Палаты сновидений

      Даже спустя шесть долгих лет Юн с первого же взгляда узнал прекрасного господина, ради созерцания которого нарушил столько правил и опустился до шпионства из кустов. Он стал даже ещё красивее. Высокий, стройный, наделённый какой-то особой благородной статью, молодой господин завладел всеми помыслами Юна чуть ли не больше, чем во впечатлительном возрасте. Теперь он знал имя божества. Джун.       Думать о том, что господин Джун может избрать его среди прочих, уже было счастьем. Обманчивым, неверным, но счастьем. Юн старался изо всех сил, но слишком часто допускал грубые оплошности, ведь когда взгляд лучезарных серо-голубых глаз обращался на него – только на него! – он терял контроль над собственными действиями. Остальные соискатели внимания господина нещадно высмеивали Юна, но ему было всё равно. Пусть ему не удастся стать ближе к предмету своего восхищения, он вернётся к Гюрену счастливым уже оттого, что провёл рядом с господином Джуном столько времени без надобности прятаться и наблюдать за ним украдкой. Должно быть, выращенный на красивейшей истории любви своего воспитателя Юн был излишне романтичен, но не стыдиться же возвышенных чувств! Он сумел соприкоснуться со своей мечтой. Боги! Когда же господин Джун спросил, желает ли он остаться с ним, Юн решил, что грезит. Он даже незаметно ущипнул себя, но нет, пробуждения не последовало. Вот – он, а вот – господин Джун, сидит на расстоянии вытянутой руки и выжидательно смотрит на него. Разве Юн мог ответить отказом?       И всё же к новым условиям жизни привыкнуть было не так-то просто. Точнее, сами условия стали много лучше, но осознание того, что его кумир находился совсем рядом, приводило Юна в неописуемое волнение. Его поселили в маленькой комнатке, бывшей до этого, как догадался Юн, помещением для хранения белья и одежды. Но это не имело ровным счётом никакого значения, ведь помещение сообщалось со спальней самого господина Джуна, а засыпа́ть с мыслью, что за тонкой перегородкой бьётся сердце обожаемого господина, чьё прекрасное лицо будет первым, что Юн увидит утром, было особенно сладостно.       Забот у него заметно убавилось. Всю грязную работу выполняли слуги господина Веньяна, в чьих шикарных покоях и обитал господин Джун, а обязанностями Юна была теперь только забота о молодом господине. Он исполнял непосредственные приказы господина, заботился о его трапезах и туалете. Юн чуть ли не впал в эйфорию, поняв, что может невзначай касаться своего божества, помогая ему одеваться и раздеваться. А когда он впервые увидел господина Джуна обнажённым, пособляя ему совершать омовения в купальне… Запредельное блаженство! Господин был совершенен от корней волос до пальцев ног, и ему, Юну, дозволялось дотрагиваться до этого совершенства мочалкой. Первое время ему казалось, что от переизбытка чувств того и гляди хлынет носом кровь. А ещё он понял, что к возвышенным мыслям о господине теперь примешивалось что-то непозволительное, плотское. Юн впервые испытывал желание. Новые переживания были слишком уж яркими, и то, что они нравились Юну, ужасно смущало и погружало в растерянность. По сути, помимо смущения теперь ему приходилось воевать с собственным телом, и он был горд собой, пока ещё одерживая победу лишь силой воли и мысли.       Вскоре переполнявшее Юна счастье хлынуло через край, он совсем перестал совершать оплошности и действовал так чётко и безукоризненно, что часто удостаивался похвалы от господина Веньяна и его помощника, господина Ливэя, но самые бесценные слова одобрения звучали, конечно же, из уст молодого господина. Юн никак не мог остановиться в своём простодушном рвении и стал влагать в заботу о господине личные чувства. Безусловно, он старался делать это как можно деликатней. Например, заботясь о нежной коже благородного Джуна, подливал в горячие ванны молоко и ароматные масла, прохладные воды купальни щедро усеивал ароматными лепестками свежесрезанных цветов, а в постель подкладывал веточки лаванды. И, разумеется, внимательный господин замечал и радовался этим приятным мелочам, заставляя и сердце Юна подскакивать от радости.       - Я вижу, ты счастлив, мальчик, – говорил с улыбкой наблюдательный Гюрен, добившийся, как было обещано, периодических встреч с Юном. – Тогда и я счастлив. Вижу, твой господин тебе по душе, но не вздумай влюбляться в него. Твоим он никогда не станет. Он может лишь спать с тобой, коли пожелает. Если это то, чего хочешь ты сам, – ладно. Если же ты помышляешь о чём-то сверх ублажения плоти, лучше спрячь сердце под замок.       