Смерть, точно мышь, закралась в одну из камер. Незаметно, топая лапками по холодному телу жертвы, сожрала человеческую плоть, и даже души не оставила. Камеры всë ещё закрыты, никто ещё не знает, но лишь два сердца чуют, что что-то не так.
— Откройте его решëтку, — настойчиво просит надзирателя Тэхëн. Их с Чимином привезли из больницы в тюремном автобусе, сейчас садят обратно. И откуда бы они все не возвращались, когда бы, раздельно или вместе (последнего правда никогда не случалось), Чон Хосок никогда не закрывал камеру простынëй, даже при сексе, потому что не любил мрак. — Я уверен, с твоим суженым всë отлично, принял и спит, как убитый, — смеëтся блюдитель порядка и охранник человеческих душ, а вот как бы ситуация такая, что вообще не до смеха. И тот не подозревает, о чëм вообще толкует. А Тэхëн начинает злиться, когда как Чимин паниковать. — Хосок, ответь! — вскрикивает Пак, но в ответ тишина. Та самая, что проводила парня в последний путь. Спустя мгновения заключённые начинают гудеть и переговариваться. — Так, все по камерам, — надзиратель предупредительно стучит по лестнице, успокаивает всех, разбрасывая в пространство неприятный звонкий звук.И чего ты добился? Освободился, переродился или воскрес? Неизвестно. Ты оставил так много вопросов и не способен даже сам на них ответить. Что уж говорить про других. Подсказки не будет, и твоего голоса тоже.
Тэхëн не может просто так всë оставить. Чон Хосок мог хотя бы поязвить или в крайнем случае его послать, потому что поступает так всегда. Он никогда в затворниках не сидит, никогда не прячется. Тэхëн срывается на быстрый шаг, благо его камера на одном этаже с Хосоком, благо, что идти, а потом и добегать недалеко, благо, что пальцы надзирателя соскальзывают с робы заключëнного, благо, что простынь не прищемило между стеной, благо, что... О нет.Пришëл ли к тебе тот самый Бог после того, как ты закрыл глаза? Даровал ли он тебе благословение или же вечную жизнь на небесах? Попросил ли ты у него что-нибудь, а может осудил и заказал себе путь в Ад? А может и вовсе мудрый совет получил, как прожить достойную жизнь, потому что тебе даровали шанс на спасение? Ответа вновь не будет.
— Я же говорю..., — надзиратель подходит, осматривает за решëткой лежачее тело и думает, что оно нырнуло в наркоманский сон, но никак не в пустоту. Наверное, так легче думать. Не в его же смену заключëнному умирать. — Хосок! — гортанно кричит Тэхëн и тишина вновь наступает лавинно. Умолкают все, потому что никто не ожидает того, что Чон Хосок сам упадëт на колени перед смертью. Пак стоит немного позади от Тэхёна и он, в отличие от остальных, всë уже знает. Он ощущает это. Его ноги подрагивают, слëзы застилают глаза и капают крупными каплями. Он хочет подойти ближе, но ноги будто отказали, приклеились к полу, когда как грудную клетку сдавило и лишь на выдохе пискляво получается, — нет, ты не сдался...Сдался, ведь так?
— Хосок! — ещë раз зовëт его Ким, не переставая, и ударяет несколько раз по железу. Но тот не откликается. И лишь тогда надзиратель начинает теряться. Он совершенно не понимает, что ему сейчас делать: успокаивать и отводить в камеру Тэхёна с Чимином или открывать решетку и встать перед фактом. Он выбирает второе, потому что Тэхён его хватает за ворот формы дрожащими пальцами и тычет в сторону камеры, — открывай, блять, живо! Надзиратель сообщает в рацию о том, что камеру Хосока нужно в срочном порядке проверить. Доступ получен и решётка открывается, выгоняя ту самую мышь из пригретого места.Наверное, так, действительно, лучше. Твоя смерть принесла огромную боль и ты даже не подозреваешь об этом. Однако ты сделал всем одолжение: ты обрёл покой.
