Палаты сновидений

      Как описать шесть лет, проведённых подле любимого человека, подле того, кто любит тебя всем сердцем вопреки разделяющей вас пропасти? Несомненно, истинным раем. Как описать шесть лет, проведённых при императорском дворе, где зависти, жестокости и интригам нет конца и края? Очевидно, сущим адом. А как описать шесть лет, проведённых подле любимого человека при императорском дворе?..       Даже в бытность Ливэя юношей полусвета в Палатах, в условиях жёсткой конкуренции и постоянных неожиданностей, ему жилось спокойнее. Тогда приходилось думать только о себе. Теперь же Ливэй безмерно устал. От страха. Каждое утро он просыпался с единственной мыслью в голове: какие новые козни готовит этот день Веньяну и Джуну? Будь на то его воля, Ливэй сей же час сгрёб в охапку любимых им людей и увёз хоть на край света, лишь бы подальше от редкого по своей ядовитости серпентария – Внутреннего дворца. Но, к сожалению, его воля была последним из факторов, влияющих на судьбы любимых им людей. А вот первым из таких факторов была воля императора Яозу. Из-за него Веньян и Джун были вынуждены постоянно лавировать на зыбкой грани полного краха. Близость к государю делала из них мишени для дворцовых каверз, однако та же самая близость от каверз и защищала.       Но больше всего Ливэю хотелось укрыть своих сердечных друзей именно от Яозу, ведь ни гнев, ни любовь великого господина в равной мере не сулили ничего хорошего. Наиярчайшей иллюстрацией этого умозаключения был Джун. Мужество, с которым этот хрупкий мальчик противостоял ненависти своего царственного брата, восхищало Ливэя. Юный принц всё держал в себе, лишь изредка выпуская пар в самой приватной обстановке – в обществе Веньяна и Ливэя. Но понять, что творилось в его красивой головке, было невозможно. Ливэй всеми силами старался сдержать данную однажды молодому господину Джуну клятву. Советами и наставлениями он помогал юноше окрутить и повергнуть Яозу, но решение затеять эту рискованную игру требовало отваги и было принято самим Джуном. Ливэй искренне полагал, что испытания, выпавшие на долю принца, превосходили мытарства его собственной юности, оттого понимал и мог отчасти прочувствовать ужас, что должен был угнездиться в душе несчастного дитя. Больше всего Ливэй боялся, что однажды этот ужас переполнит границы своего вместилища и уничтожит Джуна. Опасения оправдались. По крайней мере, так Ливэй объяснял себе попытку принца свести счёты со своим безрадостным существованием.       Поступок Джуна потряс его. С какими бы бедами ни приходилось сталкиваться по жизни самому Ливэю, мысль оборвать цепь жестоких злополучий столь радикально никогда не приходила в его голову. Напротив, Ливэй привык вгрызаться в жизнь зубами, именно эту черту некогда и подметила в нём госпожа Дэйю. Он не мог принять, что кто-то рядом настолько не дорожит и без того скудно отпущенным богами веком. И всё же Джуна Ливэй понимал. Не одобрял, злился и, наверное, даже выпорол бы, будь мальчик его сыном, и всё же понимал. Слава богам, ничего у Джуна не вышло! Слава богам, что они ниспослали принцу чу́дного прислужника – пару зорких глаз и преданное сердце! Страшно было подумать, что они с Веньяном могли потерять своего дорогого птенца, над которым сызмальства дрожали и берегли паче зеницы ока, обожали, баловали и утешали в его нелёгкой доле. Как могли они не разглядеть в Джуне губительного позыва к самоуничтожению? Значит, несмотря на все свои радения, были невнимательны, не сумели в должной мере смягчить его участь и научить любить жизнь. Ливэй себе такого не простил бы, а уж Веньян... тот и вовсе извёл бы себя.       