Шанс на падение

      — Мой Повелитель, — шепчет она, и змеей ластится к его руке, смольные кудри опутывают его пальцы, а безумные глаза, в которых давно уже исчезла нотка строптивости, которые наполнены гневом и желанием получить хоть крупицу его внимания, черными зрачками устремляются в его кроваво-красные. И на лице Беллатрисы не дергается ни один мускул, пока его длинные паучьи пальцы смыкаются на ее хрупком запястье, оставляют красные отпечатки на белой коже, и взор — взор маньяка, взор убийцы, взор повелителя этого мира, повелителя ее души и непризнанного короля, взор того, кто никогда не будет ее, и даже в уродливом теле — все такой же недоступный, — взор этот прожигает дыру в ее голове, распаляет ее душу очередным отказом.       Ей не больно, когда Темный Лорд отшвыривает ослабевшее после Азкабана тело на пол от себя, отворачиваясь и обращая свой взгляд к Долохову, молчаливой тенью зашедшему в залу и замершему с немым презрением к новой сущности бывшего друга, ловко скрываемым за маской равнодушия на губах, в которых тлела белоснежная сигарета; ей не больно стягивать с себя запачканное чужой кровью платье и глядеть на исхудавшее, наверняка ужасающее его своими новыми формами, тело, отражающееся в зеркале живым скелетом.       Ей давно уже не больно, Беллатриса искупила свою нежную девичью сущность грязью метки, она, крича и плача, сплавила ее с убийствами и рейдами, изнасиловала несколько раз выворотом себя наизнанку, перешиванием и перекройкой собственного образа для Него. Она сделала из себя монстра чужих сердец и упивалась полученным могуществом, но дрожала в раболепном страхе пред его ногами, прикасалась искусанными губами к темной мантии и разрушалась по частичке от каждого его презрительного или насмешливого слова.       Когда-то давно, еще до Азкабана, до убийств, до войны Беллатриса была алой цветущей розой с острыми шипами — лучшим цветком дома Блэков, самым живым и самым стойким. Она была ненормальна в своей преданности семье, которую давно продала Повелителю за один лишь поцелуй. На подкорке ее сознания сохранилось бережное пугливое прикосновение к его губам, сухой след, оставленный на тонких полосках его бледных губ. Тот самый след, что до сих пор сиял в ее воспоминаниях яркой вспышкой.       Темный Лорд пользовался ей, уничтожал и разламывал, он развлекался с ее поломанными костями и сращивал их вновь с утра, выгибал ее, ломая позвоночник, с редкими улыбками слушая ее визги боли, а Беллатриса всю себя отдавала, вырывала алые лепестки из засыхающей розы, которая вот-вот грозилась пасть под очередным градом последствий Его прошедшего увлечения девчонкой, потерявшей свою сладкую молодость среди зеленых садов сгоревшего поместья. Единственная, все такая же живая, единственная, сохраняющая отпечаток благородной помешанной семейки, она медленно задыхалась в тугих корсетах и дыму смертельных стычек.       Она была украшением короны Повелителя и его любимой игрушкой. Была. Давно.       Сейчас же ее сумасшедшая натура требовала кровавого ужина и чьих-то стонов под ее пытками, вина на завтрак и дурацкого огневиски вместо ужина, теплом разливающегося под ее кожей и помогающего на какое-то время заткнуть протяжные крики ее умерших жертв и слепое дыхание дементоров, сейчас ее спутанные черные кудри ниспадали на хрупкие плечи так, как нравится ей, а не ему. Сейчас он снова отталкивает ее, а ночью зовет, словно собаку.       Но Беллатриса больше не придет. Никогда.       Жалко, она не знает, что огонь внутри Повелителя ее попытки выбраться из омута зависимости разжигают еще больше, не знает, с каким интересом красных змеиных глаз он наблюдает за тем, как она кружится окровавленными ступнями в пьяном вальсе по острым ножам вместо пола, приближаясь к его последней ловушке.