Шанс на падение

      Минерва была зимородком. Душа у нее — пестрая, до слезящихся глаз яркая, прическа всклокоченная, а характер дикий. В руки не дается, купается в своих мыслях, да на снегу улыбается, задирая голову и щурясь. Обычно при этом произносит что-то умное и цокает на Тома языком. Она младше лет на десять, заучка в школе и гордячка в его кругу, Том все понять не может, как она угодила в закрытый клуб Пожирателей смерти.       То ли Долохов притащил всю мокрую и промерзшую, опоздавшую в Хогвартс и почему-то оставшуюся где-то в Хогсмиде, то ли сама появилась, но ощущение, что она всегда была, просто Том раньше не замечал, не покидало. От нее разило теплотой и уютом, постоянно сидящая с книгами и умным видом, она не лезла в их разговоры и появлялась раза три в неделю. Когда Том, наливая ей в стакан огневиски — ровно пятьдесят грамм из-за того, что до совершеннолетия она все еще не дотягивала месяца три — смеясь, спросил причину столь частых встреч с незнакомыми мужчинами, она лишь передернула птичьими плечами, захлопнула маггловского Пушкина, сдувая в сторону Риддла при этом библиотечную пыль, и выхватила с благодарственным кивком стакан, опрокидывая в себя.       Смешно поморщилась и притянула ладонь к лицу, жмурясь. Хриплым голоском отозвалась, что доверяет им намного больше парней с курса. Том не помнит, на какую именно встречу она рассказала, что ее изнасиловали в кабаке в Хогсмиде, и Долохов буквально вытащил из-под того ублюдка, вырубив его и пнув несколько раз по ребрам. Хорошенько так.       Том тогда сам потащил ее в аврорат. И в больницу Святого Мунго. Собирался уже было со всем профессорским составом идти ругаться, пока глаза кровью наливались от злости, но Лестрейндж остановил. Он умным всегда был, этот Лестрейндж, мрачным, вдумчивым. Спросил просто, почему ссориться и доказывать что-то собирается.       Том не ответил. Не скажет же ему, что Минерва ему зимородка напоминала. Того самого, которого он нашел с подбитым крылом на улице и втихую притащил в приют. Ухаживал, как мог: воды в тарелку, украденную с кухни, набрал и поставил рядышком, крыло осторожно привязал к телу тонкой тканью, оторванной от недавно пошитых штанишек. Птичка притихла, молча уставляясь на него своими черными-черными глазенками.       А потом умерла. Все так же на подушке.       Том тогда даже не заплакал. Не смог. Только в глубине души что-то треснуло, надломилось. И долго ныло под сердцем, пока он приходил на самостоятельно вырытую могилку и стоял рядышком. В горле замирал предательский ком. Слез в глазах не было и в помине.       А Минерва словно олицетворяла того зимородка. Они были почти что одинаковые, раненные и нуждающиеся в спасении. Том не мог не помочь. Никогда бы не смог, даже потеряв рассудок и увлекшись слишком сильно идеями переворота, он не оставил бы пташку. Потому что тогда поломанная привязанность была прожита зря.       Он ведь не монстр, чтобы добивать невиновных.