Нас сжирают изнутри муки совести, Нас проели тараканы, паразиты, горести. Детки пляшут, детки плачут и смеются, Маленькими змейками для него всё вьются. А он голоден, безмерно, дико, страстно С хрустом кости под собой глодает, ясны Все намерения на лицо его. Пожиратель. Пожиратель — вот оно, свинцо Прямо в сердце.
Город, окутанный ночными фонарями, вселял надежду. Ровно до тех пор, пока на улицах Джексона не послышались визги, раздирающие душу. Холодная ночь неприятно морозила кожу, заставляя сразу же покрываться мурашками, превращая в гусиную. Шаги по лужам отдавались эхом среди шатких и хлипких стен, пока в конец не замерли. Мёртвую тишину нарушала лишь жужжащая лампочка, с перебоем мерцающая над головой. Дафни остановилась вместе с Джеком, смотря в глубь темноты угла на окраине. — Ты слышал? — Несмотря на то, что в большинстве окон свет не горел, она всё равно говорила шёпотом, будто боясь, что некто, находящийся слишком далеко, услышит её голос. Да и, по правде, так тоже было страшно разговаривать. Джек повёл плечами и молча пошёл дальше. Дафни со страхом следовала за ним, пока с раздражённым вздохом её не схватили за руку. Ойкнув, она ускорилась. — Не думал, что призраки боятся умирать несколько раз. Почему ты просто не превратишься? Шумно вздохнув, она просипела: — Н-не могу. — Это я должен бояться, что по городам разгуливают убийцы. Бедный слепой парень, не в силах постоять за себя, который даже отпор не сможет дать. Меня же прихлопнут на раз-два! — Т-тише! О том, что он сам был убийцей, Даф промолчала, с ненавистью глядя на ухмыляющегося перед ней Джека. Его иронизация граничила на равне с дикой ревностью. И подумать только, у безжалостного убийцы! Выглядело довольно… странно. Дафни закусила губу, откидывая навязчивые мысли. К нему — испытывать симпатию и получать взаимность в ответ? Увольте. Быстрее будет опуститься на самое дно Марианской впадины, чем что-то кому-то доказывать и ждать. Дафни вздохнула. Несмотря на вечный стресс, у призраков всё протекает немного иначе. Но то ли процесс превращения в физическое тело давал свои плоды, то ли она действительно что-то чувствовала и пиздец как устала. Поэтому, несмотря на отсутствие и присутствие эмоций одновременно, которые сменялись со скоростью света, она действительно уже запуталась. То страх в словах, скользящий, нет, даже откровенно выраженный, то какое-то спокойствие и уверенность. Всё это было очень и очень глупо. А может состояние этого невростеника с биполярным расстройством — она уже не сомневалась — какой-то заразой прицепились и к ней. Он резко дернул её за руку, сжимая со всей силы и слыша хруст, за которым больше ничего не осталось. «Так-то лучше.» Конечно, можно было использовать её как приманку и быстро расправиться с тем придурком, но толку от этого было мало. Лишний шорох был ни к чему, особенно с его личностью. Джек огорчённо вдохнул свежий воздух, понимая, что маски на лице нет. Да и, впрочем, ни на штанах, ни на локте её тоже не обнаружилось. Он с раздражением провёл по всему телу руками ещё раз, не чувствуя ни пластмассы под пальцами, ни шершавого крепления. — Твою мать… Обосанный старик. Где же я её… Плюнув на всё и не желая возвращаться, он двинулся дальше, судорожно думая где найти новую маску и чтоб это выглядело не слишком вызывающе. Хотя, ему, в целом-то, было всё равно, как он выглядит. Джек ни черта не видел, даже куличков, где они могли бы водиться. Вспомнив про девчонку, от которой остался еле заметный запах миндаля, он закусил губу. Вкусно… Он не понимал, слышала она его или нет, видела ли, но на всякий случай пробормотал себе под нос, что она ему ещё пригодится. Признавать этого не хотелось, но присутствие глаз лучше, чем их отсутствие. А ещё… «Нет, забудь.» С мыслями, окутавшими голову ватой, он двинулся вперёд, повинуясь своему нюху. Стены растекались под пальцами нескончаемой полосой, вызывая раздражение. Джек старался быть быстрее, но не выходило. Врезаться в какой-нибудь столб или скамейку не хотелось. Он выдохнул ночной воздух, отдаваясь воспоминаниям. Почему-то это было очень знакомым: еле заметный запах бензина, асфальт под ногами и чувство беспечности. Отнюдь, оно не относилось к вылазкам в городок или другие места, в точности наоборот. Свисающее, словно капля из крана, оно после скользило по кафелю, растекаясь прежде, чем он успевал что-то «рассмотреть». Это было чем-то, о чём он давным давно забыл, или не обращал должного внимания; чем-то, что было слишком едким и с болью отдавало в том, что осталось у него от сердца. Джек потряс головой, отгоняя наваждение и с чувством омерзения двинулся дальше, резко убирая руку со стены. Под ногами хрустел песок и попадающиеся камушки. Асфальт уносил его в чувство полёта своими неровностями, заставляя теряться в ощущениях. Но, вдоволь набегавшись по лесам за всю свою жизнь, Джек уже привык к такому. Шаг. Шаг. Шаг. Убрать надоедающие мысли никак не выходило. Пустота не желала быть его спутником, отдавая на растерзания монстрам, тянущим руки из тёмной дыры. Казалось, что собственная голова играла с ним, проверяя на прочность. Джек дотронулся до металла в кармане толстовки. На мгновение стало чуточку лучше. Шаг. Шаг. Шаг. Нарываться на неприятности не хотелось. Он прокручивал это в своей голове, ступая тихо, словно кот, и сжимал зубы. Если он сорвётся — вероятность быть обнаруженным очень быстро велика. А этого… этого нельзя было допускать. И даже не из-за вины за смерть девчонки, которая продолжает идти за ним. Он бы с радостью избавился от её присутствия, сводящего раз за разом с ума. В одиночестве было куда лучше… Ох, но как был прекрасен запах орехов. Хотелось раздавить их в своей руке, как чью-то голову. Вывести на новый уровень, смешать с кровью и чем-то, что придало бы этому божественному этюду изюминки. Может, чего-то пикантного и соблазняющего. Ещё немного поиграть с мазками, прежде чем сорваться на трапезу бешеным псом. Шаг. Шаг.шаг
