***
Снова кошмар. Он облепляет со всех сторон, под одеяло заползает и за ноги кусает. Холод вызывает, когда как тело мокрым становится. Через призму сна он слышит, как кто-то ему смерти желает, трупу уподобляя. Чонгук тихо постанывает, прекратить хочет мучения, но не может открыть глаза. Кошмар не отпускает, он засасывает сильнее и сильнее, сердце заставляет сжаться, а лёгкие напрячься. Чон во сне ближе коленки к груди прижимает, старается согреться и защититься от внешнего мира, проникающего внутрь его тела. — Чонгук. Чонгук-а, — несильно тормошит его Чимин за плечо. Чонгук же во сне Джина слышит и видит, как он уходит от него, не способный ему больше помочь. Пак волнуется за парня и сильно. Он дотрагивается до его лба и чувствует, что тот горячий. Он хмурит брови и встаёт с кровати, подходя к решётке. И какое чудо, что сегодня на дежурстве Мин Юнги. Дождавшись нужного момента, пока тот недалеко пройдёт, Чимин подзывает его. — Надзиратель Мин. Юнги останавливается и подходит ближе, в глазах строгость, не допускающая осечки, как и в действиях. Он поднимает бровь и кивает, не говоря то самое: "что случилось?". — Чонгук. Кажется у него температура. Ему нужно в лазарет. Мин заглядывает внутрь камеры и замечает вспотевшую голову Чона, лежащего под одеялом. Он достаёт рацию и сообщает: — Это Мин Юнги, заключённому требуется врачебная помощь. — Какая камера? — 5-ая слева, второй этаж. — Причина? — Скорее всего температура, не знаю, пусть врач разбирается. Через несколько секунд молчания рация вновь шипит, — даю разрешение на выпуск в лазарет. — Принято. Мин достаёт ключи от камеры и открывает решётку, с трудом сдерживает себя, чтобы не посмотреть на Чимина так, как нельзя. Чимин же убирает своё взмокшее одеяло с парня и отбрасывает его в сторону. — Чонгук, подъём! — говорит Мин, наклоняясь. Тот, как в бреду что-то говорит, но не реагирует. Трясётся. — Я пытался его разбудить, но его видимо лихорадит. — Понятно, — Юнги смыкает губы, по рации вызывает себе помощника. Чимин одними губами произносит " спасибо ", на что Юнги совсем слабо улыбается. Когда пришёл второй надзиратель, Юнги поднял Чона и направился с ним в лазарет, пока помощник закрывал решётку. Чимин выдохнул и схватился пальцами за прутья, слишком холодные, по сравнению с кожей. Он переводит взгляд на камеру Тэхёна, тот стоит точно в таком же положении. Его пальцы сжимают решётку, а взгляд от отдаляющегося с Мином Чонгука переводится на Чимина. Тэхён еле заметно кивает в знак благодарности, на что тем же отвечает и Чимин, но в знак того, что "с ним всё будет хорошо".***
Чонгук просыпается под вечер какого дня непонятно. Впервые в жизни он чувствует себя так разбито, будто бы его тело - стекло, по которому сильно ударили. Слишком сложно быть сильным, когда за спиной трупы, опасность и обвинения. — Очнулся наконец, — в палату входит доктор в белом халате, с руками в карманах и с очками на носу. В воздухе витает запах препаратов, а в ушах теплится приятная тишина. Доктор рассматривает Чонгука, подходит ближе и начинает проверять тело на реакции: то фонариком в глаза посветит, то послушает сердце, холодок вызывая на теле. — Что-то я зачастил, — негромко говорит Чонгук, пытаясь вернуться к жизни. Он оглядывает свои руки, шевелит ступнями, чтобы хоть как-то размять тело. Чувствует под собой постельное бельё и оно будто накрахмаленное, на нём лежать приятно, однако непривычно. Доктор ойкает и быстро добавляет, — это ты ещё не зачастил. Норма для заключённых попадать сюда чаще твоего. Чонгук на это молчит, доктор же спешит его успокоить, — но не переживай. Ты сюда больше не попадёшь. — Сомневаюсь, как-то, — с грустью в голосе. — Не сомневайся, нет тебя, нет и проблем, — как что-то будничное вылетает из его уст. Чонгук отчётливо чувствует, как