Палаты сновидений

      Из города вырвались со скоростью обезумевшего гепарда. Нетвёрдо державшийся в седле старик непрестанно кряхтел, его чертыханья отчётливо различались даже сквозь топот копыт, но Яозу было не до сочувствий. Стремглав пролетев пригород, всё же замедлились при подъезде к лесу, чтобы пропустить проводника вперёд. В лесу и вовсе пришлось перейти с галопа на шаг, чем больше углублялись в чащу, тем кучнее росли деревья, а едва проторенная тропа окончательно терялась в густом подлеске и темноте. Свет факелов растворялся в царстве мрака, точно непроглядная чернь впитывала в себя, поглощала скудное излучение. Однако старик уверенно ориентировался, уводя воинов в самое сердце тьмы. Яозу содрогнулся. Почему он так легко доверился этому человеку? Пожелай кто свершить переворот, сколь просто было бы теперь окружить императорский отряд и перебить, пользуясь темнотой и полной потерянностью в пространстве. Уж не заманивают ли Яозу в хитроумный капкан? Нет-нет, абсурд! Плод взбудораженного сознания! Никто во всей Го не обладает войском, способным уложить бездыханными элитных воинов императора, а армия верна ему и не признает другого господина, словно распутная девка! Гвардейцы Яозу никогда не опустятся до позорного бегства с поля боя, не позволят перебить себя по одному во мраке ночи! Они станут спина к спине и будут биться, пока не падут все до последнего или не одержат победу. Таков и сам Яозу. И всё же однажды увидев измену, глаза всюду выискивают предательство с особой подозрительностью, а кромешная мгла клубится вокруг сгустком чистого зла…       Но нет. Впереди, будто неверное мерцание светляка, моргнула неяркая точка. Она становилась всё отчётливее и лучистей и скоро приобрела очертания неспящего окна маленькой лесной избушки.       — Это мой дом, великий господин, — объявил старик, останавливая коня и потирая перетруженную поясницу. — Молодой господин должен быть там.       — Помогите хозяину спешиться. И поаккуратнее! — приказал Яозу своим воинам, спрыгивая со скакуна. — Оцепить дом по периметру. Охранять.       — Я войду первым, государь, — заступил ему дорогу офицер. — Проверю.       Яозу согласно кивнул, хоть и разрывало от нетерпения поскорее вторгнуться внутрь. Похоже, не он один думал о засаде по пути сюда, осторожность не помешает. Яозу обуздал порыв и последовал за бдительным стражем.       — Открой, хозяйка! Нас привёл твой муж, — громогласно объявил офицер, барабаня в запертую дверь.       Занавеска на окне дрогнула. Похоже, хозяйка решила удостовериться, правду ли говорят снаружи, но, увидев супруга, сползающего с коня, незамедлительно отворила дверь. Верный страж нырнул внутрь.       — Всё в порядке, господин, — отрапортовал офицер, вернувшись через минуту, и пропустил Яозу в дом.       Первое, что он увидел, оказавшись внутри, — перепуганный взгляд седовласой хозяйки. Она поспешно упала на колени, на выдохе ухнув:       — Великий господин!       — Где он? Он ранен?       — Не ранен. Он за пологом, мой господин.       То, что женщина назвала пологом, на деле было скромной занавесью, укреплённой на протянутой поперёк комнаты верёвке. Яозу метнулся за неё. Там на грубо срубленной кровати лежал Джун. Джун! Живой! Слава богам! Он мерно дышал, видимо, забывшись неглубоким сном, длинные ресницы беспокойно подрагивали, но когда Яозу кинулся к нему, схватил в охапку и прижал к себе, Джун тут же открыл глаза и мёртвой хваткой обнял его за шею.       — Яозу! Ты пришёл! Нам нужно спешить! Нужно спасти Веньяна!       — Боги! Родной, что случилось? Ты весь горишь! Ты ранен? Где братец?       Он покрывал поцелуями лицо и волосы Джуна, а тот жался к нему в поиске защиты так крепко и трогательно, будто стремился срастись в единое целое. Яозу сходил с ума от такого родного, тёплого аромата тела. «Как подумаю, что мог уже никогда не обнять его… Не насладиться его теплом и лаской… Нет ничего страшнее!»       — Нельзя! Нельзя медлить! Он в старом охотничьем домике. Я расскажу всё по пути, — стонал Джун. — Какое счастье, что ты нашёл меня так быстро!       — Быстро? Да я чуть с ума не сошёл! Весь город перевернул…       — Молю, поспешим! Помоги мне встать.       Только теперь Яозу заметил, что на Джуне не было никакой окровавленной одежды, о которой говорил травник. Он был облачён в простую холщовую рубаху, и Яозу даже скривило от того, насколько не шло это мужицкое рубище его Джуну, думать не хотелось, что грубая сомнительной чистоты ткань касается его шёлковой, белой кожи.       — Одолжи мне свой плащ, — попросил кузен, поймав недовольный взгляд Яозу.       — Конечно! — Яозу встрепенулся, скинул плащ и набросил его на плечи Джуну. Длинное одеяние укрыло того до самых пят.       Джун сделал первый шаг и сразу оступился, Яозу едва успел его подхватить.       — Что с тобой, радость моя? Тебе плохо? Ты всё ещё слаб, останься! Я прекрасно помню, где находится старый охотничий домик. Старик травник выведет нас к дороге, а там уж мы и сами доберёмся. Я оставлю тебе лучших воинов для охраны. Отдохни, я заберу тебя на обратном пути.       — Нет! — категорично мотнул головой Джун. — Я еду с тобой! Я обещал Веньяну вернуться! Мне просто нужна обувь. Я порвал сандалии и поранил ноги, это пустяк. Госпожа помогла остановить кровь и перевязала ранки.       — Убью того, кто заставил тебя пройти через всё это! Хозяйка! — позвал Яозу, отдёргивая в сторону занавеску. — Есть ли у тебя какая-нибудь обувь?       Женщина готова была повалиться на колени вновь, но Яозу удержал её.       — Есть, господин! Муж плетёт сандалии из рисовой соломы.       — Годится!       Хозяйка принялась рыться в сундуке, а Яозу тем временем стянул с ног сапоги из мягкой кожи.       — Надевай, — скомандовал он Джуну. Допустить, чтобы солома тёрла нежные и к тому же израненные ноги кузена, было сверх его сил. Сандалии наденет он сам. И чего это кузен уставился на него так изумлённо? — Ну же! Скорее! Сам говоришь, что нужно спешить.       Не менее изумлённо хозяйка смотрела, как сам великий дракон вяжет на ноги крестьянскую обувку. Но быстро встрепенулась и подала Джуну нагой клинок.       — Меч молодого господина. Я позволила себе очистить его от крови.       Яозу бросил беглый взгляд на строгое оружие. На гарде цвёл императорский пион. Меч Веньяна. Братец! Чёрт возьми! И правда нужно спешить!       — Зови мужа! — велел он хозяйке, а когда старик вошёл в дом, приказал уже ему: — Выведешь нас из своей чащи к дороге. Будь уверен, я щедро вознагражу вас за помощь мне и моему брату.       Однако посулённая награда травника не обрадовала. Лицо его исказилось точно от боли, а руки схватились за поясницу. Перспектива снова забраться на коня, слишком очевидно вселяла в него ужас.       — Позвольте ему остаться, мой господин! — попросила хозяйка. — У моего мужа больная спина. Я покажу вам дорогу вместо него.       — Я не против, — кивнул Яозу. — В путь!       Джуна он усадил на коня перед собой, прижал к груди. Больше Яозу не выпустит его из своих рук. Никогда. Прикуёт к себе цепью, если понадобится.       Хозяйка ехала рядом. Как ни странно, немолодая женщина держалась в седле более легко и уверенно, нежели её супруг.       — Когда я вошёл в твой дом, ты сразу склонилась передо мной. Как ты поняла, кто я? — спросил её Яозу, чтобы унять волнение и скоротать дорогу.       — Когда молодой господин сказал, что он брат императора, мы с мужем не поверили ему. Простите нас за это! — женщина виновато склонила голову, мельком взглянув на Джуна. — Но потом я рассмотрела императорский герб на мече, а всем известно, носить его могут только члены императорской семьи. Когда же мой государь вошёл в дом, одного взгляда было довольно, чтобы заметить, как схож он лицом с молодым господином.       — Удивительная сметливость. Я вознагражу тебя и твоего мужа за всё, что вы сделали для моего брата, — вновь пообещал Яозу.       Женщина скромно промолчала.       