Смелость тузом в рукавах,
Греет голову, как страх,
Горячит адреналином,
Всё сжигает под бензином,
Оставляя только дыма
Чёрные следы.
По щекам горячие слёзы. Кап-кап на простынь. Даже нос не хлюпает. Тихо, молчаливо. А внутри пусто. Дзынь. Это звонок в соседней комнате разрывает тишину. Мне не обидно. Мне, впрочем-то, вообще никак. Правда, хочется умереть. Просто взять и больше не открывать глаза — это апатия, так уже было пару раз. Сверлишь-сверлишь потолок взглядом, а он не отдаляется, и ты всё думаешь: а смысл в чём? Существовать, смотреть на него, зачем думать? Вот именно. Незачем. Внутри тяжесть, к сожалению, не греющая мёртвое сердце. Чтобы жить причин нет и больше уже не будет. Да? Так ведь?.. Он ушёл ничего не сказав. Кофта висит на спинке кровати. Сиротливая, может, как я. Смешок. Точно так же Грю когда-то вешал свою, только у него она аккуратно там была, а у этого нет. Тело не поднимается, руки не слушаются, голова — чугунный сплав. Я медленно растворяюсь в воздухе, чтобы стать частью чего-то старого. Пыль летающая в воздухе может быть мной, стены и потолок тоже, пол — проводник, словно тропа, ведущая вдаль, где что-то забыто. И тёплые объятия, знакомые голоса, добрые улыбки.***
Душ кажется обжигающим в холодной ванне, по которой медленно расползается толчками пар. Мы сидим напротив друг друга и по очереди курим сигарету. Задерживающиеся вдохи, неторопливые выдохи. Дым сметает из головы всё. Я думаю, что там наркотики, пока Грю расслабленно стекает по стенке. Неловкость за просвечивающие соски заставляет сжиматься. — Брось, Даф, мы ведь взрослые люди? — Грю очень плавно выпрямляется, а потом наклоняется ко мне. Я зачарованно смотрю на его руки. Они длинные, худые и бледные. Красиво. Он заправляет ими выпавшую прядь. По спине бегут мурашки. Выдыхает дым в лицо. — Можно?.. — Д-да, — Сипло, рвано. Вовсе не эротично, а как-то загнанно. Он — это кот, а я какая-то неправильная мышь со стокгольмским синдромом. Потому что жертвы не идут к своим маньякам в руки. Грю сглатывает, его кадык забавно дёргается и, не знаю с чего, но я смеюсь. Он улыбается в ответ и целует. Это непринужденно, это легко. Настолько, что я расслабляюсь тоже и скатываюсь под него, из-за чего он съезжает и мы чуть-чуть захлебываемся водой. И смеёмся. Умирать вдруг страшно, но в тоже время нет. Это потому что он рядом? Или потому что мне с ним спокойно? — Я… — У него золотые глаза, в прямом смысле. Блестящие и опьяняющие. Грю тыкается лбом в лоб. — Ты мне нравишься. — А голос убаюкивающий. Губы трясутся. Я подношу руку к щеке, скольжу к челке и зачесываю отросшие волосы рукой. Кемпбелл ложится сверху так, что вода почти что затекает в глаза. — Перестань. — Я упираюсь ладошками в его острые плечи. — Перестать что, Муэрте? Сводить тебя с ума или целовать? А может перестать смотреть на тебя? — Грэгори-и! Я сейчас захлебнусь. Перестань топить меня. — Выходит пискляво, на что он только заливисто смеётся. — Даф, давай захлебнёмся? Я больше не могу смотреть на тебя. — В засос. Мокро. С головой под воду. Одна рука крепко держит, давя, другая скользит, задирая майку наверх, проводит по груди. Воздуха не хватает. Лезет вниз… Я задыхаюсь, выгибаясь его пальцам навстречу. Хочется вдохнуть, но он не отпускает. Вверх-вниз… Сознание заходится от оставшегося в лёгких дыма какими-то качелями. К голубому небу и к жгучей воде. К штормовым ветрам, от которых задыхаешься, и к острой боли. Грю резко отрывается, входя пальцами. — Посмотри на меня. — Н-не надо… — Даф, посмотри на меня. Пожалуйста, посмотри на меня! Я смотрю. Трезво и с ужасом. Мы уже делали это, но всё равно страшно, особенно когда он ведёт себя так. — Я вылечу тебя, хорошо? Просто внимательно смотри. — Суженные зрачки прерывают гипноз. Я спускаю взгляд к руке. Гладит живот. Щекотно. Подгибаю ноги. Грю проходит медленно по ребрам, отпуская майку. Целует в пупок, поправляет ноги, закидывая на себя. — Рука. Видишь? Ничего страшного. — Выводит узоры на животе. — Бля-я-а-ть… — Стону под ним, как какая-то продажная шмаль. Тихо, но всё же. Адреналин где-то зашкаливает, переливаясь во что-то странное. Страх сменяется возбуждением и уже не разобрать, где чёртов страх, а где нет. Наверное, это одно из умений тихих людей. Вот почему они наблюдательны: подмечают детали, чтобы свести с ума. Пауки, заманивающие в сети бабочек и мух. — Тихо, тс-с. — Гладит бёдра. Я дергаюсь. Припускает резинку, не отрывая своих глаз от лица. — Можно?.. — Половина ладони накрывает лобок, пока остальная тарабанит спокойным темпом пальцами по низу живота. Я закрываю глаза. Хорошо. Можно… только почему-то они сменяются тряпкой — Что ты делаешь?— Помолчи, — Голова Джека покоится у живота, пока руки что-то вытирают внизу. Он сидит на полу, снова полуголый.
