Палаты сновидений

      Узнав о самоличной расправе Яозу над Су, Веньян помрачнел и даже вновь ненадолго слёг.       — Не нужно было ему говорить, — заметил позже Яозу.       Но как скрыть то, о чём в ужасе шептался весь дворец?       Повышенная тревожность Веньяна в его состоянии была вполне объяснима. Он вообще шёл на поправку медленнее ожидаемого, всё время жаловался на отсутствие сил и неодолимое желание спать. Часто просил постелить ему ложе в саду, несмотря на то, что стояли холодные дни. Это поручение никто из обитателей покоев демона не желал доверить слугам. Джун с Юном лично стелили ему постель в садовом павильоне, кутая Веньяна в ворох меховых одеял, Ливэй со всех сторон обставлял его ложе жаровнями, а затем все устраивались вокруг, пили горячий чай и ждали, когда выздоравливающий погрузится в сон, чтобы укрыть его ещё теплее. Но демон не боялся простыть, он будто горел изнутри, и холодный воздух шёл ему на пользу. Просыпался он более бодрым, нежели в собственной спальне, а оказавшись в тепле, вдруг снова начинал клевать носом. Джун был рад, что слабость не позволяла Веньяну исполнять его обязанности министра двора, ужасно не хотелось, чтобы он встречался лицом к лицу с самыми ядовитыми гадюками, оставшимися от совета министров.       Однако новость усилила нервное напряжение Веньяна. Он принялся уговаривать Яозу пощадить хотя бы министра церемоний и его семью, и было решено лишить род провинившегося благородного статуса. Теперь члены семейства отставного вельможи и их потомки становились простолюдинами без права в будущем занимать какие бы то ни было государственные должности.       — Оно и верно, — поддержал Джун. — Ещё неизвестно, чего эти придворные холуи боятся больше: смерти или отлучения от благородного сословия. Если этот человек умён, он оценит дарованное ему право жить. Если глуп — станет оплакивать утраченное положение.       — Будьте осторожны, Яозу! — беспокойно вразумлял Веньян. — Впредь следите за каждым своим словом и уж тем более поступком. При дворе зреет что-то очень нехорошее, и мне никак не понять, где находится корень лиха. Не давайте министрам повода замышлять против вас новые каверзы, не ярите их. Вы и так уж переусердствовали…       — А что мне оставалось делать? — возмущался кузен. — Смотреть, как эта падаль душит Джуна? Су заслужил смерть и за меньшее! Посмотрите на синяки на шейке брата! Эта тварь должна была трижды сдохнуть за каждый из них! В конце концов, я император! Превыше моей воли только воля богов!       — Именно такие речи и могут дать вашим министрам право объявить вас тираном, — с тяжёлым вздохом заключал Веньян.       — Давайте говорить о приятном, — отмахнулся Яозу. — Мы не отметили первый год жизни вашего сына. Я хочу устроить праздник!       — Не время для праздников, — вновь возразил Веньян. — Из памяти двора ещё не скоро выветрятся впечатления от казней, не связывайте с ними моё имя, оно и без того регулярно предаётся проклятьям.       — Но я хочу как-то порадовать вас! — не отступался Яозу. — Сделаю вас владетельным князем, дарую собственный удел…       — Вот уж порадовали! — от возмущения Веньян аж подскочил над своим ложем. — Вы совсем забыли законы своей страны или спите и видите Луна своим будущим наложником? Спасибо, удружили! Чудный подарок малышу на первый день рождения, ничего не скажешь!       