— Нет, нет, нет, нет, — как в бреду повторяет Тэхëн, забегая. — Ты не мог. Ты не мог. — Он небрежно отпинывает всю эту наркоманскую хрень на полу, чтобы подойти ближе, чтобы взять за руку, чтобы... ... чтобы притронуться к холодному лбу, сохранившему на память морщинку, и поцеловать дрожащими губами.Как то самое видение.
Истина проста: Чон для Тэхëна является (являлся) частью одного из периодов жизни Кима (этого тюремного). Да, непростого, да обречëнного и да, наполненного страданиями, ревностью и кровью. Но это всё же её часть. Тэхëн его спас когда-то не для того, чтобы так внезапно потерять. Не таким способом. И отпустить просто так он его не может, слишком многое было пережито, испытано и пройдено. А ведь, когда-то Тэхён обещал, что не бросит Хосока, что останется с ним, даже тогда, когда будет совсем тяжело, но оставил. Нашёл замену. Кого-то лучше, кого-то безопаснее, и всё же опять Чона. Наверное, какая-то плохая шутка от судьбы. Потому что одно вытеснило другое. — Извини меня, это моя вина, — шепчет и пачкает мëртвое тело блестящими слезами. — Моя, моя, моя... — (и кто тут собственник теперь?).Смерть - это тоже красиво. Это тоже искусство. И ты, как прирожденный эстет, погиб от того, что губило тебя в жизни. Вот только ответь, что по-настоящему тебя погубило: наркотики или люди?
— Ты не виноват, — хрипло-хрипло произносит Чимин, как приведение, заходящий внутрь камеры, где костлявая устроила пир. Два человека в этой камере погибло. И оба в огне заживо сгорели. Ли Бом в природном, Хосок в том, что горел внутри его тела так много лет. — Ты не виноват, — повторяет Чимин и уже не осознаëт кому это он говорит. Тэхëну, Хосоку или самому себе. Он подходит к бледному телу, такому спокойному и застывшему во времени. Садится к нему возле ног, и берëт за руку, которая в ответ больше не сожмëтся.Ещë одно то самое видение.
Каждый скорбь показывает по-разному. Тэхëн, отстраняясь от лба, содрогается в рыданиях, сжимает часть робы на груди покойника и не смеет отпускать. Только не так. Глаза от обильного количества слëз покраснели и припухли до боли, а живот тянется внутрь от слишком частых громких всхлипов. Чимин же плачет тихо и выглядит растерянно, отрешенно. Он смотрит на мëртвое тело и опустошается внутри. Ведь только недавно, он это самое тело спас от заточки, сам чуть жизни не лишился, а всё ради чего? Чтобы время его страданий продлить? Или чтобы оттянуть момент? Он подставил своё тело, прикрыл Хосока от смерти, думал, что обманет её, защитив друга, но та ведь не глупа. Пришла, когда рядом никого не оказалось. Когда на этот раз Хосок был один. Он умер в одиночестве, не желая быть спасённым вновь. И как долго он этого хотел?Ещë один вопрос. И снова без ответа. Говорить ведь больше некому, как и страдать, как и любить по-особенному сильно.
Надзиратель у входа, прокашлявшись, негромко сообщает в рацию, — у нас тут жëлтый код. Самоубийство.Твой приговор озвучен и цвет ему жëлтый. Цвет самой смерти. Знак застывшего Солнца и скорби.
