—...за друга, — не договаривает.
. — Всё будет в порядке. Всё будет в порядке. всё будет в порядке, — как мантру повторяет Юнги, боясь с каждым шагом всё сильнее. Он смотрит на путь впереди, на Чимина, вновь вперёд и вновь на того, кого пот с бледнотой поедают. — Ты такой красивый, — совсем слабо говорит Чимин и чуть с хрипотцой. Он смотрит на Юнги, дышит им и силы именно в его запахе находит. Словно весь Мин Юнги его спасательный круг и лишь к нему он тянет руку. Хватается за форму и держит, боясь отпустить. Юнги запинается, матерится, потому что ноги не слушаются, — ещё немного, Чимин-ни, — внутри дрожь Везувием взрывается. Кажется, будто жизнь сквозь пальцы вытекает, а ты её собрать не можешь и бежишь за кувшином, который остался где-то вдали. — Юнги, я люблю тебя... — Малыш, не прощайся. Даже не смей, — дрожь всё выше поднимается, задевает голосовые связки и соединяется со словами. — Мы почти на месте. Скоро мы... — Не бойся, я буду ждать тебя дома... — Что? Ты о чём? Чимин? — взгляд у парня плывёт, ресницы подрагивают и Мин, замечая это, сильнее сжимает пальцы на его теле. — У нас дома, — на выдохе произносит, а потом замолкает, чем очень сильно пугает Юнги. Мин хмурится. Во взгляде лишь потерянность и волнение переливаются, делают глаза блестящими и безумными. — Прошу, не надо, — хрипит от слёз, нос забивается, а ноги не смеют останавливаться, но продолжают запинаться о преграды. Уже видна это злосчастная дверь на выход, надзиратели, люди блять в чёрном, заключённые. Он отталкивает всех, как в бреду шепчет о любви Чимину, о скором спасении и о совместном будущем. Ему неважно, что подумают те, кто это видит. Ему неважно, что это видят и слышат все. Ему лишь одно важно: чтобы его Чимин был жив. Чтобы он так же воодушевлённо и дальше рассказывал о своей семье, об их крепких отношениях с сетрой, о его танцевальной группе, о Шекспире, об их будущем, об их доме, совместном доме! С кошкой, с собакой, да хоть с семью попугаями! Но главное вместе, счастливо и навсегда. Ему нужны его объятия, его смех, его всё! Ему нужен Пак Чимин! Дверь с грохотом открывается наружу. По лицу холодный воздух бьёт, щиплет за кожу, кусается, но Мину на него наплевать. Он бегло осматривается, почти не в себе. Взгляд затуманивается, ноги трясутся. Юнги бежит к скорой помощи, передаёт Чимина врачам и всё повторяет: — Он жив? Жив же, ведь правда? Но врачи ему не отвечают, к тому же кто-то из них его мягко отталкивает и отдаляет от Чимина. Юнги машинально отходит назад, громко всхлипывает, сжимает руками корни волос и уже кричит, вновь рыдая: — Да скажите хоть что-нибудь! . Хосок смотрит на свои дрожащие руки, на которых изранена кожа пальцев. Глаза не моргают, слезятся, а ресницы дрожат. Джи Су рядом стоит, как статуя. Не шевелится, держит в руках свое оружие и всхлипывает внезапно настолько громко, что Чону приходится очнуться. — Опять я... — моргает и заторможенно поворачивает голову на Джи Су. Тот смотрит со слезами на глазах, не верит в то, что совершил. — С какого хуя, — Чон начинает двигаться. Опирается о стену и встаёт, — напал ты, — подходит ближе, хромая, словно ноги повредил, — а виноват остался снова я? — Длинные пальцы хватают Джи Су. Тот роняет заточку и плачет, — С какого блять хуя, — он ударяет в лицо парня и его слезы в глазах превращаются в лаву, — дорогие мне люди страдают, когда я хочу их защитить? — он кричит, прижимает к стене Джи Су и кулаком ударяет по холодному бетону. Тэхён ему дорог, потому что однажды спас и явился тем, кто помог почувствовать вкус победы над матерью. Потому что принял с изъяном и приглядывал, потому что дал надежду. Страдает по вине Хосока. Чимин дорог, потому что первый, кто предложил дружбу. Не побоялся и помог улыбнуться. Потому что поддержал в трудный момент, вытащил из Ада, потому что дал ещё один шанс. Умирает по вине Хосока. В глазах стоит образ последнего (Чимина) , он выжигается на зрачке, словно паяльником, а после и вовсе отражается в глазах Джи Су. Хосок словно видит его, оттого и хочет спасти. Потому что должен. Потому что обязан искупить вину. Кровь за кровь, око за око. Момент. И Джи Су вскрикивает звериным воплем. Намджун до этого, наблюдавший за заключенными, всё же срывается с места и прикладывает безумного Хосока к полу. Тот извивается, будто под током, и Намджуну приходится сцепить его запястья наручниками. Пальцы правой ладони у Хосока полностью в крови, как и место на лице Джи Су, где несколько секунд ранее был глаз. — Злость...— ... потому что позволил врагам узнать свои слабые места, — умалчивает.