Веньян любил Джуна особо трепетно. Ливэй предполагал, это оттого что судьбы их в чём-то были схожи. Рождённые для иного, более высокого предназначения, оба были вынуждены стать игрушками императоров, и если Веньяну повезло оказаться игрушкой любимой, то Джуну просто не повезло. Год за годом, день за днём Веньян повторял одно и то же: «Я помирю его величество и его высочество! Эти дети должны любить друг друга. Они братья!» Ливэй охотно ему не верил. Однако когда император Яозу стал с завидным постоянством наведываться в покои главного управителя, дабы испить чая в обществе своего кузена, Ливэй стал поглядывать на Веньяна с суеверным трепетом. Слишком долго Ливэй полагал, что жизнь отучила его быть неготовым к неожиданностям, но обитание при дворе постоянно наводило на мысль, что в жизни он видел далеко не всё. Следом за участившимися визитами императора – формально к Веньяну, а по сути к Джуну – подарки, которыми великий господин забрасывал кузена, стали носить не издевательский, но заботливый и даже трогательный характер. Когда же императору стало известно о неудачной попытке его высочества уйти из жизни, начались чудеса иного масштаба, и размах монаршего благоволения к Джуну стал воистину потрясающим. Великий господин вернул брату все титулы и земли, а затем и вовсе объявил своим наследником, восстановив против себя двор.       Такого поворота не ожидал даже главный демон Внутреннего дворца, что уж говорить о Ливэе. Заподозрить в своевольном и непреклонном императоре Яозу раскаяние и некоторого рода жертвенность... Да ни в жизнь! Признаться, Ливэй всегда недолюбливал молодого императора. Хотя в таком лучше не признаваться, чревато. Помимо совершенно скотского отношения Яозу к своему брату, у Ливэя имелись личные причины для нелюбви, и всё-таки более чем широкий жест назначения Джуна наследником – страшно подумать! – великой Го он оценил очень высоко. А вот Веньян был вне себя.       - Двор презирал его высочество, теперь по вашей воле его станут ненавидеть! – прямо в присутствии великого господина дерзко и во всю силу лёгких разорялся главный управитель буквально на следующий день после оглашения императорского указа о престолонаследии. – Ваше величество делает мишень из всякого, кого пожелает возвысить против воли совета министров.       - Кто, по-вашему, господин и повелитель Го? Я или совет министров?! – вышел из себя император Яозу, повергая Ливэя, оказавшегося случайным свидетелем разговора побратимов, в лёгкий трепет. – Мне решать, кого одаривать, а кого наказывать! Моя длань простирается над всеми, кого я люблю, и никто не осмелится проявлять неуважение и тем паче злые намерения к избранникам императора! Все вы под моей защитой! Если я желаю сделать Джуна своим наследником – так тому и быть! Если я желаю, чтобы Юну оказывали почести как первому императорскому наложнику – так тому и быть! И знаете что, братец? Должность министра двора как раз вакантна. И если я пожелаю сделать вас...       - Вы не посмеете! – в ужасе отшатнулся от великого господина Веньян.       - Чего?!! – вдруг во всю глотку расхохотался молодой император. – Вы смеете говорить мне, что я чего-то не смею?! А вы смешной, братец!       - Простите меня, мой господин! – воскликнул Веньян, падая в ноги Яозу. – Умоляю вас не делать этого! Вы же мудры и осознаёте правоту моих доводов, я уверен в этом! Не горячитесь принять решение из чувства противоречия!       - Поднимитесь, братец! Нечего полы собою полировать.       - Молю, пощадите! – не отлипал от пола Веньян.       - Если вы перестанете валяться и обратитесь ко мне так, как я всегда того желал, обещаю подумать над вашей просьбой.       - Государь!       - Это не то, что я хочу услышать! Встаньте!       Веньян поднялся на ноги и, отведя взгляд в сторону, произнёс:       - Прошу, не делайте меня министром, брат.       