Палаты сновидений

      Вскоре Джун заметил, что между наставниками стало происходить нечто странное. Всегда сдержанный и строгий господин Ливэй вдруг стал улыбчивым и будто бы помолодел лет на десять. По крайней мере, в его поведении появилось что-то трогательно мальчишеское. Джун и раньше подмечал, как Ливэй украдкой с нежностью и восхищением поглядывал на господина Веньяна, теперь же он делал это почти открыто. Да и господин Веньян вместо того, чтобы как прежде подтрунивать над господином Ливэем, улыбался ему так сладостно, хоть мёд с уст собирай. Джун догадался, что Ливэй осмелился на признание и не был отвергнут. Когда же он стал всё чаще наблюдать, как старшие товарищи не размыкают рук в уединении и даже тайно сплетают мизинцы всякий раз, когда, по их разумению, воспитанник этого не видит, Джун понял – его догадка верна.       - Вы любовники? – без обиняков спросил как-то Джун, в очередной раз забравшись поутру в постель Веньяна ради задушевной беседы.       Услышать их тут точно никто не мог, однако господин Веньян приметно вздрогнул и вполголоса зафыркал на Джуна аккурат как заправская лисица.       - Тш-ш-ш! Потише! Совсем ни к чему посвящать окружающих в подробности нашей личной жизни. И вообще... Поклянитесь, что ни с кем не обмолвитесь и словом об играх вашей фантазии.       - А это действительно только игра моей фантазии? – с сомнением взглянул на Веньяна Джун.       - Даже не сомневайтесь! Между мной и господином Ливэем в этих стенах никогда ничего не было и быть не может!       - Жаль, – вздохнул Джун.       - Это ещё почему? – удивлённо воззрился на него Веньян.       - Вы всегда нравились господину Ливэю, а теперь я вижу, что это взаимно. Так почему бы вам не...       - Мы потому «не», – оборвал его Веньян, – что во дворце у каждой стены есть уши. И если даже одно только ваше предположение достигнет слуха великого господина, нам несдобровать.       - Но почему? Вы же не наложник императора, чтобы не принадлежать себе.       - Много будете знать, скоро состаритесь, – ушёл от ответа Веньян. – Просто дайте слово молчать.       Джун слово дал, но искренне ничего не понял. Конечно, устройство личной жизни высокородного дворянства было невозможно без непосредственного вмешательства императора, но лишь когда дело касалось заключения браков. Все браки знати устраивались исключительно с выгодой для высокого престола Го и с личного согласия великого господина. Тогда что могло стать причиной недовольства императора в тайной и вполне безобидной интрижке двух мужчин, которая уж точно не могла закончиться никакой матримониальной затеей? Единственным ответом Джун видел нежелание Яозу дозволять своему «брату» якшаться с простолюдином. К тому же с простолюдином весьма одиозного рода деятельности. Если задуматься, пропасть в положении между императорским любимцем и бывшим проститутом была бездонной. Что ж, Веньяну и Ливэю Джун желал только счастья – уж им решать, совместным оно будет или нет, – а посему был положительно намерен держать язык за зубами.       Была и ещё одна странность – более загадочная и мрачная, – которую Джун довольно долго не мог ничем объяснить. А всё потому, что его предположения на этот раз казались отменным бредом, в который верить отчаянно не хотелось. За годы жизни бок о бок с блистательным любимцем императорской фамилии Джун не мог не приметить необычных нарушений в размеренной и строго упорядоченной жизни придворного, резко выбивавших Веньяна из состояния присущей ему гармонии с собой и окружающими. Примерно два раза в год – и всякий раз на ночь глядя – главного управителя разыскивали императорские слуги, разыскивали спешно и нервно, бесцеремонно врываясь в покои и требуя Веньяна к императору. Причины неурочных аудиенций не озвучивались, но Веньян будто бы и сам знал, что от него требовалось, бросал всё и устремлялся вслед за посланцами Яозу. Объявлялся он обычно где-то через сутки, к вечеру следующего дня, и вид имел крайне измождённый. Первым делом он требовал приготовить ему ванну, и только приняв её, обретал прежний умиротворённый вид и способность улыбаться. Джуна подобные метаморфозы настораживали несказанно. Что было нужно Яозу от Веньяна? Что заставляло их обоих выпадать из дворцового церемониала и уклоняться от своих обязанностей на целые сутки? Однажды Джун осмелился задать Веньяну прямой вопрос.       - Его величеству немного нездоровилось, только и всего, – вмиг нахмурившись, отвечал господин управитель. – А когда ему нездоровится, он требует, чтобы я был рядом.       - Вы справляетесь с его недугом лучше лекаря? – простодушно удивился Джун.       Но Веньян отчего-то разозлился и сухо изрёк:       - Лекарь лекарем. Быть рядом с его величеством во здравии и особенно в болезни – мой долг верноподданного и… брата.       Джун удовлетворился объяснением и больше с расспросами не приставал. Но чем больше задумывался о происходящем… Яозу болен? И что это за хворь такая одолевала кузена с определённой периодичностью и ровно на сутки? Ведь Джун как-то видел Яозу на следующий день после встречи с «братцем», он пыхал здоровьем и ничем не напоминал болящего. А вот господин Веньян, возвращаясь от Яозу, выглядел иначе. Он сильно напоминал Джуну себя самого после кувырканий под руководством его похабного величества. Но нет! Именно в это Джуну верить и не хотелось. Яозу, конечно, сволочь и изврат, но не до такой же степени! Его собственные отношения с Яозу с каждым днём становились всё путанней, так что разбираться в секретах чужой опочивальни было особо некогда. Он хоть и с большой натяжкой, но позволил себе поверить объяснениям Веньяна. Время покажет, кто чем болен. Сейчас Джуна волновало другое: не успел он осознать, что крайне порочные игры Яозу находят в нём самом не менее порочный отклик, как кузен погрузил его в это болото с головой.

***

      После развлечения на террасе Яозу довольно долго не призывал к себе Джуна. Поначалу Джун переполошился. А что если кузен наигрался с ним? Неужели Джуну так и не представится шанс расквитаться с обидчиком? Но по здравом размышлении паника отступила: во-первых, вряд ли Яозу хранил в душе ненависть три долгих года, чтобы выплеснуть её за три кратких встречи; во-вторых, Джуна давно швырнули бы за ненадобностью в какую-нибудь тюремную башню или подземелье, а не продолжали бы содержать в роскоши в компании императорского побратима; в-третьих, Джун помнил наказ Яозу таскать на себе его гнусный бубенец, а значит, он рассчитывал ещё видеться с ним. Выходит, кузен зачем-то выжидал.       Чего именно выжидал Яозу, Джун понял по участившимся расспросам Веньяна о состоянии его деликатной травмы и по последовавшему за ними требованию произвести осмотр. Противиться ему у Джуна права не было. Становилось ясно, что Яозу ждёт, когда тело его жертвы восстановится. Это, в свою очередь, позволяло сделать вывод, что увечья и окровавленные простыни больше не входят в перечень императорских забав. Кузен задумал новое унижение.       Так и вышло. Как только тело Джуна поджило и окрепло, встречи с Яозу возобновились. В первую же ночь Джун изумился существенной разнице в обращении с ним в постели со стороны Яозу. Само собой, кузен не нежничал, но и не стремился больше намеренно причинить боль. Хотя больно, конечно, было. Юное, непривычное к сексу и неподготовленное тело тяжело и не беспрепятственно принимало в себя богатое туановское наследие. И всё же Яозу больше не рвал Джуна, терпя боль сам. Он медленно и терпеливо проникал в неподатливую, сопротивляющуюся плоть, неспешно продавливал и мало-помалу распирал изнутри, наслаждаясь нетронутостью, вымученным выражением лица жертвы, неконтролируемо срывающимся из уголков глаз слезинками, видом дрожащих, искусанных губ.       И всё же Джун не мог понять себя. Несмотря на испытываемые болезненные ощущения, унижение, отношение к нему как к вещи, он получал низменное удовольствие, пребывая в объятьях Яозу. Кузен вовсе не заботился о его удовольствии, но с тех пор как стал заботиться о своём собственном, тело Джуна стало слишком уж отзывчивым. Со временем он нашёл в себе смелость взглянуть правде в глаза: дело не в афродизиаках, которыми он продолжал глушить своё возбуждение. Приходилось сознаться, было в мучителе что-то неуловимо привлекательное для Джуна. Мысль об этом возмущала, но Джун смирил себя и с ней. Какая, в конце концов, разница, испытывает он наслаждение от прикосновений врага или нет? Так даже лучше. У него появилась ещё одна причина привести свою месть в исполнение и, по обстоятельствам, как можно быстрее. Джун был достаточно смышлён, чтобы не забывать о народной мудрости – увлечёшься средством, забудешь про цель. Пусть утехи кузена заводят, смерть унесёт всё – позор, страх, боль и наслаждение.       