Слова Гюрена привели чувства Юна в ещё большее смятение. Спать с господином? Да как такое вообще возможно?! Юн только краснел и отнекивался, отчаянно восклицая, что Гюрен ошибается и ничего такого у него даже в мыслях не было. Но самому себе не солгать. Конечно же, он желал господина со всей пылкостью необузданной юности, а сердце его уже очень давно принадлежало прекрасному Джуну. Но Гюрен мог не опасаться. Юн как никто другой понимал, что его удел – смирение и подчинение. Он никогда не осмелился бы ждать от господина каких бы то ни было ответных чувств, даже благодарности. Ему было довольно находиться рядом и служить повелителю своего сердца. Он вытерпит всё, лишь бы тот не прогнал его от себя. Юн дал клятву до конца своих дней быть преданным и даже умереть за Джуна, если понадобится.       Парадоксально, но именно поэтому сколь бы сильно Юн ни жаждал сблизиться с господином, ему никак не удавалось принять стремление Джуна отринуть разделявшую их положения пропасть. Господину Джуну хотелось приятельства, но Юн с младых ногтей воспитывался в осознании жёстких иерархических границ, разделявших прислугу и знать. Единственным представителем благородного сословия, с которым Юну удалось сойтись накоротке, был Гюрен. И то лишь потому, что с самого младенчества Гюрен окружал его такой нежной заботой, что воспринимался скорее родственником, нежели покровителем. Стать настолько же близким со своим божеством Юн позволить себе не мог и не хотел, то была бы гордыня и непозволительное панибратство. Но господина Джуна его упорство в нежелании общаться на равных почему-то несказанно расстраивало.       По всем законам жизни пребывание Юна обласканным лучами его светила не могло продолжаться бесконечно, и как в ясный летний день небосклон нежданно-негаданно затягивается облаками, так и в безмятежном существовании Юна наметились первые признаки предстоящей грозы. А началось всё с того, что однажды господин Веньян вызвал его к себе и поведал такое, от чего кровь в венах немного замедлила свой бег и похолодела. Оказалось, господин Джун вовсе не друг и не родственник господину Веньяну, как предположил поначалу Юн. Правы были обитатели гарема, шептавшиеся когда-то о родстве молодого господина с императором. Он действительно приходился императору родичем, причём настолько близким, что по сути являлся прямым наследником престола Туанов. Вот только государь не спешил именовать господина Джуна титулом «великого принца», ибо отношения между родичами были далеко не родственными.       - Тебе вовсе не обязательно знать, почему всё сложилось так, а не иначе, – назидательно заканчивал свою речь главный управитель, пока шокированный Юн спешно пытался вновь обрести почву под ногами. – Достаточно того, что причины для подобного неприглядного положения вещей существуют, и их никак не удаётся искоренить. Тебе до́лжно знать только то, что я уже поведал, и не задаваться лишними вопросами. Как сам понимаешь, ты обязан хранить всё услышанное в тайне, иначе, как ни прискорбно, придётся расстаться с жизнью. Тебе оказано высочайшее доверие. А теперь ответь, не обманулись ли мы в тебе? Может ли его высочество рассчитывать на твою безусловную преданность?       - Я готов ради его высочества на всё! Клянусь! – пылко воскликнул Юн, никак не желая примириться с открывшейся ему ужасной правдой.       - Я рад, – улыбнулся господин Веньян. – На стороне его высочества только я да господин Ливэй. Мы были бы счастливы, если бы у юного господина появился ещё один преданный сторонник.       - Но господин Веньян! Разве при дворе никто не догадывается, кто таков господин Джун?       - Догадываются, – кивнул вельможа. – Но догадки – это всего лишь догадки. Доказательств нет ни у кого. Да, и ещё. Не вздумай называть молодого господина «его высочеством» при посторонних. Во-первых, ты нарушишь данную клятву хранить тайну, а во-вторых, великий господин строго запретил это обращение даже посвящённым, так что безнаказанно могу делать это только я.       - Великий господин ненавидит его высочество? – не смог сдержаться Юн.       - А вот это как раз тот самый вопрос, от которого тебе нужно воздержаться, – только и ответил господин Веньян.       