Палаты сновидений

      Яозу всё-таки наградил Юна. Это было удачно подвернувшейся возможностью угодить кузену. В конце концов, мальчик выполнил обязанности наложника, а следовательно, заслужил соблюдения порядков, предписанных на такие случаи. Он получил собственных слуг, достойное императорского фаворита содержание за счёт казны и перстень с голубым топазом в дар за первую ночь. Честно говоря, Яозу понятия не имел, что подарить Юну. Он не знал о юноше ничего и не особенно стремился узнать. Единственное, что объединяло Яозу с его негаданным любовником, так это привязанность к Джуну. А посему, перебирая следующим за безумной ночью на троих утром свою шкатулку с драгоценностями и наткнувшись на вышеуказанный перстень, Яозу решил, что Юн сумеет оценить подарок. Яозу дорожил перстнем. Цвет камня всегда напоминал Яозу о чудесном цвете глаз кузена, и если Юн настолько чтил Джуна, насколько это приметилось, подарок юноше обязательно понравится.       А вот за остальные благодеяния в пользу Юна Яозу удостоился целого воза проблем, и первым своё неудовольствие обрушил на его голову братец Веньян. Именно главному управителю по долгу службы предстояло позаботиться об императорском «избраннике», потому он и узнал о произошедшем первым. С выражением своего возмущения братец мешкать не стал, улучил момент и при первой же оказии приволок Джуна тайным проходом в покои императора, поставил рядом с Яозу и принялся воспитывать обоих.       - Как вы смели растлить Юна?! Это чистое дитя!!! – возопил он. – Да ещё вдвоём! Что за скотство?!! Издеваться друг над другом вам уже мало?!!       - Юн-Юн не девица из светлицы, – на удивление невозмутимо возразил кузен. – Он гаремный служка. Сами знаете, что ему приходилось делать, готовя меня к встречам с великим господином. Он прекрасно осведомлён обо всех секретах спальни.       - Но раздвигать перед вами ноги в его обязанности не входило! – ещё громче зашёлся криком Веньян. – Вы поступили низко! Ваше высочество, я надеялся, что Юн стал вам другом, а вы использовали его так гадко! Вы оба!       Братец поочередно ткнул пальцем в грудь Яозу и Джуну и ослепил сверкающим молниями взглядом. Конечно, Яозу мог положить конец этому дисциплинарному злоупотреблению в любой момент, но ситуация его забавляла. Ему нравилось, когда Веньян забывал, что перед ним великий повелитель всея Го, да и его, Веньяна, тоже. Когда братец полыхал праведным гневом, глаз от него было не оторвать. Яозу с небрежной улыбкой впитывал поучительные сентенции Веньяна, не желая размениваться на пререкания и нарушать созерцательное удовольствие. К тому же смотреть, как кузен противостоит братцу было не менее занимательно.       - Именно потому, что Юн близок и дорог мне, – всё так же спокойно отвечал Джун, – я и обратился с этим деликатным делом к нему. Разве он понёс ущерб или увечье и жаловался на меня? Всё случилось по взаимному согласию, так в чём суть претензий?       - Вы прекрасно знаете, что Юн ни за что на свете не стал бы жаловаться на вас! Как и перечить вашим просьбам и указаниям. Ради вашего высочества он готов на всё! Прикажете ему перерезать себе глотку, он даже не задумается воспротивиться! И зная это, вы использовали его любовь к вам!       - Чего ради вы так лютуете? – не сдавался Джун. – Юн-Юн получил причитающиеся ему награды и высокий статус. От случившегося всем одна лишь выгода.       - Я хочу донести до вас, что ваш поступок недостоин благородного человека и уж тем более принца крови! Вы жестоко разочаровали меня, ваше высочество! Вы, как никто другой, должны понимать Юна! Как вы могли сотворить с ним такое, когда вас самого... – Веньян запнулся и перевёл многозначительный взгляд на Яозу. – А вы что ухмыляетесь?! Вряд ли великий господин Ки мог бы гордиться поступком своего сына. Не так ли, ваше величество?       - А что, собственно, я сделал несообразно вашим представлениям о божественном императорском статусе? – снизошёл наконец до ответа Яозу. – В своих владениях я вправе брать что угодно и кого угодно. Всё в Го принадлежит мне и послушно моей воле. И уж тем более во Внутреннем дворце. Могу сейчас же приказать вам здесь, на моих глазах овладеть Джуном, и вы будете обязаны подчиниться. Попробуем?       Братец Веньян отшатнулся от Яозу как от зачумлённого, раскрыл рот и принялся хватать им воздух, словно рыба, выброшенная на берег.       - Как вы можете... Безумец! Джун как сын мне! Я скорее убью себя на ваших глазах, чем... чем...       