. Последний пожарник дотрагивается тяжёлыми ботинками до земли и вздыхает, переводя дыхание. Пожар успешно потушен. Придется работникам тюрьмы закрыть сгоревший блок на ремонт. Он смотрит наверх, немного задерживается и рассматривает танец падающих звёзд, именуемых то ли пеплом, то ли снегом. Спецотряд выдвигается строго по команде. Главный в их отряде разделяет всех по коридорам и движется сам, держа оружие на готове. Свет от фонаря разбавляет дым, делает его заметнее. Отрядники словно пытаются осветить дно океана. Вид мутный и тусклый. Одна группа отправляется в самый очаг. Дыма ещё больше и тут, кажется, что океан не просто водичка с водорослями, он с огромным количеством мусора. Объясняется это тем, что не видно совершенно ничего. Однако, отрядникам их профессионализм не мешает заметить двух парней, лежащих в отключке. Один из них подходит ближе, проверяет пульс, и как только замечает лужу крови, приказывает действовать отряду быстрее. Время играет против них всех. — Готовьте следующую машину скорой. Двое парней в тяжёлом состоянии. У одного ножевое, у другого видимо отравление дымом, — сообщает в рацию, прикреплённую на груди. — Вас поняли. Другая группа, состоящая из трёх человек, возле комнаты для охраны замечает надзирателя, скручивающего на полу заключëнного и сидящего рядом другого "оранжевого", истекающего кровью. — Ким Намджун? — спрашивает один из отрядников, не отпуская оружие. Тот отвечает, что самый что ни на есть. — Прошу предоставить нам заключëнных и следовать за нами. Тот не смеет отказываться. Он передаёт Чона людям со званием повыше и отряхивает руки, словно от грязи. Джи Су хнычет, а Хосок молчит. Игнорирует всё вокруг и лишь на последок парня взглядом прожигает, перед отправлением в неизвестность. Его силой тянут за собой, толкают, чтобы тот пошевеливался, а тот и подчиняется. Не говорит ни слова, ни тогда, когда на него обращает внимание огромное количество глаз, ни тогда, когда он видит Чонгука, которого перемещают на носилки. И жалобный стон вырывается лишь только тогда, когда он замечает Тэхёна. Бледного, испачканного и такого расслабленного в своём сне. Опять удар в самое сердце. Хосок просит, чтобы его к нему подвели, молит жалобно и так тихо, что надзиратель наклоняется, чтобы его услышать. Но ему запрещают, не удостоен чести. Надо было думать прежде, чем совершать всё то, что он, собственно, сделал. Чон обессиленно падает на колени, и совершенно внезапно для всех ударяет свой лоб со всей силы об пол. Ещё и ещё раз, пока его не поднимают за шкирку, пока он не закрывает в беспамятсве глаза. — Неизбежность...— грядущего конца.