Теперь-то Юну стало понятно, почему господин управитель подыскивал господину Джуну слугу среди гаремной челяди. Веньян прямо объяснил: пока его высочество не желал, чтобы Юн помогал ему в интимных приготовлениях к встречам с императором, но может так случиться, что однажды его помощь всё-таки понадобится, так что он должен быть готов ко всему. Да будут прокляты эти встречи! Сколько их уже было при Юне, а он и не догадывался, как именно император и принц коротали время в обществе друг друга. Теперь каждый раз, когда молодой господин отправлялся на зов императора, Юна бросало в дрожь. В ожидании возвращения господина он не находил себе места. Ну чем они могут заниматься так долго?! Ох, нет! Лучше бы Юн вовсе не задавался этим вопросом. Сам он ещё ни разу не ложился ни с женщиной, ни с мужчиной, но гаремное образование подкидывало дровишек разбушевавшемуся воображению. Почему его величество делает такое со своим двоюродным братом? Почему его высочество нисколько не противится этому? Окажись Юн на месте принца, он бы… он… Лучше смерть, чем кровосмесительное принуждение!       Но Юн был на своём месте, и на нём тоже приходилось несладко. Теперь он стал замечать следы любовных утех на тонкой белой коже господина. Синяки, укусы, следы губ – каждая императорская метка становилась кровоточащей раной на сердце Юна. Однажды он замер истуканом, увидев отчётливые следы зубов вокруг соска молодого господина. Руки Юна сами собой сжались в кулаки, да так крепко, что ногти впились в ладони до крови.       - Поди прочь! – приказал принц, заметив взгляд слуги и прикрывая отметину.       Юн ушёл. И позорно проплакал всю ночь, давясь собственным бессилием. Он жалок! И ревнив! А от этого жалок вдвойне. Да как у него достало дерзости ревновать молодого господина к самому императору?! И всё же… Невыносимо!       А потом господин послал Юна за камелиями… Юн сразу подумал, что вовсе не время. Камелии лучше срезать не вечером, а поздней ночью, а ещё лучше – ранним утром, когда стебли наполнены влагой и сахаром. Но ослушаться господина он не посмел. Срывание цветов в императорском саду считалось кощунством и тяжко каралось, если на то не было соизволения самого великого господина, а оно у Юна было. Уже не в первый раз приходил он в самую благоуханную часть сада, бравируя императорской печатью в сургуче, которая служила ему пропуском и позволением выносить из сада ароматную добычу. Стражники запомнили его лицо и не чинили препятствий. Ухоженные кусты, словно пятнами крови, алели бесчисленными цветками. Ещё на подходе Юн стал готовить садовый нож, извлекая его из корзинки, когда слух поразил непонятный звук. Впрочем, неправда, звук был вполне понятный, но столь непозволительный и неуместный, что заставил Юна замереть на месте. Это был стон. И не боли, а сладострастия. Несмотря на свою невинность, Юн прекрасно знал разницу. Но кто посмел предаваться любви в императорском саду?! Он шагнул вперёд, приблизился к самому пышному кусту камелий, отвёл в сторону ветку и выронил нож из рук…       Посреди широкой террасы на низком резном столике – на такие обычно водружали драгоценные вазы – словно изящная статуэтка, устроился господин Джун. Он был абсолютно наг, и кожа его сияла белоснежным фарфором. Грудь молодого господина покоилась на плотно прижатых к поверхности стола ладонях, а ягодицы, напротив, были дерзко вскинуты вверх, отчего позвоночник изогнулся дугой такой невероятной грации и чувственности, что у Юна перехватило дыханье. В тело его высочества мощными, скорыми толчками вторгался высокий, хорошо сложённый мужчина, полы его одежд были раскинуты, являя Юну крепкие, рельефные мышцы груди и живота, игравшие под гладкой кожей при каждом движении. Юн никогда не видел императора Яозу, но было ясно, что это мог быть только он. Великий господин тянул его высочество за обмотанную вокруг собственного запястья косу, заставляя голову принца до предела откинуться назад и вырывая из вздыбленного кадыком горла протяжные стоны. Нет, так вовсе не предаются любви, так сношаются. Грубо, по-звериному. Но, несмотря на всю жёсткость обращения с молодым господином, член его колом пронзал воздух, изредка касаясь точёной головкой живота и размазывая по нему предсемя.       Обескураживающая картина грузным молотом упала на хрупкое сознание Юна. Результатом стало полное непонимание и потеря себя. Увиденное однозначно было чудовищно и унизительно! Но и прекрасно настолько, что Юн на какое-то время совсем перестал дышать. Ему хотелось сорваться с места, самоубийственно кинуться на великого господина и оттолкнуть его от дивного создания. Своими руками, зубами разорвать глотку святотатцу, чтобы тот больше никогда не смог и взглядом коснуться сошедшего на землю небожителя! И всё же Юн не был способен даже шевельнуться и оторвать завороженного взгляда от того, как ладно и умело охальник подчиняет себе божество. Уж не оттого ли Юн так прилип взором к творимому непотребству, что сам больше всего на свете желал оказаться на месте угнетателя? Да быть не может! Юн был мерзок сам себе, чувствуя животное вожделение, которое впервые не удавалось побороть голосом разума.       