Палаты сновидений

      Слухи, конечно же, пошли. Иначе и быть не могло после того, как полдвора в священном трепете наблюдало вопиющую картину: богоподобный император Го на собственных руках несёт по дворцовым коридорам какого-то неизвестного мальчишку. Даже Веньян, встретивший Яозу и Джуна на пороге своих покоев, утратил на время дар речи и замер статуей с перекошенным лицом. Джун смысл демонстрации себя двору видел только в одном – Яозу желал закрепить его унизительное положение при своей персоне принародно. Но нанося, как ему, видимо, думалось, последний сокрушительный удар по гордости Джуна, Яозу прогадал.       Во дворце зашептались, что у молодого императора появился фаворит. Да, собственно, к другому мнению общественное сознание прийти и не могло. Во-первых, великий господин ни разу не переступил порог гарема с самого своего восшествия на престол, а ведь прошло уже столько лет, значит, имел связь на стороне. Во-вторых, ну кого ещё потомок божественного дракона мог сажать на колени и, страшно сказать, носить на руках, как не избранника сердца, ведь всем известно, если Туаны от чего и теряли разум, то только от любви. Джуна происходящее забавляло. Очевидно, Яозу хотел уязвить достоинство и чувства принца крови, указав ему на то, что для всего мира он теперь не более чем императорская подстилка. Однако он не учёл одно существенное обстоятельство: для Джуна, привыкшего, что с ним обращаются словно с неодушевлённым предметом, номинальный переход в звание императорского любовника был скорее возвышением. К тому же обретение полуофициального статуса открыло Джуну множество неожиданных приятностей, и главной было то, что от него больше не требовалось сидеть под замком в четырёх стенах.       Теперь Яозу желал всюду появляться в его обществе. На увеселениях и конных прогулках, которые Джун после многолетнего заточения вновь полюбил всей душой, и даже на официальных аудиенциях и заседаниях совета министров, которые он по понятным причинам столь же душевно ненавидел. Джун не обманывался, кузен вовсе не сменил гнев на милость и не поменял своего отношения к нему. Понятно же, что Яозу просто избрал новый способ унижения и не упускал ни единой возможности воспользоваться им. Теперь ему нравилось растаптывать Джуна при свидетелях. Ну что ж, на здоровье! Со временем Джун научился не смущаться и этих новых выходок Яозу. Человек – животное, рано или поздно приспосабливающееся к любой среде обитания, вот и Джун постепенно пообвык. Его перестали смущать бесстыдные посягательства кузена на его тело вне зависимости от времени или места. Яозу мог потребовать исполнения Джуном долга, который вполне себе был сродни супружескому, и в разгар совещания, и посреди прогулки. Он без стеснения утаскивал жертву в первое попавшееся уединённое место и приказывал принять себя, перегнувшись через любую горизонтальную поверхность. Он мог взять Джуна даже во время охоты или верховой прогулки. Велев пересесть на своего скакуна и прижав к холке, он беспрепятственно творил беспутство под прикрытием широких одежд прямо во время скачки. Похоже, только поэтому Яозу вновь стал носить церемониальное платье, которое, по словам Веньяна, на дух не выносил и ни разу не надел за три года траура по императору Ки.       А ещё вскоре после первых игр в зале советов Джун получил очередной оскорбительный подарок. Как и ленту с бубенцом, Яозу не преминул вручить его самолично. При виде очередной чёрной лакированной шкатулки уголки губ Джуна рефлекторно поползли вниз. «Никогда не показывайте врагу свою слабость. Если, конечно, это не хитрая уловка». Слова Веньяна легко и просто маякнули в голове. Джун собрался и придал лицу выражение безмятежности. Открыв ларец, Яозу произнёс подчёркнуто нежно:       - Это кисть Лан. Она названа так в честь императора Лана, который её и придумал. Он принадлежал к династии Сиан и правил Го задолго до Туанов, по этой причине о сей вещице незаслуженно позабыли. А зря. Император Лан был редким сластолюбцем и затейником и измыслил множество интересных штучек для забав со своими наложницами. Но кисть Лан долгое время пользовалась особенной популярностью. Я приказал изготовить её специально для тебя.       