила до абсурда. Однако Веньян пообещал со временем справиться и с этой незадачей. «Вода камень точит», – заявил он, а Джун подумал, что если Веньяну окажется по плечу и это неосуществимое намерение, то можно будет с полной уверенностью утверждать – Веньян, бесспорно, демон!       Джун восхищался Веньяном, был привязан к нему по-родственному. Наверное, если бы у Джуна был старший брат, он и того обожал бы меньше. И как же Веньян был похож на Джию! Чем больше Джун тосковал по матери, тем больших усилий стоило ему держать себя в руках, чтобы не затискать Веньяна от переизбытка чувств. Когда же вскоре стало известно о назначении Веньяна единым распорядителем всего Внутреннего дворца, а господина Ливэя – его помощником, Джун был счастлив вдвойне: теперь Ливэй не покинет их с Веньяном, и маленький тёплый круг будет сохранён. Джун часто говорил себе, что ему нельзя проникаться таким крепким чувством к своим наставникам, оно делает его сердце мягче и может помешать в осуществлении задуманного, а если волю отца всё же удастся исполнить, то ему придётся расстаться с Веньяном и Ливэем уже навсегда. Он не хотел причинять дорогим людям боль, но и потерять их, отказать себе в том, чего был лишён с момента рождения, тоже не мог. Он утешал себя одной мыслью – если они все трое действительно связаны нитями судьбы, то обязательно встретятся в будущей жизни.