Палаты сновидений

      С того дня всё пошло наперекосяк. Юн стал ещё трепетней относиться к своему господину, но тот больше не стремился наладить контакт, напротив, лишь раздражался обходительностью Юна и держался особняком. Юн не понимал. Нет, он не мог ошибиться! Он же нравился господину, господин сам избрал его среди прочих и приблизил к себе, щедро пытался оделить своей дружбой и расположением. Что переменилось? Юн был так же отзывчив и предупредителен, как и прежде. А после происшествия в саду и вовсе проникся к принцу почти сакральным почитанием. Грязь увиденного не запятнала светлый образ, но сделала его ещё лучезарнее, ведь ничто не подчёркивает прекрасное так, как уродство и страдание, ничто не делает свет таким ярким, как соотнесение его с тьмой. И пусть Юн мало ещё знал жизнь, но твёрдо верил своим убеждениям. Господин Джун не выбирал для себя того ада, в котором ему приходилось жить. Кто пожелал бы себе подобной участи?! Его принудили, осквернили, вот только скверна не могла пристать к чистому созданию.       Юн никогда и никоим образом не выдал, свидетелем чего стал в саду. Прошло достаточно времени, и убийственная картина, выжегшая зеницы его памяти, стала постепенно блекнуть. И именно в то самое время, когда Юн практически смирился с уделом, выпавшим его возлюбленному господину, тот вдруг сам завел речь на немыслимую тему.       - Я знаю, что ты видел нас с великим господином, когда мы… когда никто не должен был нас видеть.       «Как же так? Откуда?! Выходит, он заметил меня?» Юна пробил холодный пот, он никак не ожидал, что о таком вообще возможно говорить вслух. Он чувствовал, как кровь отливает от лица, ему было так стыдно, будто вовсе не господин, а он сам тогда в саду на столе...       - Ты должен презирать меня. Ты видел моё падение. Разве я не гадок тебе?       Зачем господин говорит такое? Падение? Но тон господина столь спокоен и уверен, что никакого смущения или раскаяния в нём даже не заподозрить. Будто о ничтожном недоразумении говорит. Но разве Юн смел осуждать его? Гадок? Да Юн сам себе гадок! И дня не проходило, чтобы он не осуждал себя за то, что пережил оргазм в момент, когда господина подвергали унижению. Он не мог оправдаться даже тем фактом, что и сам молодой господин испытал оргазм от творимого с ним.       - Что вы такое говорите, господин?! Неужели у вас был выбор? – отпираться от своей вины Юн не стал, глупо. – Неужели вы стали бы делать всё это по своей воле? Великий господин принудил вас! И ваша участь, ваши страдания делают вас ещё прекраснее! Как можно вас презирать? За что? Все вокруг должны любить вас!       Этими искренними словами Юн добивался снисхождения господина, но тот лишь ещё больше разгневался, а Юн никак не мог понять почему. Он пережил несколько мгновений абсолютного отчаяния, пока господин Джун наконец не обозначил своего намерения:       - Я хочу дать тебе ещё один шанс решить, хочешь ли ты оставаться рядом с таким человеком, как я. Быть может, для тебя будет лучше вернуться в гарем. Даже там ты не встретишь столько грязи, как рядом со мной.       Так господин не гневается на него за то, что он подсматривал в саду? Господин заботится о нём? Или просто хочет избавиться от Юна под благовидным предлогом? Ну уж нет! Никогда по своей воле Юн не оставит молодого господина и не вернётся в гарем! В первом он поклялся себе самому, во втором – Гюрену, и ему достанет решимости сдержать обе клятвы.       - Если вы сами отошлёте меня, то я… я.. повешусь на первом же суку! – эти слова, конечно, были лишними, но Юн уже не контролировал собственных эмоций.       Господин окончательно вышел из себя.       - Ты когда-нибудь слышал о кисти Лан?       - Нет, господин.       - Я расскажу тебе всё о ней. И знай, что твой «чистый» господин очень любит играть в эту пошлую игрушку. С этого дня ты будешь помогать мне готовиться к встречам с императором. Ведь этому учили тебя в гареме?       А вот это было не просто наказание, это была пытка. Раньше Юн думал, что глубокое чувство любви к господину всегда будет лишь подспорьем в служении ему, но теперь выходило, что оно оказалось серьёзным препятствием. Проходя обучение в гареме, он видел множество различных приспособлений для получения самых причудливых и изощрённых видов удовольствия, но учитывая особенность взаимоотношений господина Джуна с императором и свои собственные чувства к господину Джуну, кисть Лан показалась Юну самым отвратительным по замыслу предметом эротического назначения из всех виденных. Вот и наступил тот момент, о котором предупреждал его господин Веньян. Принц потребовал от Юна именно то, от чего оберегал всё это время, оставляя на него лишь решение бытовых вопросов.       Буквально на следующий день после злосчастного разговора принц получил таинственную записку от императора. Едва взглянув в неё, господин Джун нехорошо усмехнулся, взглянул на Юна и приказал:       - Бери кисть Лан и следуй за мной.       Юн похолодел. Они направились в купальню.       - Великий господин желает развлекаться кистью, – безучастным тоном заявил принц, усаживаясь на кушетку. – Я очистил своё тело, остальное – твоя забота. Всё, что может понадобиться, возьми на столе с притираниями.       В глазах темнело. Перед тем, как поместить фаллическую часть кисти в тело господина, его нужно было подготовить. Неужели господин Джун действительно хочет, чтобы он прикасался к нему в местах предельной сокровенности? В качестве очевидного ответа на этот вопрос молодой господин откинулся на спину и прямолинейно развёл ноги в стороны. Даже если учесть, что он был одет, поза вышла нескромной. Найдя среди притираний фиал с розовым маслом, Юн приблизился к господину. Дрожащими руками, развёл полы его одежд, обнажая нежные ягодицы. Это было даже хуже сцены в саду. Тогда Юн поступил очень дурно, не сумев отвести взгляд от запретного зрелища, теперь же он не мог отвести взгляда, как бы ему ни хотелось это сделать. Смочив пальцы маслом, Юн лишь слегка коснулся белой кожи господина, намереваясь отвести ягодицу, как тот вздрогнул и недовольно воскликнул:       - У тебя холодные руки!       Олух! Юн даже не подумал об этом. Он так нервничал, что, само собой, его руки были ледяными.       - Простите меня, господин! – воскликнул он, низко кланяясь.       Он бросился к сосудам с горячей водой, плеснул немного в бадейку и опустил в неё руки. Только когда в кончиках пальцев запульсировала кровь, Юн позволил себе снова дотронуться до господина. Открыв взору нежный вход в его тело, Юн несдержанно сглотнул и дрожащими пальцами коснулся тонких розовых складок. Господин и глазом не моргнул, когда Юн очень мягко и деликатно проник в него, щедро умащая ароматным маслом. У его высочества даже выражение лица не изменилось, в то время как Юн заливался жгучей краской и желал исчезнуть из этого мира. Тело господина обжигало, пусть и руки Юна были теперь горячими. Этот интимный жар сводил с ума, заставлял позабыть самого себя и всё вокруг. Осязать господина изнутри, аккуратно поводя пальцами и имитируя… Ох, нет! Не думать! Медленно вводя в дивное тело анатомическую часть кисти, Юн был близок к потере сознания.       - Умница. Ты был очень аккуратен, – как ни в чём не бывало прокомментировал молодой господин, когда Юн помогал ему вплести кисть в пояс. Будто за хорошо выученный урок похвалил. И прежде чем покинуть купальню, господин Джун вдруг совершенно бесцеремонно прихватил Юна между ног и, широко улыбнувшись, заявил: – А теперь останься тут и постарайся устранить вот это милое недоразумение.