Император расплылся в довольной улыбке и, насладившись моментом удовлетворения своей прихоти, беззаботно выдал:       - Завтра же примете назначение и вступите в должность.       Веньян выглядел так, будто его пригвоздили копьём к земле.       - Вы же обещали! Вы всегда держите данное вами слово! Брат!       - Музыка для моих ушей, – счастливо прикрыл глаза Яозу. – Подумать только! Я столько лет не мог добиться от вас этого простого обращения, а теперь вы сами так сладко щебечете его. Можете же, когда захотите!       - Пожалуйста! Отмените назначение! Не обесценивайте ваше слово!       - Моё слово – кремень. Я обещал подумать, и я подумал. Я желаю, чтобы вы стали министром двора. Вы же не станете приставать ко мне с перечнем невест?       Государь торжественно удалился, а Веньян бессильно осел на колени, будто его не повысили, а незаслуженно оскорбили. Даже понимая тяжкие последствия этого назначения для Веньяна, Ливэй был рад за него. Не было такого положения при дворе, которое оказалось бы слишком высоким для прекрасного демона. Он справится со всеми должностями и обязанностями. И даже с опасностями. Такова была вера Ливэя.       - Ну что вы улыбаетесь? – страдальчески произнёс Веньян, бросив на него взгляд.       - Я рад за вас.       - Вы же умнейший человек, всё понимаете. Меня изведут. А я жить хочу.       - Я буду вас оберегать. Усилим охрану. Сейчас же прикажу тщательнее проверять вашу пищу, одежду и прочие предметы обихода на наличие ядов.       - А вы всегда готовы к решительным действиям, – прозвучало немного иронично. И всё же, ласково коснувшись руки Ливэя, Веньян вновь поднялся на ноги и задумчиво сказал: – Спасибо.       Он посмотрел на Ливэя мягко, но с печалью в бездонной глубине своих тёмных глаз. Потом добавил:       - Нельзя сосредоточиваться только на мне. Позаботимся о его высочестве и Юне. За ними теперь тоже глаз да глаз. Да и вы, Ливэй, будьте предельно осторожны. Не ровен час, вспомнят о вашем существовании.       Напоследок он крепко сжал ладонь Ливэя в своей и выпустил, оставляя его млеть от тепла, сообщившегося пальцам при рукопожатии. Ливэй дорожил каждой негаданной возможностью коснуться своего демона.       Веньян был прав, стоило приложить все возможные усилия, чтобы защитить принца Джуна и его маленького спасителя. Строго говоря, когда Ливэй думал, что все страхи и волнения его жизни связаны отныне лишь с двумя людьми, он кривил душой. Был ещё Юн. Очень трудно признать, что твоё сердце больше не принадлежит только тебе, когда подавляющую часть жизни был одинок и полагался лишь на себя. Постепенно жизнь Ливэя обрастала дорогими людьми, но он по инерции продолжал отвергать собственную зависимость от их существования. Первым несколько пессимистичное спокойствие Ливэя нарушил Куан-Веньян, и его-то отвергать вовсе не хотелось. Напротив, именно с ним уравновешенному и флегматичному Ливэю в одночасье, до каприза, до истерики захотелось связать свою судьбу.       Он стремительно ворвался в безрадостное, но умело сбалансированное прозябание Ливэя и за пару секунд пленил его разум и душу. Прежде Ливэй никогда не задавался вопросом, почему это произошло столь легко и органично. Может быть, образ незнакомца в сознании Ливэя запечатлелся небывало ярким и прекрасным и совпал с сокровенным образом мечтаний; может быть, собственное заледенелое существование в возрасте, когда чувства расцветают буйным цветом, сделалось невозможным; может быть, так распорядились сами боги – всё это было неважно. Ливэй знал одно – без Куана его жизнь никогда больше не будет полноценной. Обретя своё счастье снова в лице блистательного царедворца, он не сумел угадать в нём