А великий господин тем временем вдавил ладонь между лопаток принца, усиливая изгиб спины, и господин Джун вдруг задрожал всем телом и замер на плоти великого господина, хватая ртом воздух.       - Нет! Ещё нельзя! – прогремел голос императора. – Только когда я позволю!       Насладившись мучительными потугами своей жертвы сдержать семяизвержение, великий господин вышел из принца, неожиданно мягко подхватил его под грудь, помог приподняться и прижал спиной к собственной широкой груди, коснувшись губами тонкой шеи. Молодой господин приник к императору и стал нетерпеливо потираться ягодицами о его внушительное хозяйство.       - Позволит ли повелитель опустошить его? – с придыханием вымолвил господин Джун.       - Хорошо. Не пророни ни капли.       Господин Джун повернулся лицом к императору, опустился на четвереньки на своём шатком постаменте и обхватил губами крупную, натруженную головку. Юн закрыл глаза, его душили слёзы. Он не мог видеть, как эти прекрасные уста…       Через пару минут всё было кончено. Когда Юн снова открыл глаза, великий господин ласково трепал принца за щёку.       - Хорошая куколка. Можешь позаботиться о себе. Только без рук. Вот, возьми.       Великий господин пнул напольную подушку. Господин Джун спустился на пол, поднял её и пристроил на столике. Затем склонился над столиком сам и упёрся в подушку напряжённой плотью. Видимо, он уже долго сдерживался, не имея возможности прикоснуться к себе, и первое касание мягкой тканевой поверхности выдалось немного болезненным. Он поморщился, но уже через мгновение, опершись о стол руками, принялся быстро толкаться в подушку. Молодой господин закусил нижнюю губу, прикрыл глаза и сладко поскуливал.       - Не так быстро! – властно распорядился император. – Хочу насладиться зрелищем.       Ну почему великий господин ведёт себя так мерзко?! Почему обходится с его высочеством, как с домашней собачкой, заставляя делать все эти похабности? «Сам-то хорош! – тут же отозвалась совесть Юна. – Нужно было сразу же уйти, а не рассматривать чужую близость в подробностях!» Но он по-прежнему не мог сдвинуться с места. Глаз цеплялся за каждую деталь, отмечал мельчайшую подробность: вымученное блаженство на лице принца и похоть в глазах императора. Даже то, что срам великого господина, который тот и не думал прикрыть, а напротив, довольно наглаживал, глядя, как его прекрасный наложник развлекает его, вновь пугающе набухал, а яички господина Джуна настолько переполнились и поджались, что Юн физически ощущал, почему тот так торопился поскорее избавиться от их содержимого, ведь ему наверняка уже было больно сдерживать семя. Юн дрожал всем телом, наблюдая, как великий господин приблизился к принцу и, ласково огладив его напряжённые от частых поступательных движений ягодицы, напоследок звонко шлёпнул ладонью по одной из них. Молодой господин вскрикнул, тут же повалился вперёд и неподвижно замер, перекинувшись поперёк столика. Юна окатило горячей волной. Он отчётливо чувствовал, как под одеждой по внутренней стороне бедра стекало его собственное семя.       Великий господин склонился над принцем, приподнял его над столиком, отбросил в сторону перепачканную подушку.       - Ну вот, весь измазался, – прокомментировал он, отирая рукавом сперму с живота господина Джуна.       - Простите, господин, – еле вымолвил тот.       - Прощаю, – император легко вскинул разморённого оргазмом Джуна на руки и направился вместе с ним в свои покои. – Отдохни немного. Я возьму тебя ещё раз чуть позже.       Оставшись в саду один, Юн наконец опомнился. Он быстро отёрся полой нижнего платья, поднял нож и принялся бессознательно срезать камелии, варварски уродуя куст. Набрав полную корзину цветов, он опрометью бросился вон из сада. Слава богам, в покоях главного управителя не оказалось хозяина, под взглядом демона скрыть эмоций Юн не сумел бы. Всё в том же безотчётном состоянии принялся он расставлять цветы по спальне господина Джуна, и только когда закончил, понял, что притащил их слишком много. От обилия красного комната казалась залитой кровью, а лучи заходящего солнца только усиливали впечатление. Но Юн не стал ничего исправлять. Обретя способность хоть сколько-нибудь ясно мыслить, он вновь разревелся. «Прекрати, слюнтяй! И не стыдно тебе? Хнычешь, как девчонка!» Нужно было приготовить господину ванну, но в первую очередь – омыться самому и сменить запачканное нижнее платье.