***
Чонгук уже почти неделю в тюрьме и его, к удивлению, никто не трогает. Все заинтересованы другим (кое-кем другим). И пока всë это происходит, Чонгук наконец-то свободно дышит в заключении, что не может не радовать, однако, он продолжает быть на стороже. Мало ли что. Без Чимина и Тэхёна здесь скучно. Хотя, как это в тюрьме, да может быть скучно? Ты о чём вообще? Однако так оно и есть. Даже Чон Хосок не устраивает бои на ножах. Оно и странно, что-то с ним происходит, но Чонгук к нему не лезет. Только дурак будет лезть к тому, кто его пытался убить. Только ненормальный будет сочувствовать тому, кто сам же и виноват во всех бедах. И только самый отбитый будет своего потенциального убийцу спасать. Да, Чон, будет. Он шёл по коридору с мастерской и на пересечении с другим коридором, увидел этого несчастного. И все, главное, мимо проходят. Даже надзирателей рядом нет, что, наверное, пугает, потому что помощи не от куда ждать. Чонгук ближе подходит, видит, что у парня штаны робы спущены и он, конечно, краснеет от неожиданности, но берëт себя в руки. Во-первых, это естественно и ничего нового он там не увидит, во-вторых, это заставляет Чона очень сильно напрячься и волноваться. Он поднимает ноги Хосока, слышит стоны боли и просит потерпеть немного. — Оставь меня, — молит и рот открывает вдыхая воздух, словно до этого вовсе не дышал. — Нет, — коротко и понятно. Ещë бы он тут сейчас объяснялся, почему он не может Хосока оставить. Любой нормальный человек, не бросит в беде другого. Даже, если второй - это тот, кто у твоего горла когда-то заточку держал. Тем более, Чонгук, осматривая Хосока, понимает, что тот уже заплатил за всё сполна. Всему есть границы. Под любопытные взгляды Чонгук доводит Хосока до душевой. Не рискует сажать его, поэтому укладывает на бок под душем, но перед этим стелит под него верх своей робы, чтобы тот не поранился о плитку. Он хватает душ и включает тëплую воду, смывая с Чона кровь, перемешаную со спермой. — Зачем ты это делаешь? После всего, что я сделал..., — тëплая вода немного помогает, Чонгук не пропускает ни одного места, даже самые деликатные. И будь не Хосок больным, а Тэхëн, то точно бы уже горло вспорол юнцу, либо Чону. Так бы поступил собственник. Так бы поступил Чон Хосок, но раньше, не сейчас. — Потому что так поступают хорошие люди, — Чонгук серьëзен до предела, об этом говорят его сдвинутые брови к середине. В голове он пытается придумать, что делать дальше, но ничего не придумывает, кроме как заботится и оберегать Чона, пока не вернутся Чимин или Тэхëн. — Кто тебя так? — уже чуть менее резко спрашивает и выключает воду, всматриваясь в опущенные к полу глаза. — А разве это важно? — Важно, если хочешь, чтобы виновные были найдены, — Чонгук поднимает Хосока, подпирает к раковинам и просит того хоть немного упереться руками, иначе упадëт. Оглядывается, находит кем-то оставленное полотенце и он бы побрезговал его использовать, но Хосок его сомнения рушит, говорит, мол, хуже уже не будет. — Ты виновного видишь прямо перед собой. Я заслужил. — Отрадно, конечно, что ты признаëшь свою вину, но я даже худшему врагу не могу пожелать, чтобы тот был не только избит, но и изнасилован, — теперь ясно, что с Хосоком. Он сдаëтся под напором и ломается, как стëклышко. И Чонгук видит это, когда Хосок вздрагивает, а по его лицу слëзы течь начинают. Чонгук теряется, наверное, от того и тянет руку, стирая влажные дорожки. — Всë в порядке. Нет, не в порядке, — хочется ответить Хосоку. Чонгук наблюдет за тем, как Чон глаза отводит, сам слëзы сдерживает от вида напротив. Пусть плачет, не страшно. — Давай, мы ещё не закончили, — Чонгук старается говорить спокойно и размеренно. Он вытирает Чона насухо, насколько это вообще возможно таким небольшим полотенцем. Осматривает раны и ссадины и понимает, что без врачебной помощи тут не обойтись, — тебе в лазарет надо. — Нет, не надо, — Чон дрожащую и бледную ладонь вперëд выставляет, словно отталкивает. — Надо. — Нет, пожалуйста. Нельзя. Мне...