И как было не возрадоваться, когда Джун заметил, что Яозу получает не меньшее удовольствие и всё больше начинает зависеть от тела врага, это удовольствие ему дарящее. К своему стыду, Джун осознал, что Яозу требует его на ложе с регулярностью, которой не ведала ни одна пусть даже и самая счастливая супружеская спальня. Яозу явно входил во вкус и с каждым разом распалялся всё больше. Он словно никак не мог насытиться Джуном, отчего последний в душе проникался восторгом: ему нравилась власть над желаниями Яозу, ему нравилось нравиться Яозу.       От частых сношений тело Джуна вскоре приноровилось к телу кузена и больше не саднило ни во время, ни после соитий. Как ни гадостно было признавать, кузен таки заточил тело Джуна под себя. Даже господин Веньян, продолжавший ещё какое-то время настаивать на осмотрах Джуна в медицинских целях после каждого его посещения императорской спальни, вскоре успокоился и отказался от подобных мер. Впрочем, он давно уже казался преисполненным довольства, весь его внешний вид красноречиво говорил: «Ну вот! Так и знал, что Яозу никакой не зверь!» Если за что Джун и злился на Веньяна, так это за любовь к извергу, которая по своей силе и самоотверженности не уступала любви к Джуну. Так не должно было быть! Неужели Веньян не видит, кто из них двоих единственно достоин любви и сочувствия?!       Если первое время, несмотря на испытываемое возбуждение, Джуну из-за тянущей боли не удавалось прийти к естественной разрядке, то впоследствии, когда неприятные ощущения больше не досаждали ему и не мешали раствориться в чувственном трепете, он, напротив, не мог уже удержать себя от наслаждения на пике страсти. Яозу реакции тела Джуна на факт обладаниям им пришлись по вкусу. В гораздо большее упоение он пришёл, когда выяснил, что Джун не держится на ногах после оргазма. Перед соблазном поиграть с новыми обстоятельствами и выдать очередную порцию издевательств он, разумеется, не устоял. После первого же падения Джуна с вершин блаженства Яозу заставил его встать с постели, выйти на террасу, наполнить чашу из стоящего там сосуда с лимонной водой и принести ему, в то время как кувшины с напитками всегда стояли у изголовья императорской постели. Под градом отборных насмешек Джун дополз до своей цели, плеснул в чашу питьё, попытался подняться на ноги, сделал было пару неверных шагов и тут же упал и расплескал содержимое чаши. Яозу зашёлся в безудержном хохоте, а в качестве наказания назначил ублажение своей неуёмной плоти самым ненавистным для Джуна способом. Приметил, стервец, насколько постыдными он находил такие забавы! Приходилось с лихвой расплачиваться за изъян собственной физиологии, мысленно костеря кузена на все лады и призывая на его похабную голову все мыслимые и немыслимые кары.       Открыв для себя благодатную и такую пикантную возможность для новых глумлений, Яозу вновь изменил тактику поведения в спальне. Теперь он делал всё, чтобы приблизить Джуна к сладкому финалу, он даже отменил свой мораторий на предварительную подготовку его тела, так что перед их встречами теперь приходилось выполнять ещё и ряд конфузящих процедур. Зато Джун окончательно позабыл о физическом дискомфорте и в полной мере осознал, насколько искусен в постельных играх его кузен. Однако за наслаждением следовало неминуемое унижение, ибо Яозу полюбилось упиваться выражением отчаяния на лице Джуна всякий раз, когда он допускал очередную неизбежную оплошность и, как результат, принимал «наказание».       Справиться со сложившимся положением Джуну помог господин Ливэй.       - Вы всегда относились к оральным ласкам с отвращением, – высказался он, когда Джун в очередной раз изливал наставникам своё бессилие перед паскудностью кузена. – Между тем выход из положения видится мне именно в вашем отношении к этому незамысловатому действу, господин.       - Незамысловатому?!! – возмутился Джун. – Это позор! И ужасное унижение!       - Так уж и позор, – довольно безэмоционально отозвался Ливэй. – А замысловатое оно лишь для того, кому не суждено овладеть этим простейшим средством манипуляции. Вы же владеете им в совершенстве.       - Почём вы знаете? – надулся от сомнительного комплимента Джун.       - Помню по вашим упражнениям с нефритом и слоновой костью. У вас есть понимание того, что может заставить мужчину потерять разум от наслаждения.       - Я всего лишь делал то, что могло бы понравиться мне самому, – простодушно ляпнул Джун, но тут же зарделся и угрюмо добавил: – Нет в этом никакого особого понимания.       - Это как раз оно и есть, – возразил Ливэй. – К тому же если бы вы были плохи в этом нехитром искусстве, великий господин не устраивал бы вам ловушек, чтобы насладиться вашим заведомым проигрышем. Поверьте, он почти наверняка без ума от ваших ласк.       - Или от моего стыда, который я не в силах скрыть от него.       - Вот с этим я и предлагаю вам бороться. Не можете изменить ситуацию, измените своё отношение к ней.       - Это ещё как?       Ливэй усмехнулся.       - Почему вы не хотите понять простой вещи: когда вашим ласкам доверяют самое дорогое и чувствительное, вы становитесь полноправным хозяином положения. В вашей власти заставить любовника утратить контроль, кричать от страсти, умолять. Взгляните украдкой в лицо великому господину, когда вновь будете ласкать его, вы поймёте, что он неосознанно отдаёт вам себя в подчинение.       - Вряд ли кузен станет меня умолять, – с сомнением покосился на Ливэя Джун. – Он скорее язык себе откусит.       - Если вы хорошо постараетесь, то однажды… – с чувством начал Ливэй, но внезапно снизил тон и, заговорчески подмигнув, почти шёпотом продолжил: – Впрочем, даже если вы вырвете у вашего бесчувственного кузена хотя бы один стон, это вполне можно будет считать победой.       К сентенциям Ливэя о победе и подчинении Джун отнёсся с большим недоверием. Слишком уж унизительна была требуемая поза и отвратителен процесс. Однако когда в следующий раз он «заслужил» очередное «наказание», слова наставника сами собой всплыли в его голове. Джун решил проявить фантазию. На свой страх и риск он раздразнил Яозу, довёл почти до предела и откатил волну обратно, наблюдая, как кузен цепляется за подлокотники и подрагивает от предвкушения. Яозу, как обычно, сидел в кресле, широко расставив ноги и бессильно откинув голову назад. На его лице сквозь подступивший экстаз читались досада и непонимание – столь желанное наслаждение ускользнуло от него. Джун хитро улыбался, пользуясь тем, что Яозу не мог видеть его лица. Наслаждение кузена целиком и полностью зависело от него, Яозу даже не понял, что Джун играет с ним. «А ведь и правда! Власть!» – подумал Джун, позволяя извивавшемуся в кресле кузену разразиться долгожданным, а оттого особенно ярким оргазмом. Настолько ярким, что Яозу… застонал. Краткий и надорванный, против воли сорвавшийся с его уст стон музыкой прозвучал в ушах Джуна. С этого самого момента он больше не тяготился «наказаниями» кузена и не гнушался «искуплением». Он изучил все слабости Яозу, все его излюбленные ласки и самые чувствительные точки. Теперь и Джун мог тайно издеваться над кузеном.       Впрочем, долго так продолжаться не могло. Наверное, преследуя свою цель, Джун слишком охотно стал отдаваться, или, отрабатывая наказания, излишне лукаво повадился поглядывать на господина, только скоро Яозу понял, что исполнение обязанностей перед его божественной персоной больше не смущает Джуна. И тогда кузен выдумал новые развлечения за пределами императорских покоев.       Началось всё с того, что однажды Яозу прислал за Джуном не поздним вечером, как делал обычно, а в предобеденный час. Джун был застигнут врасплох, в это время императору надлежало вести работу с министрами. Наспех принарядившись и чуя подвох, Джун последовал за провожатыми. Волнение росло по мере осознания, что его ведут вовсе не в покои императора, а в зал советов. Первым, что пришло в голову, была паническая мысль: «Меня ведут на судилище!» Сердце бешено затрепыхалось в груди. Неужели кузен действительно наигрался и решил упечь его на какую-нибудь каторгу? И не просто упечь, а вынести официальный приговор пред лицом всего министерского двора? Нужно собраться! Что бы ни ждало его впереди, он встретит это с высоко поднятой головой, как и подобает принцу крови.       