Одного беглого взгляда было довольно, чтобы понять – суть вовсе не в кисти. Ну и гадость! В руках Яозу бережно держал весьма точную и даже подробную копию мужского естества, выполненную из драгоценного белого нефрита. Несмотря на поразительные анатомические подробности, каменный орган размером был порядком меньше настоящего, а в основании имел закреплённый в нём длинный шёлковый шнурок, оканчивавшийся богатой золотой кистью, такими украшали пояса праздничных одежд.       Приторно улыбаясь, Яозу продолжил:       - Вещь эта очень проста в применении. Наложницы по требованию Лана погружали эту часть в свои тела, – он скользнул указательным пальцем вдоль нефритового изделия. – Но фаллос сам по себе развлечение довольно банальное, такими игрушками завалены все гаремы и бордели. Весь смысл именно в этой кисти, которая благодаря длинному шнурку оставалась снаружи и вплеталась в пояса женщин таким образом, что её невозможно было отличить от тесёмок и кистей на их одеждах. В течение дня наложницы были вынуждены заниматься своими обычными делами, не обращая внимания на посторонний предмет внутри себя. Но не обращать на него внимания было ой как непросто. Они сидели, двигались, бегали и даже ездили верхом с этой занятной деталью в своём лоне, а размер её таков, что, с одной стороны, не причиняет неудобств, а с другой, достаточен для стимуляции особенно чувствительных точек во время движений. К тому же император Лан, которому единственно было известно, как отличить кисть игрушки от кистей поясов, мог беспрепятственно потягивать и подёргивать за них даже при всём своём дворе, раззадоривая тем самым любовниц ещё больше, ибо никто из окружающих совершенно не догадывался, что великий господин придаётся утехам прямо у них на глазах. К вечеру наложницы истекали любовными соками и, оставшись с Ланом наедине, сами молили взять их и унять монаршей плотью жар своего лона... Обо всём этом я узнал из одного старинного текста, посвящённого хроникам правления Лана и написанного уже после его смерти с непозволительной вольностью. Впрочем, текст оказался весьма познавательным.       Яозу хмыкнул, положил драгоценную мерзость обратно в шкатулку и протянул её Джуну.       - В дни, когда я пожелаю забавляться с тобой подобным образом, я буду передавать тебе записки с одним только словом – «Лан». Пусть это послужит тебе знаком сделать все нужные приготовления. Ты понял меня?       - Да, мой господин, – процедил Джун сквозь зубы, но ослепительно улыбнулся и, стараясь подражать игривым повадкам Веньяна, сладкозвучно пропел: – Недостойный благодарит великого господина за его щедрость, внимание и заботу!       А через четверть часа он уже вовсю бушевал перед Веньяном и Ливэем, выставив на их суд императорский подарочек.       - Есть ли предел его скотской фантазии?!! – кричал Джун, нисколько не заботясь о том, что его хулу на божественного императора мог услышать кто-то кроме наставников. – Вы когда-нибудь видели что-то подобное? Теперь ему нравится развлекаться непотребствами прилюдно!       - Успокойтесь, ваше высочество, – невозмутимо произнёс Веньян, с любопытством рассматривая игрушку. – От ваших криков толку нет. Ещё услышит кто-нибудь, неприятностей не оберётесь.       - Успокоиться?!! Вы всякий раз призываете меня к спокойствию! Но как я могу успокоиться после такого?! – пуще прежнего разорялся Джун. – Вас-то, поди, господин Ки такими изысками не угощал!       - Нам с великим господином они были не надобны. Мы находили достаточно наслаждения в объятьях друг друга. Но если бы великий господин пожелал, я бы не противился его воле.       Сказанное прозвучало просто и искренне, вот только необдуманно и беспечно. Осознав это, Веньян густо покраснел и виновато покосился в сторону Ливэя. Ливэй старался сохранить невозмутимость, но от Джуна не укрылось, что слова Веньяна ранили его. Он метнул в демона жгучий укор и, тяжело и смирённо вздохнув, постарался скрыть досаду ровным и обманчиво бесстрастным тоном:       - Его величество ошибается. Подобные забавы вовсе не преданы забвению. В заведениях, подобных моему, до сих пор используют такие приспособления, правда, вряд ли знают, кому принадлежит авторство. Более того, в борделях игрушку порядком усовершенствовали. Её сделали полой, чтобы иметь возможность положить внутрь усиливающие вожделение мази. Нагреваясь до температуры тела, мази тают и вытекают через отверстие импровизированной уретры игрушки. Сами вообразите эффект. Это пусть сладкая, но пытка.       - Хотите сказать, мне стоит поблагодарить кузена за недостаточное изучение темы?! – никак не мог справиться с возмущением Джун.       - Хочу, чтобы вы осознали – всегда может быть хуже, чем есть.       - Может ещё прикажете получать удовольствие от этой дряни?       - В идеале – да. Разве вы можете изменить ситуацию? Однажды мы уже говорили с вами об этом.       Делать нечего, пришлось стерпеться и с этой причудой Яозу. Но самое ужасное – пришлось стерпеться и с низменным наслаждением, которое Джун умудрился испытать вопреки вопиющей отвратительности прихоти кузена. Первый же эксперимент с развратной игрушкой поверг Джуна в шок. Да, и без всяких мазей это была пытка; да, она изнуряла и доводила до потери контроля над собой, граничащей с беспамятством; да, противостоять падению до животных инстинктов было практически невозможно, и всё же Джун упивался тягучим, сладостным томлением, прислушивался к собственному телу, изнывавшему от противоестественных, как ему казалось, но необыкновенно ярких ощущений. Это было тяжёлое испытание для его огненного от природы либидо, легко поддававшегося и на меньшие провокации. И эти упоительно-изматывающие переживания сообщал телу Джуна вовсе не посторонний предмет, терзавший чувствительное от затянувшегося истязания нутро, а собственный разум, остро откликавшийся на анормальность ситуации. Его будоражило присутствие людей, не подозревавших ничего о его безнадёжно разбережённом состоянии; интимность игры, затеянной тайно, но на глазах у окружающих; необходимость строго соблюдать эту тайну, всеми силами стараться не выдать себя, борясь с лихорадочным румянцем и блеском в глазах, сдерживая судорожное дыхание, грозящее вырваться предательским стоном. Однако наивысшим блаженством было предвкушение, ожидание волшебного момента, когда они с Яозу уединятся в императорских покоях, и можно будет, окончательно утратив себя, свою гордость, заклинать мучителя об избавлении, а потом биться и извиваться под ним, надсаживаться криком, забыв о сдержанности и скромности, разнузданно отдаться древним как мир инстинктам, сколь бы животными они ни были, и наконец раствориться в ослепительной вспышке, всепоглощающей, словно смерть.       Джуну было важно, распутен ли кузен по своей натуре или его порочность распространяется только на любимую игрушку. Сердце Джуна скакало козликом от восторга, подсказывая, что верен скорее второй вариант. При дворе судачили лишь о Джуне. И ни слуха о том, что император развлекается с кем-то ещё. Но значительно важнее было понять, что заставляет самого Джуна испытывать извращённое удовольствие, оказавшись в лапах ненасытного зверя, жившего внутри Яозу. «Я непомерно развратен и похотлив. Но… смог бы я узнать об этом, оказавшись в чьих-то других руках? Способна ли моя плоть резонировать с плотью любого другого человека? Или моя тяга к сладострастию суть отклик исключительно на близость Яозу? Что если он единственно привлекателен для меня?» Джун боялся ответить себе на эти вопросы, и этот страх был красноречивее любых ответов. Неужели он настолько отравлен своим врагом? Нужно спешить, нужно исполнить волю отца, пока окончательно не погряз в подрывающих решимость противоречиях.       В моменты душевных метаний Джун заставлял себя думать лишь о маленьких победах, которые делали исполнение его намерений чуть менее призрачными. Например, вдобавок к блажи волочить свою игрушку всюду за собою, теперь Яозу возжелал обедать, а иногда и ужинать вместе с Джуном. Мало кто удостаивался подобной чести и доверия, ведь получение доступа к столу императора означало возможность подлить яд в его еду. Гипотетическую возможность, разумеется, ибо Джун до сих пор не знал, как пронести в императорские покои заветный флакон. И всё же тесное взаимодействие с жертвой возымело последствия и для Яозу. Он начал менее бдительно следить за своей игрушкой и делать для неё определённые послабления.       