***
Следующая неделя стала в жизни Яозу переломной. Обычное дело, когда происходит нечто изрядное, будоражащее сознание, потрясающее сами основы восприятия окружающего мира. Только вот у Яозу перелом в мировосприятии случился по обратным причинам – потому что не происходило ровным счетом ничего. Что ни день, Веньян заводил старую песню на новый лад: куплет первый – «Джун ещё не встал на ноги», куплет второй – «его общество может быть опасно для здоровья великого господина», припев – «повремените, ваше величество, может быть, завтра...» Но назавтра ровным счетом ничего не менялось, и песня звучала заново. Яозу свирепел. Он снова был отлучён от кузена против собственной воли, ничего толком не знал об истинном состоянии его здоровья кроме того, что оно ухудшилось, изводил себя чувством вины. Замечательным дополнением к этому адскому набору стала растущая с каждым днём подозрительность, крушившая мозг недоверием ко всему, что Веньян пытался донести касательно Джуна. А что если кузену стало хуже? Что если он вообще умер?! Яозу, наверное, впервые задумался о том, что мог лишиться Джуна. Отсутствие доподлинной информации заставляло прокручивать в голове самые жуткие варианты. Никогда больше не увидеть Джуна, своего Джуна, неважно, врага или любовника, – эта мысль заставляла покрываться холодным потом и цепенеть от ужаса. Всем дилеммам враз конец, ни ненавидеть, ни любить станет некого. Какой блёклой сделается жизнь Яозу. Он совершенно не помнил, какой хотел сделать её до смерти отца, после его смерти в ней остался только один смысл – месть. Так или иначе, жизнь последних восьми лет строилась вокруг Джуна. И как только он не заметил, что сам сделал кузена центральной и значимой фигурой собственного существования, да ещё и впал от неё в зависимость? И что теперь? Яозу лишился сна и аппетита, не мог сосредоточиться во время совещаний с министрами. Невыносимо! Находиться в неопределённости больше не было сил. К концу недели терпение Яозу лопнуло с эпичным уханьем обеденного стола об пол. Слуги едва начали чинно сервировать стол к трапезе, когда вернулся человек, в тысячный раз посланный к братцу осведомиться о здоровье Джуна. В гневе перевернув стол, Яозу кинулся в покои Веньяна. Хватит уже завтракать, обедать и ужинать отговорками братца! Яозу желает убедиться во всём самолично! Он желает видеть кузена собственными глазами! В конце концов, если братец не может поставить Джуна на ноги, это сделает Яозу. Врачи, лекарства, всё самое лучшее, лишь бы кузен снова был рядом. Сердце частило навязчивым страхом. «Что если он умрёт?!» Нет! Ни за что! Яозу не позволит! Вся гамма самых противоречивых эмоций рванула в нём гремучей смесью. Одним только своим видом он распугал всех слуг братца, а затем смёл и его самого, вихрем ворвавшись в спальню больного. Живой! Джун был таким же бледным, измождённым и напуганным, каким Яозу видел его в последний раз. И всё же живой! Яозу накрыло порывом броситься к нему, крепко сжать в объятьях и больше никуда не отпускать, но он сдержался, несмело опустившись на постель рядом с Джуном. Кузен был заботливо укутан одеялом до самого подбородка и походил на трогательного малыша, которому родители наказали не покидать постели. А потом... стоило Яозу заговорить, как его понесло. Слово за слово, и вот он уже произнёс вслух то, в чём минуту назад не позволил бы признаться себе самому. Пути назад больше нет. Скорее всего, он никогда не вымолвил бы своего заветного «люблю», если бы не хлёсткое кузеново «ненавижу». Так уж был устроен Яозу – был готов на всё, лишь бы смести любые неугодные ему противоречия. И сколько бы Джун ни вопил о своей ненависти, Яозу отказывался верить ему. На каждую слезу мальчишки у него найдётся поцелуй, ведь он с лихвой задолжал их кузену. А как только их губы соприкоснулись, в силу вступили инстинкты, которые они годами оттачивали друг в друге и которым не могли уже противостоять. Кому есть дело до проклятий, если их шепчут между поцелуями? Что проку от