Когда Джун вступил в зал, оживлённые переговоры, наполнявшие помещение гудением жужжащего улья, в одночасье стихли и все присутствовавшие недоумённо уставились на вошедшего. Завидев его, восседавший на возвышении Яозу протянул руку в направлении Джуна и, сделав манящее движение ладонью, велел:       - Подойди.       Собрав всю свою волю в кулак, Джун вздёрнул нос и, облепленный пытливыми взглядами множества глаз, торжественно прошествовал к месту императора. Каким же чуждым и неуместным должно было видеться его присутствие в этом святилище законотворчества. Он чувствовал себя мотыльком, впорхнувшим в паучий угол. Гробовую тишину, воцарившуюся в зале, нарушало лишь серебристое позвякивание невидимого глазу колокольчика. Когда Джун уже хотел опуститься на колени для приветствия своего царственного кузена, тот снова остановил его движением руки. Указав на собственные колени, приказал:       - Сядь.       Что. Здесь. Происходит?       Джун с глазами не менее ошарашенными, чем у застывших в изумлении сановников, поспешил повиноваться. Он нерешительно опустился на колени Яозу, стараясь оказывать на них как можно меньше давления, но кузен тут же облапил его талию и удобнее устроил на коленях, понуждая Джуна плотнее прижаться к себе. После этого он продолжил заседание как ни в чём не бывало, не обращая абсолютно никакого внимания на широко раскрытые глаза министров, которые всё никак не могли отвести их от Джуна. Только после того, как Яозу отчитал нескольких за невнимательность, чиновники предпочли делать вид, что зрение обманывает их, и лишь время от времени исподтишка поглядывали в сторону императора, видимо, желая удостовериться, не исчезло ли смущавшее их разум видение.       Джун же что есть мо́чи силился уразуметь, зачем его выставляют напоказ. Само его существование держалось в строжайшей тайне все последние годы, его пикантное положение при императорской персоне тем паче требовало избегать огласки. Выходит, все давно забыли обстоятельства государственного переворота, и младшая ветвь династии Туан канула в тёмные бездны изменчивой человеческой памяти. Степень своей близости с Джуном Яозу, судя по всему, скрывать больше не намеревался. По тому, как он заявлял свои позиции по всем обсуждаемым на совете вопросам и утверждал свою волю, Джун быстро сообразил, что братец правит бескомпромиссно, а посему никакой критики своим действиям не допустит. Джун мало знал императора Ки и не мог судить, насколько сын унаследовал повадки отца, но впервые увидев манеры поведения Яозу за стенами спальни, поразился, насколько непреклонный и самоуправный нрав кузена напоминал несгибаемый характер его собственного отца, некогда второго принца Го, Киу. Могло бы смутить отца общество наложниц? Смешно! Киу пребывал в полной уверенности, что лишь сам он судия своим поступкам, и, как следствие, оставался равнодушен к чужим мнениям на этот счёт. Ничтоже сумняшеся отец мог позволить себе всё что угодно, если сам считал это допустимым. Яозу поразительно походил на того, кого ненавидел всем сердцем. Ему было плевать на кривые взгляды советников, безрезультатно пытавшихся осилить головоломку, что за птица такая бесцеремонно забралась на колени самого́ божественного дракона Го.       Зато ребус Джуна разрешился довольно быстро. Когда совещание начало плавно перетекать в стадию завершения, он вдруг почувствовал, как рука Яозу юрко пробралась под его одежды и легла между ног. Джун задержал в лёгких воздух и буквально задохнулся от возмущения и стыда. Так вот что задумал кузен! Понял, что в спальне Джуна больше нечем унизить и смутить, и перенёс свои забавы на новый уровень. Ужасно! Нужно проявить всю возможную стойкость, чтобы ни один из присутствовавших не догадался о происходящем под самым носом.       