Яозу не выдержал и расхохотался.       - Ну полно, полно! Я не позволю вам умереть ни на моих глазах, ни где-либо ещё и лишить нас с Джуном вашего драгоценного общества, брат. Но Джун прав, разве кто-то пострадал от ночи любви?       - Теперь вы это так называете? – встрепенулся Веньян и вновь перешёл в наступление. – Кроме неприглядности произошедшего для вашей чести пострадал и ваш авторитет.       - Авторитет императора незыблем, – нахмурился Яозу. О чём это говорит братец?       - Не хочу вас расстраивать, но нет в этом мире ничего незыблемого. Вы совершаете поступки, над последствиями которых даже не задумываетесь, стоит ли удивляться, что ваши подданные ропщут за вашей спиной? «Ночь любви», как вы выразились, привела к тому, что теперь весь двор обсуждает вашего нового фаворита. И не из праздного любопытства. Когда весь двор молит вас взять жену, вы берёте себе любовника. Мальчика. Если бы вы только выбрали для утех наложницу, способную даровать Го наследника... Совет министров воспринял ваши действия прямым вызовом. К тому же, как думаете, насколько быстро станет известно, кто таков Юн? Пусть он по крови и аристократ, но отец отказался признать его. Он байстрюк, лишённый имени. Его растили слугой в гареме. Думаете, вам простят тот факт, что вы приблизили к себе недостойного раба в обход отпрысков благородных родов? Положение усугубляется ещё и тем, что все вокруг решили, будто это я подложил под вас Юна, ведь гарем моя вотчина и подбирать для императора наложниц и наложников – моя прямая обязанность. Многие думают, что это я отвращаю сердце вашего величества от желания продолжить род и подкидываю юношей, дабы утвердить собственную власть при вашем дворе. Я был неугоден слишком многим с тех пор, как ваш батюшка возвысил меня. Юн и его высочество принц Джун обретаются в моих покоях, так кого, по-вашему, обвинят в том, что император приблизил к себе сына изменника и вступил в связь с мальчишкой без рода и племени? Обоих будут считать моими ставленниками. Поймите правильно, я не за собственную шкуру беспокоюсь. Напротив, моё имя, упомянутое в связи с именем Юна или его высочества, скверно отрекомендует обоих. Что касается Гюрена, повысив его до моего второго помощника, вы дали ещё больше поводов думать, что я злоупотребляю положением и продвигаю при дворе своих былых товарищей. Вы по-прежнему считаете, что ваши любовные игры не причинили никому вреда?       Велеречивое излияние Веньяна произвело на Яозу неизгладимое впечатление. Не то чтобы он не знал, каким гадючьим гнездом был императорский двор, но изворотливости и изощрённости мышления собственных вельмож не уставал поражаться. Не успел Яозу и рта открыть, чтобы ответить братцу, как его опередил Джун.       - Во всём виноват я один! – вдруг запричитал он без следа былой уверенности в голосе. – Последствия закономерны. Если бы я только подумал хорошенько… но эмоции ослепили меня.       - Оставьте! – в раздражении махнул рукой Яозу. – Окончательное решение было за мной. Эко всё извернули! В том, что случилось, не было и намёка на злонамеренность. Выходит, вы, братец, злой гений, а я ваш послушный потаковник? Ну и устрою же я скотам террор и гонения!       - Всё бы вам осложнять ситуацию, – поморщился Веньян.       - Неужели ничего нельзя исправить? – с надеждой взглянул на Веньяна кузен.       - Попробуйте повернуть вспять речные воды и узнаете. Но за господина Гюрена я вам всё же благодарен. Только чудом все забыли о господине Ливэе. Он помогает мне с бумажной работой, предусмотрительно не покидая своих покоев и не показываясь придворным на глаза. Поэтому господин Гюрен может помогать мне открыто и непосредственно в гареме. Он хороший управленец и на мужской половине его уважают. Быть может, вместе мы сможем хотя бы отчасти утрясти конфликт с двором и скрыть происхождение Юна.       - Надеюсь на вас, братец, – немного облегчённо вздохнул Яозу.       - А я надеюсь, что вы больше не совершите глупостей, – нравоучительно изрёк Веньян. – Помните, что даже интимные дела императора – дела политические. И прекращайте свою затянувшуюся игру в воздержание. Совершенно очевидно, что вы оба хотите друг друга по-прежнему. Сколь ни предосудительны ваши отношения, их уже не исправить. Лучше излейте ваши чувства друг на друга, но не втягивайте третьих лиц. Это ещё более предосудительно.       - Он прав, – сказал Джун, когда, покончив со своей воспитательной миссией, братец Веньян чинно удалился. – Но вы, господин, конечно же, продолжите настаивать на соблюдении своей клятвы.       