его ступни холодеют, а перед глазами пространство сужается, — что? Секундное мерцание света окунает помещение в полумрак. Доктор складывает свои ладони, касаясь пальцами друг друга, отходит от пациента, медленно разгибаясь, и подходит к прикроватной тумбочке. Тянет свою руку, как в замедленном фильме, к лежащему предмету и как только Чон замечает блестящий на больничном свету шприц, пытается встать и защититься, но даже пошевелиться не может, как и что-то сказать. Он пытается двигаться, но тщетно, спастись не получается. Ещё немного и доктор уже приближает шприц к виднеющей венке на руке Чонгука, прикасается иглой к коже и прокалывает её, вводит какой-то препарат, распространяющийся по организму моментально. Чон засыпает мгновенно. И ему кажется, это и есть смерть. Пустота, наполненная чем-то, но не понять, чем именно окружает. Темноты как таковой нет, но в то же время она повсюду. В глазах будто отражается цвет, ещё неизвестный человечеству, который Чонгук способен увидеть, но не воспринять и не понять. В ушах тишина и одновременно какие-то звуки. Кажется, что он где-то посередине, а вот только между чем и чем покрыто тайной. Состояние неясности охватывает парня, но он и этого даже не осознаёт. Что такое это состояние? Смерть тела? Души? Или гибель чего-то другого? Может быть это гибель прошлого "Я" и рождение нового ? Иначе, как объяснить то, что Чонгук всё-таки просыпается среди тех самых белых стен с фиолетовым отливом, на больничной кровати, чуть мягче камерной койки, и при этом всём чувствует себя другим. Обновлённым, хоть и сильно уставшим, с какой-то странной внутренней пустотой, которую нужно заполнить. Кажется произошла перезагрузка организма. Чонгук настраивает настройки своего зрения и видит, что напротив сидит Сокджин, уснувший на стуле. — Джин? Джин хён, — Ким чуть шевелится, отчего его голова падает и вызывает реакцию, на которую организм дёргается и просыпается. Доброе утро, которое добрый почти вечер, в который Сокджин хоть немного поспал. — Чонгук, — он вдыхает в себя воздух, словно жизнь возвращает и наклоняется к Чону, хватая его за запястье, — как ты? — Выспался на неделю вперёд. — Мне не нравится, что мы стали видеться с тобой здесь так часто. — Зато мы видимся и я рад. — Я тоже рад. Хотя бы лазарет здесь сохраняет права человечности. Однако знаешь, на меня уже косятся медсёстры. — Наверное, думают, что ты устраиваешь мне побег. — Да нет, я думаю, что я им просто понравился. — Сокджи-и-ин, — чуть хрипловато. В палате раздаются негромкие смешки, искренние, но таящие в себе какую-то глубинную недосказанность и вину. Чонгук знает, что виноват, потому что накричал на единственного человека, которым он дорожит. Которому он доверяет, и которого он братом зовёт. — Прости меня, я... — Нет, — сразу же перебивает его Сокджин, — не извиняйся. — Джин тоже обвиняет себя, ведь он действительно даже и на долю не понимает, какого это, находиться по ту сторону. За решёткой, вдали от свободы. Легко посадить или вытащить, а вот прожить тоже самое или что-то похожее - это уже труднее во много раз. — Это ты меня прости. Я действительно с плеча рубанул. Расстроил тебя и вывалил всё сразу. Я придурок. Чонгук положил свою ладонь на руку Сокджина и мягко улыбнулся, — ты правильно поступил. Знаешь, это как пластырь сорвать. Раз и всё. Да, покровоточит и поболит, но рано или поздно рана всё равно засохнет. — Но может остаться след или шрам. — Сокджин, в каком веке мы живём? Существует огромное количество мазей и процедур по их удалению. — Мы сейчас точно говорим об одном и том же? — Более чем. — Я буду твоей мазью. Чонгук смеётся. Такое слышать от влиятельного адвоката очень даже необычно, тем более у того, у которого взгляд такой серьёзно-грустный. — Самая лучшая мазь на свете. — Так