пожеланий смерти, когда их произносят, задыхаясь от страсти? Сам не понимая себя, Яозу был счастлив. С этого момента абсолютно всё переменилось для него. Коль уж он сумел произнести сокрушительное для гордости «люблю», он будет нести ответственность за сказанное. Яозу поклялся Джуну, что отныне не станет принуждать его к близости. Они снова лягут вместе, только если сам Джун захочет этого. Теперь всё будет только по желанию Джуна. Невозможно искупить всё, что натворил Яозу, но он хотя бы попытается. Он стал навещать Джуна каждый день. От императорских лекарей отказался на этот раз сам кузен, и Яозу пока не смел ему перечить, тем более, что Джун вдруг быстро пошёл на поправку. Яозу хотелось верить, что в этом выздоровлении есть и его маленькая заслуга. Он всеми силами старался радовать Джуна, был готов исполнить любой каприз, проявлял удивительную для себя деликатность. Он уже и забыл, что способен на подобное. Разумеется, Джун ему не доверял, поглядывал с опаской и сомнением, словно хотел поймать на лжи. Другого Яозу и не ждал, а потому не расстраивался и с приторным подобострастием не лез. Пусть всё идёт естественно и своим чередом. Он был чрезмерно рад уже тому, что кузен не отталкивал его и даже не пресекал те робкие ласки, на которые отваживался Яозу – не уворачивался от поцелуев, не отмахивался от прикосновений. Даже позволял играть со своими локонами, а Яозу очень нравилось касаться волос Джуна, пропускать сквозь пальцы или просто гладить ладонью. О, эти волосы! Они сами просились в руку, но дотронешься до них раз, и тебе конец! Да что там волосы – всё в кузене было совершенно. Прав был чёртов посол Яро, назвав Джуна рождённым от богов. Не видывал свет такой красоты, и вся она принадлежала Яозу. А вот чего не видывал Яозу, так это улыбки Джуна. А ещё он никогда не слышал его радостного смеха. Раньше Яозу этого не замечал вовсе, но теперь было безумно досадно. Это его вина, ему и исправлять. Как ни изворачивайся, при всей близости локтя покарать себя покаянным уксусом не представлялось возможным. Год за годом Яозу уничтожал в Джуне жизнерадостность, а когда достиг цели, горько пожалел о содеянном. Его ждал многотрудный обратный путь, ибо двигаться предстояло в гору с тяжёлой поклажей прегрешений перед кузеном. Яозу пустился в этот путь с энтузиазмом и самоотречением. Подарки и внимание, внимание и подарки. Как и прежде, они виделись, каждый день, но теперь Яозу проводил с Джуном всё своё время с утра до самого вечера. Особого восторга на лице кузена не наблюдалось, но и недовольства на нём не было. Впрочем, определить что-то по лицу кузена было бы испытанием и для провидицы Яню. Джун выглядел отрешённым, словно в какой-то мере перестал принадлежать этому миру. Яозу никогда не видел такого пугающе безучастного выражения. Откуда оно взялось? Болезнь так повлияла на кузена, или настолько сильно потрясла благосклонно дарованная свобода выбора? Может, Джуна шокировала внезапная перемена в отношении к нему Яозу? Он поклялся себе со временем вызнать о кузене всё, но пока стоило быть предельно тактичным, чтобы побороть возможную неприязнь Джуна. Только спустя месяц после выздоровления кузена Яозу осмелился вновь пригласить его в императорские покои, и только предварительно оговорив, что хочет всего лишь устроить небольшое увеселение без каких-либо посягательств на тело Джуна. Что греха таить, посягнуть ужасно хотелось. Пылкий темперамент Яозу требовал удовлетворения регулярно, и неизменные мысли о Джуне только усугубляли положение. Но слово своё Яозу чтил и считал твёрже камня. Он больше не станет насиловать Джуна. Они просто проведут время в обществе друг друга за хорошей беседой и чаркой не менее хорошего вина, полюбуются на танцы наложниц, а там, если кузен вдруг захочет… Конечно, Яозу сделает всё, чтобы кузен захотел, но не более того. Честно говоря, он не был уверен, что Джун вообще примет его предложение, и когда тот всё-таки согласился посетить задуманную Яозу пирушку, настроение