***

      Только теперь Юн осознал опасность, от которой предостерегал его Гюрен, ведь прикасаясь к телу молодого господина, он уже не мог побороть кощунственных фантазий. Он мечтал, что вовсе и не готовит его высочество к встрече с царственный любовником, но ласкает только для себя, нежа в любовной прелюдии. Оттого и было мучительно больно выпускать его из своих любящих рук в чужие, грубые, развязные. Ещё мучительней было ожидание. Всякий раз, когда господин Джун проводил дни и ночи с императором, Юну казалось, что время замедляет ход. Часы ожидания тянулись, словно долгие месяцы. Что же делают они всё это время? Предаются тому, что заменяет им любовь? Стонут в объятьях друг друга? Так долго? Великий господин изводит возлюбленного Юна так долго?! Как он касается его? Где ласкает? Что чувствует господин Джун? Хорошо ли ему? Юн ревновал, завидовал и страдал. Он больше не стыдился признать – каждой частичкой души и тела жаждал он быть на месте императора, часами держать в своих объятьях это изумительное, совершенное создание, возносить его на небесные высоты блаженства, делать счастливым, ведь господин заслуживал лишь счастья. Вместо этого Юну приходилось проходить через все муки ада, избавляясь от последствий утех любимого господина с другим, очищая его тело от семени угнетателя, нанося противовоспалительные мази на самые нежные места, врачуя отметины на тонкой белой коже. Император был ненасытен, подтверждение этому Юн каждый раз наблюдал на божественном теле своего принца, с трудом сдерживая слёзы и скрежеща зубами.       Поначалу Юн ненавидел императора Яозу. Юна немедленно обвинили бы в измене и казнили, произнеси он такое вслух. Если господин Веньян поведал ему правду, и молодой господин – наследник принца-братоубийцы, значит, нынешний император просто самым низким образом мстит своему двоюродному брату. Отец господина Джуна убил отца великого господина Яозу, и желание последнего отомстить вполне понятно, но почему за грех своего отца должен расплачиваться господин Джун? Да ещё так… Как же нужно ненавидеть, чтобы презреть все людские законы и даже кровные узы? Впрочем, что богоподобному властителю Го до людских законов? Юн решил, вернее всего будет послушаться совета господина Веньяна и не ломать голову над тем, что было за гранью его понимания. Он просто ненавидел императора за то, что тот превратил жизнь господина Джуна в ад, растлил и растоптал ради своей жуткой мести. Этой причины было вполне довольно. Однако многое изменилось, когда Юн впервые увидел великого господина Го вблизи собственными глазами. Юн окончательно запутался.       Ненавидеть нечто абстрактное, что является средоточием всего осуждаемого и презираемого тобою в людях, очень просто. Но когда абстракция вдруг предстаёт в виде вполне конкретного человека, теряешься. Юн растерялся, когда однажды было объявлено, что великий господин намерен провести вечер в компании своего названного брата, лично явившись к нему в покои. Вообще, тут было от чего прийти в смятение. Юн и прежде – ещё от Гюрена – слышал, что император очень привязан к господину Веньяну, и всё же поразился, что великий господин вот так запросто нарушал ради кого-то дворцовый церемониал. Хотя по всему выходило, в смятение пришёл один только Юн, все же остальные (в том числе и слуги, и даже не охотник до придворных формальностей – господин Ливэй) стали чинно и спокойно готовиться к высочайшему визиту. К пущему удивлению, Юн догадался, что подобные визиты были не редкостью. Перед самым приходом императора сердце Юна не на шутку разволновалось. Увидеть великого господина так близко казалось невозможным, увидеть его после казуса в саду – немыслимым. Что если не только принц Джун, но и император заметил его тогда? Хорошо ещё, что открыто смотреть на императора было строжайшим табу, Юн ни за что не посмел бы поднять на него глаз. Но вот украдкой к великому господину он всё-таки присмотрелся.       