Хотелось бы чувствовать себя героиней какого-то романа, но ощущается только грязь и безысходность от происходящего. Моя роль в этом мире настолько мизерная, что хочется блевать, или уже, действительно, стать каким-нибудь атомом в земле. Джек берёт мою болтающуюся руку и кладёт себе на голову. Я утыкаюсь лицом в простыню. Не хочу на него смотреть, не хочу быть рядом с ним. Я его ненавижу немой яростью, потому что мне отрубили язык и подали ему на блюдечке. Потому что меня заткнули! Заткнули, что ни слова не вымолвить. — Что с тобой происходит? — Но через пару минут я сдаюсь. Невыносимо, когда тебя недавно изнасиловали, а теперь в наглую игнорируют существование. Я, что, гроша не стою? Джек вздыхает, отбрасывает тряпку куда-то в стену и поворачивает голову в мою сторону. Страх заставляет замереть. — Оденься, ради Господа… — Закрывая глаза, шепча слова в надежде, что мне не достанется. — Я не верю в Бога, Даф. Посмотри на меня. — Не хочу. Скрип пола и удаляющиеся шаги. Ну, да, конечно. Что ещё от него можно ждать? Я сжимаю ноги, сворачиваясь клубком и укрываясь одеялом. В комнате слишком холодно из-за открытого окна.***
Я предоставлена сама себе, чёрт знает на сколько, хотя и мизерные отрезки уже начинают радовать. На голых плечах следы от лямок. Я стою под душем, подставляя лицо воде. Это так-то неудобно, поэтому оно сразу же сменяется волосами и частью спины. Присаживаюсь на корточки, наклоняясь к сливу, словно к спасательному кругу. Вытечь бы через дырочки и не возвращаться. Вода обжигает. Я выхожу и смотрю в зеркало. Признаться, не замечала его тут. Из девушки в какую-то пародию на наркомана. Ну, что сказать, очень славно, Даф. Неужели все мёртвые (я всё ещё не могу смириться… как это принять?! Как…) так выглядят? Хотя, в принципе, ничего особо не поменялось. Только впадины под глазами да слишком просвечивающая кожа, или как это теперь называть? Гляжу на ноги. Серые. Делать совершенно нечего, взять кольцо никак. Я закрываю окно у кровати и молча сажусь у батареи, утыкаясь в колени. Мне не холодно (я теряюсь во времени и желается просто по-человечески, как-то молча, закурить). Мне вообще никак. Даже думать, как до такого докатилось, не хочется. И, казалось бы, всё так хорошо начиналось. Оставалось совсем немного поработать! Годика три-четыре. Отучиться и всё стало бы норм, но… — Спасибо, Джек. Злость ничего не даёт, она только отбирает. Заставляет контужиться и злиться еще сильнее от тупых углов в виде чей-то головы (я зажимаю рот руками, вспоминая голову…). Если я буду его покрывать, это ничего мне не даст. Если я продолжу сопротивляться, он будет делать ещё страшнее. Вроде же так работает? А если… думать о бездействии вообще-то не хочется, но самый правильный вариант в ситуации, когда некуда ступить — стать нейтралитетом и просто плыть по течению, даже если оно из крови и чужих смертей. Я резко себя отдергиваю. — К чёрту! К чёрту, к чёрту, к чёрту этого мудака! Чтоб он сдох в ближайшей канаве под обстрелом пулемёта, ебучий выблядок! Хочется застрелиться и забыть обо всём. О отце, в соседней комнате, о детстве, о маме, о друзьях… даже о нём и всём-всём другом. Но я чувствую себя растоптанной вместе со своими чувствами. Мне некуда идти, некуда бежать. Я даже умереть нормально не могу, какая смерть… А больше всего хочется проучить чудовище, которое не знает ни личных границ, ни чистоты рук и совести. Если бы всё только сложилось иначе… Я бы… А что? Как могло быть иначе? Куча беззубых детишек с весёлыми улыбками? Может, принц на белом коне, который отвезёт в страну вечной радости? Или хороший дом, не пьющий отец, стабильная, не утруждающая работа? Хочется, чтобы всё текло в руки без лишнего напряга? Да-а-афни, ты ведь знаешь, что так не бывает.ха-ха