заблаговременно воспарило к небесам. В назначенный час Джун явился окутанный обычной непроницаемостью, но такой хорошенький и принаряженный, что сердце Яозу учащённо затрепыхалось. Это явно был добрый знак. Пусть кузен и не подавал вида, но явно хотел понравиться Яозу. Обнадёживало. Яозу ободрился и весь вечер блистал остроумием. Старался задобрить, развеселить и чуточку соблазнить кузена. Лично подливал вина и отправлял в красивый ротик яства. Слуги не верили своим глазам, а потому держали их долу. Чтобы из орбит не повыскакивали. Всё шло очень удачно, в какой-то момент Джун потерял контроль, и его губы расплылись в подобии улыбки, загадочной, едва уловимой, но всё же. Прекрасный маленький принц, он утопал в пышных, подаренных Яозу шелках, раскрасневшись и разомлев от вина, блаженно приопустив веки и неосознанно улыбаясь чему-то своему, потустороннему. Это была победа. Яозу боялся спугнуть удачу, а потому осторожно поинтересовался, не громка ли музыка и не желает ли кузен других развлечений. Пусть Джун сам определит дальнейшие течение вечера. Джун посмотрел на Яозу из-под длинных ресниц немного лукаво, совсем как братец. - Прикажите слугам, музыкантам и танцовщицам удалиться, государь, – тихо вымолвил он, понуждая всё существо Яозу трепетать от счастья. Итак, Джун хотел остаться с ним наедине. Хоть Яозу приложил все усилия, чтобы это случилось, его надежды и чаяния не достигали столь заоблачных высот. Услав всех восвояси, он подсел к Джуну, нерешительно коснулся его руки и, видя, что не отвергнут, поднёс её к своим губам. Пальцы кузена пахли розовой водой, дрогнув, они немного расслабились под лаской и вновь замерли в руке Яозу. От удовольствия Яозу прикрыл глаза, и голова тут же закружилась. Хотелось схватить кузена в охапку и задушить в объятиях, но он не смел, боясь утратить чудом завоёванную благосклонность. Губы жаждали губ. Но одно дело втихомолку и мимоходом красть поцелуи с губ кузена в краткие мгновения, когда их никто не видел, и совсем другое – навязать их Джуну, намеренно оставшись с ним наедине без каких-либо возможностей вмешательства извне. В первом случае всё происходило столь стремительно, что Джун не успевал удивиться. Даже если игра затягивалась, и Джун успевал втянуться в неё и ответить на поцелуй, он знал, что находится в безопасности от домогательств Яозу, что в любой момент кто-нибудь из слуг или придворных своим появлением положит конец неожиданному всплеску чувственности. Возможно, именно потому кузен и подхватывал игру, ибо её негласные правила гарантировали ему относительную защищённость. Между Джуном и Яозу появилась граница, которую и при крайней распалённости как плоти, так и сознания никто из них не стал бы переступать. Сейчас всё было иначе. Джун был затянут на территорию противника, где априори находился в уязвимом положении, и чтобы не вынуждать его замыкаться и убегать, Яозу предоставлял кузену возможность стать хозяином положения, а сам лишь подчинялся, чему и верил-то с трудом. А раз так, нужно избегать форсирования действий, заставить себя на время забыть о вожделенных губах и выразить свою страсть, лаская дозволенное – изящную ручку кузена. Джуну ласки пришлись по душе, он окончательно разнежился, откинулся на подушки и задышал глубже и чаще. Яозу расхрабрился, жарко прильнул губами к ладони Джуна и стал медленно, но верно продвигаться к запястью. Он скользнул под рукав и тут же наткнулся на негаданное препятствие. Что это? Яозу открыл глаза и увидел многочисленные ряды жемчуга, широким браслетом обвивавшие тонкое запястье кузена. Джун тут же напрягся, подобрался и воровато одёрнул рукав. При всём несметном количестве даров, посланных кузену, Яозу лично выбирал каждый и каждый помнил, так как порой выбор давался ему мучительно. Совершенно точно этого жемчуга среди подарков не было. Откуда у Джуна такое богатое украшение? - Где ты взял этот жемчуг? Яозу устремил на кузена пронзительный взгляд, и по его вмиг побледневшему, испуганному лицу понял, что