Во-первых, увидев его вблизи, Юн был изумлён поразительной схожестью императора с господином Джуном. Вне всяких сомнений, эти двое были близкими родичами. А во-вторых, великий господин вовсе не казался деспотом. И вообще, Юн ясно увидел, что император Яозу явился в покои главного управителя вовсе не для того, чтобы повидаться с последним. Точнее, пришёл-то он именно чтобы повидаться, вот только не с господином Веньяном. Когда господа изволили пить чай в саду, Юн вызвался прислуживать и получил прекрасную возможность наблюдать за происходящим. На первый взгляд, конечно, можно было решить, что император заскучал по названному брату, ибо в центре монаршего внимания был исключительно господин Веньян. Великий господин даровал ему преимущество в беседе и всячески выказывал радость от встречи. Вот только время от времени он исподтишка посматривал на господина Джуна, и во взглядах его вовсе не было никакой ненависти. Взгляды были странными. Они одновременно полнились деликатностью и жадным любопытством, что и выглядело крайне причудливо, учитывая, сколько лет император делил ложе со своим тайным любовником. За это время они должны были узнать друг о друге всё, но император Яозу смотрел на принца Джуна так, как смотрят при первой встрече на вызвавшего неподдельный интерес незнакомца. В целом же великий господин приятно удивил Юна отсутствием высокомерия и стремления подавлять, которые можно было предположить в натуре рождённого царствовать. Юн догадывался, что именно такое впечатление император и желал произвести в данный момент, и всё же трудно было поверить, что перед ним тот же самый человек, который на его глазах поче́сть насиловал господина Джуна.       И если уж говорить начистоту, то неподобающе вёл себя именно принц Джун. Он постоянно провоцировал великого господина, в его манерах угадывалось явное желание соблазнить. При этом, когда император заговаривал с ним, его высочество так невинно опускал глаза, отвечал настолько вдумчиво и отстранённо, что невольно хотелось подвергнуть сомнению все привидевшиеся дотоле попытки обольщения. Он был опаляюще пленителен и холоден одновременно, подобного мастерства лукавства Юн за его высочеством ещё не замечал. Именно теперь Юн и заподозрил молодого господина в скрытом умысле. А вот глядя на императора Яозу, закрадывалось только одно подозрение – похоже, он был увлечён жертвой, а не местью.       Несмотря на неистребимую ревность, с этого дня ненавидеть императора стало чуточку труднее. И совсем сложно, когда Юну поручили разбираться в подарках, которые великий господин ежедневно присылал его высочеству. Чего среди них только не было! Драгоценности, изысканные благовония, баснословно дорогие ткани и редкие книги – дары воистину достойные принца крови! Император явно хотел угодить любимцу, но господин Джун принимал подарки с непроницаемым лицом. И всё же принимал и берёг. Юн готов был смириться с любой, пусть и с самой неприглядной стороной своего непостижимого божества. За все перенесённые принцем страдания он простил бы ему и лицемерие. Но сейчас Юна мучил вопрос: кто же из этих двоих ненавидел на самом деле?       Просто удивительно, как мало Юн стал думать о себе самом, оказавшись в самом эпицентре непростых взаимоотношений первых лиц империи. Даже страшно порой становилось от такой непосредственной близости к ним. Случись между кузенами малейшее столкновение, и Юна, и всё прочее окружение молодых господ, без сомнения, зацепит разрушительной волной. Так что толку думать о себе? Ведь жизнь Юна такая незамысловатая.       