хрустального юношу, встреченного когда-то, но полюбил так же легко и пылко, как и в первый раз. Пустить в сердце Джуна оказалось не сложнее. Как не полюбить страдающего ребёнка, особенно когда как никто другой понимаешь суть его страданий? К тому же принц с каждым годом всё больше походил повадками и манерами на несравненного Веньяна, что только усиливало очарование мальчика в глазах Ливэя. Как ни крути, эти двое заменили ему семью, и Ливэй был искренне благодарен богам за щедрый дар, рассчитывать на который даже не мечталось. Но с Юном всё было несколько иначе.       Безусловно, мальчик сразу понравился Ливэю. Юн так искренне и преданно любил принца Джуна, что это не могло не броситься в глаза. Юн даже скрыть своих чувств толком не умел, и такая бесхитростность подкупала взросшего на человеческой подлости и изворотливости Ливэя. Однако допустить очередную привязанность он не спешил. Чем больше привязанностей, тем более ты уязвим – негласный закон императорского двора и человеческого сердца. Ливэй боялся ослаблять себя, и так слишком много страхов теснило теперь его душу. И всё-таки когда Веньян поведал ему правду о том, как Юн оказался в гареме, Ливэй не сумел заставить себя и далее сохранять безопасную дистанцию от новой симпатии. Оба они – и Ливэй, и Юн – были бесстыдно преданы своими отцами. Ливэй почувствовал такое же сродство с Юном, какое приписывал Веньяну и Джуну. А после того, как Юн спас его высочеству жизнь, Ливэй проникся к нему окончательно и уже бесповоротно.       Неожиданное возвышение Юна поразило Ливэя и прибавило неприязни к императору Яозу. Как император сумел добраться до этого ребёнка и запятнать его своей распущенностью? Он же никогда не обращал на Юна внимания! Как скромный слуга вообще попался на глаза великому господину? Веньян разъяснил. Демон пылал праведным гневом и норовил самым бесцеремонным образом отхлестать младшего отпрыска императорского рода мокрым полотенцем, пока смущённый и напуганный Юн прятал лицо в ладошках, не желая видеть, как из-за него главный управитель носится по покоям за его высочеством. Джун от экзекуции улизнул-таки, успешно избежав последствий первой волны Веньянова негодования. Ливэй даже не был уверен, что принц испытывал чувство вины от содеянного. Подобного поступка от молодого господина он никак не ожидал. Зачем Джуну понадобилось подкладывать своего пажа под великого господина? Разве сам он не страдал от похоти императора? Чем дальше, тем меньше Ливэй понимал туманные замыслы Джуна, но происходящее ему определённо не нравилось. На ещё одного любимца Ливэя наложил свои загребущие лапы ненасытный император.       После того, как Джуна возвысили до наследного принца, а Юна – до первого наложника, обоим полагались личные апартаменты, однако оба они наотрез отказались покидать покои главного управителя и новоиспечённого министра двора. Это было сильно поперёк правил Внутреннего дворца, но император исполнил и эту прихоть. Двор, разумеется, тут же встал на уши от возмущения. Ещё никто никогда не осмеливался так грубо нарушать многовековые установления жизни дворца. Все камни полетели в направлении Веньяна. Он был виноват в том, что подсунул императору опального принца и заштатного любовника, сделав великого господина своей послушной марионеткой. Именно он отвратил государя от супружества, лишая страну наследников прямой линии. Отстранение прежнего министра двора от должности несомненно происки Веньяна, ибо кому кроме него подобное оказалось на руку? Да и как министр двора он был никчёмен, раз допускал вольное обращение с незыблемыми правилами Внутреннего дворца. Впрочем, великому господину Яозу на ропот было плевать, ему было сподручно навещать всех своих фаворитов