Палаты сновидений

      Следующие два года подточили силы Джуна. В конце концов, он оказался прав, пытка крайностями не закалила его, а пустила по душе сеть опасных трещин. Яозу от игрушки не уставал, но настроения августейшего кузена стали отличаться таким непостоянством, что, отправляясь на встречу с ним, Джун никогда не знал, какой приём его ожидает. Яозу был то беспричинно груб, то неестественно нежен, то пугающе печален, и привыкнуть к таким резким перепадам Джуну не удавалось. Зато удалось привыкнуть к его рукам, голосу, взглядам. Самый страшный после смерти родителей кошмар становился реальностью – Джун привязывался к врагу. Осознание этого жгло калёным железом. Отец на небесах наверняка предаёт отпрыска тяжким проклятьям. Впрочем, не было такого проклятья, которому Джун не предал бы себя сам. Он задавался вопросом: где тот поворотный момент, изменивший его чувства к Яозу? И был ли такой вообще? Что если его сердце расположилось к кузену ещё во время их первой встречи на пиру, тогда, одиннадцать лет назад? Или уже двенадцать? Боги! Неужели всего случившегося с тех пор с Джуном было мало, чтобы возненавидеть Яозу? Кажется, оба они порядком заигрались. Слишком долго испытывали чувства друг друга, слишком долго пытали друг друга в постели. Их тела стали чересчур чутко откликаться на взаимные ласки, чрезмерно жаждать новых удовольствий. Они создали один другого каждый для себя, так что и не плюнешь в лицо тому, кто заявит, что они были созданы друг для друга. Идеальный мучитель и идеальная жертва. Стоит ли удивляться, что ненависть сменилась привязанностью? Знатно же они отравили собой кровь друг друга!       С каждым днём Джун всё больше убивался чувством вины перед отцом. Он ощущал её физически, она причиняла острую боль. Нужно торопиться. Он и так уже затянул с исполнением отцовской воли. У него было достаточно времени пожить, насладиться нежной дружбой Веньяна и Ливэя, преданностью Юна. Да и нельзя допустить, чтобы мальчик привязался к нему ещё больше, ведь всех их ждёт неизбежная разлука. И если Веньян и Ливэй вполне способны её пережить, то юный паж мог сломаться. Признаться, Юн усердно добавлял страданий надорванным нервам. Ну что Джуну делать с этим щенком, с восторгом лобызавшим его руки, стоило только протянуть? Юн так и не сумел принять его дружбы. Он возвёл Джуна в идолы, и фанатично служил культу своего божества.       Поначалу это трогало. Когда Юн впервые увидел на теле Джуна следы наиболее бурной из их с Яозу ночек, то втихаря прорыдал до утра. Мальчик быстро сообразил, что вовсе не романтические чувства связывают императора с фаворитом и ничего братского в них также нет. Император истязал божество Юна, и Юн был обречён принять это без противления. Джун ясно видел страдания мальчика и был благодарен ему за столь глубокое неравнодушие. Однако…       - Юн влюблён в вас, – заявил однажды Веньян. – Знаю, это не моё дело, но считаю своим долгом предупредить, если вы сами не заметили. Будьте снисходительны к его чувству. Не раньте понапрасну.       - Да почём вы знаете?! – поразился Джун. Нет, конечно, у него были подозрения насчёт подобострастия мальчишки, но неужели всё настолько запущено и очевидно, что и другие заметили?       - Юн взрослеет. Детское обожание переросло в юношескую влюблённость. Боюсь, мальчик сам ещё не осознал этого. Будьте осторожны с ним, ваше высочество.       Проклятье! Джун не имел права принимать в подарок человеческую жизнь! Он даже не будет нести ответственность за боль Юна после того, как… когда всё закончится. Видимо, именно поэтому совесть измучает Джуна до того. Напряжение росло. Совсем как в детстве, когда Джун догадался о заговоре отца против брата и в ужасе ожидал вестей из столицы. Вот бы избавиться хотя бы от этой ноши! От глупого влюблённого мальчика! Джуну и так придётся несладко, ведь теперь уже скорее рано, чем поздно, нужно будет решиться на то же, что и отец, и принять его участь. Ему понадобятся стойкость, мужество, неколебимость. А о какой неколебимости могла идти речь, если сердце постоянно дрожит от волнения за Юна?       