А происходило вопиющее бесстыдство. Пользуясь тем, что одежды Джуна были широки и многослойны, и любое движение в их складках оставалось неприметным, Яозу бессовестно изучал кончиками пальцев все до малейшей складочки особенности строения мужского естества Джуна. Касания эти были так легки и искусны, что даже повязанный вокруг бедра колокольчик ни разу не звякнул, выдавая охальника. Сохранять контроль становилось всё труднее. Обстоятельства вопреки всей своей непристойности (боги, а может быть, благодаря ей?!) разгорячили Джуна быстрее и сильнее обычного. Совсем как тогда, на террасе, когда Джун испугался, что их с Яозу развлечения могут увидеть из сада. Нельзя! Ни в коем случае нельзя выдать того, что творят с ним в данный момент, и особенно то, что творится в нём самом! Но сохранять невозмутимость становилось слишком сложно, дыхание сбилось, пот струился по спине, хотелось двигать бёдрами и стонать. Джун судорожно вцепился в складки своих одежд, закусил нижнюю губу и заёрзал на коленях Яозу. Колокольчик звонко дрогнул.       - Сиди смирно! – тут же строго одёрнул его кузен и шепнул в самое ухо: – Ах ты маленький развратник! Минута, и ты уже наизготове! Аж сочишься! Нравится, когда тебя ублажают прилюдно?       - Нет, господин! – только и успел выдохнуть Джун и едва не прикусил язык, потому что ладонь кузена обхватила его член и принялась методично теребить его под покровом одежд.       - Будешь дёргаться, колокольчик выдаст нас, – продолжал потешаться Яозу. – Хочешь, чтобы все эти государственные мужи узнали, чем мы сейчас заняты?       Джун похолодел от ужаса.       - Нет, господин! – с трудом справляясь с дыханием, повторил он.       Осталось только воззвать к остаткам самообладания. Только бы не кончить! Ведь уйти отсюда на собственных ногах он не сможет. Зато Яозу сохранял на лице полное бесстрастие. Он спокойно раздавал чиновникам последние указания, ни единым мускулом не выдавая творимого беспредела. Как он может быть таким невозмутимым? Его голос ни разу не дрогнул, он ни разу не сбился с мысли и не остановился на полуслове, а между тем Джун отчётливо чувствовал желание Яозу. Его отвердевшая плоть уже давно таранила ягодицы Джуна. Ну и выдержка! Джун уже не мог похвастать своею. Когда сноровистые пальцы огладили налившееся яички, мягко надавили на чувствительную промежность под ними, а затем предприняли попытку проникнуть в Джуна, он невольно вскрикнул и тут же зажал рот рукой. Кошмар! Хуже любого колокольчика!       Все головы единовременно повернулись в его сторону. Определённо, зал советов ещё никогда не знал таких двусмысленных звуков. Однако даже теперь Яозу не повёл и бровью. Он неожиданно аккуратно ссадил Джуна со своих коленей, дав время утвердиться на слабых от возбуждения ногах, потом поднялся сам и громогласно заявил:       - Не стоит мудрым мужам великой Го рассеивать своё благосозидаюшее внимание на сущий пустяк. У нашей куколки что-то сломалось, и мы должны вовремя устранить поломку. Мы удаляемся, наше дальнейшее присутствие в совете не надобно. Вы же потрудитесь во славу Го!       Всё вокруг пришло в движение, каждый сановник упал перед Яозу ниц. А Яозу, грубовато прихватив Джуна за руку, поволок его за собой в смежные с залом советов покои. Кузен рванул туда настолько стремительно, что Джун едва поспевал за ним и чуть не упал, путаясь в собственных ногах и одеждах. Оказавшись наедине, Яозу резко выпустил руку Джуна, и тот чуть не отлетел к дальней стене. От недавней наносной галантности кузена не осталось и следа. С минуту он изучал Джуна пристальным взглядом, потом приказал:       - Подойди, я возьму тебя.       Джун тяжело вздохнул, опустил глаза и шагнул навстречу неизбежному.       В следующий момент со стола полетели на пол все письменные принадлежности, а на их месте Яозу разместил Джуна, перегнув через столешницу и задрав над ягодицами весь его многослойный наряд. Никаких прелюдий. Как бы хорошо Яозу ни скрывал своё вожделение, он был сильно на взводе. Огладив ягодицы и усмехнувшись при виде бубенца, он проверил, готов ли Джун раскрыться и, удовлетворившись, вошёл в него одним рывком. Как тут было не порадоваться, что, несмотря на спешку во время сборов, Джун всё-таки успел смазаться маслом. Сегодня Яозу был ненасытен и безжалостен, он точно намеренно всеми своими действиями принуждал Джуна кричать.       