вечер необратимо испорчен. Чёрт! - Но господин... это всего лишь... - Отвечай! - Веньян дал... - Он смеет делать тебе подарки?! Все усилия пошли прахом. Теперь всё начинать сначала и явно уже не сегодня. Вновь добиваться доверия, ухаживать, заискивать. Но это мелочи. Хуже всего были ревность и зарождающиеся подозрения против самого близкого человека. Нет! Веньян не мог его предать! - Всё совсем не так, господин! – отчаянно заверещал кузен. Яозу очень хотелось ему верить. Но он только что рухнул со сладостных высот блаженства на самое дно разочарования. Как же он зол! Не желая ни произносить, ни слышать больше ни слова, движимый импульсом, Яозу рванул жемчужную нитку с руки Джуна. Бусины драгоценным дождём блеснули в воздухе и разлетелись по всему покою. Джун вскрикнул и схватился за запястье; очевидно, перед тем как разорваться, натянувшаяся нить больно резанула его руку. - Нет! – выдохнул он, со слезами в глазах наблюдая полёт жемчуга. – Зачем же так?.. Стенание вышло таким искренним и жалостным, что Яозу сумел вырваться из охватившего его было бешенства. В груди заполошило тревогой. - Я ранил тебя? Он вновь схватил кузена за руку и почувствовал противоборство. Джун пытался высвободиться из мёртвой хватки Яозу. Неудачно. Яозу задрал рукав кузенова наряда и ошарашенно уставился на красные, ещё немного воспалённые рубцы на запястье Джуна. Нет, Яозу не мог его так поранить бусами! - Что это? – севшим голосом выдавил он. – Откуда эти жуткие шрамы? Джун ничего не ответил, только снова потянул руку на себя. Яозу не позволил. - Как? Кто?! – от слова к слову повышал он голос, не желая признать очевидного. - Не смотрите, господин! – собрался с силами Джун и наконец выдернул руку из цепких пальцев Яозу. - Ты что же это... сам? – кровь медленно отливала от лица. – Ты резал себя? Хотел убиться? Из-за меня? Яозу подумал, что вот-вот задохнётся. Весь воздух покинул его лёгкие, а попытки вдохнуть привели к приступу судорожного кашля. Клеймом жгла мысль: «Он никогда не простит, что я довёл его до такого! Я не простил бы!» Выходит, Яозу не зря боялся потерять Джуна, чутьё подсказывало. Так вот какой жар снедал кузена месяц назад! Он боролся вовсе не с недугом, но за жизнь, а от Яозу всё скрыли. Веньян! Да как он смел?!! Хотя при чём тут братец. Виновный тут только один. Мысль о том, что он учинял все эти годы, притащив кузена к своему двору, впервые тяжким обухом ударила по голове. А Веньян ведь говорил, что он перегибает, но Яозу ни разу не усомнился в своих действиях. Боги! Джун никогда не был шлюхой! Он кротко терпел все измывательства годами, пока от терпения не остались одни лишь кровавые лохмотья. Ведь ему довольно было причин покончить с собой и после самой первой ночи, когда... Яозу передёрнуло. Он смотрел на перепуганного Джуна и сам содрогался от ужаса. Если бы кузен убил себя тогда, пять лет назад, Яозу, возможно, и бровью не провёл бы. А как поступить теперь? Яозу упал к ногам брата и произнёс: - Поздно и бессмысленно говорить это, но не сказать было бы и вовсе подло. Простите меня! Клянусь больше не посягать на ваше тело и почитать, как пристало старшему брату почитать младшего. Я возвращаю вам ваш титул, а также закреплённые за ним земли и доходы с них. Отныне вы под моей защитой, хоть именно от меня вас и надобно было защищать. Знайте, я не ожидаю вашего прощения, но молю вас о нём! Пусть я недостоин вашей милости, но сделаю всё, чтобы заслужить её. Яозу сам не заметил, как перешёл в обращении к кузену на «вы». Это произошло настолько естественно, словно никогда и не было иначе. Джун смотрел на него не моргая своими огромными голубыми глазищами и боялся вымолвить хотя бы слово. Красивый! «Не отпущу! Даже если он до конца своих дней будет ненавидеть меня. Пусть ненавидит, но будет рядом! Мой! Только мой! Не отдам ни смерти, ни смертным, ни бессмертным! Никому!»Загнанный зверь. Часть II
10 апреля 2021 г. в 16:22
- Великий господин, состояние молодого Джуна прежнее, он борется с жаром.