нельзя, — опускает ладонь и следит за тем, как Чонгук поднимает его же грязную одежду. Другой нет, а голым тот его никуда не отправит, поэтому Чонгук начинает его одевать. — Это был надзиратель? — он надевает на него всë осторожно, но без шипения не обходится. Хосоку больно даже стоять, но тот держится молодцом. И Чонгук молчание принимает за согласие. — Скажи, его имя. — Пожалуйста, оставь меня в покое, — Не нужно помогать. Не нужно больше спасать. Ему это больше не нужно! — Я придумаю что-нибудь, — взгляд уверенный, по сравнению с глазами самого Хосока. У того они обесцветшие, уставшие. — Я поговорю с Тэхëном, с Чимином, мы тебе поможем. — Отведи меня в камеру, — резко бросает, потому что эта упëртость мальчишки ему уже начинает надоедать и злить. И всë равно цепляется за плечи парня, потому что ноги уже не держат. — Лучше себе помогите. Избавьте себя от меня. — Хосок, мы же помочь хо... — Только заикнись о помощи. Единственное, что ты можешь сделать, так это отвести меня в мою чëртову камеру! Хосок злится, Хосок плачет. Он страдает. Чонгук это понимает, поэтому замолкает и всё же помогает тому добраться до камеры. Медленно, придерживая. В камере, он укладывает его на койку, а тот и хнычет вновь, глаза закрывая. Этот человек разрушается, как здание, по кирпичикам. — Хосок... — последняя попытка. Он зовëт его негромко, разбивает всхлипы своим мягким голосом. — Уходи, — обессиленно шепчет. И Чонгук уходит, на последок посмотрев на Хосока с сожалением и с болью в грудине. Чонгук больше не может ничего для него сделать. Он для Хосока никто и слова его для него наверняка пустой звук.***
— Дом, милый дом, — Чимин кивает на появляющуюся тюрьму из-за горизонта и тычет в неë пальцем, звеня наручниками на запястьях, что прицеплены к сидениям автобуса. Тэхëн наклоняется к окну, чтобы осмотреть их временные владения и поджимает губы. У всех была надежда, что этот особняк, аля в стиле готики сгорит, но нет же, добропорядочные господа пожарники знали своё дело и благородно спасли всех от бед. — Жуткое зрелище, — заключает и выпрямляется, рассматривая салон. — Все мы знаем, что внутри хуже. — Это да, — поджимает губы и кусает их, — я слышал, что ты скоро покинешь нас. — Звучит ужасно, — Пак смеëтся негромко. Совсем недавно он чуть не попрощался с жизнью, а тут Тэхëн такие вещи говорит. Он обещал Юнги, что будет жить, а значит, обещание выполнит. — Ты понял меня, — Тэхëн улыбку повторяет. — Все с такой уверенностью говорят, что меня выпустят, хотя суд ещё не прошëл. Я даже сам ещë не знаю, как всё будет. И честно признаться, я волнуюсь. Тэхëн рад за Пак Чимина. Тот не заслужил быть в таком месте, как и многие из них, но кто их спрашивал. Такая уж их доля и Чимину повезло, что ему жизнь подкинула удачу. Ким берëт Чимина за руку, по-дружески, и обещает: — У тебя всë будет отлично. Ты заслужил свободу. И Чимин благодарен этой поддержке. За окном всë ещё снег укрывает поля, но уже чувствуется приближающаяся весна. Это можно почувствовать, вдыхая свежую прохладу из чуть приоткрытого окошка за стальными прутьями. Чимин вдыхает этот воздух, и ощущает, какое-то непонятное чувство. Будто бы это ещё не конец. Словно впереди что-то ещё ожидает их всех. Он и подумать не мог о таком. — Интересно, как там Хосок?***