End flashback. — Вы извинились. — Что? — Когда я спросил, слышите ли вы меня. Вы обратили на меня внимание и извинились. — Не понимаю, в чём проблема? Врач громко вздыхает, крутит ручку между пальцами и наклоняется чуть ближе, словно, скрывая очевидное от посторонних ушей за стенами, — Чон Хосок, как часто вы говорили "извини" людям до моего приёма? И вот он элемент, выходящий из рамок привычного в хосоковой жизни. Деталь, которая была исключена из механизма. Слово. Одно единственное. Хосок серьёзно задумывается, потому что ощущает, что оно, могло изменить многое. — Кажется, ни разу. — Чон Хосок, перед кем бы вы сейчас извинились? — Я... — замялся, сжался ещё сильнее и посмотрел на врача растерянно. Он, конечно же, знает перед кем хочет извиниться, но не уверен, что его простят. Так стоит ли сейчас думать о том, что маловероятно. Тем более, говорить об этом вслух. — Не спешите. Я дам вам время подумать. Обсудим это в следующий раз, — врач закрывает тетрадь и встаёт с места, осматривая, не сразу поднявшегося на ноги Хосока. — Так же мне будет интересно узнать, включите ли вы себя в список заслуживших прощения. — Себя? — Обсудим это в следующий раз.***
Звук чего-то постороннего заставляет его очнуться. И, посмотрев на источник звука, понимает, что разбудило его очень даже родное. Тэхён улыбается искренне, когда видит, как суетливо Чонгук поднимает упавшую вешалку для одежды. Тот дрожащими руками ставит её на место, потом выглядывает из палаты, вертит головой в разные стороны и вздыхает так, словно у него чуть приступ не случился. — И тебе доброе утро, — утро ли сейчас вообще? Тэхён выглядывает в окно, жмурясь от неприятного чувства на месте ранения. Светит солнце и ярко, возможно сейчас уже очень даже день, но какая разница, какой сейчас час, и что болит, когда рядом находится этот заботливый мальчишка. — О, ты очнулся! — так удивляется, что быстро подходит с расширенными глазами и зачем то касается лба, проверяя, кажется, температуру. Ну да ладно, пусть делает что хочет, лишь бы касался и дарил тепло. — Ты думал, я тебя дурака одного оставлю? — улыбается и вызывает в лице младшего негодование. — Это я то дурак? — Ага. — Я дурак?! — Тэхён забавляется, рассматривая, как этот чайник постепенно вскипает, — я тебя спас между прочим! Ну почти. Как отважный герой, тащил тебя на своём плече, раненого и беззащитного! — Только не дотащил, — уже смеëтся Ким, забавляясь ситуацией. — Это я очнулся в своей палате и потом глаз не смог сомкнуть, когда тебя рядом не оказалось! Да я же, блин, уже хрен знает какой день от охраны и медсестëр по коридорам прячусь, чтобы к тебе в палату придти! Я уже буквально срок себе этим продлил! Я...— с каждым словом, Чонгук шепчет всё громче (не кричать же ему и не говорить вслух, чтобы не привлечь лишнего внимания). В общем, он настолько сильно начал жестикулировать и выражать свои эмоции, что Тэхён не выдержал. Он схватил мелкого за запястье и притянул к себе. И кстати, заставил замолчать. Поцелуем. Не, ну а что тот говорит такие прекрасные вещи? — Ах ты мелкий засранец, где уже целоваться научился? — Тэхён отдаляется от Чонгука, который не спешит глаза открывать. Он, кажется, застыл в моменте и, как карамель, сейчас тает. — С Чимином, — зачем то говорит, не думая. Открывает глаза и встречается с охуевшим взглядом. Это, конечно, же не правда. Чонгук никогда раньше не целовался. Возможно, у него врождённый дар. Но как же сильно он смеëтся, когда уворачивается от летящей в него подушки. И как же он расстраивается, когда на смех приходит медсестра и предупреждающе смотрит на Чона. Добрая попалась, но со взглядом прожигающим сквозь очки. Чонгук опускает голову, когда понимает, что ему пора на выход, но не перестаёт поглядывать на Тэхена, когда уходит, и так искренне улыбается, что у Тэхёна, что-то внутри приятно сдавливается. — До скорого, хëн, — одними губами произносит. — Я буду ждать, — отвечает и после ухода Чонгука ложится на постель, забывая абсолютно обо всём. Даже о том, что подушка осталась лежать на полу.***