вот чего медсёстры заглядывались! — Да, Джин хён, у них дефицит таких мазей, как ты. — Кхм-кхм, — в проходе появляется охранник с медсестрой под боком. Она с маленькими очками, пухленькая и розовощёкая, а он гигант такой со стальными мышцами. Медсестра поправляет свои гляделки и с поднятой вверх головой сообщает, — вам здесь не санаторий, поэтому дальше отдыхать и смеяться вы будете в своей камере. Губы Чона приоткрываются, а глаза ищут объяснения у Сокджина. Тот лишь напрягается и опускает свой взгляд. Здесь ничего не поделаешь, Ким не в силах как-то повлиять, ведь он, даже и не адвокат на сегодняшний день. Точнее он ещё юридическое лицо, но вне закона, придуманного отцом Чона, как бы это смешно ни звучало. Охранник звенит наручниками, намекая, что пора. Сокджин же хочет помочь Чонгуку встать, но этот сторожевой пёс приказывает не прикасаться. Так и вышли они из палаты в строгом молчании, прерываемым сокджиновым: — Наберись терпения, Чон. Мы справимся.***
Вечер уже коснулся своими лапами уголков крыши тюрьмы. Облепил и скатился на землю. В столовой шумно и неспокойно. Уже двоим влетело за их начинающуюся потасовку, за упавший поднос и испачканную форму. Чонгук входит молчаливым в это кишащее пространство, оранжевыми наполненное. Берёт свою порцию, как полагается под взором охраны и садится к Чимину, жующему и осматривающему его с любопытством. — Я в порядке, Чимин, — успокаивает, прежде, чем это пытливое выражение лица поинтересуется. Тот прожевать не успевает, и с набитым ртом говорит, — тут такое происходит. — Какое? — Одноглазый вернулся, — он проглатывает пищу и осматривает помещение, будто проверяет, нет ли того самого с одним глазом. — Кто? — Ааащ, Чонгук-и, тебя чем там лечили? — Я просто не знаю никаких одноглазых. — А если подумать? Его образ пришёл ему в голову сразу же. Тот мужчина, которому Тэхён вилкой зарядил в глазницу. Такое не забудешь, но Чон думал, что... — Я думал, что его убили. — Скорее проучили. Он в больничке пролежал, выкорабкался. А ещё, — продолжает Чимин, решивший рассказать буквально обо всём, что произошло за сутки с лишним. А произошло многое — чего все шумные то такие? Нарко... — Привет, Чон, — басит кудрявоголовый, бесцеремонно усаживающийся рядом, — и Чимин. — Не думаю, что тут логично здороваться, Тэхён, — Чимин приподнимает бровь, потому что знает, что прав. Перебивать - тут дело плёвое, а вот здороваться друг с другом - уже странно. А Чонгук в кулак прыскает, на что обращает внимание Ким. — Как ты? — В норме, — говорит и сам не замечает, что голос звучит уже чуть увереннее, как и взгляд не отводится в сторону. — Почему тогда не ешь? Не ест, потому что не может. Голова несильно гудит, а глаза побаливают от продолжительного сна, а та самая пустота, она не в желудке, там как раз-таки чувство, будто бы всё заполнено до самых краёв. Чонгук не ест, потому что ещё не понимает своего состояния и что именно оно хочет. Что хочет именно он. Поэтому коротко отвечает: — Я не голоден. — Я в тебя это силой запихаю, если не съешь, — грозным взглядом сверкает, в котором ещё и умещается забота. Тэхён помогает, но выглядит предупреждающе, мол "только попробуй отказаться". — Чимин поможет. Да, Чимин? — А, что? — Чимин часто моргает и жевать прекращает, ловит тот самый взгляд от Тэхёна. Ответить " нет" просто не получается, да и в планах у него нет, чтобы Чон голодал, поэтому — Да-да.***
— Сколько с меня? — заключённый принимает завёрнутый порошок и оглядывается, чтобы незаметно спрятать дурь к себе. — С тебя одна маленькая услуга. — Какая? — Видел новенького, к которому Тэхён прилип? Чонгуком зовут. — Ну типо того, та ещё принцесска. — Вызови его на бой. Один на один. Без права отказа. — Придётся найти причину. — Ты же умный парень, одноглазый. Что-нибудь придумаешь.