Не хотелось расспрашивать Джуна о произошедшем при проводнице, но как только они оказались на лесной дороге и один из гвардейцев был отряжен проводить травницу обратно до её хижины, коней пустили в галоп и Яозу произнёс только одно слово:       — Говори!       — Прости, Яозу, я ослушался тебя…       — Об этом после. Я примерно накажу тебя и братца, уж можешь мне поверить. Скажи, кто злоумышлял против вас? С какой целью похитил?       — Это прежний министр двора.       — Су? — поразился Яозу. — Что ему нужно?       — Убить Веньяна. Он мстит.       — Боги! Столько времени прошло, а он всё таит обиду? Да и что сделал ему братец? Или он смеет мстить мне? Как глупо! Ничтожество!       — Я чудом сбежал, убил одного из людей Су. Ещё одного… — Джун запнулся и тяжело сглотнул, словно хлебнул горечи, — убил тот, кого убил я. Осталось трое и сам Су. Он желал поиздеваться, заставлял делать мерзости…       — Уничтожу!       Гнев вновь застил взор Яозу, тот самый гнев, о котором он уже успел позабыть за последние счастливые годы, проведённые в объятьях Джуна. Ну и гнусь этот Су! Если он Веньяна хоть пальцем…       — В каком состоянии был братец, когда ты сбежал?       — Мы провалялись связанными сутки. Нас опоили какой-то дрянью, от которой мы бо́льшую часть времени находились без сознания. Думаю, он ослаб. Но я боюсь другого, того, о чём не подумал сразу. Мой побег наверняка озлобил Су ещё больше. Он мог отыграться, искалечить или забить Веньяна насмерть. Я боюсь, что… мы можем опоздать…       Джун оборвал рассказ, и Яозу почувствовал, что кузен снова дрожит всем телом. И при этом горит огнём. Он крепче прижал Джуна к груди и подстегнул коня.       — Не смей так думать! Мы спасём братца! Раз не удалось поймать тебя, Су должен понимать, что сухим из воды ему не выйти. Я его из-под земли достану, придётся ответить за каждый синяк на теле Веньяна. Думаешь, Су захочет отягощать своё положение смертью братца?       Убеждал скорее себя, чем Джуна. Одни боги знают, что там в голове у сумасшедшего подонка, вряд ли к такому применимы законы логики, но хоронить дорогого братца раньше времени Яозу не позволит ни себе, ни Джуну. Кузен не произнёс больше ни слова, боялся сглазить слова Яозу, боялся не поверить в них. Яозу это было ясно и без слов, он чувствовал ровно то же самое.       — Что эта сволочь делала с вами? — спросил он наконец, не в силах больше предаваться мрачным мыслям, но опасаясь, что ответ лишь усугубит их.       — Не надо, Яозу, — сжался в комок Джун.       — Я должен избрать подходящую кару, мне нужно знать. Расскажи всё!       — Яозу, он… хотел унизить нас. Отдать своим головорезам. Думаю, ты понимаешь для чего.       — Что?! — Яозу задохнулся. — Ему не жить!       — Всё обошлось. По крайней мере, пока я не сбежал. Я очень боюсь за Веньяна, Яозу. С ним могли сделать что угодно.       — Сдохнут все до одного, если тронут его! Впрочем, теперь им в любом случае конец!       Охотничий павильон использовался только во время императорской охоты. Для удобства он находился рядом с лесной дорогой, но сама эта дорога уводила далеко вглубь леса, и до очередной охоты ни о ней, ни о павильоне не вспоминали. Яозу боялся пролететь мимо павильона в кромешной темноте, но, что бы он там себе ни думал, боги продолжали покровительствовать, и домик был заметен издали — в окнах горел свет. Если не знать, и в голову не пришло бы искать здесь братьев. Какая удача, что Джуну удалось вырваться и сообщить. Яозу резко осадил коня на лужайке возле домика, быстро спрыгнул на землю, но когда Джун попытался спешиться следом, остановил его:       — Останься здесь.       — Но Яозу…       — Слушайся меня! — рыкнул бескомпромиссно и продолжил раздавать приказы офицерам: — Охранять принца Джуна! Прочесать лес! Хватать всякого, кто попадётся! Остальные — за мной!       