Честь трапезничать с императором Джун удружил себе нечаянно. Всё началось в тот самый день, когда Яозу собственноручно принёс его в покои главного управителя Внутреннего дворца. Парализованный этим событием Веньян долго таращился на стоявшего перед ним императора, прежде чем сорваться с места со взволнованным воплем:       - Что с его высочеством, господин?!!       Яозу скривился. Джун отчётливо почувствовал, как напряглись державшие его руки, а ладонь, подхватившая колени, непроизвольно сжалась в кулак.       - Вот всегда вы так! – с улыбкой и злыми глазами ответил Яозу. – Нет бы порадоваться редкому визиту вашего дорогого брата и соответствующе поприветствовать его. А вы всё печётесь об этой приблуде. Вот, возьмите. Жив-здоров, как видите.       Оскорбления кузена давно не задевали Джуна, чего нельзя было сказать о том, что его передают с рук на руки, как куклу… Но обида испарилась, как только Веньян бережно прижал его к своей груди. Упрёк императора произвёл на господина управителя должное действие, и он опустился на колени, не спуская ношу с рук.       - Простите, ваше величество. Моё поведение непозволительно и заслуживает наказания.       - Заслуживает. Обязательно напомните мне сделать это! Вот за что мне давно следовало бы вас наказать, так уж точно за обращение к этому отродью высоким титулом. Я же запретил! – рыкнул Яозу, но тут же взял себя в руки. – Встаньте, братец, надорвётесь. Он не такой уж и лёгкий, только с виду немочь.       - Как прикажет великий господин! – отозвался Веньян то ли на первое приказание, то ли на второе и поднялся на ноги, хитро улыбаясь одними глазами. Вероятно, он ожидал, что удовлетворённый его покорностью Яозу тут же отправится восвояси, но тот совсем не спешил уходить.       - Где ваши слуги? Где господин Ливэй? Почему вы сами караулите у дверей?       - Часть слуг готовит ванну для его высочества, – и глазом не моргнул Веньян. Напугаешь лиса плёткой, как же! – Остальные готовят чаепитие в саду. Господин Ливэй руководит процессом.       - А вам хоть кол на голове теши! Нет, братец, розга давно по вам плачет! Обещаю заняться, – усмехнулся Яозу, а потом вдруг отчего-то неуверенно добавил: – А вы… часто так чаёвничаете?       Подобные маленькие радости Веньян устраивал всякий раз по возвращении Джуна из лап Яозу. Так он утешал, подбадривал и отвлекал Джуна от того, что, по его мнению, было тягостно и неправильно. Но выложить Яозу всё как есть он, само собой, не мог. А посему ответил просто и не совсем правду:       - Нет, господин, не часто.       - Хм. Я желаю присоединиться, – не допускающим возражений тоном заявил император.       Джун и Веньян изумлённо переглянулись и уставились на Яозу. Наконец Веньян произнёс:       - Вы оказываете нам незаслуженно высокую честь, вот только…       - Что «только»? – нахмурился Яозу.       - Господину Джуну нужно омыться и восстановить подвижность, – продолжил Веньян. – Дерзость – заставлять ждать великого господина Го.       - Тоже мне ожидание, – небрежно отмахнулся Яозу. – Я прекрасно проведу время в вашем милом обществе, братец.       - Да… вот только…       - Что ещё?!       - Кто поможет его высочеству омыться? Вы же запретили слугам касаться его. Мне придётся заменить их.       - Издеваетесь?! – вновь начал выходить из себя Яозу. – Он что, сам не может вымыться?       - Вы же знаете, сейчас он едва может двигаться.       «По твоей вине, гадина!» – ликовала душа Джуна, благодарно отзываясь на невольное противоборство Веньяна. Кузену никак не удавалось взять верх над аргументацией господина управителя, и это заставляло его терять терпение. А Веньян не сдавался:       - Вот если бы только…       - Опять?!!       Лицо Яозу сделалось каменным, но Веньян бесстрашно продолжил:       - Если бы только вы, ваше величество, позволили мне подобрать для его высочества всего одного особого прислужника…       - И думать забудьте! – прогремел Яозу и деловито прошествовал вглубь покоев. – Купайте своего щенка, моё величество изволит отдохнуть в одиночестве после министерских прений.       - Вот видите, – сказал господин Веньян, когда они с Джуном оказались один на один в купальне, – сила вашего очарования постепенно берёт верх над надменностью Яозу. Вот он уже носит вас на руках и изволит пить чай в вашем обществе.       - О чём вы толкуете?!! – поразился Джун. – Он здесь только ради вас! Сам же сказал! Его отношение ко мне нисколько не изменилось. Он унижает и оскорбляет меня как и прежде.       - Мои глаза видят больше ваших, – возразил Веньян. – Мы видимся с его величеством что ни день, у него нет недостатка в общении со мной. Да и мыслимо ли, чтобы император поднял на руки кого-то из своих подданных?! Нет-нет, поверьте, он увлёкся собственной игрой. Похоже, искусство обольщения, которому обучил вас господин Ливэй, начинает приносить плоды.       - Не умаляйте собственных заслуг, – ответил Джун, да призадумался. Поверить робкой надежде было страшно, но что, если… Веньян прав? Он старше, опытней и определённо лучше знает Яозу. Каждая частичка Джунова существа радостно затрепетала, и будто бы даже силы стали быстрее возвращаться к обездвиженным конечностям. Неужели он на правильном пути? Боги благоволят ему?       Из купальни Джун вышел уже на своих ногах. Прежде чем облачиться в поданное Веньяном свежее платье, он принялся вновь повязывать алую ленту на своё бедро.       - Зачем вам это? – поморщился Веньян. – Яозу здесь с другой целью. Вряд ли он заметит, что вы пьёте чай без этой безделушки.       - Нет уж, пусть наслаждается! – усмехнулся Джун. – Если ваше предположение верно, стоит закрепить эффект.       - Что вы задумали? – улыбка исчезла с лица Веньяна.       - Ничего особенного.       - Постарайтесь не заиграться подобно Яозу, – только и ответил старший товарищ.       Приведя себя в порядок, Джун проследовал в сад к Ливэю, а Веньян отправился в свою гостиную, где по-хозяйски расположился Яозу. Господин Ливэй, порядком фраппированный намерением императора принять участие в их почти что семейных по степени уютности и душевности посиделках, подозрительно косился на Джуна. Несмотря на прекрасные манеры и гибкость мышления, за все прошедшие годы он так и не сумел приспособиться к жизни при дворе и, как догадывался Джун, назначение на должность правой руки господина управителя принял исключительно ради возможности быть поближе к последнему. А потому неожиданное вторжение самого императора в их закрытый для всех мирок заставило его разнервничаться.       - Это вам мы обязаны великой честью? – прикрывая иронией волнение, поинтересовался он. Ох уж этот Ливэй, вечно выдаёт одни чувства за другие.       - С чего вы взяли?       - А чего ради великому господину понадобилось снизойти до нашего уединения? Или кого ради? Вы изумительный ученик нашего лиса, он может по праву гордиться вами. Так привязать к себе собственного притеснителя… Я восхищён!       Джун порадовался полному единомыслию своих наставников. То, что видят двое, может оказаться не случайностью и не совпадением. Тем не менее он ответил:       - А господин Веньян приписывает эту заслугу вам. Я не забыл вашего обещания помочь мне повергнуть моего противника. Похоже, вы сдержали его. Всё, чему вы с господином Веньяном научили меня, неизменно бьёт в цель. Но я могу ещё всё испортить. Я не такой хороший ученик, как вам обоим кажется.       - Вы давно превзошли учителей. И всё же будьте осмотрительны, – остерёг Ливэй.       Во время чаепития в обществе императора свободно ощущал себя только Веньян. Он беспечно болтал с Яозу о том о сём, расточал очаровательнейшие улыбки и во многом скрашивал повисшее в воздухе напряжение. Впрочем, его панибратские отношения с повелителем Го давно уже никого не удивляли. А вот и без того всегда сдержанный господин Ливэй был собран и насторожен больше обычного. Он сидел с прямой спиной, точно кол проглотивши, и позволял себе высказываться, только когда Яозу или Веньян сами обращались к нему. Джун и вовсе молчал. Он был сбит с толку. Впервые оказавшись с Яозу вне зоны эротических игрищ, он не знал, как держать себя с ним в условиях простого человеческого общения. Чтобы