единовременно и в едином месте. Облегчённо вздохнул и Ливэй, которого также более чем устраивало иметь все свои сокровища на виду, чтобы бдительней оберегать их, ведь сам он был ограничен в действиях и передвижениях. А придворные... Да пусть огнём горят! Их скулёж не стал бы тише, если бы его высочество и Юн заняли положенные их статусам роскошные покои. Скорее уж наоборот, все принялись бы визжать о незаслуженных щедротах, обрушенных на самых недостойных императорского внимания особ. А по сути, если кто и был виноват в озлоблении породистой высоковельможной своры, так только Яозу. Вот кто был главной угрозой для мальчиков Ливэя!       Возвращаясь к личной причине, по которой Ливэй не выносил одного уже имени великого господина... Ливэй предпочёл бы к ней не возвращаться, но рана была слишком свежа, чтобы так просто выкинуть случившееся из головы. Дело было в чудовищных отлучках Веньяна. Любимый демон раз в полгода отправлялся на срочный призыв императора и пропадал в обширных недрах его покоев на целые сутки. Ливэй, возможно, и не придал бы этому особого значения – не так уж часто подобное происходило, – если бы не то состояние, в котором Веньян возвращался от великого господина. Каждый раз он выглядел усталым и подавленным, отказывался общаться даже с Ливэем и Джуном, спешил укрыться в своей спальне либо в купальнях и только на утро следующего дня вновь становился прежним улыбчивым и хитросделанным демоном. Поведение Веньяна явно указывало на наличие серьёзной проблемы, а то, что угнетало дорогого человека, не могло не угнетать и Ливэя. Он не задавал вопросов, Веньян давно донёс до него простую мысль: всё, что касается его величества, любопытства не допускает, совать нос в императорские дела опасно для здоровья. Если за чьё здоровье Ливэй и переживал, то только за веньяновское, а посему внимательно наблюдал за происходящим, копил страхи и подозрения, но рта не раскрывал, считая себя слишком мелкой сошкой, чтобы лезть в дела первых лиц государства. А вот принц Джун мелкой сошкой не был. Мальчик был достаточно сметлив, чтобы понять – между Веньяном и Яозу происходит нечто из ряда вон выходящее. Джун смел задавать вопросы, но получая на них заведомо ложные ответы, переполнялся ещё большей решимостью разобраться во всём раз и навсегда. Оба они, Ливэй и Джун, следили за странным поведением побратимов шесть долгих лет, прежде чем его высочество впервые осмелился поделиться своими неутешительными выводами. Догадка принца уничтожила надежду на лучшее, ибо совпадала с самыми мерзостными умозаключениями Ливэя. Император и его «братец» состоят в порочной связи.       И всё же поверить в такое было невероятно трудно. Великий господин обращался с Веньяном очень трепетно, потакал и спускал ему довольно многое, но ни разу не сделал ничего, что выдало бы романтический характер их отношений. Напротив, с каждым днём Яозу всё больше увлекался своей любимой забавой – Джуном, совершенно не обращая внимания ни на что вокруг. Да и Веньян, несмотря на всё своё хитроумие, вовсе не казался ни лжецом, ни подлецом. Ливэй чувствовал, что дорог демону, что тот нисколько не лукавил, заявляя о своём желании связать с ним, и только с ним свою жизнь. Веньян тянулся к нему не менее искренне, нежели Юн – к принцу Джуну, и всё же что-то между Ливэем и его демоном шло наперекосяк.       