Палаты сновидений

      - Пи-и-ить…       - Господин!       - Т-ты?.. Почему ты… Как?..       - Господин! Какое счастье! Я позову господина Веньяна!       - Подожди… Объясни… Не понимаю… Почему я здесь?       - Господин, вы так жестоки! Вы ввергли нас в отчаяние! Зачем вы это сделали? Никто ничего не понимает…       - П-почему… я здесь?..       - Мы спасли вас. Вы были такой бледный… Я не мог заснуть… Я пошёл в купальню, чтобы помочь, а вы там…       - Что ты наделал?! Меня же теперь… казнят… Ты обрёк меня на позор…       - Казнят? О чём вы говорите? Должно быть, у вас жар. Позвольте убедиться, господин…       - Не трогай меня! Зарубят… разрубят на сотни кусков и скормят мою плоть псам! Ты рад?! Хочешь посмотреть на это?!       - Вы ещё не отошли ото сна…       - Да, это сон… Это всё дурацкий сон! Чёртов кошмар!       - Наверное, вам и правда приснился кошмар. Вы не приходили в себя целые сутки. Но мы верили! Верили, что вы очнётесь! Господин Веньян и господин Ливэй не сомкнули глаз. Даже великий господин каждые два часа справляется о вашем здоровье…       - Яозу?!! Яозу жив?!!       - Господин, вы точно бредите. Успокойтесь…       - Где яд?       - Какой яд?!       - Так это ты! Это всё ты!!!       - Чем я провинился перед вами, господин?!       - Ненавижу тебя! Ненавижу!!!

***

      Юн уже два часа взахлёб рыдал в своей коморке. Ругал себя тряпкой, но никак не мог перестать плакать. Что он такого сделал? Чем заслужил столь жестокие слова? Юн спас господину жизнь, а он… И всё же способность мыслить постепенно возвращалась. Нужно во всём разобраться. Во всём, что наговорил ему господин Джун. Во всём, что сделал он сам. По порядку.       «Вспоминай! Вспоминай! Вспоминай!»       Первой насторожившей Юна деталью головоломки стала обнаруженная в ночном одеянии господина склянка. Что это? Внутри жидкость без цвета и запаха. На вкус Юн пробовать не решился, мало ли. Логичнее всего было предположить, что это лекарство. Что ещё его высочество мог взять с собой в постель? Он был болен, так что, вполне возможно, это могла оказаться какая-нибудь микстура. Вот только принимать лекарства господин Джун не выносил на дух. Да и все снадобья Юн приносил и подавал молодому господину сам. Причём в чаше, не заставлять же принца пить из пузырька. Так откуда взялась склянка? Господин опочивальни не покидал, да и главный управитель и его помощник ничего принцу не передавали. Значит, флакон был у господина ещё до болезни. Прошлой ночью Юну разбираться было некогда и недосуг. Его полностью поглотили впечатления от украденного у господина поцелуя. Первого поцелуя в жизни Юна! Поцелуя с тем, кого так любило его сердце, пусть даже его возлюбленный и не подозревал о том. Для Юна это было событием жизненной важности, и испытанный восторг несомненно вытеснил из его мыслей и души все тревоги и страхи. И всё-таки подозрительная склянка напрягала. Юн решил обязательно посоветоваться с господином Веньяном, раз уж тот отдал чёткие указания докладывать обо всём, что могло показаться странным. Однако оставить сомнительный флакон при принце он не мог. Юн сам не понимал почему, но интуиция нашёптывала отнести флакончик Веньяну. Только вот как это сделать? Если молодой господин обнаружит поутру пропажу, сразу всё поймёт и заставит Юна сознаться в том, что он посмел без нужды проникнуть в его спальню и – о боги, какой позор! – облапывал его нижнее платье. И всё это после казуса в саду – хоть и давнего происшествия, но уж точно господином не забытого. Ужас! Что же делать? Решение пришло как-то само собой. А что если до выяснения всех обстоятельств подменить склянку господина Джуна точно такой же склянкой с сонными каплями господина Веньяна? Вреда от них никакого кроме пользы. Да и когда господин Веньян разберётся в поведении его высочества и содержимом флакона, объясняться принцу придётся уже с ним. Идеально. Юн, не колеблясь, совершил подмену. Он искренне намеревался при первой же возможности рассказать обо всём господину Веньяну. Вот только…       С самого утра стало известно, что великий господин пожелал видеть его высочество, и тот воспринял весть с неожиданной