***
Конечно же, на похороны ни Чимина, ни Тэхёна не отпустили из тюрьмы. Но это не значит, что они не могут не почтить его память прямо здесь, как полагается. Потому что Чон не был безликим и не был никем. В этот день пошёл снег. Последний этой зимой. И он крупными хлопьями оседал на землю, точно слëзы, сверкая. Что странно, в этот день пришли многие попрощаться с Хосоком и заодно с Ли Бомом. Их провожали в камере Чона и Ли и так даже правильно, потому что после "церемонии", эту камеру закроют на неопределенное время, чтобы никто не осквернил хотя бы это место, как это сделали с её жильцами при жизни. Каждый прощался по-своему. Кто-то приносил какую-нибудь вещь и оставлял её на какой-либо койке, смотря кому вещь предназначалась. Кто-то просто тихо молчал, а кто-то заходил ради интереса. Всё равно же в тюрьме делать многим нечего. Ну и кто-то говорил прощальные слова. Кто бы что ни говорил, но Чон оставил у многих заключëнных какие-то воспоминания: хорошие, плохие; кого-то он впечатлил, кого-то обидел; у кого-то друга убил, отчего заслужил то самое "гори в Аду", а кому то Чон помогал при жизни уйти от действительности, продавая им то, что люди так желали. Хосок не ушёл незаметным. О нём знали все, как и то, на что он был способен. Но многие и не подозревали о том, кем он на самом деле являлся. — Теперь ты свободен, — Чимин немного поднимает уголок губ. Он проводит ладонью по шершавому одеялу, уже рассеявшему тепло её когда-то владельца. — Я не хотел твоей смерти, так же как и ты не хотел моей. — Хмыкнул и сел на самый краешек, представляя, что Чон сидит рядом. — Я думал, что помогу тебе, — выдыхает, обводит камеру взглядом и промаргивается, не давая слезам вновь сбежать, — вылечу, но... вышло, что вышло да? — горько усмехается и после громко выдыхает, прикрывая своё лицо ладонью. — Прости, что меня не было рядом. Прости. Чонгук подходит к камере, видит Чимина и останавливается. Он переступает с ноги на ногу, не думает, что ему стоит входить. Во-первых, навряд ли Чон был бы рад его видеть. Во-вторых, там Чимин. И он смотрит на прикрытое лицо хëна, на свою руку, в которой держит то, что принято отдавать в последний путь и снова мнëтся, вспоминая всё то, что Чон сделал ему. И кажется, что лишив себя жизни, Хосок забрал с собой и обиды. У Чонгука точно, и этому нет объяснений. — Чимин? — решает вдруг промямлить Чонгук. Чимин отлепляет ладони от лица и смотрит на парня несколько секунд, возвращаясь в реальность. Лицо его выражает вселенскую печаль, растерянность, а ресницы слиплись, отчего поблëскивают на покрасневших веках. Пак вздыхает, трëт переносицу и подзывает Чонгука к себе, успокаивая. Всё в порядке. — Я не знал его так хорошо, как ты, — Чонгук останавливается у койки и смотрит на пустующее место, а Чимин следит за Чонгуком и за его потоком мыслей, — и я знаю, что о погибших нужно говорить либо хорошее, либо ничего, но..., — он задумывается, закусывает губу, а из уст Пака вырывается тихая усмешка ведь тот понимает прекрасно, что Хосок Чонгуку жизни не давал. Тут вариант: ничего. — Да, мне не за что его поблагодарить или ещё что-то, однако, — опять пауза и закушенная губа. Он поднимает руку немного вверх и в ней он держит небольшой пучок маков, которые попросил привезти Джина. За который буквально сражался с упëртыми надзирателями. Правда Джин подсобил и, в итоге, благодаря тому, Чонгук пришëл к Хосоку не с пустыми руками. — Но я успел понять, что для Хосока была важна любовь, только вот..., — снова притих на секунду. — В общем, я как то слышал, что маки - это символ чистой любви и, что они показывают правильный путь. И я решил