А кричать с Яозу хотелось всегда. Тело Джуна требовало разрядки, раздразнённый кузеном орган при каждом толчке тягостно бился о столешницу под столом, усугубляя мучения. Но он не мог позволить себе вскрикнуть, и так уже опростоволосился. Пусть колокольчик неумолкаемо звенел при каждом толчке, вряд ли его теперь можно было услышать в зале советов, а вот если Джун вновь заголосит... Только богам ведомо, что подумают о нём императорские чинуши! Они и сейчас ещё в полном составе заканчивают работу за тонкой стеной, и если Джун позволит себе хотя бы единый стон... Так вот чего добивался Яозу! Вот какую низкую пытку для него задумал! Джун упрямо вцепился зубами в собственный рукав. Он не издаст больше ни звука!       Но у Яозу было своё мнение на этот счёт. Он намотал вокруг запястья косу Джуна (и зачем только они с Веньяном ввели на них моду!) и оттянул его голову назад, насильно отрывая от рукава и лишая возможности глушить стоны. Вслед за этим Яозу сменил темп на более размеренный и вскоре замедлился до отдельных толчков. Он замирал внутри Джуна, потом почти полностью выходил из его тела и снова мощно вонзался на всю длину орудия пытки, часто и точно задевая уязвимую простату. Чем длительнее становились паузы между толчками, тем большим предвкушением и нетерпением наполнялось тело Джуна. Вожделение росло. Плоть в который раз предавала дух, отдавая волю на откуп мастерству врага подчинять её чувственному наслаждению. Остатки гордости не позволяли молить о нём, но не могли воспрепятствовать телу самому подаваться навстречу противнику, когда тот медлил особенно долго, изводя бездействием.       Ловко управляясь с косицей Джуна, Яозу заставил его приподняться над столом.       - Какая похотливая и жадная до фрикций попка! – посмеивался он на ухо, притянув Джуна к себе. – Куколка любит, когда господин играет с ней? Тогда давай так: если кончишь без помощи рук, обещаю лично отнести тебя к братцу-лису; не сможешь – значит, твой хозяин недостаточно воспитывал тебя, и мы удвоим усилия, чтобы ты смог легко достигать нужного результата. Если же попытаешься схитрить, поползёшь отсюда на корячках, повеселишь моих советников. Они как раз должны заканчивать заседание. Ну что, уяснил? Ты обязан кончать только от меня!       Сколь ни мерзко было слышать всё это, Джун был вынужден принять правила игры.       - Да, господин! Иначе и быть не может, господин! – выдавил он, ненавидя себя за бессилие.       - Хорошо, – довольно осклабился Яозу. – Твоё послушание – надёжный путь к успеху. Признаться, я устал наказывать тебя. А теперь обопрись о стол руками и приступай. Я буду следить, чтобы ты не сжульничал.       С этими словами Яозу коснулся члена Джуна, извлёк его из-под стола и устроил на поверхности.       - Чтобы был на виду, – пояснил он, – а то еще надумаешь тереться им под столом.       Покраснев до кончиков волос, Джун прикрыл глаза и двинулся вдоль плоти своего мучителя. Совсем, чёрт возьми, хорошо! Теперь он ещё и вынужден пытать себя сам! Джун медленно водил бёдрами, раз за разом вбирая в себя чужую мощь, сопротивляясь ей рефлекторно сжимавшимся телом, чувствуя каждую мельчайшую единицу меры атакующего исполина. И всё же в свободе движений было его преимущество. Он умело изогнулся, найдя нужный угол, и тут же понял, насколько просто будет исполнить требуемое. Это даже не заняло много времени, ещё с пято́к старательных движений бёдрами, и Джун с коротким вскриком замарал стол. Да что ж такое! Всё-таки не смог сделать это молча! Теперь-то точно пойдут слухи.       Яозу, очевидно, перевоодушевившись пульсацией Джуна вокруг собственной предельно напряжённой плоти, кончил следом.       - Отлично, куколка, ты справился! – шумно выдохнул в затылок Джуна кузен.       А Джун, моментально утратив силу в ногах, грудью рухнул на стол. Яозу покинул его тело, отёр себя полой нижнего платья и, довольно потянувшись, вновь привлёк Джуна к себе. Джун ожидал всего чего угодно, только не того, что кузен оправит его одежды и легко вскинет на руки.       - Не трясись, тебе не придётся ползти обратно, – как-то слишком уж благодушно хмыкнул Яозу. – Император всегда держит слово. Я лично сдам тебя брату.