Лицо Яозу немного вытянулось и в целом являло полное недоумение.       — О чём это вы?       — Брат Веньян говорит о законе, по которому каждый владетельный князь обязуется предоставить престолу заложника своей верности, — пояснил Джун. — У Веньяна лишь один сын, и он будет обязан…       — Да будь их хоть десять! — всё более захлёбывался негодованием демон. — Я не намерен поставлять своих детей для императорского гарема! Лучше бы вы дали мне умереть от яда!       — Успокойтесь, братец! — расхохотался Яозу. — Вам вредно волноваться. Данный закон неприменим к членам императорской семьи, в любом случае я вовсе не собираюсь настаивать на его исполнении.       Но демон не унимался. Разметал подушки и, пыша драконьими пламенами, вещал:       — Я не родственник вам по крови, государь! И если для меня будет сделана поблажка, как прикажете глядеть в глаза тем, чьи дети навеки оторваны от родных семей и заперты во Внутреннем дворце? Я же сам всеми силами боролся с этим изуверским законом! Нет уж, мой возлюбленный брат, окститесь! Хотите порадовать меня — просто оставьте всё как есть!       — Да чего вы так разбушевались?! — изумлялся Яозу. — Не хотите земель — не надо! Тогда я просто дарую Луну титул князя, который он сможет передать своему потомству. И достойное содержание за счёт казны. Это его ни к чему не обяжет. Пусть просто верно служит Го и будет добрым братом принцам. Так пойдёт?       Веньян не ответил. Он всё ещё раздувал щёки и никак не мог сменить гнев на милость, хоть и понимал, что совестно обижаться на Яозу за предложенный дар. Ливэй поднёс ему успокоительный отвар, и только испив его, демон наконец вымолвил:       — Простите, государь, я вёл себя неподобающе.       — Мне больше нравится, когда вы называете меня «возлюбленным братом». Это же сколько веков должно было миновать, прежде чем вы решились!       Яозу вновь рассмеялся, а демон густо покраснел. На его бледной после отравления коже смущение горело ярче и милее, чем прежде.       Чтобы не вызывать новых приступов праведного негодования у Веньяна, день рождения малыша Луна было решено отпраздновать немного позже, в годовщину рождения принцев. Так внимание двора было сосредоточено на наследнике престола и его брате, и имя Веньяна не было сопряжено ни с какими новыми тратами и щедротами со стороны императора, до которых столь жадны и ревнивы придворные лизоблюды. Тем не менее празднество вышло пышным. Вся империя пила за здоровье принцев, а император, сбегавший из пиршественной залы в уют покоев министра двора, поднимал чарки за здоровье своего «дорогого племянника» и чудесное спасение Веньяна и Джуна.       Здесь собрались самые дорогие сердцу Джуна люди. Его Яозу. Его Юн. Дражайший брат Веньян и верный господин Ливэй. Даже Ксии было дозволено присутствовать здесь, и Джун был рад ей без памяти. Он ловил улыбку каждого и впитывал в себя, словно изголодавшийся по свету росток впитывает солнечные лучи. Он нежился в любви своих близких, нежил их в своей собственной. Теперь у него в избытке было то, что в детстве казалось недостижимой мечтой. Казалось, всё наконец вернулось на круги своя, начиналась новая, счастливая веха жизни… Казалось.

