Шанс на падение

      Том устал. Постоянные скандалы в суде, свидетелем которых он был, были похожи на насмешку: он выносил вердикт убийцам, подписывал приговор виновным и своей непоколебимостью давал жертвам шанс добиться справедливости. Изо дня в день с момента окончания учебы и подработок он поднимался по корявой лестнице правосудия. Он не соскальзывал, не спотыкался, не падал. У Тома была цель, и он шёл к ней. В холодном расчете и уверенности ему не было равных.       Но почему многочисленные истории о зле и добре кажутся ему такими одинаковыми? Почему он смотрит в глаза рыдающей матери, чью дочь изнасиловали и убили, и не ощущает ничего? Почему холодная насмешка палача бедной девушки не колеблет пустынное болото его души? Почему он больше ничего не чувствует? Разве ради этого он преклонил колено перед законом? Отказался от чувств?       Том вычеркнул их давным-давно. В ту ночь снег припорошил улицы, ангельское пение церквей еле доносилось ропщущим ветром до ушей. Было слишком холодно даже для конца декабря. Ресницы и брови покрылись морозной коркой, слёзы на щеках превратились в липкие ледяные дорожки. Он сам, казалось, заледенел.       Руки испачканы чужой кровью. Она заляпала снег аляповатыми бордовыми пятнами. В глазах рябило. Собственное хриплое дыхание словно разрезало лёгкие изнутри.       Больно.       Впервые больно за кого-то. Больно за улыбающуюся девушку, с которой они пошли на неуклюжее свидание. Она училась на пару курсов младше и всегда выделялась на потоке мозгами. Профессора ее обожали, мальчики ухаживали, но она всем давала отворот-поворот. Учеба, стипендия и вечерняя подработка для нее были на первом месте.       Том и не обратил бы на нее никакого внимания, если бы однажды не застал плачущей. Оказывается, она старалась наскрести денег на лечение отца, чья стоматология сгорела, жена погибла в пожаре, а сам он стал инвалидом.       Том помнит, как Гермиона плакала. Пьяный поджигатель — богатый оболтус — избежал тюрьмы. Грейнджеры не получили никакой компенсации. А Тому тогда почему-то впервые захотелось поддержать кого-то. Не друга, а незнакомую ему девушку, разрыдавшуюся на бордюре перед колледжем.       Кто же знал, что ее улыбка почему-то врежется в душу. Что ее имя похоже на сладкую конфету, которую не хочется глотать. Что вся она покажется ему эфемерным далеким образом, рядом с которым сердце будет уходить в пятки от волнения.       Том никогда не влюблялся. Он не считал чувства чем-то нужным. Особенно после того, как тот самый оболтус с компанией друзей подстерег Гермиону у дома. Они были накуренные и злые. Том впервые участвовал в уличной драке.       В какой-то момент ему даже понравилось: адреналин свистит в ушах, тело кипит от напряжения. Антонин был прав — в этом и правда было свое очарование. Романтизированное, больное, нелепое, но все же.       А потом придурок пырнул Гермиону ножом и, мгновенно протрезвев, когда ее тело бессильно рухнуло на землю, и кровь пропитала снег вокруг, с испуга сбежал с друзьями.       Том вызвал скорую помощь.       Том зажимал ей рану.       Том впервые плакал, стоя на коленях перед кем-то.       Это было их первое свидание спустя несколько месяцев общения. Он наконец осознал, что влюблён. Она наконец позволила себе чувствовать.       А потом она мучительно долго умирала на его руках. Эмоции были больнее, чем Том предполагал.       Поэтому он всегда словно камень в зале суда. Его не касаются чужие проблемы. Он получает садистское наслаждение от того, что находит наказание, которое заслуживают обвиняемые мудаки. Он бы убивал их голыми руками, но это не так эффективно: лучше уж его тайное агентство сыщиков, как его называют его же участники — Долохов, Малфой, Лестрейндж, Нотт, Мальсибер, Розье, Эйвери и девчонка Блэк — помогает полиции ловить виновных, а он, координирующий расследования, будет сажать их за решетку.       Они заслуживают адских мучений. И Том даже в тюрьме найдёт способ заставить их молить о пощаде. Молить так же, как молили те остолопы с ножом. Гермиона чуть не умерла. Том, сам до конца не понимая, почему, впервые понял сладость мести.       Он пьянел не от алкоголя. Правосудие превратилось в его обсессию.       Стальной судья. Железный человек без чувств.       И собственный дом где-то за спиной. Позабытый в делах день рождения. Холод последней декабрьской ночи.       Том возвращается позже обычного. Свет давно выключен. Блик лунной дорожки падает на фотографию Гермионы — совсем еще юной, только поступившей в университет. Где-то в глубине души Тома она останется такой навсегда.       Он кладет на стол папку с новым делом и надевает на нос очки (к сорока годам зрение начало садиться). Растрепав волосы, он потягивается и идет к холодильнику. Там стоит маленький праздничный торт. На столешнице лежит так и не задутая свеча.       День рождения Тома не был особенным днем. Это было время скорби: годовщина смерти его матери. Ранение Гермионы.       Том старался не выделять этот день, но…       …но когда со спины его обняли до боли знакомые руки, сердце затрепетало, как в первый раз.       — Почему ты задерживаешься даже сегодня, господин судья? — шепотом спросил его сонный голос. Том повернулся и мягко обнял его обладательницу в ответ. Зарылся носом в пушистые волосы.       — Я думал, ты уже спишь.       — Ты не думал, — фыркнула Гермиона. — Ладно, в честь праздника прощу тебя. Но это единоразовая акция! Доставай тарелки, пришло время чая. Хотя нет, лучше пойди переоденься: с минуты на минуту сюрпризом нагрянут твои неугомонные друзья.       — Ночь обещается быть томной.       — Это вряд ли, — рассмеялась живая и здоровая Гермиона и быстро поцеловала его. На ребрах у нее красовался длинный шрам. Шрам давно забытого прошлого.       Том улыбнулся. Маска ледяного судьи спала с него сама собой.       Под ней скрывался человек.