побороть растерянность, он начал забавляться несколько рискованным образом: заставлял колокольчик тихонько подрагивать под одеждой и со злорадством наблюдал за реакцией Яозу, выработавшего на нежный звук неосознанный, но стойкий рефлекс. Заслышав знакомый перелив, кузен начинал поедать временно недосягаемую игрушку глазами, в глубине которых тлели приметные только взгляду Джуна похотливые искорки. Единственным местом, где Яозу ни за что не позволил бы себе наброситься на добычу, были покои его названного брата, и, пользуясь этим, Джун решил довести кузена до точки кипения. Приятно было представлять, как Яозу возвращается к себе несолоно хлебавши и придаётся одинокому рукоблудию посреди своей огромной опочивальни. С этой мыслью Джун и принялся за поданные к чаю сладости…       Умению ненароком соблазнять даже во время принятия пищи он обучился у Веньяна и, как заверил его сам учитель, овладел этим мастерством в совершенстве. Вот она – первая возможность испробовать его в деле. Двумя своими длинными пальчиками Джун вытянул с блюда сахарное печенье и, изящно отогнув мизинец, отломил маленький кусочек. Звякнув для надёжности колокольчиком, чтобы наверняка привлечь к творимому внимание Яозу, он поднёс печенье к губам, положил его на язык и блаженно прикрыл глаза, будто то был вовсе не ломтик запеченного теста, а неземное лакомство, способное вознести вкушающего на вершины чувственного блаженства. Как же это просто. Томно прикрыть глаза; осторожно пережевать, не позволяя себе излишне активно водить челюстями; ещё медленнее проглотить, выразительно поведя кадыком; вскинуть длинные ресницы; поднести пальцы к губам, облобызать, чуть тронуть языком, слизывая сахарную крошку; пройтись языком по губам, задержаться самым кончиком в уголках; смущённо опустить глаза, а потом робко и как можно невинней взглянуть на кузена из-под ресниц. Готово!       Не успел Джун доесть печенье, как Яозу уже сбивался с мысли, рискуя загубить развязанную беседу. Джун всем своим видом показывал, что он здесь ни при чём. Но Яозу не был глуп и довольно быстро смекнул, что к чему. Джун готов был признать, выдержки кузену не занимать. Яозу в течение продолжительного времени не без удовольствия наблюдал за выходкой Джуна. Следил внимательно, отдавая представлению должное. А потом сделал свой ход. Взял с блюда с фруктами персик, разломил его, выковырнул косточку и протянул половинки Джуну.       - Насладись им, куколка, – произнёс он так приторно сладко, что к горлу Джуна подступила тошнота. – Скушай, и я обещаю подумать о том, чтобы подарить тебе слугу.       Джун моментально заалел, словно маков цвет. Вот же сволочь! Решил напомнить о том, что… о том, как… как Джун ненавидит персики! Но сдаться было немыслимо. Да и слуга Джуну совсем не помешает, Яозу же всегда держит слово…       Он протянул руку, взял персик и, стараясь не думать о том, что вытворял с таким же вот спелым фруктом в прошлый раз, поднёс одну половинку к губам. А дальше всё пошло как-то само собой. Язык скользнул по впадинке-ложу, в котором недавно покоилась косточка, губы прильнули к влажной мякоти, посасывая сочащийся нектар, и только наласкав сочный плод, Джун позволил себе вонзить зубы в волокнистую плоть. Пару минут в саду царила красноречивая тишина, нарушаемая лишь шелестом ветра в листьях деревьев да пением птиц.       - Однако! – неожиданно для всех произнёс молчун Ливэй флегматичным тоном. Тем не менее брови его поползли вверх, выдавая недоумение.       - Женщины были бы от тебя без ума, – в лучших традициях Ливэя попытался скрыть за злым сарказмом очевидное вожделение Яозу. – Да вот только не судьба.       - Господин Джун! – возмущённо схлопнул веер Веньян. – Это было непристойно! А вы, ваше величество, вы… поступили гадко! От вас же, господин Ливэй, подобного комментария я и вовсе не ожидал! Стыдитесь все трое!       - А я-то тут при чём?! – оторопел Ливэй.       - Всё! Чаепитие окончено! – продолжал громом греметь главный управитель. – Всем разойтись по своим делам!       - А вы не перегибаете палку, братец? – вслед за Ливэем изумился и Яозу. – Указывать императору…       - Шагом марш! – возопил Веньян.