***

      — Яозу… я сейчас умру… Боги! Как сладостно!       — Не умрёте, ваше высочество! Я не допущу. Иначе мне придётся последовать за вами.       Джун вовсе и не возражал умереть в этот самый момент, по крайней мере, он умер бы счастливым. Умереть в объятиях любимого человека под звёздным небом — такая смерть по праву могла бы считаться даром богов. Тем не менее он пришёл на императорскую террасу не для этого. Не то чтобы ему нравились телячьи нежности — он-то как раз предпочитал менее деликатное и более бесстыдное обращение, — но когда Яозу желал быть ласковым, то любил Джуна так, что в голове мутилось от сладчайшей неги, словно под действием пьянящего дурмана. А ласковым с Джуном Яозу желал быть постоянно. Сложно было представить, что когда-то кузен без стеснения насиловал его, помыкал, подчинял, использовал, вытирал ноги, — теперь он сдувал с Джуна пылинки. Только вот Джун изрядно поднаторел в грубостях и часто желал их не меньше, чем Яозу — нежных утех. Джуну нравилось седлать кузена и изматывать вусмерть, не щадя собственного тела. Ну или… Джуну нравилось, когда кузен разыгрывал повелителя и приказывал что-нибудь запредельно вызывающее… Под ложечкой тут же рождалась огненная вспышка и, отбирая дыхание, опускалась ниже, обжигала чресла. Когда же Яозу был нежным, Джуну казалось, что сердце вот-вот разорвётся от переполнявшей его любви к потерявшему голову братцу-императору. Это сильно мешало сохранить нужный боевой настрой, но именно в такие моменты Джун понимал, что уже не сможет жить без своего Яозу.       Вот и сейчас Яозу решил свести его с ума, выписывая поцелуями по шее изящные кружева, перемежая их с лаской губ. Боги! Ещё никогда прежде он не целовал Джуна так легко, невесомо, сладко… Будто боялся, что Джун растает и испарится от неосторожного прикосновения. И он таял. От распиравшего грудь восторга, от счастья, от любви столь безмерной, что собственное сердце казалось болезненно крохотным, чтобы вместить её. Джун изгибался в сильных руках, запускал пальцы в распущенную гриву Яозу, путавшуюся по простыням с его волосами, — не понять, где чьи. Он захлёбывался поцелуями, постанывал, не стесняясь себя, пусть Яозу видит, как он искренен с ним.       А Яозу опускал ласку ниже, вбирал губами чувствительный сосок, тот, что над сердцем. А-а-ах как томительно! Джун весь подавался навстречу губам кузена.       — Ну-ка лягте на место, негодник! — скомандовал Яозу. Ему нравилось следить, как Джун изнывал во власти его губ, ёрзал на ложе, не смея нарушить приказ. Нравилось прикусывать зубами розовый сосок и немного оттягивать, слушать стенания хранящего наказанную неподвижность Джуна.       Кузен поцеловал ниже, туда, где сердце, задержался, ловя губами жизненный ритм. Потом широко прошёлся языком по рёбрам, опустился к втянутому от натуги животу и ниже…       — Яозу! Ты же император! Тебе не до́лжно…       — Закройте рот, ваше высочество! И не смейте даже шелохнуться! Дозволяю стонать, не более того!       Яозу охватил губами истомлённую плоть Джуна, и как же тяжело было сдержать порыв толкнуться упругой вздыбленностью в горячую глотку. А кузен разнуздался: смачно хлюпал губами по члену, вульгарно втягивал щёки, всасывая всё глубже и заставляя бёдра Джуна отчаянно дрожать. Но вся эта кажущаяся пошлость, вся показная разнузданность значили лишь одно — Яозу сделает для него что угодно, не побоится выглядеть нелепым и ничтожным, и как же прекрасен он в своей порочной жертвенности!       — О мой император! А-а-а-а-а! Я сейчас…       Яозу выпустил почти начавшую пульсировать плоть изо рта и, утирая слюну с подбородка, строго заявил:       — Нет-нет! Рано, выше высочество! Запрещаю вам трогать себя! Хочу, чтобы вы познали блаженство этой ночи только от меня!       Он дразняще подул на влажный от слюны член Джуна, заставляя подавиться стоном:       — Я… ах… как же мне вытерпеть?       