Ну вот опять. Яозу не обратил внимания, что уединение вновь нарушено исполнителем его указания. Уже прошло два часа? Яозу самодовольно усмехнулся, наблюдая за последними отсветами садящегося за горизонт светила. Думать о Джуне было приятно, забываешь обо всём вокруг. Он вдруг вспомнил, как его обжигала накануне кожа кузена, как Джун дрожал и постанывал, отдаваясь... В паху моментально потеплело. Может, кузен и ненавидит его, но, что ни говори, игрища и ласки Яозу ему очень даже по душе. Джун – идеальный любовник для Яозу, но и Яозу знал всё о чувственности и желаниях Джуна. По сути, они были идеальной парой. Будь кузен девицей, Яозу не раздумывая женился бы на нём. На ней. Неважно. Забавно, но даже намерения Яозу касательно Джуна за двенадцать лет совсем не изменились. Тогда, помнится, он тоже изъявил желание жениться. Теперь кузен стал ценен сам по себе, а не потому, что напоминал манерами Веньяна. Мальчишка сделался настолько небезразличен ему, что Яозу поразился, обнаружив, как переживает из-за внезапно ухудшившегося самочувствия кузена. Выходило, что отношение Яозу к Джуну всё же перемахнуло из отрицательных значений в ненавязчивый позитив. Или всё-таки в навязчивый?
Сердце Яозу ухнуло в бездну, когда кузен лишился чувств, едва переступив порог императорских покоев неделю назад. При Яозу ещё никто и никогда не падал в обморок, подобное явление произвело на него тягостное, обескураживающее впечатление. Сам Яозу был здоров как бык, не считая таинственных припадков, разумеется. Веньян если и жаловался на здоровье, то скорее в шутку и из кокетства, и даже из светёлки императрицы ни разу не отрапортовали о нездоровье матушки. Прежде Яозу даже не задумывался о том, что серьёзная хворь могла грозить кому-то из его ближайшего окружения, теперь же мысль о болезни Джуна угнетала и даже пугала. От непривычного волнения Яозу принялся настаивать, чтобы его личный врач занялся лечением кузена, но Веньян сказал, что Джун ослаб из-за простуды, а с этим недугом справятся его собственные лекари и в императорских надобности нет. Подобные заверения удовлетворили Яозу, он немного успокоился, но целую неделю не видеть Джуна оказалось не так-то просто. Одно дело лишить мальчишку своего общества по собственному желанию, и совсем другое – самому оказаться отлучённым от него. Решение видеть или не видеть кузена всегда оставалось за Яозу, иначе и быть не могло. А вот выкусите, ваше величество! Не всё в вашей власти! Ежедневно Яозу справлялся у братца о самочувствии Джуна и получал один и тот же ответ: «Его высочество идёт на поправку, но ещё недостаточно окреп. Ради безопасности здоровья вашего величества стоит воздержаться от встреч с господином Джуном, ведь его недуг может оказаться заразным».