принести их, как символ его внутренних желаний и его маленькой мечты - быть любимым и счастливым. — Чонгук-и... Чон немного теряется, когда видит, что глаза Пака вновь заполняются слезами. Что тот дрожит немного и прикрывает ладонью рот, чтобы сдержать всхлип. Из-за такого состояния Пака Чонгук сам шмыгает носом, промаргивается и неторопливо, бережно тянет руку вперëд, чтобы оставить цветы на койке. Маки красным горят, озаряя камеру. На фоне серости они выделяются своей гаммой, потому что в них живут чувства. Те самые, что принадлежали когда-то человеку. Они символизируют свободу чувств. Всё остальное застывает на их фоне. И лишь в маках сердце продолжает биться, лишь от них исходит негромкое дыхание и только в них скрывается истинный смысл целой жизни человека. И совершенно неважно, что цветы эти тюремные.***
Пол сырой и холодный. И внутри такое скользкое чувство ползает, будто слизнем сейчас вырвет. Тэхён делает следующий глоток спиртного своего собственного тюремного производства, и смыкает зубы от этой кислятины. Не вкусно, противно и тошно. Рабочий перерыв - самое время убежать от всего и всех. — Вот ты где, — Чимин, заходит в эту пристройку и ëжится от холода, что пробегает по спине. Он садится рядом, Тэхён протягивает ему алкоголь. Тот принимает и делает глоток. — Ненавижу его. — Ненавидишь, или скучаешь? — Всё вместе, — Тэхён злится, оттого и челюстью играет, а ещё ему больно, оттого и пьëт. — Я не понимаю, — на самом то деле. Хосок был сложным, Тэхён сложный, их отношения были сложными. — Я сам его спас, влюбил в себя, затащил в постель, потом заставил ревновать, снова спас, снова заставил ревновать, потом послал и грозился убить, а потом и вовсе, отправляясь спасать его задницу вновь, предпочёл другого. — Тэхён переводит захмелевший и блестящий взгляд на Пака, будто в глазах того спрятаны все ответы. — Это ведь я виноват, да? Я урод и полнейший мудак? Поиграл и бросил. — Он тебя любил, а ты его? — Мне было с ним хорошо, пока он не выëбывался. — А ему было с тобой хорошо всегда. Тэхён хмыкнул. Всё-таки он мудак. — Я это к тому, что не взаимные чувства рано или поздно ведут к тотальному пиздецу той стороны, которую не любят. Ты дал Хосоку почувствовать себя нужным, но не учёл того, что Чон зацепился за тебя, как за спасательный круг. Без него - он утонул. Ты исчез из его жизни, а тот пытался карабкаться, но лишь наглотался воды. Исчез из жизни. Сбежал. К тому, где легче. К тому, где комфортнее. Вместо того, чтобы продолжать бороться и защищать Хосока, он ушёл, и даже не подумал о последствиях, потому что твёрдо был уверен, что Чон до самоубийства не дойдёт. Ошибся. — Тэхён, он был болен. И плавать он не научился бы. — Пак, можно вот без всяких водных метафор? — Хосок не перестал бы ревновать, не перестал бы употреблять. Каждый раз был лишь вопросом времени. Тебе не нужен был такой человек, но ему нужен был ты. В любом случае, в ваших "отношениях" удовлетворëнным остался бы только один из вас. Так что не вини себя. — Я его не поддержал. Надо было с самого начала его к мозгоправу отправить. Связать, не знаю, вырубить, силой притащить. Блять, — он тяжело выдыхает, — какой же я долбоёб. — Мы привязались к нему, — негромко говорит и делает глоток снова. Сморщив лицо, отдаёт обратно. — Лишь мы видели его раненую душу, оттого и хуëво так сильно. Мы хотели ему помочь и мы старались, он даже решился на приём у врача, но... — Ему это было не надо, — договаривает Тэхён и наклоняет голову к стене. — Надо было, но он просто не знал, как этим пользоваться. Оттого и поступал по-своему, — Пак кладёт руку на плечо Кима, пытается поддержать, а