У самого входа Яозу наткнулся на брошенный паланкин, рядом были брошены и ножны Веньянова клинка. Яозу скрипнул зубами, выхватил свой меч и ворвался внутрь павильона, на этот раз не дожидаясь, когда его люди проверят помещение. В домике не оказалось никого, только бесчувственное тело на полу в дальнем и самом тёмном углу. Яозу метнулся к нему. Руки лежащего были примотаны к туловищу тугими витками верёвки, запястья связаны за спиной. Пальцы начали синеть, это бросилось в глаза даже в скудном свете догоравших свечей. Полы платья непристойно разметались, открывая взору длинные обнажённые ноги до самых бёдер. Бёдра были сплошь испещрены тёмными, налившимися пятнами кровоподтёков. Никаких исподних портков на несчастном не обнаруживалось. Лицо скрывали длинные распущенные волосы, но Яозу и не нужно было видеть лица, чтобы понять, кто перед ним, ведь волосы были светлыми.       — Братец! Нет!       Он сгрёб в охапку неподвижное тело, убрал с лица волосы, целомудренно прикрыл одеждой ноги. Губы Веньяна были чёрными от запёкшейся крови, глазницы и щёки в неверной дрожи огней казались впавшими настолько, что Яозу увидел перед собой замершую маску смерти. Собственное лицо неудержимо расплывалось в нелепой гримасе отчаяния, но Яозу было не стыдно явить её обступившим со всех сторон воинам. Он разрезал мечом верёвки, освободил руки пленника, ткнулся щекой в его холодные, омертвевшие ладони, крепче прижал Веньяна к себе.       — Нет! Ну как же так… Не-е-т!       — Что? Что с Веньяном? — послышался от двери сильно дрожащий голос Джуна. Он не послушался Яозу и вошёл в дом сразу после него.       Гвардейцы почтительно расступились перед императорским кузеном, и уже через мгновение Джун в ужасе упал на колени рядом с Яозу.       — Что с ним, Яозу? — слёзы брызнули из глаз Джуна ещё до того, как он дождался ответа. Он неморгающим взглядом вперился в застывшее лицо Веньяна, и увиденное напугало его ещё больше. В совершенном беспамятстве Джун принялся перебирать в пальцах длинные, светлые пряди, повторяя как заведённый: — Что с ним? Что с Веньяном? Яозу, не молчи!       Яозу затрясло в беззвучном рыдании.       — Джун, я… я не чувствую его дыхания…       — Нет!       — …совсем не чувствую… и пульса тоже… я не понимаю… не понимаю…       — Нет!       Их слёзы заливали лицо Веньяна, смешивались и размывали кровь на разбитых губах.       — Мне больно…       Внезапный шёпот привёл обоих в чувство. Веньян по-прежнему мёртвой тяжестью покоился на руках Яозу, вот только глаза его теперь совершенно точно были открыты.       — Вы всё-таки пришли…       — Братец! — сквозь слёзы рассмеялся Яозу. — Как же ты напугал нас! Твоя грудь совсем не вздымалась, с губ не срывалось дыхание, но ты жив!       — Это ненадолго.       — Господин Веньян! Миленький, хорошенький! Не шутите так страшно! — запричитал Джун, дрожа всем телом, но тоже счастливо улыбаясь.       — По-вашему, я в состоянии шутить? — поморщился от боли братец.       — Что ты говоришь, брат? — мгновенно насторожился Яозу. — Ты ранен?       — Я отравлен.       — Что?       — Я не могу пошевелиться. Мне тяжело даже дышать. Су отравил меня.       — Братец! Чем он отравил тебя? Скажи! В нашей власти лучшие лекари империи! Мы спасём тебя!       — Я не знаю… мне очень тяжело говорить… больно… — на выдохе вымолвил Веньян и снова потерял сознание.       — Его сердце еле бьётся, — испуганно взглянул на Яозу Джун, попытавшись нащупать пульс на шее братца.       — Нужно срочно доставить его во дворец!       — Он не сможет ехать верхом. Нельзя сажать его на лошадь, вдруг повреждены внутренние органы.       — Положим его в паланкин. Передвигаться придётся медленно, но ничего лучше мы не придумаем.       Джун склонился над братцем, поцеловал его в щёку и с чувством произнёс:       — Веньян, миленький, пожалуйста, держитесь!       И пусть Веньян был без сознания, Яозу показалось, что эти слова были сказаны не впустую. Они были нужны ему и Джуну.       — Изловить эту гнусь живой или мёртвой! — в сердцах выпалил Яозу, когда Веньяна осторожно перенесли из домика в паланкин. — Су поймать живым и способным говорить!       