Джун невольно вскинул бёдра, беспомощно и бесполезно пронзил несколько раз воздух болезненно встопорщенным органом.       — Кричите. Истекайте. Рвите простыни. Но докажите, что вы мой. И я навсегда стану вашим рабом.       Глупый Яозу! Зачем доказывать очевидное? Но такие игры были Джуну по душе. Он широко и непристойно развёл чуть дрожащие ноги, открыл Яозу всего себя.       — Хочу там… Быстрее!       — Вы ещё слишком узкий…       — С каких пор это стало вас заботить?       Яозу улыбнулся, смахнул капельку предсемени, обильно выступившего на поверхность головки Джуна (как же Джун взвыл от этого лёгкого касания!), и слизнул с пальца. Как следует смочив пальцы слюной, размазал её по складочкам зажатой мышцы.       — Если я введу палец… а потом ещё один… и стану брать тебя ими… ты кончишь?       — Нет, господин!       — Если заменю пальцы наконечником кисти Лан, а саму кисть вложу в твои руки и прикажу теребить её… ты кончишь?       — Нет, господин!       — А если велю принять жезл… из нефрита… тот, что больше, намного больше наконечника кисти Лан… Помнишь его? Велю принять целиком… этот холодный, распирающий камень… ты кончишь?       — Ни за что, мой господин!       — Почему так?       — Потому что я могу кончить только от моего господина!       Яозу улыбнулся ещё шире, а Джун, высказав непристойное, задыхался от возбуждения. Пальцы кузена поигрывали на поверхности нежного входа, но даже не пытались проникнуть внутрь, и от этих мягких касаний и бесстыдных речей Джун ощутил, как мышца стала расслабляться сама собой.       — Хорошо, — довольно ответил Яозу. — Как ты желаешь кончить от своего господина?       — Хочу, чтобы господин щедро наделил меня своим семенем, чтобы засеял его глубоко в лоне моего тела. И когда господин осчастливит меня, я уже и сам не смогу сдержаться…       — Очень хорошо! А теперь возьми то, что просишь, и подготовь для себя.       — Как мне подготовить господина?       — Ручками, ваше высочество.       Да что там готовить-то?! Яозу уже был в самой полной боевой готовности, вон как стоит торчком — небеса грозит пронзить! Быть может, потому и захотел, чтобы Джун ласкал его руками, а не ртом. Чтобы оценил ощупью силу желания и степень предстоящего урона. Джун хитро улыбнулся, смыкая ладонь на могучем стволе. Как же давно они не занимались любовью! Уже несколько месяцев. Поверить трудно. Впрочем, столько всего случилось, что об утехах не думалось, а потом… Яозу просто боялся оказаться бестактным и не знал, как подступиться к Джуну, пока Джун сам не пришёл однажды в его постель и не заснул на его груди.       — Господин уже слишком велик, — продолжил играть по правилам Джун. — Бедный младший брат боится, что не сумеет принять старшего и услужить ему.       — Не лукавь! — совсем не по правилам рассмеялся Яозу. — Когда это ты не вмещал меня?       — Но господин, боги столь знатно наградили вас… Всякий раз ваш несчастный брат принимает ваше величество, словно впервые…       — Иди-ка сюда, баловник! Сейчас всё и проверим.       Кузен не скупясь умастил ароматным маслом собственный член и плеснул остаток между ягодиц Джуна. Он изготовился было нацелиться на заветный ориентир, как член неожиданно толкнулся в зажавшие дырочку пальцы. Это тоже было не по правилам.       — В чём дело, ваше высочество? — нахмурился Яозу.       — Пообещайте мне кое-что, прежде чем овладеете мною.       Момент был выбран удачно.       — Боги! Всё что угодно! Чего вы хотите?       — Пообещайте, что не будете сдерживаться. Не нужно меня щадить. Хочу страстного и необузданного вас!       — Обещаю!       Но уже по тому, как Яозу входил в него, Джун понял, что кузен впервые не выполнит своё обещание. Он проникал медленно, осторожно, с паузами, во время которых целовал веки Джуна, его волосы, губы. Чёрт! Не выйдет и сегодня дикого соития, опять кузен вынет из него душу своими тонкими ласками, и Джун ещё долго не сможет прийти в себя.       