Чонгук ушёл двадцать минут назад и Хосок, сжав зубы, успел за это время дохромать до чужой камеры, опираясь о решетки других, чтобы совершить нужную ему покупку. Сделай всем одолжение умри. В глазах всë плыло, и это чудо, что он оставался всё это время в сознании. И пока торговец доставал товар, успевая смотреть на Чона косо, тот обливался весь потом и подпирал стену, стоя на дрожащих ногах. Ещё через десять минут охрана закрыла камеры. Чон стоит в абсолютной тишине и бутылëк в руках прожигает ему кожу. Даже за камерой подозрительно тихо. И Хосок знает, что это его личная минута молчания. И не важно, что она продлилась больше 60 секунд. — Помнишь я говорил, что ты сдохнешь быстрее Чонгука? Я был прав. Чон закрывает решётку простынью, чтобы никто не увидел, чтобы никто не мешал, чтобы умереть, как раненый зверь, подальше от всех. Без лишних слов и света, который Чон так же не заслужил. Он ложится на койку, как на смертный одр. В камере пусто, верхняя койка пустует. Там призрак Ли Бома смеëтся над разбитым Чоном, всë твердит: "Пока никто не мешает, сделай уже то, что должен был сделать так давно". И Чон делает. — Вот и конец, Чон Хосок, — тихо-тихо усмехается, смотрит вверх на низ соседней койки и шумно воздух вдыхает. Боится. На губы попадают слëзы, он облизывает их языком. Солëно. Ему правда страшно, потому что он один и никто за руку не подержит. Но так правильно, потому что лучше ему уйти тихо, чтобы не быть опять спасëнным, чтобы никто не совершил ошибку вновь. — Я бы не простил себя. Не в этой жизни, — заключает и прикрывает локтем глаза, рыдая. — Какой же ты жалкий. И если бы он сейчас писал прощальное письмо, то написал бы те самые извинения и тех самых людей. Но письмо он не напишет. Во-первых, банально нет бумаги и ручки, во-вторых, сил и нервов хватит лишь на одно дело, которое пропустить сегодня никак нельзя. Либо сегодня и закончить мучения, либо никогда и жить мертвецом и других заражать. Он бы извинился перед Тэхëном за то, что был таким уëбком, эгоистом, ничего не видящим кроме своего носа. "Моë, моë", набатом в голове бьëт. "Собственность", и даже не любимый. Какой же Чон идиот, он перепутал слова и их значения. И пока он думал, что выражает любовь, он показывал присвоение. Тэхëн ему много раз указывал на ошибку, но разве глупого переучишь, если он сам этого не желает понимать? Маловероятно. И Чон осознаëт, что всё бы отдал за то, чтобы начать всё с начала, стереть прошлое, и стать кому то нужным. Иметь свою семью - настоящую. И быть счастливым. Всë так прекрасно выглядит в голове и всё так ужасно в реальном мире. Он бы извинился перед Чимином. За то, что усомнился в нëм и оттолкнул избиением, своей ревностью. И пока Чимин нëс в себе самые чистые помыслы, Чон Хосок видел в них грязь. Он испугался. Да, именно так. Чон Хосок самый настоящий трус, который действовал животными инстинктами, которые приказывали защищать свою территорию. Самое настоящее животное! Дикарь! Которого не научили жить чисто по-человечески. Пак Чимин пытался обучить, но опять же, Чон сам не пожелал переучиваться, потому что сам знал, что для него было правдой. И неважна, что это было обличие безумия. И Чонгук. Перед ним он бы извинился тоже. За то, что выбрал его своей жертвой. Целью, которую надо было истребить и опять же, чтобы защитить своё. И если тогда Чону хотелось его выжить со света, то сейчас он, наоборот, хочет, чтобы тот был рядом с Тэхëном, чтобы Чонгук приглядывал за ним, чтобы он подарил ему всё то, что не смог предоставить сам Хосок. Потому что быть собственником, это не обязательно хотеть заполучить то, что принадлежит тебе, это так же и то, чтобы желать своему предмету воздыхания всего самого лучшего. Хосок дарит ему свободу от себя. Впервые в жизни он думает не о себе, а о том к кому он привязался так сильно. Перед матерью бы не извинился. Не заслужила, потому что породила чудовище и сама таким же была. Наверное, это правильно будет, если Хосок сделает