Он прячет рукава в робу. Разговор с врачом дал внутри какую-то трещину, откуда тот самый мороз стал вылазить и кусать всё, что увидит. И лишь Чон до сих пор продолжает ничего не замечать. После того дня он закрылся в себе. Ходит отрешëнно и не попадает в неприятности. Точнее, он думает так, когда сам своим молчанием лишь притягивает врагов. Хосока грубо хватают за рукав и оттаскивают в какой-то темный угол. Сильно бьют затылком о стену, отчего на той остаётся кровавый след. А Хосок ведь не кричит, знает, что заслужил. Он лишь немного шипит и продолжает думать над тем, а заслужил ли он прощения? Ударов в живот? - да. В сплетение? - да. По лицу, по бедру, ещё раз в живот и снова по лицу? Да, да, да! Он заслужил страдания, потому что всё это время был тем, кто их создаёт. Было бы лучше, если бы тогда Тэхён его не спас. Всем было бы легче. Определённо. Именно об этом думает Чон, пока на автомате прикрывает лицо от ударов. И он не отвечает злобой на злобу. Он вообще притих. Один из заключённых даже проверил, не помер ли тот. Говорит, что нет. Но Хосоку хочется ответить, что да. Уже давно. И живёт вместо него труп, желающий съесть мозг каждого. И он даже не замечает, как от него ушли, бросив при этом, что лёгкой смерти он не дождется. Это лишь репетиция перед тем, что его ждëт. А что его ждëт? Кажется, всë уже давно случилось. — Помнишь я говорил, что ты сдохнешь быстрее Чонгука? — этот голос, как отравленный дым, тянется к лежачему телу. Чон его вдыхает, не понимает что себе же хуже делает. — Я был прав. — Улыбается и тянется к трупу, чтобы добить его до конца. Но не физически, морально. Чтобы в его голове не было места даже для глупых вопросов. Чтобы там было пусто. Намджун тащит его за собой, и закрывает в каком-то кабинете. Он поднимает Хосока, встряхивает его, чтобы вытащить наружу последние силы, но тот лишь голову свою опускает к груди и... плачет? — Какой же ты жалкий, — выплëвывает Ким и роняет Хосока на пол. Колени того до сих пор не зажили, да и новые раны дают о себе знать. Чон валится, как манекен, и чуть ли не разваливается прямо на полу. Грубые руки Намджуна не позволяют, собирая подобие тела в коленно-локтевую. — За свои ошибки нужно платить, я на тебя столько времени потратил, — Ким снимает с дрожащего Чона одежду. Радуется тому, что тот ещё способен бояться. Когда как Хосок осознает, что у него и остался лишь страх перед всем, что его окружает. Он остался один, запертый с животными, которым надоели выходки больного сородича. Надзиратель Ким хватает его за заднюю часть шеи и к полу её толкает. Чон ударяется, отчего недавняя рана на лбу даёт о себе вспомнить. Намджун рычит сзади, говорит о легкомысленности и глупости Чона и беспромедлительно делает первый резкий толчок, смешивая все виды боли Чона во что-то одно, невыносимое. Волей-неволей, Чон кричит, потому что тело всë ещё чувствует. И ему больно так сильно, как никогда раньше не было. И Хосок знает, что это его плата за содеянное и он её принимает, хоть и понимает, что это момент его гибели. — Хочешь скажу твою любимую фразу? — Ким на секунду останавливается, чтобы притянуться к Хосоку и перевести дыхание, чтобы прошептать и окончательно добить, — ты моя собственность. Как говорится, клин клином вышибает. И будто перед смертью в глазах Чона проплывают все отрезки из его тюремной жизни. То, как он считал людей за своё. Как он защищал их, как он любил их. И как он всё это делал неправильно. Только сейчас он видит себя со стороны. Он видит себя в лице Намджуна. Это не Ким его убивает, это Хосок сам себя уничтожил. Тело под надзирателем стало редко дышать, оно исходится в последних рыданиях, ломается и оно уже заранее знает, что живым отсюда не выйдет. Чон вздрагивает и снова кричит, когда Ким продолжает своё наказание, вбиваясь до крови, до самой души.***