Яозу быстро устал это слушать. Теперь, когда кузен впервые оказался недосягаем, видеть его захотелось многократно сильнее. Когда вчера утром Яозу в раздражении поинтересовался у братца, как чувствует себя Джун, ничего отличного от обычной присказки Веньяна услышать и не ожидал, однако тот внезапно заявил, что Джуну стало лучше и он даже выразил горячее желание видеть своего императора. Стыдно признаться, но Яозу обрадовался как малолетка. Он никак не мог дождаться часа назначенной встречи. Сердце частило весь день и вообще жило своей собственной жизнью, чему-то радовалось, периодически сладко замирало, а потом вновь принималось колотиться с удвоенной силой. Яозу за собственное сердце было стыдно, какое-то оно глупое, будто и не его вовсе, а восторженной отроковицы, трепещущей перед первой брачной ночью. Но совладать с сердцем Яозу не мог. Руки сами потянулись к кувшину с вином, очень уж хотелось усмирить неуместное волнение. Сам не заметил, как перебрал, но всё, чего добился, – волнение сменилось безудержным нетерпением. Казалось, время тянулось, словно тесто рисовых пирожков, Яозу готов был поклясться, что боги смеются над ним, заменяя каждую минуту сразу пятью. Ну почему время так нарочито злокозненно замедлило свой бег? Терпения недостало. Желая сократить время ожидания, Яозу бросился вон из императорских покоев навстречу Джуну, но – о счастье! – натолкнулся на него уже на пороге. Стража намеревалась приступить к досмотру содержимого карманов кузена, но Яозу не вынес бы пустой траты времени на формальности, к тому же мысль о стражниках, каждый раз лапающих Джуна перед встречей с ним, впервые вызвала жгучую неприязнь к доблестным гвардейцам. Надо бы сделать для кузена исключение, мальчишка безобиднее котёнка, какой смысл обыскивать его? Стоит лишить гвардейцев радости распускать с Джуном руки. Яозу схватил кузена за руку и втянул в покои. А потом... У Яозу закружилась голова и вовсе не с похмелья. Воспоминания о предыдущем вечере пьянили не хуже винных паров. Ах как совершенное тело Джуна пело в руках Яозу! Точно отлаженный инструмент изысканного звучания, виртуозно владеть которым мог только один человек.
Однако Яозу сразу приметил, что Джун ещё нездоров. Он весь горел, был почти без сил, да и исхудал так, что Яозу едва чувствовал его вес. Наверное, было бы правильно не трогать кузена, напоить тёплым вином и отпустить восвояси, но Яозу смалодушничал. Он скучал по Джуну, чего уж там. Скучал и нечеловечески хотел, не сумел отказаться от утоления мучительного голода. Яозу лишил мальчишку последних сил, но тот словно не желал уступать в погоне за удовольствием. Может ли быть, чтобы и он скучал по Яозу? О, какая сладкая надежда! Она приблизила разрядку, окатила огненной волной и сообщила всему существу Яозу столько нежности, что он не сдержался и поцеловал Джуна. Впрочем, нет, не в нежности дело. Он опять обманывает себя, ища оправдания и причины. Яозу уже давно мечтал коснуться точёных губок кузена, да гордость сопротивлялась. Шлюх не целуют, врагов не целуют, презренных ничтожеств не целуют. Но Джун больше не шлюха и не ничтожество, а раз так...
Он кончил, ощутив мягкость губ и жар дыхания. Восхитительной красоты губы – единственное табу Яозу, которое он не смел нарушить столько лет. Но идти на поводу у желаний несравнимо приятней, нежели у гордости. Яозу знал, что и в этой блажи кузен покорится ему, но не думал, что тот станет отвечать со всей страстностью, задыхаясь и истекая вместе с ним от одного только восторга первого общего поцелуя. Разорвать этот поцелуй не представлялось возможным. Даже когда Яозу покинул тело Джуна, даже когда у обоих заканчивался в лёгких воздух, даже когда они уже нежились в императорской постели. Поцелуи – последнее, что толком помнил Яозу. Отказ следовать гордости окрылил его, он ликовал, представляя, как впервые проснётся утром вместе с Джуном, а вовсе не один. Он помнил бледное, измождённое и почему-то напуганное лицо кузена. А дальше темнота.
Солнце окончательно опустилось за деревья. Яозу вздохнул. Как там кузен? Этот его жар сведёт Яозу с ума. Этот жар – исключительно вина Яозу. Что если Джуну станет хуже? И всё из-за него. Вместе с улёгшимся за горизонт солнцем Яозу оставило и самообладание. Время снова стало походить на вязкое тесто рисовых пирожков, а нервы – на натянутые струны. Да где шляются слуги?! Неужели два часа ещё не прошли? Он тут чуть ли не всю свою жизнь припомнил, что с похмелья сделать не так-то просто, а их всё нет. Дармоеды!