радостью. Господин Джун впервые за долгое время выспался, выглядел и чувствовал себя лучше обычного и принялся с энтузиазмом готовиться к встрече с великим господином. Этот энтузиазм и необычайная радость глубоко задели чувства Юна. Его бедное сердечко вновь зачервоточило ревностью. Он-то в отличие от принца не сомкнул глаз до самого утра, предаваясь упоительному воспоминанию о сладких как мёд устах его высочества. И после такого блаженства наблюдать, как господин с небывалым до сей поры воодушевлением собирается на свидание с другим… Да будь этот другой хоть десять раз императором, это невыносимо! Невыносимо смотреть в прекрасное, взволнованное лицо. Невыносимо помогать любимому готовить себя для другого. Суетливые хлопоты, ревность, страдание. Неудивительно, что Юн даже не вспомнил о прокля́той склянке. Впрочем, если бы и вспомнил, возможность поговорить с господином Веньяном наедине не представилась бы. Сначала главный управитель вёл душеспасительные беседы с его высочеством и убеждал повременить со встречей до полного выздоровления (Юн даже загорелся надеждой, что дар демона настаивать на своём воздействует на господина Джуна, и хотя бы в этот день не придётся страдать), но когда принц переупрямил господина Веньяна, началась обыкновенная для сборов суета, и Юна гоняли туда-сюда с различными поручениями.       Не вспомнил Юн про склянку, и когда молодой господин удалился в императорские покои. Слёзы сами собой брызнули из глаз, стоило лишь представить, что кто-то кроме него ласкал в этот момент губы, божественную мягкость и тепло которых Юн теперь так хорошо знал и навеки запечатлеет в своей памяти. Обо всех прочих приватностях и подробностях свидания принца с императором Юн не смел и помыслить, ибо мысли эти приблизили бы его к ярости, которую он мог и не сдержать. Он постарался отвлечь себя привычными заботами, но и они возвращали его к горестным размышлениям. Готовя господину ванну и свежее платье, он в отчаянии думал только о том, что его высочество вновь вернётся уставшим и измученным, но самое страшное – удовлетворённым, ведь даже едва приметный оттенок ленивой пресыщенности Юн научился легко различать в выражении его лица и движениях тела. Гадство! От беспомощности хотелось орать во всю глотку. Юн опустил голову в наполненную ванну и что было мо́чи закричал, колотя ладонями по воде. Ну вот. Высушить бы теперь волосы к приходу господина, а легче совсем не стало.       К счастью, Юн успел вновь привести себя в божеский вид, ведь господин вернулся на удивление рано. Зато выглядел ужасающе. Лицо его было белым как у мертвеца, глаза горели нездоровым блеском. Он покачивался на нетвёрдых ногах и зримо дрожал всем телом. У господина жар! Юн перепугался и опрометью кинулся к его высочеству, желая подать ему руку в качестве опоры.       - Ванна готова, господин. Позвольте мне помочь вам омыться.       Но господин отшатнулся от него и грубо услал прочь. Словно увесистую затрещину выписал. Правда, в последний момент смягчился и уже вдогонку добавил:       - Юн, отдохни как следует. Спи крепко. Завтра у тебя будет много хлопот. И спасибо тебе… за всё. Ты славный.       Слова были такими ласковыми, что Юну почудилось, будто то были и не слова вовсе, а нежная ладонь господина, коснувшаяся его щеки. Вот только лихорадочного огня в глазах его высочества прибавилось, а дрожь сотрясала тело так, что он пошатывался просто стоя на месте. Как же больно видеть его таким.       Юн понуро доплёлся до своей комнатёнки, осел на пол и весь подобрался, крепко обхватив руками поджатые к груди колени. Господин имел пугающий вид. Никогда ещё Юн не лицезрел его таким измождённым. Неужели у императора совсем нет сердца? Неужели он не заметил, что его высочество ещё не окреп? Неужели была нужда именно теперь изводить молодого господина своим вожделением? Ведь целый гарем к услугам повелителя, есть на ком выместить похоть! Нет, Юн врёт сам себе. Он давно уже понял, почему великий господин никогда не заглядывал в гарем. В том-то и был смысл – мучить господина Джуна. А имея столь великолепную игрушку, разве захочешь другие? Да все они покажутся жабами рядом с царским цветком!       «Ну да, ну да! – глумилась неугомонная совесть. – Прежде чем считать императорские грехи, займись собственными. Император сам ответит за свои злодеяния перед богами. А ты? Что сделал только что ты? Бросил еле живого господина одного. Тебе указали на дверь, ты и пополз. В этом заключается твоя хвалёная преданность? Господин тяжело болен. Что если он уснёт в ванне или, того хуже, потеряет сознание? Утонет твоё божество в утлом корыте, а всё потому, что ты – бесхребетное ничтожество, жалкая псина. Иногда нужно и воспротивиться господской воле, если на кону жизнь».       И ведь не поспоришь. С совестью бесполезно. Юн ещё какое-то время раскачивался туда-сюда, перекатываясь с пятки на носок и обратно, раздумывал, не решался действовать. А если его вмешательство разгневает господина, и он прогонит Юна прочь уже навсегда?..       «Трус!» – фыркнула совесть.       «Спасибо тебе… за всё. Ты славный», – пронеслись следом последние слова господина. Почему от них вдруг стало так тревожно?       - Нет! Нет! Нет! – Юн вскочил на ноги и припустил обратно в купальню. – Я докажу свою преданность господину Джуну!       На пороге купальни он снова замер, борясь с последними сомнениями. Как будет выглядеть его вторжение в глазах господина, если он вовсе не нуждается в помощи Юна? Как Юн объяснит своё возвращение после того, как был отослан спать? Нужно придумать хоть какой-нибудь, пусть и дурацкий, повод.       «Ну да, ну да! – не оставляла в покое совесть. – Думай, тяни время!»       Какой ещё повод! Юн явственно вспомнил, каким истомленным и недужным выглядел молодой господин. Если бы всё было в порядке, его высочество уже давно покинул бы купальню и мирно спал в своей постели. Раз он до сих пор не вернулся в опочивальню, значит, ослаб и плохо справляется в одиночку. Да и вода уже должна была остыть.       Не колеблясь больше ни секунды, Юн вошёл в купальню. Он не сразу понял, почему перед глазами туманным видением встал образ ярко-красных цветов, камелий, которыми он обычно украшал спальню его высочества. Как же Юн ненавидел эти цветы! Особенно сейчас… Во влажном, тёплом воздухе купальни повис незнакомый, но ужасно понятный запах. Металлический, но сладковатый до тошноты. Сознание Юна отказывалось принимать факт, что и цвет, и запах каким-то чудовищным образом напрямую связаны с его божеством. Вот он, его кумир, спит, откинув голову на край ванны в ярко-алой воде. Спит? Лицо господина было абсолютно белым. У живых такого не бывает.       Миг, и Юн пробудился от оцепенения. Ещё мгновение, и он уже вытягивал господина из кровавой ванны. Какой он лёгкий и… холодный…       - Нет! Боги! Прошу вас! Нет! Почему? Почему-у-у?!!       Юн сам не замечал собственных воплей, но и самообладания не терял. Быстро обнаружил страшные раны на запястье принца, сорвал с себя пояс и туго перетянул руку господина у локтя. Дрожащими пальцами Юн пытался нащупать пульс, но ему это никак не удавалось. Наконец он догадался вытащить зеркало из ларя с бритвенными принадлежностями и поднёс его к губам господина. Поверхность едва замутилась, и Джун вновь истошно завопил:       - Жив! Слава великим богам! Молю, спасите его! Пусть я буду страдать до последнего дня моей жизни, только спасите его!       Он укутал безвольное тело в большое полотнище для обтираний, сбросил своё верхнее платье и накинул его поверх полотенца. Даже начал было согревать пальцы его высочества своим дыханием, но быстро спохватился. Бессмысленная трата времени, а оно дорого как никогда! Теперь, как ни страшно было это делать, Юн должен оставить господина одного и бежать за помощью.       - Живите! Умоляю, живите!       Только теперь слёзы нескончаемым потоком брызнули из глаз, но он не позволял себе размякнуть. Бросив последний отчаянный взгляд на своё умирающее божество, точно передавая всю свою жизненную энергию, Юн бросился прямиком в покой главного управителя. Слуги, шокированные его видом и состоянием, обступили со всех сторон, пытались успокоить и расспросить, но Юн словно умалишённый рвался в спальню господина Веньяна. Узнав, что господин ещё не возвращался к себе, Юн к ещё большему изумлению прислуги чертыхнулся и со всех ног бросился в покои господина Ливэя. Драгоценное время! Каждая секунда на счету! К счастью, господин Ливэй уже отправил слуг спать, и здесь никто не чинил Юну препятствий.       - Что случилось? Почему ты в таком виде? – выступил навстречу господин Веньян, когда он бесцеремонно вломился в гостиную. Господин Ливэй также вскочил со своего места, и при других обстоятельствах Юн подивился бы очевидному смущению на лицах обоих, будто их застали за чем-то неблаговидным. – Как ты мог покинуть покои в исподнем? Ты что же, по галерее так шёл?! Почему ты в слезах? Это… кровь?!!       С каждым последующим вопросом господин Веньян бледнел всё больше, а Юн, взглянув на свои руки и только теперь заметив, что и они, и рукава перепачканы в крови, дурным голосом заорал:       - Скорее! Господин Джун умирает! Спасите его! Он пытался убить себя!       Всё, что было после, запомнилось Юну беспорядочным сумбуром. Втроём они кинулись в направлении купален, и по пути Юн сбивчиво пытался объяснить то, чего не понимал сам. Господин Ливэй наводящими вопросами ухитрялся упорядочить ход его мыслей, а господин Веньян то и дело повторял:       - Яозу не должен знать!       На подходе к цели они разделились. Важно было удалить из покоев главного управителя ненужных свидетелей, и господин Веньян побежал разгонять ко сну слуг. Господин Ливэй последовал за Юном в купальню.       - Всё хорошо, он жив! – успокаивал он то ли Юна, то ли себя, прощупывая пульс принца. – Я позабочусь о господине, а ты прибери тут всё. Прости, что заставляю тебя делать это сейчас, но так нужно. Никто не должен знать о случившемся! Уничтожь все следы крови! Справишься?       - Да, господин, – кивнул Юн. – Я всё сделаю.       - Хорошо! – Ливэй вскинул его высочество на руки. – Ты умница, Юн! Не бойся! Всё обязательно будет хорошо. Ты спас молодого господина.       Отмывая от крови ванну и пол, Юн поймал себя на мысли, что его руки больше не дрожат. Странно. Ведь вот же на них кровь любимого человека. Сколько её! Сколько крови успел потерять господин Джун? Ужас! От страха тряслись поджилки, но руки были твёрдыми, а голова – ясной. Положение требовало решительности. Нельзя раскисать. Даже если от Юна требовалось мыть пол, никто кроме него сейчас не мог этого сделать, а значит, и такая помощь в спасении господина неоценима.       Когда Юн вернулся в покои господина управителя, раны его высочества были уже перевязаны. У постели молодого господина сидели демон и его тень и не сводили с принца беспокойных взглядов.       - Можно мне тоже остаться, господин? – обратился Юн к Веньяну. Сам не узнал жалобного писка, заменившего ему голос.       - Конечно, Юн, – очень сердечно, почти шёпотом ответил Веньян. – Только переоденься, твоя одежда вся в крови. И если кто-то видел тебя в таком виде и примется расспрашивать, скажи, что ты поранился и эта кровь твоя.       Олух! Оказался рядом с молодым господином и тут же забыл о безопасности и приличиях. Юн кинулся в свою каморку и принялся очень быстро переодеваться в первую попавшуюся под руку одежду. Скорее, скорее к его высочеству! Снятое нижнее платье, перепачканное кровью господина, он припрятал в собственном одеяле, займётся им позже, а сейчас… Юн тихонько скользнул обратно в спальню и на цыпочках просеменил к постели молодого господина. Остановился поодаль, но настолько близко, насколько позволяло благочиние, опустился на колени. Поднять глаза на его высочество было страшно, и Юн искоса посмотрел на господина Веньяна, державшего ладонь принца в своих руках. Господин Веньян взгляд поймал и, к изумлению Юна, умудрился прочитать в нём немой вопрос.       - Врач сделал всё возможное, – прошептал он. – Сказал, теперь дело за богами. Его высочество потерял очень много крови. Ты же знаешь о его недуге. Нам остаётся только ждать. Если господин Джун очнётся…       - Никаких «если»! – тоже шёпотом, но очень выразительно воскликнул господин Ливэй. – Когда! Когда господин Джун очнётся.       