Долгое время Ливэй считал, что дело в нём. Сколь ни хороши были его манеры, он не был ровней выхолощенному аристократу. И пусть Веньян ни словом, ни взглядом ни разу не указал на разницу их положений, всё вокруг было против них. Сама дворцовая атмосфера, в которой Ливэй чах, а Веньян цвёл, постоянно наводила на неутешительные мысли. К тому же Ливэю приходилось прятаться от посторонних глаз, чтобы у дотошных царедворцев не возникло охоты поковыряться в его подноготной. Всю свою скромную придворную деятельность он осуществлял, лавируя исключительно между своими покоями и покоями главного управителя (а теперь министра двора), что, собственно, самим Ливэем только приветствовалось, но никак не избавляло от страха быть выведенным на чистую воду. Больше всего он боялся натолкнуться при дворе на кого-нибудь из своих прежних клиентов и навлечь на Веньяна грязные кривотолки, что свяжут его с позорным ливэевским ремеслом. Попробуй отмойся от такого, когда каждый только и думает, как бы подмочить репутацию безупречному демону и раз и навсегда растоптать его в глазах света. Сам Веньян подобного разоблачения боялся только с позиции, что оно могло навредить Ливэю. То ли на мнение двора ему было абсолютно наплевать, то ли он был уверен в своей власти над великим господином, в общем-то, прекрасно осведомлённым о промысле, которым пробавлялся Ливэй, только, к чести своей, Веньян ни страха за своё положение, ни презрения не выказывал. Боялся демон другого – что Яозу узнает о его чувствах к Ливэю. И дело опять-таки было не в том, что предмет любви Веньяна был непозволительно низок в глазах великого господина (как поначалу решил Ливэй), но в том, что у Веньяна в принципе был предмет любви, и именно это по какой-то причине было непозволительно в глазах великого господина.       Когда во время очередного спешного призыва Веньяна к императору принц Джун не вынес ожидания и прямо задал вопрос, что Ливэй думает о происходящем, пришлось трусливо поджать хвост. Ливэю не хватило духу озвучить свои страхи, будто сам процесс произнесения догадки вслух мог неотвратимо обратить слова в нежеланную реальность, даже если на самом деле она была иной. Но когда уже на следующий день он приметил на запястьях демона синяки (они то и дело предательски мозолили глаз, несмотря на попытку Веньяна скрыть их, обрядившись в платье с узкими рукавами), а на шее ни много ни мало смачный тёмно-лиловый засос, демон пробудился уже в Ливэе. Причём мстительный и кровожадный. Он схватил Веньяна за руку и отволок в сад, где вероятность наткнуться на любопытные уши была невелика и способствовала желанию Ливэя немедленно требовать объяснений.       - Что это?! – рыкнул он, трясущимися руками, но без церемоний рванув ворот платья Веньяна встороны.       - Вы с ума сошли?! – возмутился демон, точно прикрывая позорное пятно на шее ладонью. Знал, шельмец, местоположение!       - Я очень хотел бы сойти с ума! Чтобы всё это оказалось лишь бредом больного разума! Но, боюсь, боги не слишком добры ко мне. Признайтесь, вы любовник императора?       - Прошу вас, тише! – шикнул бледный как мел демон. – Всё не так!       - А как?! Разве это не следы страсти на вашем теле? Не смейте лгать! Бесчисленное количество раз я видел такие же на теле господина Джуна и уж точно ни с чем не спутаю паскудную привычку его величества оставлять метки на своих любовниках! Признайтесь!       - Да, я спал с Яозу! – тихо, но надрывно выстонал Веньян. – Но это вовсе не то, что вы тут себе нафантазировали!       Сердце Ливэя практически остановилось. Он сделал глубокий вдох и мерно выдохнул, вновь запуская его.       - Когда это началось?       Веньян выдержал внушительную паузу, явно решая, отвечать или нет, и всё-таки произнёс:       - Сразу после смерти императора Ки.       - Боги! – теперь и вмиг ослабевшие колени подвели Ливэя, он медленно опустился на каменную скамью. – Все эти годы! Значит, мои подозрения были верны...       Он схватился за голову, будто мог этим простым действием унять внезапное головокружение. Веньян опустился перед ним на колени и вкрадчиво произнёс:       - Ливэй, прошу вас, успокойтесь! Выслушайте меня!       