следующее. Он достаëт из дыры матраса сотовый, оставшийся после Бома и набирает один единственный номер, который был для него номером экстренного набора. Гудки отсчитывают его секунды. — Хоби! Рад, что ты позвонил! Как там наш бизнес продвигается? — его дилер. Всегда на веселе, всегда беззаботен. Чон так не умел. — Всё отлично, — он прикрывает глаза и трëт переносицу. — Убери из чëрного списка мою мать. Позвони ей, скажи, что товар свежий подоспел и отправь ей какую-нибудь лошадиную дозу. — Я же не убийца, Чон, — хрипит голос в трубке, выпуская изо рта воздух. Кажется, курит. — Ты продаешь товар, который убивает. Не пизди мне тут. Просто добавь что-нибудь в свой порошок. Сделай так, чтобы это тварь подохла. В трубке умолкают о чëм-то размышляя. — Хорошо, я что-нибудь придумаю. На этом разговор и оканчиваются. Быстро и по делу. Вот бы смерть была такой же. Чон бросает трубку и с каким-то облегчением выдыхает. Род Чонов должен быть истреблён. Раз и навсегда. Он лежит ещё немного, смотрит всё так же наверх, пока в голове не сигналит "пора". Он перетягивает вены до онемения. Открывает шприц зубами и открывает бутылëк его маленькую смерть. Что это, он не знает. Просто купил у "оранжевого", не спрашивая, что его убьëт, а тот и не уточнял для кого препарат. Хосок всё равно бы не ответил. Он вводит раствор внутрь. Целый пузырëк и словно чувствует всë сразу, словно препарат задевает все его нервы внутри, растекаясь. Пот выступает в два раза обильнее. Хосок отбрасывает шприц, убирает жгут и сбрасывает всë на пол. Не хочет, чтобы всё это лежало рядом с ним в этот момент. Пусть будет лучше поближе к Аду. — А я бы тебя простил, — говорит из ниоткуда появившийся силуэт Чимина. Видение, галлюцинация. Чон смотрит в сторону, слушает. — Я бы тоже, Чон. Без сомнений, — на плечо Чимину приземляется рука Тэхëна. Улыбка у того всë такая же прямоугольная, но на этот раз печальная. Чон, смотрит на неё и улыбается сам, но дрожащими губами и со слезами на лице. Он плачет и дрожит, чувствует, как начинают отказывать ноги. — Пожалуйста, обретите счастливую жизнь. Вы её заслужили, — хрипло просит Хосок у своих видений. Тэхëн поджимает губы, подходит ближе и прячет мокрый волосок Чона за ухо, что так не вовремя решил облепить щëку. — Ты тоже еë заслужил, просто не здесь. Ты сам всё поймешь после того, как... — Умру? — обрывает Тэхëна. В воздухе тишина повисает, которую решает прервать Чимин. Он садится у ног Хосока, касается его лодыжек и холод в них пускает.— Рискни и увидишь.— Что мне даст это лидерство и что оно даст тебе? — спрашивает, уже уходящему в спину. — А ты рискни и увидишь, — отвечает оранжевая спина и выходит.
Так говорил когда-то Бом, а теперь это говорит его подсознание. — Смешно, — выдыхает и чувствует, как сердце начинает сдавливаться. Дышать становится труднее. Вместо слов, вырывается хрипота. — Мы не Ли Бом, — подсознание знает, о чëм думает оно само, поэтому отвечает не спрашивая. — И мы прощаем тебя. Чон Хосок заслужил прощения от своего израненого Я, потому что оно знает мотивы. Оно знает почему стало таким. — Спасибо, за всё, — раствор распространяется, словно пожар по органам. Чон чувствует, как внутри всё сгорает. Он в последний раз смотрит на Тэхëна и Чимина, что плачут, но тихо. Всë совершается в молчании. И пока Ким целует Хосока в лоб совсем мягко и призрачно, гладя по волосам, Чимин берëт его за руку и возлагает на себя ответственность забрать хосокову душу. — Засыпай, — шепчет Тэхëн, отстраняясь от горячего лба. Ресницы Хосока трепещут, он ещё какое-то время борется, не желая отпускать образы, но всë же, в итоге, закрывает глаза и растворяется в темноте, которую создал для себя сам. Зима в нём осталась навечно и весна для него никогда не наступит.