При всей своей гневливости так разрушительно нутро Яозу клокотало лишь единожды. После смерти отца. Какая-то грязь смела переть против императора! Трогать своими погаными ручищами императорские сокровища! Намеренно разрушать его счастье! «Уничтожу!» Только страх за Веньяна удерживал на грани безумия. Братец должен быть спасён! А после…       Воины сами взялись нести паланкин, даже приказывать не пришлось. Несли бегом, часто сменяясь на ходу, чтобы не потерять в скорости, однако Яозу был взволнован так сильно, что, казалось, к столице они приближаются со скоростью черепахи. Но торопить своих гвардейцев он не смел, он видел, верные воины делают всё, чтобы помочь своему императору. Во дворец прибыли с первыми лучами рассвета, и в этом факте Яозу усмотрел добрый знак. Рассвет — символ возрождения, шанс на новую жизнь, Веньян обязательно поправится! В жажде надежды разум цеплялся за любую мелочь, будто бы ни одно живое существо никогда не умирало на рассвете.       Императорских медиков собрали в спальне Яозу в кратчайшие сроки. Яозу велел уложить Веньяна на огромную императорскую кровать, наплевав на все будущие кривотолки. Лечить братца будут под его собственным строжайшим надзором, покидать Веньяна он не намерен ни днём ни ночью.       Первые новости о состоянии братца были обманчиво обнадёживающими. На его теле не было серьёзных и тем более открытых ран, ни одна кость не была сломана. И всё же тело было испещрено кровоподтёками и синяками, но главной дурной новостью было, разумеется, не это. Не представлялось возможным определить, каким именно ядом был отравлен братец, а следовательно, и изготовить противоядие. Врачи сотворили немыслимое, чтобы вернуть Веньяна в сознание и удержать в нём хоть сколь-нибудь продолжительное время. Это порядком обрадовало Яозу, но, к сожалению, братец не смог дать медикам никакой новой информации. Тяжело дыша и часто прерываясь, он успел поведать лишь то, как оказался в нынешнем плачевном состоянии:       — Когда Джуну удалось вырваться, обо мне на какое-то время позабыли. Все бросились вдогонку, и Су, и его люди. Их не было довольно долго, а вернувшись, они были злы сильнее прежнего. Джун был опасным свидетелем их злодеяний, которого им не удалось устранить, и единственным путём к спасению для них оставался лишь побег. Весь план Су полетел к чертям только потому, что ему захотелось поиздеваться надо мной и Джуном, прежде чем убить. Если бы он убил нас, как только мы оказались в его власти, концов было бы не отыскать. Однако и теперь Су не желал пускаться в бега, не отправив меня к праотцам. И просто перерезать мне горло ему было мало. «Подыхать будешь медленно, но сдохнешь наверняка. Против моего яда не найти средства. Жизнь будет покидать твоё тело несколько дней. Хочу, чтобы ты прочувствовал всю горечь, весь ужас и отчаяние своей смерти, грязная ты шлюха, пагуба императоров!» — таковы были его слова. Напоследок меня избили. Как-то нелепо, вполсилы — так спешили удрать, — здесь Веньян болезненно усмехнулся, и его разбитые губы тут же закровили вновь. — А потом мне зажали нос и силой влили яд.       Яозу клокотал негодованием. Как какой-то смерд, низкая тварь, ничтожный червь смел судить его Веньяна?! Как дерзнул поднять на него руку, грозить смертью?! Посчитал себя самого бессмертным, раз желал отобрать у Яозу братьев?! Слава небожителям, с Джуном всё в порядке, с жаром лекари справились, остались только синяки да пораненные в лесу ноги, хотя и за это Яозу был готов убивать. Да что синяки, Яозу убил бы только за то, что кто-то кроме него посмел просто коснуться кузена! Джун только его! Как смеет всякая нечисть касаться императорской святыни?! Сейчас Джун, отмытый и переодетый, сидел на коленях возле той стороны кровати, где лежал Веньян, и трогательно держал его за руку. Удержать кузена в постели ни врачам, ни Яозу не удалось.       — Скажите же нам, каким ядом вас отравили? — умоляюще, почти жалобно попросил Джун, касаясь своей щекой тыльной стороны ладони братца.       — Откуда же мне знать, хороший вы мой, — вновь зловеще улыбнулся Веньян, и один из врачей принялся отирать с его губ кровь и смазывать их мазью. — Думаете, Су объявил об этом?       — А каков был вкус яда, ваша светлость? — спросил врачеватель. — Может быть, вы хотя бы запомнили запах?       — Не смогу описать ни вкуса, ни запаха. Я не помню, — совсем слабым голосом отвечал братец. — Возможно, ярко выраженного привкуса и вовсе не было.       — Братец, постарайся, припомни, — в груди Яозу адски засаднило от безнадёги.       — Яозу, — со вседозволенностью умирающего, снимавшей все запреты и даровавшей право и к императору при посторонних обратиться по имени, произнёс Веньян, — не обнадёживайтесь сами и не внушайте ложных надежд мне. Ничего не изменить. Я не смогу поведать больше того, что уже сказал. Я всеми силами пытаюсь примирить себя с предстоящим. Не тревожьте меня.       — Нет, братец, нет! — возмутился Яозу. — Ты не умрёшь! Я сделаю всё, чтобы этого не произошло! Не гляди так мрачно!       — Прекратите! — из последних сил выстонал Веньян. — Думаете, мне хочется умереть? Именно сейчас я как никогда хочу жить! И мне очень страшно! Если хотите сделать для меня хоть что-нибудь, исполните только одну мою просьбу.       — Что угодно!       — Я хочу видеть Ливэя. Позвольте ему быть со мной до конца.       Сказать, что просьба братца удивила Яозу — не сказать ничего. Почему братец желал последние часы жизни провести подле этого человека? Что ему Ливэй? Или… может, стоило задаться вопросом кто ему Ливэй? Ну уж нет! Быть не может! Веньян не смог бы скрывать от Яозу такое все эти годы! То есть что же получается, братец всеми силами противился сократить дистанцию с Яозу, с тем, кого знал с самого детства, с тем, кто считал его своей семьёй и первой любовью, со своим императором, наконец, но сдался чужаку, простолюдину, хуже — бывшей шлюхе?! Да что с Веньяном не так?! «Некогда оскорбляться! Не о том ты теперь должен думать! Спаси его, а потом задавай вопросы. Или скрась его уход…» Последнюю мысль Яозу тут же отринул. Никакого ухода! Отменяется! Он не позволит! Он не сдастся! И всё же Яозу в изумлении смотрел, как явившийся Ливэй, белый, словно сама смерть, распластался перед ним ниц и только что ноги не целовал, благодаря за дарованное ему позволение быть рядом с Веньяном. Братец так дорог ему? В глазах Ливэя стояли слёзы, когда Джун вдруг с готовностью уступил ему место возле ложа умирающего. Яозу вдруг почувствовал себя отверженным, лишним. Чужим. Что, в конце-то концов, происходит? Почему у Джуна такое понимающее выражение лица? Почему только Яозу ничего не понимает? Какого чёрта?! Почему у Яозу ощущение, будто все и каждый предали его, скрыли что-то очень важное? Слёзы Ливэй мужественно сдержал, взял братца за руку и с поразительной… нет, не фамильярностью, но интимностью, совершенно очевидно устоявшейся между ними двоими, просто спросил:       — Ну как ты?       Непролитые слёзы Ливэя заструились по вискам Веньяна.       — Так ничего и не вышло, — загадочно вышептал братец. — У нашей истории не будет счастливого конца. Прости за то, что украл у нас столько лет, не решаясь признаться тебе. Если бы знать наперёд… Всё было лишь сном…       — Я запрещаю тебе так говорить! — упрямо мотнул головой Ливэй, и Яозу невольно ощутил странное единодушие с этим непонятным и словно впервые увиденным человеком, не желавшим так просто сдаваться и отпускать братца. — Это ещё не конец!       — Ливэй, я… тебя… — Веньян запнулся, сглатывая собственную боль, но Ливэй понял его без лишних слов.       — Я знаю. Я тоже. Всегда.       Веньян кивнул, и в его глазах неожиданно отразилась улыбка. Говорить братцу было всё трудней. Слабенько сжав ладонь Ливэя пальцами, он собрался с силами и, прежде чем окончательно сомкнуть веки, в изнеможении выдохнул:       — Позаботься о Луне. Я буду жить в нём.       — Клянусь!       В стороне как по команде заплакал Джун.       Что. Тут. Происходит.