тот глаза прикрывает, — и мы не знаем справился ли бы он снова. Сколько ещё шансов мы бы ему дали и сколько бы ещё людей пострадало? — Говоришь так, будто он поступил правильно. — Я не считаю самоубийство правильным и да, мне тоже мерзко на душе. Но я верю в то, что он наконец-то обрёл покой. Лишь живым покой только снится, а что насчёт мёртвых? Об этом вроде бы нигде не упоминается, и раз так, значит есть вероятность того, что тем он не снится, он их сопровождает и оберегает от лишнего. И пока живые так считают, пока они в это верят, значит так оно и есть. И попробуй их переубедить. Тэхён открывает глаза и приподнимает бутылку в воздух, — за покой в сердце безумца, — делает глоток и вновь передаëт Чимину выпить. Тот повторяет те же действия: — За его обретëнную свободу.***
— Я тебя ждал. — Уходи. Чонгук сидит на койке в камере Тэхёна, весь сжался, как воробушек и смотрит своими круглыми не по-корейски глазами на выпившего Тэхёна. А тот хмыкает, потому что вновь видит этого беспомощного пацанëнка, кем тот был в первые дни, аж бесит. Хосок не был таким. Он хоть и ревел от передоза, но всё равно не сжимался до атома, по крайней мере, он этого не показывал. Тэхён начал их сравнивать. — Давай поговорим, — Чонгук встаёт, пытается протянуть руки к Киму, но тот лишь уворачивается от парня. Чуть шатается, но держится на ногах. — Отстань от меня. Тэхён чувствует, что устал. Чувствует, что ему нужна тишина и покой. Ему нужно блять на несколько дней выкинуть из головы эту дурацкую фамилию Чон. А этот Чонгук ещё и под горячую руку лезет. — Я помочь хочу. — Уже помог. — Что? На лице Чонгука недоумение из-за резкого изменения поведения Тэхёна в его сторону. Конечно, причина есть, почему тот в таком состоянии, но почему сейчас все шипы Тэхён выставляет именно против того, кто хочет помочь? Против Чонгука? И у Тэхёна есть ответ на этот вопрос и он не станет молчать, как мëртвый. Он слишком резко разворачивается к Чону, и он его не трогает, не хватает, не припечатывает к стене, но говорит так, будто пощëчины даёт. — Он посмел называть меня своим, — слишком громко вырывается, — привязал меня к себе, а я, закрыв на это глаза, тебя встретил. Твоя фамилия будет горечью у меня на языке. Наверное, это первый раз, когда Тэхёна переполняют всё эмоции разом. Тоска превращается в злость, злость в слëзы и так по кругу. Его губы дрожат, как и слова, — почему ты здесь? Почему именно ты запустил этот блять часовой механизм? Почему мне так хуëво?! Чон вновь тянет руку к Тэхёну, но тот её отталкивает своей. Любое касание ему сейчас покажется пыткой. Так думает Тэхён, когда как его тело, наоборот, просит тепла, чтобы согреться. Ким трясущейся рукой вытирает слёзы, — он даже не попрощался. Он просто молча ушёл, — дыхание становится чаще, дрожь не проходит. — Молча ушёл! — вскрикивает и хватается за корни волос. — Передознулся! — отходит назад и ударяет ногой об унитаз. — Ему даже спасения моего не нужно было! Я его мучал все эти годы, а не он меня! — Тэхён, — Чонгук подходит ближе, а Тэхён всё дальше, но в камере есть предел, поэтому последний не может просто так оставить между ними расстояние длиной в вечность. Чонгук не позволит, как и стены. Тэхён прислоняется спиной к холодной стене и смотрит в пол, бегая глазами. — Тэхён, — повторяет и осторожно шагает вперёд. Его взгляд сосредоточен, он взял себя в руки, но по прежнему боится. И нет, не за себя, за Тэхёна. — Иди сюда, Тэхён, — он касается его плеча, а тот глаза закрывает и его тело само поддается вперёд в объятия. Чонгук гладит его по спине, слушает его и успокаивает, когда как Тэхён крепче сжимает за его спиной ткань робы. Дышит, плачет, не желает отпускать. Ни одного из Чонов.***
