Лучше него

      Сакура никогда не думала, что рядом с другим человеком может быть более одиноко, чем одной, но за две недели, прошедшие с тех пор, как вернулся Саске, она обнаружила, что это возможно, что проводя часы в одной комнате с кем-то, кто держит свои эмоции запертыми, можно чувствовать себя более опустошённой, чем проводя дни даже не видя других людей…       В конце концов, она стала приносить домой документы из лаборатории, чтобы изучать (или притворяться, что изучает) их по вечерам после того, как Сарада ложилась спать, потому что, несмотря на то, что Саске начал говорить немного больше, между ними всё ещё было слишком много неловких пауз, которые она не могла выдержать, а документы как давали ей повод для разговора, так и отвлекали от тишины, когда разговор заходил в тупик.       Впервые принеся работу домой, Сакура удивилась, когда Саске спросил её о ней, и ещё больше удивилась, когда он продолжил проявлять интерес к тому, что она делала в последующие вечера.       Её глаза метнулись туда, где в гостиной сидел, читая какую-то газету, её муж.       Да, он проявлял интерес к её жизни… но этого было недостаточно, чтобы она перестала скучать по Какаши…       А она скучала по этому сереброволосому мужчине всем сердцем…       Она скучала по его улыбкам — Саске так редко проявлял какие-либо признаки веселья, даже когда Сарада говорила или делала что-то смешное… не говоря уже о том, чтобы пошутить самому.       И она скучала по шуткам и поддразниваниям Какаши — хотя она знала, что Саске умён, он был слишком молчалив, чтобы регулярно состязаться в остроумии, а его версия поддразнивания обычно ограничивалась поднятием брови или небольшой ухмылкой.       Но больше всего ей не хватало того, как Какаши позволял ей видеть свои эмоции, как он давал ей почувствовать, что хочет, чтобы она узнала его, чтобы она разделила его жизнь. Саске постепенно проявлял больше привязанности, и она училась считывать малейший блеск в его глазах, но этот блеск был редок, и он никогда не обсуждал ничего личного.       Сакура нахмурилась и вновь посмотрела на отчёт, который в данный момент читала.       …Не то чтобы она ожидала, что он заговорит о травме, которую пережил в прошлом (за все годы, что она его знала, он никогда этого не делал, так с чего бы ему начинать сейчас?).       Нет, что действительно её расстраивало, так это то, что он, как минимум, не раскрывал, что чувствует в настоящем, и дошло до того, что иногда она ощущала себя чужой ему, когда они сидели вместе на кухне или в гостиной, как этим вечером.       Но такое бывало не только тогда, когда они проводили время вместе после того, как их дочь ложилась спать… Даже когда Саске обнимал её или занимался с ней любовью, он, казалось, держал её на расстоянии, независимо от того, насколько близко они были друг к другу физически, и в такие моменты она особенно сильно понимала, что рядом с кем-то может быть более одиноко, чем будучи одной.       В эти моменты дыра в её груди, которая разверзлась, когда она смотрела, как Какаши исчезает из её кабинета, становилась всё больше и больше, пока Сакура не стала бояться, что забудет, каково это — чувствовать себя целостной.       — Почему ты плачешь по ночам?       Услышав неожиданный вопрос Саске, Сакура оторвала голову от документа и уставилась на него широко раскрытыми глазами.       — Что? — спросила она, совершенно застигнутая врасплох. Она чувствовала, как сердце колотится в груди.       Он пристально посмотрел на неё, почти незаметно нахмурившись.       — Ты плакала несколько ночей за последние пару недель… Почему? — повторил он, и в его голосе прозвучал лишь намёк на любопытство.       Сакура шокированно смотрела на него, а потом вдруг неимоверно разозлилась.       — Ты знал? — прошипела она. — Ты знал и ничего не делал… ничего не говорил? Да что, чёрт возьми, с тобой не так?!       Это было всё, что она смогла сделать, чтобы не хлопнуть рукой по столу. Она встала, и её отодвинувшийся стул звучно царапнул пол.       Саске нахмурился по-настоящему и отвернулся.       — Я не… — начал он, затем стиснул зубы. — Я не знаю, как справляться с подобными вещами.       У Сакуры от удивления отвисла челюсть.       — Ты что, издеваешься? Знаешь, для человека, которого считают гением, Саске, ты иногда можешь быть действительно невежественным…       Он не смотрел ей в глаза, но она видела, как вновь напряглись мышцы его челюсти. Он не произнёс ни слова.       — Что нужно делать с «подобными вещами», — прорычала она, — так это спросить свою жену: «Что случилось?» — и слушать её, обнимать её… — она потёрла лоб, затем в отчаянии всплеснула руками. — Это, блядь, не сверхзадача!       — Я спрашиваю, что случилось, сейчас, — сказал он тоном, который можно было бы назвать ворчанием, будь он более эмоциональным человеком.       К тому времени Сакура была слишком взбешена, чтобы её заботил тот факт, что она и не смогла бы поговорить с ним о том, что её расстраивало, спроси он её тогда… Она не могла избавиться от осознания того, что он позволял ей плакать до тех пор, пока она не засыпала в изнеможении, ни разу не попытавшись её утешить.       — Ну, теперь уже немного поздно — ты позволял мне плакать рядом с тобой, пока сам всё это время не спал… несколько ночей… — парировала она, глядя на него.       Когда он не ответил, её гнев лишь усилился, а затем внутри неё словно прорвало плотину, и всё, что она подавляла, выплеснулось потоком возмущения.       — Почему ты не вернулся? — предъявила она.       — Что? — нахмурившись в замешательстве, спросил Саске, поворачиваясь, чтобы посмотреть на неё.       — После клонов… — ответила она, чувствуя какое-то болезненное удовлетворение от того, что получила от него видимую реакцию. — Почему ты не вернулся?       Однако её удовлетворение было недолгим, когда замешательство исчезло с лица Саске, и его выражение вновь стало непроницаемым.       — Я не был готов, — ответил он так, будто это было достаточным объяснением.       Она моргнула.       — Тебя не было до этого десять лет… Что значит «не был готов»?       Он снова отвёл глаза в сторону.       — Я не был готов.       Сакура чувствовала, как ярость начинает брать верх, но ничего не могла сделать, чтобы это остановить, да на самом деле и не хотела останавливать… было так приятно, наконец, выплеснуть часть засевшего глубоко внутри гнева, в котором она не позволяла себе признаться раньше; было так приятно, наконец, высказать ему то, что она в течение долгого времени чувствовала на том или ином уровне.       И поэтому, когда она заговорила в следующий раз, она почти кричала, несмотря на то, что их дочь спала дальше по коридору.       — Готов к чему? — воскликнула она. — К тому, чтобы быть мужем? Быть отцом?       Когда он лишь продолжил смотреть на стену, руки Сакуры сжались в кулаки.       — Зачем ты вообще женился на мне? — сердито спросила она, качая головой. — Зачем ты завёл со мной ребёнка, если «не был готов»?       В ответ она получила лишь молчание, и если бы она уже не разрушила один дом в том году, она могла бы ударить кулаком в пол в надежде, что получившаяся трещина поглотит его целиком. Как бы то ни было, ей потребовалась вся сила воли, чтобы не швырнуть в него ближайшую папку.       — Почему ты вернулся сейчас? — нахмурилась она, пытаясь заставить его сказать хоть что-то значимое.       Он снова поймал её взгляд и вздохнул.       — Сейчас я готов, — буднично заявил он, и, хотя она была готова в отчаянии рвать на себе волосы, когда она ответила, её голос был опасно спокоен.       — Сейчас ты готов… — повторила она, прищурившись. — Что изменилось?       Он отвернулся к стене и целую минуту не отвечал, и Сакура стиснула зубы, чтобы не подойти и не вытрясти из него жизнь.       Когда Саске наконец снова посмотрел на неё, на его лице было странное выражение, которого она никогда раньше не видела.       — Ты, — тихо ответил он, и у неё вновь отвисла челюсть.       — Что? — прорычала она, это было уму непостижимо.       Саске не сводил с неё пристального взгляда.       — Ты изменилась, — повторил он.       К лучшему или к худшему, гнев Сакуры затмил любой шок или страх, которые она иначе могла бы испытать, услышав его обвинение, и она сорвалась на него.       — Что, чёрт возьми, ты имеешь в виду, говоря, что я изменилась? — усомнилась она, её тон неуклонно повышался. — Откуда тебе знать, изменилась ли я? Тебя здесь никогда нет!       К её крайнему изумлению, он продолжал казаться невозмутимым.       — Когда я увидел тебя в Кусе, ты была другой, — пробормотал он.       Сакура фыркнула.       — О, ты имеешь в виду, когда я не кинулась тебе на шею, как делала все эти годы? — она невесело рассмеялась. — Я поняла… раньше тебе никогда не приходилось беспокоиться о том, что я к тебе чувствую, потому что я всегда чувствовала одно и то же, что бы ты ни делал… Я прощала тебя, несмотря ни на что… Так какой же у тебя был стимул остаться, если на самом деле тебе не очень-то этого хотелось? — снова всплеснув руками, она посмотрела в потолок, прежде чем вновь опустить на него взгляд. — Я понимаю, понимаю… Когда я впервые не краснею, как девчонка, при виде тебя, ты понимаешь, что, возможно, я начинаю относиться к тебе по-другому, что, возможно, я, наконец, начинаю осознавать, что заслуживаю большего, чем случайный визит за более чем ДЕСЯТЬ ЛЕТ?       — Сакура… — тихо сказал Саске, вставая.       На этот раз она увидела сожаление в его глазах, но была слишком разгневана, чтобы обратить на это внимание, и вытянула руку, чтобы не дать ему подойти к ней.       — Не надо, — резко приказала она. — Я должна была догадаться… Я всегда была лишь девчонкой, что неизменно рядом с тобой — и всё. И в ту минуту, когда ты подумал, что я могу перестать слепо находиться рядом, ты испугался, как маленький ребёнок, который может потерять любимую игрушку. Я не грёбаная игрушка, Саске.       Он нахмурился.       — Я это знаю…       Она уставилась на него, изучая.       — Правда? — удивилась она, а затем прервала его, прежде чем он успел вставить хоть слово. — А ты знаешь, какой я люблю кофе?       Он ничего не сказал, и она горько рассмеялась.       — Конечно же нет… Тебя здесь не было, чтобы это узнать. Что ты вообще обо мне знаешь?       — Ты знаешь, как я к тебе отношусь, — возразил он, похоже, потеряв, наконец, терпение.       Её глаза расширились в неверии.       — Нет, не знаю, — раздражённо возразила она. — Потому что ты никогда не говоришь мне… Ты почти не проявляешь никаких эмоций — никогда. Насколько я понимаю, единственная разница между тем, как ты относишься ко мне, и тем, как ты относишься к кому-либо ещё, заключается в том, что я вызываю у тебя достаточно доверия, чтобы быть твоей женой и растить твоего ребенка.       Саске застыл.       — Это не… — начал он.       Она ждала. Когда стало очевидно, что он не может закончить своё утверждение, она повернулась к нему спиной и направилась в их комнату.       — Сакура… — позвал он, в его голосе слышалось огорчение.       Она пренебрежительно махнула рукой и вошла в спальню.       — Неважно, Саске, — вздохнула она, её гнев утих. — Просто забудь об этом. Я иду спать.       Через несколько минут она услышала, как открылась и закрылась входная дверь, а затем, не потрудившись побороть слёзы, забралась под одеяло и не в первый раз задумалась, какого чёрта она делает.