Но что Джун мог сделать? Только внушить Юну отвращение к своему господину. Невозможно любить того, кого презираешь, а следовательно, не станешь страдать по тому, кого не любишь. Лучше пусть отмучается сейчас. Вопреки всем просьбам Веньяна быть осторожным с Юном, Джун прибегнул к радикальному средству – решился явить пылкому обожателю свою грязную сторону.       Он велел Юну срезать цветов именно в той части сада, куда выходила терраса императорских покоев, и именно в то время, когда ему самому было велено явиться к Яозу. Всё было рассчитано очень точно. Это раньше, по незнанию, Джун боялся, что кто-то может появиться в саду и увидеть их с Яозу развлечения. Теперь же он знал, что покои императора охраняются по широкому периметру, и никого даже близко не подпустят к императорской террасе. Однако слуге императорского фаворита препятствий чинить не станут, особенно если заранее выпросить у Яозу позволение срывать камелии, растущие недалеко от террасы…       Выманить на террасу кузена было совсем просто. Развязно отдаться ему там под аккомпанемент собственных криков и вовсе не составило труда. Оставалось только надеяться, что Юн досмотрит представление до конца, а не сбежит, едва завидев то, чему не должно было быть свидетелей. Как нарочно, в тот день Яозу был особенно ненасытен. Брал его то грубо и властно, то вдруг трепетно прижимал к своей груди и заставлял почти сладостно плакать от вкрадчивых, размеренных вторжений. Джун сам опускался перед кузеном на колени, ласкал его ртом, одновременно проникая в себя пальцами, чтобы больше прежнего распалить Яозу. Пусть Юн видит, как распутно и низменно его божество. Если он так хочет лицезреть Джуна в сонме богов, то Джун – божество похоти. Сможет ли Юн поклоняться такому? Лучше пусть сбросит кумира с пьедестала. Пусть возненавидит и излечится от возвышенных бредней, спустится наконец на землю.       Вернувшись к себе, Джун обнаружил расставленные по всей спальне камелии и красные, опухшие глаза встречавшего его Юна. Значит, Юн в саду был и самое занимательное видел. Отлично. Личико непроницаемое, если бы не воспалённые глаза, угадать в нём смятения было бы невозможно. Даже ванну приготовить успел. Впрочем, время у него было. Пока Джун отлёживался у Яозу, ожидая возвращения подвижности ног, можно было вполне успеть и нарыдаться, и приготовиться к встрече господина. Теперь Юн выкинет из головы всякие глупости и замкнёт сердце на замок.       Но ожидаемого исцеления не случилось. Юн по-прежнему смотрел на него полными обожания глазами. Похоже, помимо божественного величия юношеский взор различал теперь вокруг Джуна ещё и ореол мученичества. Да как такое возможно?! Джун начинал выходить из себя, он не понимал, почему мальчишка не менял к нему отношения, отказывался ненавидеть и испытывать отвращение, как это делали все вокруг. Однажды Джун не выдержал и прямо обратился к нему:       - Я знаю, что ты видел нас с великим господином, когда мы… когда никто не должен был нас видеть. Я виноват перед тобой за случившееся. Не нужно было посылать тебя за цветами в столь неподходящее время. Я и не думал, что может случиться такое пакостное недоразумение.       - Господин и не должен думать о моих чувствах, – мгновенно переменился в лице Юн, никак не ожидавший, что щепетильная тема когда-либо будет поднята. – Господин слишком добр!       - Добр? – изумился Джун. – Да ты должен презирать меня. Ты видел моё падение. Разве я не гадок тебе?       - Что вы такое говорите, господин?! – глаза Юна пылали праведным возмущением. – Неужели у вас был выбор? Неужели вы стали бы делать всё это по своей воле? Великий господин принудил вас! И ваша участь, ваши страдания делают вас ещё прекраснее! Как можно вас презирать? За что? Все вокруг должны любить вас!       Джун на мгновение даже утратил дар речи. А когда пришёл в себя, постарался вложить в свой ответ всё лютую стужу, на которую был способен. Пусть сердце и надрывалось от боли.       - О каком страдании ты говоришь? По-твоему, я походил на страдальца, когда извивался и стонал в объятьях императора? Ты не понял главного – я испытываю удовольствие от всего, что делает со мной мой родич! И я всё ещё прекрасен в твоих глазах?!       - Удовольствия плоти ничего не значат, – испуганно, но уверенно пролепетал Юн. – Я же вижу, как страдает ваша душа.       - Да ты у нас провидец! – всё больше ярился Джун. – И что тебе вообще известно об удовольствиях плоти?! Ты разве уже изведал их сам?       Удар ниже пояса. Мальчик мгновенно заалел и опустил голову.       - Н-нет, господин. Но зачем? Зачем вы говорите мне всё это?       - Я хочу дать тебе ещё один шанс решить, хочешь ли ты оставаться рядом с таким человеком, как я. Быть может, для тебя будет лучше вернуться в гарем. Даже там ты не встретишь столько грязи, как рядом со мной.       - Нет! – возопил белугой Юн, бухнувшись на колени и брызжа слезами. – Вы чисты, чисты! Никакая грязь не способна пристать к вам! Я никогда не оставлю вас по своей воле! А если вы сами отошлёте меня, то я… я.. повешусь на первом же суку!       Вот этого Джун и боялся. Экий упрямец, однако! И когда только Юн успел так прикипеть к нему? Но нельзя показывать мальчишке слабину.       - Да как ты смеешь говорить мне такое?!       - Простите, господин! Молю о наказании!       - Будет тебе наказание. Ты когда-нибудь слышал о кисти Лан?       - Нет, господин.       - Я расскажу тебе всё о ней. И знай, что твой «чистый» господин очень любит играть в эту пошлую игрушку. С этого дня ты будешь помогать мне готовиться к встречам с императором. Ведь этому учили тебя в гареме? И будь готов к самому неприглядному. Господин любит наполнять меня своим семенем, ему нравится, что я удерживаю его в себе до самого возвращения в покои. Он приказывает ничего не подозревающим слугам не спешить, провожая меня обратно в покои господина управителя, и свита долго водит меня коридорами дворца, выполняя его приказ. Но ты же знаешь, чем чревато длительное нахождение семени в прямой кишке? Поэтому по моему возвращении ты будешь помогать мне как можно скорее очищать тело.       Юн бледнел, зажимал уши и протестующее мотал головой, выслушивая грязные подробности. Не хотел знать и верить, но и отказываться от Джуна не собирался. Похоже, отвадить его невозможно уже ничем.       Чем больше Джун мучил Юна, тем больше страдал сам. Узнай обо всём Веньян, он сильно разозлился бы. Но Юн ничем не выдавал своих страданий, никому не жаловался и продолжал самоотверженно дарить Джуну всего себя. «Если бы только мы встретились при других обстоятельствах! – думал Джун, всякий раз глядя в светлое лицо юноши. – Я бы сделал тебя самым счастливым человеком на свете. Но сейчас ты не должен любить меня». Но Юн любил, и Джуну не оставалось ничего, кроме как смирять себя с мыслью, что ему суждено погубить мальчика.       Он окончательно потерял покой. Этот Юн! И без радения за его судьбу не спалось ночами. И днём и ночью Джун только и делал, что измышлял способ, как пронести яд в покои императора. Он имел лёгкий доступ к пище Яозу, но даже спустя столько лет, проведённых подле императора, Джуна всё ещё обыскивали при входе в его хоромы. Конечно, проще всего было подлить яд, когда Яозу сам приходил к своему названному брату ради совместных чаепитий, но подставлять таким образом под подозрение Веньяна, Ливэя, слуг, а в их числе и Юна Джун не имел права.       Признаться, ему было очень страшно. Избрав удел смертника, он всеми силами стремился отрешиться от того, что привязывало его к земному существованию. Джун не хотел больше чувствовать вкуса еды, перестал украшать себя драгоценностями, стал носить самое простое из имеющихся у него платьев. Всё свободное время он проводил в своей спальне, избегая дорогого общества близких. Это было мучительно тяжело, жить привыкаешь. Необоримые мысли о том, что исполнение его замысла скорее всего потерпит провал, лишали сна. И всё же он не спешил отказаться от задуманного. Даже если он погибнет при неудачной попытке исполнить отцовскую волю, душа его будет чиста и с лёгкостью воссоединится с душой отца в мире мёртвых.       