Яозу тяжело вздохнул. Опять кузен начинает испытывать его решимость.       - Не вы ли говорили мне, что наша связь суть инцест и извращение? А вы сами, Джун, разве хотите, чтобы я обращался с вами как прежде?       - Не хочу.       - Вот видите!       - Я не хочу, чтобы вы унижали меня, издевались, насиловали. Но вы можете любить и уважать меня, ласкать как брата и... как любовника. Да, это неправильно и отвратительно в глазах света, так давайте любить друг друга во тьме. Господин Веньян сказал правду. Можем ли мы хоть что-то изменить? Однако если будем осторожны...       - Мы уже были чрезмерно неосторожны. По глупости я слишком явно выставлял вас напоказ прежде.       - О том никто не посмеет вспомнить. Все слишком перепугались, узнав, кто я. Теперь при дворе считают, что ваше величество не отпускали меня от себя, потому что баловали своего тайного брата.       Яозу очень хотелось сдаться доводам Джуна, но он не считал себя вправе. Кузен с одного взгляда прочёл это на его лице. Расстроился.       - Храните свою клятву, если она вам дороже меня, – поник он. – Свою клятву ради вас я нарушил, за что, видимо, буду проклят богами.       - Вы нарушили ради меня клятву?       Как ярко вспыхнули искры любопытства! Хотя чему тут удивляться? Проведя столько лет в непосредственной близости – во всех смыслах слова «близость», – Яозу и Джун по сути продолжали оставаться чужими друг другу. Сколько времени понадобится, чтобы стать близкими духом и возможно ли такое? Сколько мрачных секретов таится за изумительной внешностью и безупречными манерами кузена? Что он чувствует? О чём думает? Чего желает? Каковы его мечты? Всеми этими вопросами Яозу стал задаваться только теперь.       - Хотите знать? – переспросил Джун, словно откликаясь разом на все мысли Яозу.       - Разумеется, хочу!       - Клятву я дал моему отцу перед его смертью. И чтобы вам стало понятно, почему он потребовал её, мне пришлось бы рассказать то, что вы были не готовы услышать прежде.       - Пожалуй, я созрел для пары-тройки семейных тайн, – как можно более беззаботно заявил Яозу, внутренне, впрочем, содрогаясь от дурного предчувствия. Но как бы там ни было, сейчас он действительно ощущал себя неколебимым, не то, что в последний раз, когда разум его пребывал на границе беспамятного безумия.       - Ну что ж, тогда слушайте.

***

      Яозу был в ярости! Из истории, поведанной ему кузеном, выходило, что его мать, ныне вдовствующая императрица Джун, единственная высокочтимая Яозу женщина, оказалась причиной трагедии, жертвами которой стали и они с Джуном. Да если бы не братец Веньян, Киу убил бы Яозу! Если бы не братец Веньян, Яозу убил бы Джуна! Он слушал брата со стихийно растущим возмущением, болью, гневом, а выслушав, кинулся на женскую половину, вопреки мольбам заклинавшего не делать это Джуна. Нет, Яозу захотел увидеть мать вовсе не потому, что не поверил словам Джуна. Вряд ли кузен сумел бы столь складно выдумать гадкую и богатую на подробности историю, бравшую своё начало ещё во времена их деда Веймина. И Яозу, и уж тем более сам Джун родились через много лет после смерти деда, а следовательно, Джун мог узнать её от прямого участника событий тех далёких времён, либо был введён им в заблуждение. Конечно, чёртов дядюшка был последним человеком, чьим словам Яозу доверился бы без раздумий, но даже Киу не стал бы злостно фантазировать, стоя одной ногой в могиле. Само имя кузена говорило за себя. Мать Яозу очевидно была дорога принцу Киу, раз он назвал в её честь собственного наследника. А ещё Яозу вспомнил показавшиеся некогда странными слова дядюшки; слова, которые Киу произнёс перед тем, как убить своего брата; слова, которые напрочь выветрились из головы Яозу в череде дальнейших чудовищных событий и прошедших следом лет. Вспомнился и взволнованный, дрожащий голос принца Киу, когда тот кричал на отца Яозу: «Я готов был терпеть издевательства до конца моих дней, даже видя, как ты отказываешься защитить меня, хоть это и было в твоей власти. Я готов был простить многое. Но она! Когда ты отобрал её... Я до последнего не верил, что ты сможешь поступить со мной так! До самого дня вашей свадьбы не верил!» Каждое слово подтверждало рассказ Джуна. Пелена спала с глаз Яозу. Значит, давнишняя догадка о том, что мать встала между братьями Туан, была чистейшей правдой, а не поводом для претензий алчущего власти корыстолюбца. И теперь Яозу хотел взглянуть матери в глаза.       