Что ты видишь певчая птичка на деревце? Расскажи мне, парню в глубинке. Я не знаю, как с тобой встретиться. Да и нужно ли это нам? Осторожно ступаю по льдинке, Считаю минуты, снежинки…
Что он помнит о своём детстве? Да, в принципе, ничего особенного. Он вообще потерял счёт времени, даже сколько лет уже жив. Одно вспомнится наверняка — он знает метод, как уложить качка на лопатки. Нужна лишь хитрость, быстрота и… Нож. Нож явно не помешает. А ещё нужно, чтобы было по минимуму людей. В идеале — только двое: он и будущая… еда. Давно пора привыкнуть называть людей так, но что-то, ещё не сломленное к чертям поехавшей психикой, дергает за вырезанную под корень совесть, фантомными иглами пронзая и заставляя чувствовать вину. Скорее, это даже как традиция, перед убийством просить прощение. А может, его собственная паранойя и вера в то, что попросив прощения за ним не будут гнаться призраки. Поймут? Пожалеют?.. А может… и вовсе что-то другое. Но потом он сразу себя отдергивает — «Тупица, призраков не существует». А так ли это?.. С рождения Джек не видел. В этом были как плюсы, так и минусы. Например, обоняние у него было намного лучше, чем у обычного человека. И порой это было чересчур злой шуткой: как сильно несло от спирта или блевотины в углу? Он знает. Всеми легкими. Порой казалось, что даже духи какой-то девицы мимо проходящей вот-вот выжгут ему их. Первое время ему думалось, что он подохнет, так и не привыкнув, но со временем смирился. Прошло. Отпустило. Свыкся. Со слухом было тоже самое: сначала от громкой музыки разрывалась голова, потом он слышал, как дети, решившие подшутить на слепым, крались сзади. Разворачивался, вглядывался в душу, или бросался, если им все-таки удавалось, с визгом въёдаясь когтями в мягкую плоть оставлял большие царапины. Думал, когда же отстанут? Ещё Джек не понимал, что такое красный, и для чего он нужен. Мир цветов был ему чужд. Да и, признаться, не нужен вовсе. Тем более… Руки касаются, еле дотрагиваясь до выреза в маске, глаз все равно… нет. Что все эти ваши цвета по сравнению с тем, как остро можно ощутить перемены в воздухе, как можно услышать пение птиц, сверчков, окунуться и слиться с природой по голову. Стоит ли менять эти ощущения, въедающиеся в кожу мурашками, какими-то разноцветными картинками? Нет. Однозначно — нет. Хотя, иногда он всё же грешил такими мыслями, хотелось хоть раз взглянуть на то, как всё выглядит, а не опираться на тактильные ощущения. Иногда он пытался в голове представить, как выглядит солнце, и на сколько высоко к небу вздымаются деревья. Как выглядят пернатые певцы. И что… застывает на лицах его жертв. Ужас… или радость? Страх и отчаяние? А как это выглядит? Как выглядят человеческие глаза, полные боли, от которых у нормальных людей сжимаются сердца? Как они шагают, какие они внешне? (Себя он трогал и не особо понимал, как это всё работает: нос, вроде прямой; глазницы, немного сыроватые и липкие, будто в какой-то жидкости или жиже, а ещё явно без глазных яблок; по подбородку давно пошла какая-то щетина, местами он, в попытке сбривая, он оставлял там порезы, порой проводя по одному месту столько много раз, что их можно считать за шрамы; волосы где-то до плеч сальные и грязные, а кожа давно пропиталась потом и приютила оседающую пыль). Каково вообще иметь глаза? Но, забывал обо всём этом, стоило в голову ударить очень… очень дикому чувству, перекрывающему все инстинкты и мысли. И его обычно звали Зверский Голод. Когда он пробуждался, Джек не