Поборов желание господина Джуна избавиться от него, Юн на какое-то время успокоился. Мысленно отбросив порождённые ревностью страдания, он понял, что в остальном счастлив, находясь рядом с любимым господином. Да и все прочие на удивление тепло приняли его. Господин Веньян, которого поначалу Юн очень робел (хоть Гюрен и заверял, что его младший товарищ вопреки головокружительному возвышению остался «отличным малым»), относился к нему с отеческой заботой. Веньян был много мягче Гюрена, и привязаться к нему оказалось легко. Господин Ливэй, воспринимаемый Юном тенью господина главного управителя, также был добр и всегда помогал советом. Даже слуги, признав особую приближенность Юна к господину Джуну, уважали его, вчерашнего гаремного служку, с коим прежде никто не считался. Всё было хорошо. Подле любимого господина Юн встретил своё четырнадцатилетие и готовился вскорости встретить пятнадцатую весну. С Гюреном он виделся с прежним постоянством, Юна с радостью отпускали повидаться с ним, стоило хоть немного соскучиться. У Юна были Джун и Гюрен. Разве нужно ему что-то ещё? Вот, пожалуй, и всё, что можно было сказать о его незатейливом существовании.       - Никогда не вмешивайся в игры господ! – наставлял его Гюрен, и Юн был полностью согласен с простой мудростью своего доброго старшего друга. Вот только находясь столь близко от места развёртывания господских игрищ, не всегда возможно сохранить дистанцию и выдержать нейтралитет, в конце концов, болото затянет тебя даже против воли.       Когда Юну пошёл шестнадцатый год, господин Джун вдруг серьёзно заболел. Однажды его принесли из императорских покоев без чувств, великий господин был крайне обеспокоен нездоровьем кузена. Он настаивал, чтобы его личный врач осмотрел его высочество, и господин Веньян заверил государя, что лично позаботится о молодом господине. Однако когда к господину Джуну вернулось сознание, он категорически отказался от услуг врачевателей и даже устроил сцену после того, как господин Веньян попытался настоять на своём и позвать лекаря. Юн ещё ни разу не видел, чтобы господин Джун и господин Веньян столь ожесточённо ругались между собой, оба они обладали исключительными манерами и обходительностью. И тут такое!       - Это обычная простуда! – то и дело повторял господин Джун.       - Хорошо! – звенел металл в голосе господина Веньяна. – Раз так, будете лечиться под моим присмотром! Поблажек не будет! Ещё сами взмолитесь о врачах!       На том и порешили. А после ожесточённых разборок господин Веньян пожелал говорить с Юном наедине.       - Я не верю его высочеству, – прямо заявил господин Веньян. – У него крепкое здоровье, сквозняком его не проймёшь. За всё время нашего знакомства он не болел ни разу. Даже зимой, когда мы с господином Ливэем маялись насморком.       - Но что же тогда с господином Джуном? – окончательно перепугался Юн, на которого обморок принца произвёл самое удручающее воздействие.       - Таким бледным и изнурённым я видел его высочество лишь однажды, ещё в детстве. На его глазах погибли родители, и сам он чуть не сгинул от нервной болезни.       - Господин видел, как погибли его родители?! – Юн всё больше цепенел от ужаса. Сколько же боли выпало на долю его божества?       - Они покончили с собой. Ну чего ты плачешь? Не бойся! Если ты мне поможешь, мы быстро поставим его высочество на ноги.       Юн коснулся щеки. Кончики пальцев тут же намокли. А он даже не заметил, когда слёзы выкатились из глаз.       - Что я могу сделать для его высочества, господин?       - Ну вот, другое дело! Правильный настрой! – главный управитель собственноручно отёр слёзы Юна шёлковым платком и ободряюще улыбнулся. – Ты должен внимательно следить за состоянием его высочества, выполнять мои указания и докладывать о любой мелочи, какой бы незначительной она тебе ни показалась. Согласен?       По сути, Юну было предложено шпионить за господином Джуном. Но если общими усилиями им с господином Веньяном удастся вернуть здоровье его высочеству, Юн согласится на что угодно, пусть даже принц сочтёт его ничтожным предателем.       - Да, господин! – уверенно ответил Юн, шмыгнув носом.       - Отлично, – одобрил господин Веньян, протягивая ему платок. – Тогда поддержим господина Джуна в его желании убедить нас, что всему виной простуда. Будешь давать ему успокоительное под видом лекарства от жара. И следи за тем, как он спит и ест. Мы обязательно должны вызнать, что стало причиной его болезненного состояния.       - Да, господин, – повторил Юн.       Но на деле всё оказалось не так-то просто. Господин Джун будто что-то почувствовал. Он больше не позволял Юну касаться его, сам принимал ванну и одевался. Юну разрешалось лишь подавать верхнее платье и причёсывать принца. Кроме этого странного каприза молодой господин вёл себя как обычно, и вызнать, что могло взволновать его высочество до нервной болезни, никак не выходило. Господин Джун послушно принимал пищу и лекарство, но состояние его почему-то не улучшалось. Вдобавок Юн заметил, что господин плохо спит. Переживая за свою драгоценность, Юн и сам почти не смыкал ночью глаз и слушал, как господин Джун ворочается в своей постели. Юн стал неплотно закрывать дверь, отделявшую его каморку от спальни молодого господина, и через образовавшийся зазор время от времени следил, всё ли хорошо с его высочеством и не стало ли ему хуже. Заслышав среди ночи лёгкие шаги в спальне господина, он тут же бросался к приоткрытой двери и наблюдал, как принц снимал с окна ставню и замирал, следя за удалявшейся с чёрного небосклона луной. Омытый бледным серебристым светом он вновь казался Юну подобным прекрасному юному божеству. Как отвести взгляд от столь дивного создания? Когда же луна окончательно скрывалась из видимости, погружая покой в абсолютный мрак летней ночи, принц вновь отправлялся в постель, и до Юна ещё долго доносились горестные вздохи, свинцом тяжелящие сердце.       Юн не посмел умолчать о бессоннице молодого господина и поведал о ней господину Веньяну. Тот нахмурился и схватился за веер, как повадился делать в минуты сильного волнения.       - Ничего не понимаю! – выдал он наконец. – Что может настолько беспокоить его высочество? Ведь всё более-менее пошло на лад. Даже великий господин стал очень мягок и обходителен с ним. Признаться, дня не проходит, чтобы Яозу не изводил меня своими расспросами о самочувствии Джуна. Приходится лгать ему про простуду.       Юн давно привык, что господин Веньян в узком кругу называл императора по имени (пусть поначалу и вздрагивал от ужаса всякий раз, как это происходило), но тот факт, что он осмеливался ещё и лгать великому повелителю Го, легко сознаваясь в этом, порядком потрясал.       - Не смотри на меня так, – заметил укоризну в его взгляде господин Веньян. – Что я, по-твоему, должен был делать? Сказать правду? Тогда его величество наверняка переселился бы сюда вместе с целым полчищем врачей. Думаешь, господину Джуну в его состоянии это пошло бы на пользу? Вспомни, что он устроил, когда я пытался уговорить его на один единственный осмотр лекаря, – главный управитель тяжело вздохнул (почти так же, как господин Джун вздыхал ночами) и задумчиво продолжил: – Отчего же его высочество такой нервный? Намедни вот ещё изволил устроить мне знатное представление. Кричал, что я не пускаю его к Яозу, а сам такой белый, что смотреть страшно. Ну как я его такого пущу? Оказывается, ещё и ночами не спит! Значит так. Возьмёшь моё снотворное и будешь понемногу – слышишь? – по-не-мно-гу подмешивать в питьё его высочества перед сном. Не переусердствуй, иначе заметит. Он чересчур тревожен и может быстро почуять неладное. Если он проспит хотя бы несколько часов за ночь – уже хорошо.       - Господин принимает снотворное? – вновь поразился Юн, оттого и задал такой неподобающий вопрос. Впрочем, тут же очувствовался и затараторил: – Простите меня, господин! Это не моё дело! Я был дерзок, груб и бестактен!       - Я не то что спать… Я со всеми вами скоро поседею! – с нарочитой строгостью, но сквозь плохо скрываемую веером улыбку заявил главный управитель. – А то и облысею! Кыш! Кыш! И будь ещё бдительнее, чем прежде! Не упусти ничего важного в поведении его высочества. Чуть что – сразу ко мне!       