Лишившись сна, аппетита и покоя, Джун ослаб и заболел. Какое-то время ему удавалось скрывать своё нездоровье. Он умело маскировал последствия бессонницы и бледность пудрой и румянами, а лихорадочную дрожь и усугубившуюся худобу прекрасно скрывали многослойные одеяния. Но у человеческого тела есть свои лимиты. Однажды Джун рухнул в обморок прямо при Яозу. Тут-то всё и вскрылось.       - Это обычная простуда, – заявил он склонившимся над ним Веньяну и Ливэю, придя в себя уже в своей постели. – Не нужно звать лекаря. Просто велите подать горячего питья.       - Где же вы умудрились простыть в июле-месяце? – недоверчиво нахмурился Веньян.       - Сквозняки. И я пил много холодной воды, спасаясь от жажды в жару, – не отступался от своей лжи Джун.       Но демона не провести. И когда Веньян, несмотря на все протесты Джуна, приказал звать врача, Джун закатил первый в своей жизни настоящий скандал. Он кричал, что устал от обращения с ним, словно с ребёнком, что даже Веньян обходится с ним, как Яозу, не считаясь с его волей и желаниями. Общения с лекарем удалось избежать в обмен на обещание придерживаться постельного режима ближайшие несколько дней и беспрекословно слушаться Веньяна. Джун вздохнул с облегчением. Обмануть врача вряд ли удалось бы, он без труда определил бы все признаки нервного истощения, как уже делал когда-то. Объяснить причины своего состояния Джун не сумел бы. Зато теперь Юну было приказано не отходить от постели больного ни на шаг, а господин Веньян то и дело самолично нависал над ней коршуном, проверяя состояние Джуна. Джун делал над собой усилие, давясь, проглатывал все обеды и лекарства, но стоило Юну ступить за порог, чтобы отнести грязную посуду, как он срывался в отхожее место и выворачивал содержимое желудка наружу. Долго так продолжаться не могло. Скоро Джун окончательно обессилит и не сможет явиться к кузену, чтобы исполнить свои обязанности. Настало время поставить на карту всё.       - Почему Яозу больше не призывает меня? – спросил он Веньяна, когда тот принёс очередную порцию микстуры.       - С ума вы сошли! – воскликнул тот. – Господин постоянно справляется о вашем здоровье, и я говорю, что вы ещё не встали на ноги.       - Кто вас просил?!! – взвизгнул от досады Джун. – Больше не смейте говорить Яозу такое! Я хочу его видеть!       - Да вы точно ещё не здоровы, раз заявляете эдакое. С каких это пор вы так жаждете общества великого господина? Дайте попробую лоб. Должно быть, у вас жар.       - Прекратите немедленно! – Джун хлёстко откинул потянувшуюся было к нему руку Веньяна. – В следующий раз, когда Яозу спросит обо мне, скажите, что я здоров и буду счастлив его видеть.       - Будете «счастливы»? И после этого вы заявляете, что здоровы?       - Оставьте ваши искромётные комментарии при себе, господин Веньян, и сделайте так, как вас просят! Я увижусь с Яозу! А потом проведу в постели хоть до конца своей жизни, если вам так хочется.       Лис сощурился и действительно больше не произнёс ни слова. А через два дня Джун получил приглашение от Яозу. Это придало ему сил. Удивительно, но ночью накануне встречи ему впервые за долгое время удалось выспаться. Хороший знак! Джун обманчиво бодро покинул ложе болезни и принялся готовиться к свиданию с императором. Другого шанса не будет, а посему он сотворил настоящее чудо, придав своему лицу свежести, так что заподозрить в нём нездоровье не сумел бы даже он сам. Вот только глаза слишком уж ярко сверкают лазурью, но это даже хорошо, красиво. С платьем пришлось повозиться дольше. Юн постоянно крутился рядом, так что незаметно переложить склянку с ядом из рукава ночного платья в рукав наряда, который приготовили ему для встречи с императором, долго не выходило. Сделав это, Джун легко вздохнул. Пусть стража обыскивает его. Если задуманное угодно богам, ему повезёт и маленький флакончик в складках трёх слоёв его богатых одежд не смогут нащупать. Если же нет – он со смирением примет смерть.