Действительно. Если и принц, то скорее под шкурой чудовища. Обдолбавшийся марихуаной, с сырой тряпкой на лице и в обоссанных штанах, рядом с бутылкой дешёвого пива и парой подруг. Возможно, не только с ними. Или вообще, весь перемазанный в крови, без сладких удушающих речей, а с всплеском агрессии. И пахнет — ужасно. Настолько, что кажется правдой. — Кто — ебучий выблядок? Дафни в ужасе замирает с широко открытыми глазами, не в силах повернуться к обладателю голоса. — Я что ли? Серая рука притворно нежно убирает волосы со спины, открывая вид на шею, которую тут же сжимает в тисках. Горячее дыхание с отвратительным запахом (призраки не чувствуют не чувствуют не чувствуют) обдаёт щёку. Она тихо сипит.нет
не ты
Джек самодовольно хмыкает, безразлично вставая на место призрака, растворившегося в считанную секунду. Ну и чёрт с ним. Он давно знает свою сущность, ему не нужно лишний раз напоминать об этом, потому что эти тычки только больше распаляют в нём злость, уводя в глубины глубин темени, в которой он давно погряз. Настолько глубоко, что уже и не выбраться. Даже если кто-то придёт на помощь — не спасти. Да и не нужно ему это. Джек смеётся собственным мыслям. За его спиной тот, кто больше всего раздражает. Тот, кого хочется выпотрошить без тени сожаления. Покромсать на месте, до лужи, пока та не начнёт испаряться, оставляя после себя грязные разводы. — Хватит ржать, клоун. Пора платить за аренду. Это какой-то невероятный цирк уродов. Каждый страшнее предыдущего. Возможно, он мог бы стать королём и править ими всеми? Или нашёлся бы тот, кто был бы монстром ещё большим, чем он сам? Джеку становится весело от одной догадки, кем мог бы оказаться главенствующий. — Так точно, сэр. — Тихо выпаливает в воздух, подкидывая в руке нож. Он заплатит. За все плевки в его сторону. За все окурки, потушенные об одежду и кожу. Заплатит так, что остальные будут захлёбываться в слезах навзрыд, умоляя его о пощаде. Но Джек не остановится. Чёрная Тварь внутри него слишком ненасытливая, чтобы остановится. Он трясёт головой, отгоняя наваждение и оставляя вместо него пустоту.спокойнее
Нужно быть рассудительнее и спокойнее. — Даф, пора уходить. Джек натягивает на мокрое тело грязное ветровку, наспех вытирая голову полотенцем. Раны всё ещё саднят. Что душевные, что физические. У обоих.***
«Я всегда ненавидел таких как ты.» — Фраза любого обозлившегося на своего врага. Будь то нищий, плюющий в лицо аристократа с омерзением, или какой-нибудь главный злодей, желающий высказать своё отвращение. Для него это стало поражением и тотальным пройгрышем. Самым сильным ударом по сердцу. То, чем он так дорожил, разбилось в одночасье, унося дорогих ему людей. Поэтому, однажды он кинул это своему коллеге и, по совместительству, другу, обрывая все концы. Джон перечитывает газету в своём номере с опустошённым лицом. Несколько лет назад с пропажи Мэрианн был выпущен специальный номер о серийных убийствах по Нью-Джерси, Дарему и Фейетвиллу. «Мистер Икс признаётся виновным в убийстве Марин Сью, Маргарет Кейлгберт, Энтони Ромельса и Алексу Чаптона — одного из депутатов, а также в других совершённых им убийствах. Обвинённый не раскаивается и утверждает, что…» Сколько новостей тогда поразили эти загадочные пропажи, а сколько ужаса в лица людей вселяли обезображенные трупы, над которыми вдоволь поиздевались. Джон медленно закрывает лицо руками, вспоминая всё то, что так старательно забывал. Это было давно. Столь давно, что уже, казалось бы, вечность сожрала всё плохое, оставляя на плаву только его мирную жизнь. Но, Боже упаси, как он ошибался! Как он обманчиво и доверчиво повёлся на поводу у спокойствия, позабыв о том, что после него всегда громыхает буря. Этот раз не стал исключением. Одержимый мщением и злобой, он чётко поставил для себя точку на нормальной жизни. А потом в его жизни появилась она… И всё замерло. Бабочки в его животе расцветали вместе с подрастающей дочуркой. Но всё хорошее не вечно. Мэрианн входила в список этих вещей, поэтому, ранним утром её не стало, а вечером он закрылся ото всех, успокаивающе поглаживая