Шанс на падение

      Кажется, Джинни стала писательницей. Том не запоминал. Кажется, она третий месяц ходила на консультации к психотерапевту и спускала сотни блестящих галеонов на то, чтобы хоть немного поправить ментальное здоровье. Тому было плевать. Кажется, она собиралась избавиться от пагубной зависимости в виде его присутствия рядом и неумения спокойно сосуществовать в нескольких квадратных метрах. Нежеланию дышать вдалеке друг от друга.       Том лишь смеялся, наблюдая за ее пустыми стараниями. Не скрывал превосходства, сжимая длинными пальцами стакан с огневиски и показно отбрасывая на стол перед собой волшебную палочку. Он уже давно был мертв: канул в лету, растворился в небытие и задохнулся в реке времени, отражаясь лишь в зеленых радужках Поттера и управляя его кукольным телом. Задвинутый куда подальше в чужом сознании, только и способный, что смотреть со стороны на гибрид двух противоположных личностей, лениво перекатывающий на языке планы будущего господства, он был для Джинни мечом преткновения. Она его не выносила.       И любила настолько безумно, что саму себя предать была готова.       Том улыбается губами Гарри, ладонью Гарри зарывается в волосы и идеально делает вид, что именно он погиб в битве за Хогвартс, а золотой мальчик открыл глаза, сел на тот чертов поезд и не отправился прямиком в бездну первым классом.       Риддл останавливается позади Джинни, опираясь на столешницу и глядя, как она в пятнистых шортиках и майке готовит завтрак, подпаливает в очередной раз сосиску, жутко краснея от изучающего, прожигающего взора, выворачивающего ее наизнанку.       На щеке красуется синяк от вчерашнего удара. Джинни с ним не разговаривает, скидывает руку, осторожно опустившуюся на плечо. Оно болит, и волшебница морщится, швыряя на стол его тарелку с пищей. Уже сегодня вечером она отвлечется от очередного сюжета, в который выписывает себя и выливает злобу на Гарри… нет, Тома, отвечая на его поцелуй.       Он давно мог бы уйти. Да и она раз десять за последний год собирала чемоданы. Швыряла вещи в белоснежные пакеты, кидала на паркет кружки и ранила голые ступни рассыпавшимися осколками. Запиралась в ванной, пока он ударял ладонями по двери и выламывал ручку, вцеплялась в спутанные волосы пальцами, ногтями царапаясь, и беззвучно кричала, захлебываясь слезами.       Она знала, кто жил в Поттере. А у Тома не получалось выбраться из ненавистного тела, из-за чего юная жена, лучшее прикрытие ото всех подозрений, огребала человек за десять. Иногда она думала, что лучше бы он использовал магию: слишком унизительно то, что он расправляется с ней лишь физически. Словно она не достойна чего-то большего.       В зеркале отражается исхудавший организм, обтянутое куском ткани, еле соблюдающим правила приличия и держащимся лишь на завязанных вокруг шеи лямках. Спина оголена, комбинезон с легкостью срывается с ее тела, покрытого темными розами синяков. Смотреть противно. Выпирающие ребра приподнимаются в ее вздохе, Том отворачивается.       Его тошнит от ее тела, его тошнит от болезненной привязанности. То, что ему нравится делать ей больно — уже плохо. И стекла очков прозрачными капельками растворяются на его лице, зеленый пожирается алым, пожар беспорядков и успешной революции грозится настигнуть магическую Британию.       Джинни доедает последнее мороженое из холодильника, оставляя на столе горячий ужин. В центре магического Лондона начались беспорядки. Подготовленное и спланированное восстание горячей удушающей пленкой растекается по стране.       В этот раз никто не был готов, потому что Гарри Поттеру все верили. А Том Риддл прекрасно умел притворяться.       И не показывать пронизывающую злостную обиду на похоронах, глядя упрямо в крышку закрытого гроба. Джинни повесилась в их квартирке, привязала веревку к люстре и закрепила ту заклинанием, отправила матери прощальное письмо, а ему оставила лишь клочок бумаги со слабым отпечатком помады. Он пропах духами и отправился в небольшую шкатулку, туда же, куда и отрезанный волос с ее головы.       Бездушное тело болталось под потолком, табуретка валялась у бледных ног. Джинни была раздетая. Тому, чтобы видеть ее оголенной, не нужно было стягивать одежду с веснушчатых плеч. Он знал ее насквозь.       И даже после смерти не позволял уйти.