Не довелось. Яозу влетел в покои вдовствующей императрицы, снося всё на своём пути. От столь буйного нарушения безмолвия здешнего уединения, торжественного, затхлого и мертвенного, точно под сводом императорской гробницы, всему вокруг в мгновение ока сообщилась нервная истерия. Мёртвые ожили и суматошно забегали вокруг, загалдели и принялись чинить Яозу препятствия. Яозу обращал на происходящее мало внимания и мощным тараном врубался в толпу беспрестанно кланяющихся, причитающих и застящих дорогу слуг матери. И всё же он опоздал, Джун заперлась в своей спальне и отказалась принять сына.       - Немедленно откройте двери! – потребовал Яозу, но ему ответили, что двери заперты изнутри и открыть их снаружи не представляется возможным.       - Матушка, отворите! – принялся кулаками барабанить в двери Яозу. – Нам нужно серьёзно поговорить обо всём, что вы натворили!       Но ответа не последовало. Только леденящая и подтверждающая самые худшие опасения тишина. Столкнувшись с открытым неповиновением, Яозу окончательно вышел из себя.       - Я мог бы приказать разнести двери в щепки, – более холодно, но не менее яростно заявил он, будучи абсолютно уверенным, что императрица слышит его, – но я поступлю как почтительный сын и позволю вам прятаться от вашей совести и дальше. Хотя теперь я не уверен, что вы достойны почтительного отношения и что у вас есть совесть. Ваше молчание я принимаю за доказательство вашей вины перед покойным императором. Полагаю, вы понимаете, о чём речь. Ваши поступки чуть было не ввергли великую Го в хаос, теперь мне ясно, что вы скрыли себя от мира не из скорби по отцу, а из страха возмездия. Всё тайное становится явным. Вы дрянная жена. Дрянная мать. С этого момента я считаю себя сиротой. Вы сами похоронили себя в глазах вашего сына.       Когда Яозу вернулся к себе, Джуна в покоях уже не было и стало наконец возможно дать выход сводившим с ума эмоциям. В сердцах он перевернул стол и перебил всё, что обнаружилось на прочих поверхностях. Да уж, погорячился Яозу, заверив кузена, что готов выслушать тайны двора Туанов. Такого он точно не ожидал! Конечно, всё, что произошло между отцом и дядей вовсе не оправдывало кровожадности последнего, но понять его поступки теперь действительно было проще. Дядя мстил, но чем Яозу лучше? Разве его месть Джуну была приглядней действий Киу? Яозу никогда не простит дядю за смерть отца, но и, зная, как отец поступил с дядей, ненавидеть Киу больше не сможет.       Однако хуже всего было другое. Неколебимой истиной всей жизни Яозу был факт, что его родители – люди, достойные преклонения и подражания, почти святые. Идеальные император и императрица, образцовые муж и жена, безупречные отец и мать. Образы родителей всю жизнь вдохновляли Яозу. Даже после смерти отца. Даже после того, как мать оставила его. А теперь выходило, что его отец – предатель, а мать – глубоко порочная женщина. Ну что ж, теперь хотя бы ясно, в кого сам Яозу такой... какой есть. Его вина перед кузеном удесятерилась, умножилась стократ! Все эти годы, что Яозу изощрённо измывался над ним, Джун знал правду и безропотно сносил вопиющую несправедливость и произвол. Он был кроток и ничем не выказывал страданий, но он не мог не страдать! Он терпел, а когда терпения недостало, попытался убить себя и всё же не проронил ни слова хулы на императора. А ведь Веньян всегда был против жестокого обращения Яозу с Джуном. Дня не проходило, чтобы братец не заводил попыток отговорить его от издевательств. Джун дал отцу клятву убить Яозу и отказался от неё, не побоявшись даже нарушить последнюю волю Киу. Джун сам признался. Стал бы он рассказывать о таком преступном намерении, рискуя обрушить на свою голову гнев императора, если бы это не было правдой? Есть ли предел благородству и жертвенности этого мальчика? Чем же Яозу сможет искупить попранную добродетель Джуна? Как посмотрит в глаза Веньяну?       Голова загудела древним бронзовым колоколом, а потом и вовсе закружилась, лишая ноги твёрдой опоры. Плохо дело! Хорошо знакомое, ненавистное затмение настигало разум. Ошибки быть не может. В последний раз Яозу удалось сдержать приступ в присутствии Джуна, но сейчас сохранить контроль категорически не удавалось. Он метнулся к дверям, приказал звать братца и велел никому не входить, пока кто-то из них двоих этого не прикажет. Как всегда. И очень вовремя. Вслед за отданным приказом Яозу стал стремительно впадать в беспамятство...