Дафни по голове. И кто бы знал, кого он хотел успокоить: себя или её? Отнюдь, даже его маленькое солнце, больше похожее на мать, пропало без вести после того, как он в очередной раз поставил крест на тёмном прошлом. И ни алкоголь, ни книга, в которой он тайно хотел разоблачить настоящего убийцу, не смогли заглушить боль от постоянных потерь. Не помогли ему отвлечься от кипящих событий, чёрти знает чем помешивающих в котле мерно водоворот, в который его в очередной раз затянуло. Джон потерялся. Без конца. Не в силах сказать что-либо на прощание этому миру. Он захлебывался в своём грехе, забывал о Боге и медленно умирал, поглощаемый тьмой.***
Фраза, брошенная так спокойно, вывела её из строя. Дафни, ступая босыми ногами по полу, укутанная в плащ и еле просвечивающее платье, шла следом за своим убийцей, не силясь что-то сказать. Казалось, её голова полностью отключилась, не давая никаким раздумьям прийти к логическому завершению. Ещё вчера… Уже сегодня… Всё разделилось на две части, оттесняя вчерашнего Джека от сегодняшнего Джека. И только пара нитей соединяли их в один поток. Тряпка, которой он вытирал кровь с её ног. Рука, которой он схватился за её шею. Воспоминания, о которых она размышляла всю ночь, сравнивая прошлое с настоящим. Что там, что тут было до омерзения противны чужие касания и фразы, брошенные ей в лицо. Так неосторожно и грубо. Слишком ранимо. Это раздражало. Асфальт встретил её лёгкой прохладой, улица запахом выхлопов и свежести. Под пекущим солнцем они на рассвете вечера вышли из мотеля под провожающий и удивлённый взгляд заведующего ключами.«У тебя есть пассия?»
«Тебя это ебать не должно.»
Разве что, только если он. В жопу и по мозгам. Как обычно и делается. Называется морально-анальная кара за все грехи, не порочащая лик достоинства (только если ты не мужик в графе пола или какой-нибудь агендер с хуем между ног и сиськами на расхват, что любые девчонки позавидуют) и очищающая совесть и душу, как он любил говорить (речь идёт про того замызганного лысоватого старика с белой бородкой, которому Джек был безмерно благодарен за жильё, как вообще умел благодарить, и которого хотел однажды (да и сейчас, чего таить) прикончить в ближайшей подворотне, а лучше прямо на месте, чтобы не дрочить на поиски очередного местечка, где можно было бы спрятать труп). В общем, у этих двоих диалог строился только на матах. Словесных или обычных показывал в большинстве своём случай, потому что лишний раз отдубасить старика, а он прохиндея в лице обнаглевшего Джека, был никто не прочь. Надо же им как-то развлекаться и усмирять пыл. По крайней мере, такой исход был раза два за их пять (уже шесть или семь, он перестаёт считать сколько видел его за последние два-три дня) встреч. Дафни, сжимая края плаща, лишь с отвращением бросила свой погасший взгляд на мужчину, и также повернулась к Джеку, уходя за ним только по велению кольца. Ключ, конечно, владельцу никто так и не вернул, как и деньги. И сварливое «Джек» из его уст достигло спины парня негодующим шёпотом. О том, что остальные его боялись и доносили, все, конечно же, молчали, раз хозяин ничего не делал. И гадали, что между этими двумя происходит. Очередная химия, построенная на психологии и процессах внутри него. — И куда мы теперь? Отречённый от нормальный жизни, приговорённый к смертной казни, если поймают; безжалостный к людям, он промолчал. Им некуда было податься, кроме скитаний. Джек ничего не ответил. Тварь внутри него была голодна. Признаться в том, что делать было нечего, а от полиции стоило начать скрываться усиленней, было сложно. Сказать о намерениях тоже, потому что он совсем запутался в своей голове. Через несколько минут молчания, он всё же ответил: — К моему очень хорошему другу. Узнав, что у такого, как он, есть друзья, Дафни подавилась воздухом и застыла, вцепившись в рукав его толстовки. — Что?..Самые страшные и противные догадки ворвались в её голову…