Но меньше всего Ливэй сейчас был способен слушать. Мысли о том, что жизнь его была ошибочна, а всё в ней – фальшиво, застили сознание. Похоже, судьба Ливэя – быть преданным самыми близкими и любимыми людьми. Противясь слабенькому голосу здравого смысла, подсказывавшему не торопиться с выводами, потворствуя тяжкой обиде, он выдал со злой усмешкой:       - В ту пору, когда я боялся коснуться вашей руки... да просто посмотреть в вашу сторону, чтобы не запятнать ваше имя и не породить у окружающих пагубных суждений, вы беззастенчиво отдавались императору! Сменили одного хозяина на другого? Ну и как вам? Кто из них лучше? Отец или сын?       В следующий же миг оглушительная пощёчина привела Ливэя в чувства. Веньян вскочил на ноги и взирал на него сверху вниз с выражением жалости на лице. Взглянул как попрощался.       - Так вот, значит, как вы обо мне думаете?! Слушайте же сюда, невыносимый вы человек! – уверенно, с пылающим огнём в глазах отчеканил демон. – И если после моего рассказа вы предпочтёте по-прежнему жалеть себя и считать меня блядью, то грош цена вашим заверениям следовать за мной всюду, и в жизни, и в смерти!       Слова Веньяна были безжалостны, но всё то, что он поведал далее, вовсе не укладывалось у Ливэя в голове. Ловушка, в которую загнал себя Веньян, скрывая полубезумные припадки императора от его подданных, заслуживала глубокого сочувствия, но никак не грубого порицания. Уяснив для себя главное – что в происходящем между Веньяном и императором Яозу не было ни взаимного удовольствия, ни, как ни странно, сознательной похоти, – Ливэй, пусть и не без труда, смирил в себе гнев. Он не мог не заметить, как дрожали руки Веньяна, когда он рассказывал о своих ночах с великими господином. Демону было больно. Так же больно, как теперь Ливэю. Несмотря на это Веньян был вынужден раз за разом жертвовать своим телом, лишь бы удержать в узде лихо, терзавшее молодого императора и грозившее уничтожить его, вырвавшись за пределы царской спальни. А как поступил бы сам Ливэй на месте Веньяна? Поставил бы личное целомудрие выше судьбы императора, которого неминуемо ждало низложение, узнай кто-либо его тайну? Да что там императорский титул! Сумел бы Ливэй бросить на растерзание двору мальчишку, росшего на его глазах, зовущего его братом? Откреститься от сына человека, которому столь многим обязан? Если уж на то пошло, Ливэй был однажды заложником схожего выбора. В тот день, когда госпожа Дэйю умоляла его спасти Палаты Сновидений, он вполне мог отказать ей в расплате собственным телом. Именно так и хотел он поступить тогда… но не смог. Ибо был в долгу перед Дэйю, и переступить через него значило отплатить чёрной неблагодарностью. И о каком целомудрии речь? Уж точно не Ливэю ратовать за целомудрие!       И всё же было больно и обидно. Невыносимо. Ливэй терял самообладание, представляя, как Яозу хоть и несознательно, но грубо обходится с Веньяном. Рвёт его дивное тело, как когда-то тело Джуна, оставляя на белой, шёлковой коже поганые, уродливые синяки, в то время как самому Ливэю все эти годы было страшно дотронуться до своей драгоценности и за счастье – довольствоваться сорванными украдкой поцелуями.       Наверное, никто не поверил бы, что бывшая проститутка и бывший наложник, любя друга и живя бок о бок, сумеют сохранить столь незамутнённые отношения на протяжении долгих лет. Не то чтобы они совсем не пытались реализовать свою страсть посредством плоти, но всякий раз попытки заканчивались ничем. Веньян постоянно был на виду, а когда удавалось выкроить хотя бы час уединения, то в самый неподходящий момент объявлялись слуги, или требовал внимания и забот принц Джун. У обстоятельства, что в покоях Веньяна обреталась вся их импровизированная семейка, имелся и свой минус. Пробираться ночами в спальни друг к другу было слишком опасно. Вот так и вышло, что доступ к главному управителю был у всех кроме Ливэя, а в условиях, когда строго-настрого запрещалось давать окружению пищу для размышлений, рисковать никто из них не хотел.       