понимал, что творит. Он как бы контролировал себя, но нет. Разум затмевали мысли об одном и запахи. О, их было чертовски много. Особо отчетливо он помнит последний: орехи и металл. Пахло… действительно сумасбродно. Стоило ветерку подуть в его сторону, как этот запах снёс ему голову. А может, он просто давно не ел. Опять же — какой сегодня день? По запаху — осень. По ощущениям тоже. Холод (ещё больше окутывающий после последней трапезы), сырость, гниль. И кровь. Дурманящая, солоновато-сладкая кровь. А может, от жертвой перед кричащей человечкой — так он обзывал их, когда чувствовал, что это за люди, — несло духами. Чертовыми духами. Он бы все разбил, будь его воля. В общем, вышло сегодня грязновато. Благо, скоро начавшийся дождь будет сопутствовать идеи замести следы. И на скольких он ещё так наброситься, одурманенный запахом? Хотя, порой и такие случаи бывали. Джек никогда не оставлял за собой следы так открыто. Он обычно вырубал людей и утаскивал в лес, после закапывая в землю или пряча где-нибудь подальше в лесу. А если ему вдруг хотелось с кем-то немного поболтать, он обычно поджидал идиотов, любящих побегать с утра по тропинкам, несмотря на запреты, и маленьких тварей, сбежавших из дома на заброшку… в четыре тысячи девятьсот тридцать пяти шагов от него. Да и резал он аккуратно, насколько это вообще возможно. Первое время… А потом, когда желудок сводило колющей болью, он вгрызался, теряя остатки разума на грани: ЖРАТЬ и ПРОСТИ. Захлебывался кровью, жадно глотая, порой даже не разжевав, разрывал им плечи, шеи, рвал внутренности. Даже иногда кусал себя за пальцы в спешке и не замечал этого. Как он себя ещё не съел? Тупо улыбается, хихикает, рычит. Бьёт дерево, до мяса раздирая костяшки руки.***
Она отстранённо смотрит перед собой. Дрожь ещё не отпустила, да и отпускала ли? В голове то пустота, то непонятная раздражённость, больше схожая со злостью. И разочарование. Больше в себе, чем в жизни. Некий осадок от того, что ты не смог побороть свою ничтожность. И от непонятности мыслей, в целом — ситуации. У парня на диване серая нездоровая кожа, какая-то херь на лице и умиротворение. Наелся и дрыхнет, гад, как будто так и надо. Попробовать подойти она уже не попытается, злиться, кроме как на себя, не на чего. Ну, на него конечно можно, но, попробовав один раз и поняв, что как-то бесполезно, Дафни больше не хочет. Страшно. В сердцах плюнула: «Чтоб ты сдох, тварина». И сердце ушло в пятки, когда маньяк перевернулся. Благо, до сих пор сопя. Вжимается в стену, и, забыв, что призрак, кувырком оказывается за ней. Так даже лучше, пока не жжёт и не крутит. В комнате полуоткрытые, полузакрытые шкафчики, у некоторых выбиты дверцы, а стол и подавно обломками склоняется к полу. Стёкла тоже побиты, за когда-то бывшим окном гоняется нарастающий ветер. Может, минут пятнадцать-десять и заморосит. А может, штормовое. Вместо холодильника — какой-то шкаф, похожий на мини бар, покрытый (сглатывает, нервно вертя головой по сторонам) кровью (?) и грязью. Ветер снова задувает в комнату из разбитого стекла, отшвыривает дверцу одного шкафа. Сверкнула молния. Дафни на секунду теряется. Снова её захлопывают. Типа, специально показал? До осознания еле-еле доходит. Руки нервно, дрожа, она подносит к лицу, закрывая и чуть ли не царапая. Рот застревает в немом крике, а после, визжа, она вопит. Истерично, надрывно, моля, чтобы всё это прекратилось. Нет. Нет… Нет! нет… нет… нет… НЕТ… НЕТ… НЕТНЕТНЕТНЕТНЕТ… пожалуйста, хватит… В шкафчике лежит голова. Не очень приятная, местами с откушенными частями. Без глаза, без носа — там торчит какая-то кость, без ушей и с большей части просто сдёрнут скальп, открывая спереди вид на бывшее кровоточащее месиво каких-то тканей. Псевдомышц.***