Как же Яозу брал его! Сладкая пытка. Неторопливо, размеренно, ощупывая кончиками пальцев кромку входа в месте единения их тел, наслаждался плотностью сочленения, словно мечтал навеки остаться с Джуном единым целым.       Джун вновь поплыл. До слёз, ставших в глазах. Ком наворачивался в горле, сердце глупо частило. «Ну зачем ты такой нежный, Яозу? Когда ты такой, я не могу быть сильным». Он терял разум от счастья и удовольствия, мог только подвывать, зажав рот, да поджимать пальцы ног, пока кузен бережно прижимал его к себе, раз за разом выверено вторгаясь в его изломанное наслаждением тело.       Джун тоже не сдержал слово, не смог дождаться, когда Яозу изольётся в нём, и позорно кончил под себя от одного лишь чувства предельной наполненности. Яозу замер, ощутив, как сладостно-мучительно пульсирует на его плоти Джун. Кажется, Джун кричал, он не был уверен, чувственное забытьё сыграло с его сознанием злую шутку. Он весь растворился в оргазме, вознёсся к небесам, ещё мгновение, и он увидит бессмертных богов… Но он увидел счастливое лицо Яозу, и это было много лучше!       — Люблю, — шепнул Джун на грани обморока.       И Яозу, последний раз взяв его на себя, с грудным рыком опалил Джуна изнутри.       — Моя судьба. С первого взгляда! — выстонал Яозу и сжал его так крепко в своих объятиях, что кости скрипнули.       Приходили в себя, любуясь чистыми кристаллами звёзд, ярко сверкавших в синем бархате ночи. Джун думал, что нет ничего страшнее, чем остаться совершенно одному под этими прекрасными небесными светочами, и крепче жался к Яозу. Но ярче прочих светил горел ноготок новорождённой луны. То ли на террасе было жарко натоплено, то ли жар страсти снедал их тела, только совсем не хотелось кутаться в одеяла. Лежали нагие в дивном серебряном свете, словно только сейчас пришли в этот мир.       — Мой мальчик обмарался, — вдруг развеселился Яозу. Он подхватил пальцем одну из жемчужинок семени с живота Джуна и отправил её себе на язык.       — Яозу, вы отвратительный! — поморщился Джун.       — А вы — вкусный! — парировал кузен, нарочито облизываясь.       Он охватил Джуна, уложил на себя, обнял и поцеловал в макушку.       — Яозу, ты же никогда не оставишь меня?       — Как я могу?! Ты — моя жизнь. Чего ты так боишься, родной?       — Мне кажется, мы попали в ловушку. Мне сложно объяснить, я просто чувствую, что где-то захлопнулся капкан.       — Ты слишком много слушаешь братца, вот и подцепил от него упаднические настроения. Веньяну везде мерещатся заговоры. Разве ты не счастлив сейчас?       — Счастлив.       Джун прижался к груди Яозу. Гармония. Чувства обострились настолько, что вполне можно было ощутить, как по коже разливалось прохладное лунное молоко.       — Великий господин! Великий господин!       Джун вздрогнул и скатился с Яозу. В императорской спальне зажгли свечи, у выхода на террасу послышались торопливые шаги.       — Что случилось? Пожар? — гневно воскликнул кузен, не дозволяя слугам ступить на их с Джуном территорию. — Как вы смеете тревожить наш сон?       — Министры, господин! Они вторглись в ваши покои и требуют вас! — донеслось из спальни.       — Что значит «вторглись»? Им известно, который сейчас час?! С ума они, что ли, посходили?!       — Они говорят, это дело государственной важности, и оно не терпит до утра.       — Вот же черти! Скажите, мы примем их. Но пусть берегутся!       Джун запаниковал. Происходило что-то изрядное и, в свете последнего разговора, чрезвычайно тревожное.       — Что ещё могло стрястись? — ворчал кузен, поднимаясь и натягивая домашнее платье. — Оденься, родной. Не хочу, чтобы ты простыл. Я перенесу тебя в опочивальню и скоро присоединюсь к тебе, только спроважу этих зарвавшихся деляг.       Джун, нехотя подтянул к себе платье и накинул на плечи. Яозу завернул его в меховое одеяло, легко вскинул на руки и отнёс на огромную императорскую кровать.       — Скоро буду! — снова заверил, чмокая Джуна в губы.       Как только он ушёл, Джун попытался встать. Не время валяться в постели! Он был намерен подслушивать. «Паду, как конь ледащий», — пронеслось в голове, когда попробовал сделать первый шаг на всё ещё нетвёрдых ногах. Но не упал. Медленно, но верно, он приближался к дверям, отделявшим спальню от гостиного покоя, где Яозу принимал министров. Не успел Джун подойти к дверям вплотную, как яростный возглас кузена заставил его снова отшатнуться:       — Вам жить надоело?! Вы смеете будить нас посреди ночи, чтобы возвести чудовищный поклёп на нашего брата?!       Джун припал ухом к двери, хоть этого и не требовалось, всё и так было прекрасно слышно. Неужели речь шла о нём?       — Это вовсе не поклёп, а свершившийся факт, — донёсся знакомый голос министра правосудия. — Принц Джун поддержал заговор против вашего величества. Вы были слишком добры к нему, государь, но пригрели ядовитую гадину. Сын недалеко ушёл от отца. Гнилая ветвь.       Сердце упало в пятки. Разом вспомнились все угрозы Су. Что говорит этот чёртов министр?! Джун — изменник? Побойтесь богов! Джун никогда не выступит против Яозу!       — Закройте рот, если не хотите лишиться языка! — взревел кузен. — Наш брат — кристальной души создание. Его помыслы чисты и невинны! Он неспособен злоумышлять!       «Всё ясно, всё ясно! — судорожно бились мысли. — От меня хотят избавиться! Знают, что моё влияние на Яозу почти беспредельно. Боятся, что науськаю императора против них. Не верь им! Не верь им, Яозу!»       — Пусть великому господину трудно поверить в такое, но взгляните сюда, — вкрадчиво продолжал министр правосудия. — Это перехваченное письмо его высочества сторонникам, желающим, чтобы он узурпировал трон Туанов. Ваше величество знает руку принца Джуна. Удостоверьтесь, государь.       О ужас! Есть ли предел их подлости и наглости? Ещё и бумаженцию состряпали! И, видимо, хорошо подделали почерк Джуна, раз не боятся совать вопиющую фальшивку под нос Яозу. Как же быть? Как отмыться от такой грязи?       — Зачем принцу Джуну узурпировать наш трон, если мы сами объявляли его нашим наследником? — не сдавал позиций Яозу.       «Да, да! Пожалуйста, верь мне! Только мне!»       — Наследник — это ещё не император, мой господин. Совет министров стал бы противиться восшествию принца Джуна на престол, и принц Джун прекрасно это знает.       — Совет министров стал бы противиться воле императора?! — всё больше выходил из себя Яозу. — Так вот как вы чтите великого дракона Го! Что же вы хотите навязать нам сейчас? Зачем явились?       — Навязать? Государь, совет министров униженно молит вас выдать мятежного принца, чтобы судить его как изменника.       — Молят иначе. И унижены здесь только мы. Убирайтесь! Нет сил слушать ваши наглые речи!       — Подумайте как следует, ваше величество. Пока ещё не слишком поздно, — слова эти прозвучали вовсе не предупреждением, но угрозой. Джун осел на колени. Он пропал.       В следующее мгновение Яозу вихрем влетел в спальню.       — Вы всё слышали? — спросил он, увидев упавшего у дверей Джуна.       — Яозу! Это всё неправда! Я бы никогда…       — Так даже лучше, сбережём время. Поднимитесь, ваше высочество, и бегите к братцу.       — Но Яозу! Умоляю, выслушайте меня!       — Джун, слушайтесь меня! Уходите тайным путём. Из моих покоев пропала охрана. Если министры ворвутся в спальню, кто нас защитит? Уходите! Скажите брату Веньяну, чтобы усилил стражу.       — Я не оставлю вас!       — Опасность грозит только вам, бегите!       — Но брат, вы верите мне?..       — Поговорим утром.       — Брат!       — Немедленно уходите!       Всё нутро Джуна перевернулось от ужаса, когда, покидая императорскую спальню, он увидел листок с искусно подделанными письменами в руке кузена. Словно кто-то запустил в Джуна ложку и взболтал кишки. Зачем Яозу взял эту дрянь из подлых рук? Неужто поверил навету?