Пригласить Веньяна в такое компрометирующее и неподобающее место, как Палаты Сновидений, Ливэй также не смел. Купить для утех дом в городе? Это как-то... Как заикнуться о таком демону? Ливэю вовсе не хотелось, чтобы Веньян решил, будто он только о плотском и думает. Но не думать о плотском рядом с демоном было крайне сложно. Один только насмешливо брошенный из-за веера взгляд тёмных и пленительных, словно спелые вишни, глаз, и Ливэй горел в адском пекле, страшась ещё раз поднять на искусителя собственный взор. Дело осложнялось ещё и тем, что теперь, когда особенно припекало, Ливэй уже не мог выпустить пар с кем-нибудь из обслуги Палат. Раньше он принадлежал только себе и мог поступать как угодно, а сейчас он Веньянов. Разве не стало бы такое удовлетворение естественной потребности предательством? Впрочем, выпади Ливэю наисчастливейшая возможность слиться с Веньяном в экстазе, он и тогда не знал бы, как поступить. Не было уверенности в том, какого рода удовольствие предпочитает демон. Например, сам Ливэй, работая на Палаты, был вынужден отдаваться клиентам, не имея к тому природной склонности. Что если и с Веньяном было так? Не навяжет ли Ливэй Веньяну ненавистную роль? Наверное, правильнее было бы меньше думать и больше полагаться в таких вещах на естественное течение событий, однако во всём, что касалось Веньяна, по натуре своей решительный Ливэй вдруг обращался в трепещущий сгусток сомнений. Кто знает, что способно спугнуть любовь всей его жизни?.. Кстати, об этом. Всё то, что он сгоряча наговорил сейчас Веньяну... Ужас!       - Прости меня! – произнёс он, выслушав Веньяна. От волнения перешёл на «ты», впрочем, так уже давно повелось меж ними в моменты доверительной близости.       - И ты прости меня! – ответил демон, возобладав над негодованием и усаживаясь на скамью рядом с Ливэем. – Я не хотел предать тебя, но что я мог со всем этим поделать? Поверь, я не искал удовольствия в объятьях императора. Меня тошнит от необходимости поступать так. Полагаю, не нужно объяснять, почему я не признался тебе раньше?       - Я понимаю... – сглотнул комок, но легче не стало. – Не буду лгать, мне больно и я... очень зол. Не на тебя. И даже не на великого господина. Но на все эти ужасные обстоятельства. Неужели нет никакого выхода?       - Если бы видел его, неужели не ухватился бы за спасение?       Веньян тяжело вздохнул, прикрыл глаза, словно собираясь с духом, а потом сказал:       - Если я противен тебе, если не можешь выносить всё это, уходи. Я не стану винить тебя. Пойму.       У Ливэя перехватило дыхание. Ситуация менялась в корне. То, что совсем недавно крушило разум и чувства, рождало гнев и нетерпимость, теперь казалось сущей безделицей в сравнении с перспективой навсегда потерять Веньяна. Нет уж! Второй раз Ливэй этого не переживёт!       - Не гони меня! Я вытерплю всё, лишь бы быть рядом!       - У меня нет права требовать от тебя этих страданий.       - Только у тебя оно есть! Без тебя я буду страдать несоизмеримо сильней!       - Боюсь, ты не забудешь. Однажды ты упрекнёшь меня снова.       - Нет!       Ливэй схватил Веньяна за руку, и тот тут же стиснул зубы – хватка пришлась ровно на синяки на запястье демона. Ливэй отдёрнул руку и стиснул зубы сам. Разумеется, от злости и безысходности.       - Прости!       Чёрт возьми! Ну что со всем этим делать?!