Он открывает глаза и промаргивается, чтобы снять с себя пелену. В боку дикое жжение и покалывание. Он хмурится и хнычет, от неприятных ощущений. Хочется пить, хочется потянуться от того, что мышцы затекли, хочется увидеть свет и почувствовать ветер в волосах. Но кроме всего прочего, хочется ощутить присутствие его. И, наверное, желаниям суждено сбываться. Его лëгкое касание чувствуется в волосах Чимина, что лучше всякого освежающего ветра. Он гладит по голове, потом поправляет подушку и целует в лоб. Чимин открывает глаза и смотрит в лицо, что ярче любого Солнца, на котором улыбка греет сердце Пака. — Ты очнулся, — Юнги выдыхает расслабленно, впервые за несколько дней и тянется к стакану, в котором уже есть вода. — Попей. — Мин помогает Чимину, делает всё аккуратно и бережно, словно в его руках самое хрупкое существо на свете. — Где мы? — спрашивает и тут же понимает, что ответ ему не нужен. Белые стены, капельница, какой-то пищащий аппарат. Больница. Даже запахи на это намекают и халат, накинутый на плечи Юнги. — В притюремной больнице. Прошло несколько дней. — Юнги замечает, как вредный луч от Солнца всё ближе и ближе движется к лицу Чимина. Он тянется к жалюзям и закрывает их, вводя палату в серые тона. — Я был в коме? — задумчиво спрашивает, на что получает отрицательный ответ. — Ты просыпался, но видимо не помнишь. У тебя был жар, ты что-то непонятное говорил. Врачи сказали, что такое бывает. Ты всё-таки стресс испытал и это ранение... — он закусил губу и подвинулся ближе, взяв Чимина за руку, — я так боялся за тебя. Не уходил ни на шаг. Здесь был, разговаривал с тобой, чтобы ты не думал, что я тебя бросил. И как такого человека можно не любить? Чимин нежно улыбается. Слабо, но сжимает чужую ладонь, — я бы никогда о таком не подумал. Юнги соглашаясь, кивает. Они смотрят друг на друга, подпитываются силами и энергией, знакомятся взглядами заново и наслаждаются вновь появившемся шансом на встречу. — Как там Хосок? — Как и предполагалось. Его оставили в общем блоке, но обязали ходить к врачу. Как только врач поставит диагноз, будут решать, что дальше делать. Чимин лишь вздыхает, — а Чонгук и Тэхён? — Чонгук был отравлен дымом, но его быстро откачали. Вчера в тюрьму обратно отправили. У Тэхёна ранение в живот, однако он раньше тебя очнулся. Сейчас он тоже здесь, на этом этаже даже. — Все живы, — выдыхает, благодарит Вселенную и вдруг задумывается, — на работе тебе дали отгул? Ты сказал, что не отходил от меня. А как же работа? Лицо Юнги стало серьëзнее. Он погладил большим пальцем костяшки Чимина и попытался собрать все мысли в кучу. Слишком многое произошло за последние несколько дней. — Меня уволили, — отчего то усмехнулся и как-то стало горько, оттого как Чимин на него внезапно посмотрел. То ли с отчаянием, то ли с облегчением. Как-то непонятно. — Всем стало известно о наших отношениях. Ким Намджун, кстати, этому подсобил. В общем, мне сказали забирать свои вещи. — Мне так жаль... — Чимину действительно жаль и обидно. Юнги отличный работник, и он определенно этого не заслужил. Если бы сейчас тело Чимина не сковывала слабость, он бы вскочил и обнял Юнги. Но может лишь сказать, — всë будет хорошо. Мы справимся. — А Юнги словно мысли читает, сам тянется за объятиями. — Знаешь, я даже рад, что я больше не буду там работать. Единственное, я сожалею, что не буду рядом, пока ты будешь там последние дни. Может ты согласишься на отдельную камеру перед судом? Ты будешь под защитой. — Я не могу оставить Чонгука. И Хосок... — На сколько я понял, у Чонгука уже есть тот, кто о нём позаботится. — На застывший вопрос в глазах Юнги спешит ответить, — Тэхён. Я видел, как Чон к нему в палату крался, когда тут ещё лежал. Ему повезло, что тут охраны мало, и все же, не представляю как он не попался. — Попался, но на твои глаза. Будь ты надзирателем... — Позволил бы ему, — осекает сразу же. По словам Чимина Чонгук тот ещё полевой одуванчик, а Тэхён ему ничего не сделает будучи в нынешнем состоянии. По крайней мере первый сам к нему тянется, подобно тому, как Юнги тянется к Чимину. Не думая, Мин неожиданно тянется к желанным губам, оставляет лечебный поцелуй и вновь гладит по макушке. — Что насчëт Хосока, тут уже труднее. — Поэтому я не могу его оставить. Ему нужна поддержка. Он один не справится. Уже не справился. Пак не может простить Хосоку всё, потому что слишком много было пережито людьми и совершено Хосоком. Однако Чимин на своей шкуре ощущает какую-то непонятную привязанность. Будто чем дальше ты отходишь от человека, тем сильнее к нему тянешься. По какому бы пути Чимин не шëл, в конце каждого всегда стоит Чон Хосок и машет ему кровавой рукой. И Чимину не понятно, кровь чужая или принадлежит Хосоку.