Шанс на падение

      Мадам Помфри, цокая и бормоча что-то, заклеила разодранные костяшки рук пластырями и стерла мокрой тряпочкой кровь. Впихнула ложку гадкого зелья, растрепала темные волосы и вышла прочь из комнаты, оставив вытянутый зеленый бутылек на прикроватной тумбочке. Том смотрит на него и видит собственное отражение с непропорциональным лбом, подбитым глазом, синяк которого был измазан липкой и ужасной по запаху желтоватой мазью, и бледное лицо. Такое бледное, что горящие глаза кажутся болезненным дополнением образа юного волшебника.       Он маг, а проблему по привычке полез решать кулаками. Просто потому, что в приюте это всегда было намного действеннее разговоров или угроз, просто потому, что он озлобленный еж, свертывающийся клубочком, если мимолетная опасность мелькает где-то позади, сбоку, спереди, неважно. Он ощущает нутром и кожей, когда стоит защищать себя, и мозг отключается в таких ситуациях. Выживать лишь на инстинкте самосохранения — глупость несусветная.       Он глуп. Очень-очень-очень глуп, раз не умеет себя контролировать. Он должен уметь.       Взгляд смазано оглядывает залу, не цепляясь за ее очертания и не придавая им большого внимания. Койки, койки, койки, несколько учеников за ширмами, снова давящая пустота и тишина. Его словно топят в чувстве вины и заставляют захлебнуться в осознании того, что он облажался. Всего месяц назад переступил порог этой школы, приоткрыл завесу чуда, а сейчас, следствием своих действий, может вылететь прочь. Двери в его мир, в тот мир, к которому он уже питает нежную любовь, могут быть заперты лишь из-за драки, потому что порядочные волшебники так себя не ведут.       То, что было в приюте, должно быть оставлено за рамками и забыто в Хогвартсе, маггловским обычаям и правилам здесь нет места, Том должен научиться разделять новые миры, посреди которых он завис, привязанный прозрачными лесками.       Будь он спокойнее, этой драки не произошло бы, научись принимать себя и окружающих не в штыки, а с молчаливым равнодушием, покровительством, тогда тело осталось цело, а репутация по-ангельски чиста. Ему не стоит доказывать свое превосходство и независимость кулаками, ведь добиться все равно ничего не выйдет: старосты подоспели вовремя. Только костяшки противно ноют, и глаз заплыл. Гадко.       Он громко втягивает в себя воздух и нарочито медленно сжимает ладонь, морщась от боли. Чужие шаги слышатся где-то на периферии сознания, мальчик не реагирует на них, глядя, как багровая кровь пропитывает пластыри. Неприятно, некрасиво, это совсем не походит на далекое искусство. Он не примыкает к чему-то прекрасному, вызывавшие восхищение далекие образы картин и статуй, о которых дрожащим шепотом рассказывала молоденькая воспитательница, пока он был совсем маленьким, насмешливо поднимают брови и качают отрицательно головами, когда он с непониманием тянет к ним руки.       Вот он, такой единственный в своем роде, такой невероятный. Почему же другие видят в нем лишь обноски одежды и незавидное происхождение? Разве это честно?       — Мальчик мой, нам нужно поговорить.       Нечестно. Ни капельки. Жизнь, как осознал Том, штука совершенно непонятная и лицемерная. Значит, под нее стоит подстраиваться и адаптироваться. Это ведь только так и работает: люди становятся тварями, скрывая это и получая все софиты общества лишь за умение носить маски.       — Конечно, профессор Дамблдор.       Койка напротив скрипит, когда мужчина опускается на нее мягко, мальчик все еще не отрывает взгляда от бледных ладоней в царапинах и ссадинах, что мадам Помфри любовно помазала. Они ведь тоже нехорошие, все эти взрослые, но ей доверять хочется. Окунаться в приставший к прическе запах спирта и снадобий, тянуться к ласковым теплым ладоням, что треплют волосы, пока скрипучий голос вещает о том, как некрасиво со стороны волшебника было поступать так, какой он бедный и разукрашенный и как быстро они его подлатают.       Она была приятной. Не хорошей, но отрадной, ручьем жизни и энергии посреди увядающего в октябрьских гнойных красках Хогвартса.       — Вы исключите меня? — голос звучит, словно кукольный. Марионетка поднимает голову, как только невидимый кукловод, разбивший чаши добра и зла, дергает за тонкую ниточку.       Профессор Дамблдор не отвечает, нахмуривает пушистые брови и поджимает губы. Его молчание действует хуже чужих ударов по лицу и ребрам, Тому кажется, что он сейчас расплачется от осознания, что может потерять все и увязнуть в трясине приюта и неспокойного мрачного Лондона. Он не хочет возвращаться. Боится.       — Мне жаль, что я разочаровал вас. Правда жаль, — совсем тихо произносит он и отворачивается. Зубы прикусывают нежную кожу нижней губы настолько сильно, словно он намеревается ее прокусить.       Декан Гриффиндора прокашливается и усмехается.       — Твой промах не настолько силен, Том, чтобы стать причиной исключения. Только не спеши радоваться, впереди еще несколько недель отработок, — более строго заканчивает учитель. — И научись контролировать вспышки агрессии. Здесь дом магии и знаний, а не войн и стычек.       Мальчик поднимает на него слезящиеся глаза и щурится, стараясь разглядеть расплывающийся образ. Заторможенно кивает, переваривая услышанное и позволяя слабой улыбке появиться на бледном идеальном лице.       Он будет себя контролировать. Потому что магия за эти два месяца плотно засела в сердце и никуда не хотела уходить. Он был одним целым с волшебством, от этого больше не избавиться. Связь узлом застряла между легкими и отправила теплые потоки чуда циркулировать по организму вместе с кровью, напитывая его и позволяя делать большие вздохи.       Тому кажется, что с приездом в Хогвартс он научился дышать.