На глаза Юна опять навернулись слёзы. Как же любил он сейчас эту вельможную парочку! Господина Веньяна, позволившего находиться здесь, рядом с самым дорогим и даже соблаговолившего разъяснить всё о состоянии его высочества, и господина Ливэя, твёрдо верившего, что его высочество обязательно оправится, и сообщавшего эту веру отчаявшимся. Юн опустил голову и зажмурился, чтобы не пролить слёз и не выказать слабости. Да! Нужно верить! Не просто так чутьё толкнуло его вернуться в купальню. Боги направляли его! А значит, господин будет жить!       До самого утра господин Джун так и не открыл глаз, а Веньян, Ливэй и Юн – не сомкнули. Все они неотрывно следили за его высочеством. Господин Веньян то и дело проверял пульс, господин Ливэй менял согревающие компрессы. Юну оставалось лишь таскать горячую воду и смотреть, как другие делают то, что больше всего хотелось сделать для господина ему самому. Сердце надрывалось тревогой и любовью, но приблизиться к принцу он не смел. Только молился, чтобы всё отпущенное ему богами здоровье перешло к господину Джуну.       - Скоро проснутся слуги, обнаружат, что все мы тут бдим и даже не ложились, и навыдумывают всякой ерунды, – заявил под утро главный управитель. – Нужно бы выдать им объясненьице поправдоподобней и завалить на весь день поручениями, чтобы некогда было мозгами ворочать.       - Я займусь, – господин Ливэй явно воспринял слова господина Веньяна как указание к действию. Впрочем, как всегда. – Впредь вам и Юну нужно разделить часы отдыха и находиться рядом с господином Джуном по очереди. Он может пролежать без сознания ещё много часов, будет не очень хорошо, если все выбьются из сил, когда он придёт в себя.       - А о себе вы, конечно, забыли, – заметил Веньян. – Разве вам не нужно отдыхать?       Господин Ливэй растерялся.       - Я… Мне… Со мной всё будет хорошо!       Он спешно поднялся и направился к выходу.       - Иногда он бывает таким несносным! – господин Веньян проводил подручного взглядом и ободряюще подмигнул Юну. Потом добавил: – Знаешь что? Боюсь, мне ненадолго придётся оставить его высочество на тебя. Каждое утро его величество посылает слуг справиться о здоровье господина Джуна, хочу наплести им чего-нибудь и развернуть с порога. Будет лучше, если великий господин как можно дольше ни о чём не узнает. Сразу же зови меня, если его высочество вернётся в сознание в моё отсутствие.       - Положитесь на меня, господин! – Юн чуть не захлебнулся радостью от мысли, что останется наедине со своим сокровищем.       - Хорошо, – промурлыкал Веньян.       Что? Юну же не показалось? Лицо демонического управителя вроде как и не изменило выражения, но в глазах мелькнула весьма приметная улыбка. Ну конечно же! Никогда императорские посланцы не являлись в такую рань. Господин Веньян просто позволяет Юну побыть наедине с его высочеством! Но почему? Нежные чувства к его высочеству так очевидны? Плевать! Господин Веньян святой! Юн рванул с места и уже у самых дверей вцепился в рукав благодетеля, бухнулся перед ним на колени и прижал к губам его руку. Господин Веньян удивлённо вскинул брови и запротестовал:       - Что на тебя нашло?! Прекрати сейчас же! С ума сошёл?       Юн не смог произнести рвавшееся с губ «спасибо», иначе пришлось бы объяснять за что благодарит, а господин Веньян лишил его такой возможности. Выказать благодарность – обвинить господина во лжи. Господин солгал, чтобы Юн мог наконец приблизиться к тому, кого спас, взглянуть на него, прикоснуться. «Спасибо! Спасибо! Спасибо!» – заходилось криком его сознание, но вслух Юн так ничего и не произнёс. Господин Веньян отнял у него руку, кивнул, поняв без слов, и вышел вон.       Юн бросился к постели больного. Какое счастье и какой ужас – вновь смотреть в такое родное и такое бледное лицо! Он упивался им и боялся отвести глаз. Ему казалось, сделай он это, и не убережёт, с господином в тот же миг произойдёт что-то плохое. И моргнуть-то страшно. Ну почему его высочество всё ещё такой бледный? Почему его руки до сих пор так холодны? Не думать о дурном! Юн бережно сжал в своих ладонях ледяную ладонь, а потом склонился и прижался к ней щекой. «Пусть я умру, но он живёт! Пусть я умру, но он живёт! Пусть я умру, но он живёт! Пусть я умру, но он живёт! Пусть я умру, но он живёт…»