— Как он там? — Чимин приподнимается, разглядывает Чонгука, у которого на лице отчетливо выражается усталось. Хотя у самого Пака вид не лучше. Этот день многим дал неплохую встряску. — Уснул, — садится рядом с Паком и облокачивается о стену. — Впервые вижу его таким. — Я тоже, — Пак устало трëт переносицу, — Видимо Тэхён всё равно что-то чувствовал к Хосоку. Просто не признаётся сам себе в этом до сих пор. Не в обиду. — Я и не обижаюсь. — Золотой ребёнок. Он действительно не обижается, всё-таки, Тэхён много времени провёл с Хосоком, и какие у них действительно отношения были Чон не знает. Да и не выпытывает, хотел конечно, но... Теперь уже поздно. Теперь Чонгук не будет ворошить прошлое и открывать все чужие раны и шкафы со скелетами. Если Тэхён захочет, то сам поделится. Только вот один чужой шкаф всё-таки придётся открыть. Правда чей он именно, ещё не известно. — Насчëт Хосока. — М? — А что если его кто-то спровоцировал? — Ты о чём? — Перед вашим приездом, я увидел его в коридоре. Над ним...кто-то надругался. Пак резко выпрямляется, — что?! Почему ты сразу не сказал? — Чтобы вы сгоряча не действовали. — И это было правильным решением для всех. — Мне кажется, это был надзиратель, и я думаю, он мог быть тем, кто спровоцировал Хосока. Короткий сигнал звучит, оповещая о закрытии камер. Всë превращается в шум, а в голове у Пака взрываются динамиты. Лишь один надзиратель постоянно ошивался с Чоном, лишь один настолько мразь, что не побрезгует насиловать "оранжевых", лишь один постоянно уходит безнаказанным... — Надзиратель..., — выдыхает и цепляется пальцами за робу Чонгука на локте. Он переводит взгляд на надзирателя, что ходит и проверяет камеры. И в глаза это лицо само бросается. Такое мерзкое, ухмылистое и совершенно не признающее свои грехи. Это лицо того, кто смерть подкупит и кто, не побоится ей в глаза смотреть. Ким Намджун светит фонариком в камеру, и смотрит на заключённых, включая их в список "на месте". Чимин смотрит в ответ и прожигает в его лбу дыру, потому что знает, что это он на все существующие проценты. Он тот, кто подначивал Хосока и тот, кто его погубил. — Чонгук, мне нужна твоя помощь.***
две недели спустя
Бизнесмен занят своим делом. Он играет на крупные деньги, следит за тем, как крутится колесо Фортуны и ставит на чëрную двойку. И чëрт возьми, побеждает. Этой акуле везёт в азарте, и он хочет ещё, и он это получает. Однако тот, кто многого просит, и многое теряет. И пока у него есть шлюха на коленях, у него нет настоящей семьи. И видимо, его это не волнует. Пока. Он сжимает сигарету между зубов и хмурится, когда в кармане начинает вибрировать телефон. Одной рукой он придерживает свою молодую шатенку за талию, другой достаëт гаджет и хмурится, кажется, ещё сильнее. Он отталкивает девушку, поправляет костюм, будто через телефон его увидят и уходит в свой кабинет. Работа и веселье в одном флаконе. Мечта, а не жизнь. — Слушаю, — строгим и прокуренным голосом. — Чон Дже? — Да. — Вас беспокоят из Сеульской тюрьмы. — В чëм дело? — Господин Чон Дже, приносим наши глубочайшие соболезнования. Ваш сын, Чон Чонгук был найден мëртвым в своей камере. Нам нужно, чтобы Вы приехали в тюремный морг и после подписали некоторые бумаги. И Чон Дже бы вздрогнул и опешил от такой информации. Но ему, как бы...плевать. Наконец-то проблема исчезла и уже неважно, каким образом. И заканчивает он разговор быстро, после тушит сигарету в пепельницу. Для него жизнь слишком прекрасна, чтобы тосковать по людям. И он снова выходит в зал, чтобы поиграть с Фортуной.