Юн уже не понимал, что же мог упустить в поведении молодого господина и за чем именно должен следить бдительнее обычного, но готов был не спускать глаз со своей прекрасной цели хоть круглыми сутками. И сколь бы сладко от созерцания божества, тоскующего у залитого лунным сиянием окна, ни замирало в восхищении его сердце, волновалось и страдало оно в значительно большей мере, а посему Юн в тот же день беспрекословно исполнил указание господина Веньяна и подмешал немного снотворного в чай принца. Несмотря на выпитое лекарство, сон долго не шёл к нему. Юн с тревогой наблюдал, как господин Джун маялся на своём ложе, и только когда из спальни перестали доноситься даже лёгкие постельные шорохи, решился выбраться из своей засады. Ему обязательно хотелось убедиться, что молодой господин действительно спит, а потом уж можно позволить отдохнуть и себе.       Юн зажёг свечу в своей комнатке, тихонько прошмыгнул в спальню принца и приблизился к постели. Блёклый свет свечи, проникавший в господскую опочивальню сквозь брешь приоткрытой двери, едва достигал ложа его высочества, но и такого отсвета было довольно, чтобы рассмотреть его умиротворённое во сне лицо и мерно вздымавшуюся грудь. Ну что ты будешь делать! Юн никак не мог противостоять прелести этих совершенных черт. Он опустился на колени рядом с постелью и залюбовался. Веки молодого господина были мирно смежены, лишь влажные ресницы изредка трепетали от невесомых прикосновений грёз; голубая венка беспокойно билась под тонкой кожей виска; чудесно очерченные губы чуть приоткрылись, освобождая лёгкое, неглубокое дыхание. Юна накрыло такой невыразимой нежностью и восторгом, что последние жалкие остатки здравого смысла покинули его сознание. Искушение было непреодолимым. Он склонился над господином и приник к его губам. И вовсе не нужно постигать жизнь праведника, чтобы после смерти вознестись на абсолютные высоты блаженства. Юн достиг их здесь и сейчас, коснувшись любимых губ. Экстаз! Священный и чувственный единовременно. Чистейшей пробы счастье…       Сполна насладившись своим первым поцелуем, Юн стал приходить в себя. Грешная юдоль тянула обратно, принуждала повиноваться неизбежным законам всемирного тяготения, возвращая бессмертную душу в оковы бренного тела. Сознание пробуждалось после восхитительного сна. Что он творит?! А если господин проснётся?! Юн отпрянул от своего принца, но, в эйфории утратив координацию, неуклюже повалился на постель рядом с ним и больно ткнулся локтем во что-то твёрдое. Предплечье прокололо сотней крошечных игл. Юн ойкнул и принялся тереть локоть. Вновь спешно опустившись на колени рядом с ложем, он убедился, что не потревожил своими возмутительными действиями его высочество, а убедившись, принялся разыскивать в складках одеяла посторонний предмет. Ещё не хватало, чтобы его высочество поранился во сне! Что это вообще могло быть и как попало в постель? Прощупывание одеяла результата не дало, а вот когда Юн стал поправлять широкий рукав ночного одеяния принца, то почти сразу обнаружил искомое. Как странно! Выходило, его высочество намеренно прятал что-то в рукаве ночного платья. Но что могло быть так дорого ему, чтобы не расставаться с этой вещью даже при отходе ко сну? Юн тряхнул рукав, и на одеяло выкатилась маленькая склянка. Вполне обычная, в таких хранили духи, благовонные масла, микстуры, да хоть и снотворные капли господина Веньяна были именно в такой же склянке. Но разве молодой господин потянул бы с собой в постель духи? Или уж тем более лекарство, которое так ненавидел?       Рука Юна, сжимавшая флакон, вдруг дрогнула. Нехорошее предчувствие прошлось холодной оторопью по спине. И всё же вообразить, что эта стеклянная кроха станет инструментом большой трагедии, Юн никак не мог.