— Эй, Даф, ну ты там скоро?! — Они смеются, поглядывая друг на другу и снова собачась время от времени. Джорджи достаёт серьёзного Грю, а тот, поддаваясь провокациям, отвечает что-то тупое и всё идёт по кругу. Она улыбается. — Ты как черепашка, еле-еле ползёшь! — Да ну? Мне то казалось, что я молния Маквин! — Отфыркивается, как бы издеваясь вскидывает брови вверх. — Неужели тебя давно не дергало? — Она тыкает в него расческой, и того бьёт током. Маленькая ведьма. — Фу, Да-аф, я недавно передергивал! — Гадость… — С такой молнией они просрут все гонки, соррян подруга, но вам не по пути. — Грю свешивает голову с кровати, два маленьких хвостика, больше похожих на метёлки, касаются пола. Они втроём заваливаются на большую кровать. К неё на колени запрыгивает пушистый кот, она начинает его гладить, как на автомате. Джордж всё ещё пытается шутить и несёт какую-то ересь. По телеку идёт очередной фильм, за который влом было отдавать бабки в кинотеатре. Идиллия, казалось бы. Если не обращать внимания на крики снизу. Грэгори стыдливо отводит глаза, шепча под нос: «опять». Они замолкают, делают звук тише. В любом случае, на улице болтаться не вариант — чертовски холодно и метель. У Даф обычно не бывают, разве что у крыльца или на заднем дворе, да и ей тоже стыдно за отца, а у Джорджа шуметь нельзя из-за мелких детей. — Простите… — Он утыкается в колени. С двух сторон, на плечи, ложатся головы. — Всё в порядке, бро. — Даф запускает руку в его волосы, ероша. — Хей, чуваки, оно сожрало ту тёлку! Пиздец. — Джордж резко отворачивает голову от экрана, ошеломлённо смотря на лица друзей. — Ты чертов обманщик! Мы же хотели посмотреть что-то весёлое. — Хах, неужели ты обделался? — Даф набрасывается на него с щекоткой. Грю приподнимает уголки губ в слабой улыбке. Как дети. Но они и есть дети, просто побольше. За окном снег. Летят снежинки. Когда станет получше и метель поутихнет, можно будет слепить какую-нибудь крепость или снова свалить гулять. А пока… — Я убью его, милый!.. — Шумит на фоне. Почему-то кажется, что всё застывает… Или шумит так же, как телек. Даф непонимающе глядит на застывших парней. В голове эхом:«Я убью…»
Несколько десятков, сотен раз. Одно слово, шарманкой зацикливающееся где-то в мозгах. И сон. Её тупо клонит в сон. Тело наливается свинцом, хотя недавно всё ещё было в порядке. Что такое? Чертовщина… Даф становится как-то неуютно и тревожно в сердце, но она лениво падает на одеяло, закрывая веки. Почему-то кажется, что так делать не стоит. Но… ребята ведь ничего не сделают? Темнота становится странной. В голове как-то рьяно и обрывками звучит всё ещё та фраза, не давая сосредоточиться. Кого? Где? Зачем? Она всё ещё не понимает, что происходит. И кого кто убьёт. Но, когда веки разлепляются, а её качает и мир, кажется, крутится, а может и комната — вокруг неё, где-то снизу почему-то отдаёт болью. Не совсем понятной, тянущейся иглой. Долго её будут так колоть? Да и кололи ли уже? Над плечом, в районе с шеей, рядом с ухом, слышится сиплое дыхание. Схожее с дыханием больного Джорджа. Но… нет… Когда темнота из глаз немного отходит, она держится за что-то… тканевое. Тёплое и сырое… А перед лицом… Осознание как вспышка: «я убью его». — Бу.Монстр за синей маской.