— Это твоя вина. Твоя… — Шёпот срывается с губ неосознанно. Чёрная жижа льётся на щёки вместо слёз. Распахнутые на максимум, две щелочки в упор смотрят на человека, испачканного кровью. — Что же ты делаешь… — Нож поворачивается в его животе вместе с растягивающейся улыбкой на лице серокожего. Чёрная Тварь облизывает пересохшие губы, пробуя на вкус то, что вытекает из глаз. Противно. Безвкусно. Словно гной. Мягкий песок под ногтями. Джек ударяет девять раз. Ровно столько же он когда-то бил стену, чтобы прийти в себя. В этот раз всё немного иначе. Напуганный (он слышит это по его прерывистому дыханию), слабый (рука сильно сдавливает его запястье, но убрать не может) и очень очень мерзкий. От него несёт смесью крови. Сладко, металлически, но собственная кровь как-то слабее и ржавей. — Посмотри. — Человек умоляет. — Посмотри, блять, что ты делаешь. Где-то в глубине его горла остаётся два слова: «со мной». Сейчас их проще не замечать. Человек кается, обещает всё-всё сделать, что в его силах. Но Джек повторяет как мантру одно и потом безмолвно втыкает нож в обмякшее тело. Вроде, в голову. По рукам проходят мурашки. Хочется закричать изо всех сил. Он оседает на колени, рядом, поглаживает невесомыми касаниями по руке, выводит свои узоры по предплечью и думает, как хорошо, что ничего не видит. Что повсюду сплошная темнота. На какой-то там авеню-стрит-или-другой-улице он просто улыбается, вместо надоедливой ваты бережно храня в голове ощущения склизких, словно желе, но более упругих, как жвачка, органов. Иногда он думает, что жвачку делают из специально выращенных людей, просто разбавляют химикатами, а ещё она становится совсем безвкусной под горой сахара и ароматизаторов. Впрочем, настоящие, окутанные теплом крови, они лучше. Хочется запускать туда руки и, словно это какой-то антидепрессант, просто переваливать в ладонях, жамкать. Кусать. Интересно, как бы отреагировали другие? Наверняка бы заупирались, говоря, как им противно всё это и что он — полный псих. Порой Джек им верит, а порой радуется, искренне радуется, что освобождён от моралей общества. Потому что они давят похлеще Твари в его голове. Продажные шлюхи и лицемеры. А она ведь не лучше. Девчонка та. Стоит немного подёргать за ниточки и она сразу прогибается в своём мнении. Такая неустоявшаяся точка, мельтешащая светлым по тёмному. Словно ей можно управлять, как марионеткой с помощью специального пультика. Щёлк — включил, надоело — выключил. Даже не надо видеть, он чувствует. Чувствует холод по спине, чувствует жжение в кармане и призрачный поводок в руках… Да, в прочем, ими всеми можно управлять, если захотеть. Глупыми и не умеющими отстаивать занятые позиции. Но думать об этом не хочется, это расстраивает. А Джек только что достиг пьянящего чувства счастья и… Он замирает. — Извините, сэр, с вами всё в порядке? Может, скорую вызвать? — Женский напуганный голос срезает всю эйфорию под корень, отрезвляя реальностью и холодными порывами ночного ветра. Очень резко и очень по-злому он хрипло выдаёт ей, поворачивая голову: — Съебись нахуй. Но это адресовано даже не столь женщине, по звукам, убегающей от него дальше, сколько врезавшемуся в нос холоду и запаху миндаля. Хлюпающим шажкам за его спиной. А вместе с тем и возвращающейся ненавистной боли, что растекается где-то в середине живота. Просто. Свали. К чёрту. Уйди. Не мешай. — Исчезни. Сердце гулко бьётся в ушах. Всхлипы саднят по плечам, как когти котёнка глубоко впиваются в кожу и дерут. Дерут на себя. Просто… исчезни.навсегда
***
Клац. Клац-клац. Клац-клац-клац. клац клаааааац. Клац-клац. Клац. Клац-клац-клац-клац. клац. Я молил. Он слушал. Он смеялся. Я кричал. Я плакал. Он молчал. О нас можно много всего наговорить и в тоже время ничего. Для всех остальных наш дом — ящик Шрёдингера. К сожалению или к счастью, без кота. Мы живём втроем — я, он и она. От него постоянно пахнет чем-то едким, разъедающим ноздри. От неё — сладким и в тоже время блевотным, потому что как противные таблетки, меня от неё тошнит. Она называет его запах спиртом и жует что-то вроде антибиотиков, заставляя глотать и меня. Покрытые плёнкой, горчащие после того как раскусишь. Они говорят, что это обязательно. Я им не верю. Я люблю ходить по двору. Люблю качаться на качелях, не чувствуя под ногами опору. Это заставляет меня переноситься в другие миры и ощущать прекрасное. Я люблю валяться в кровати и проводить руками по стенам. Они — как ручная опора. Кажется, что можешь встать на них, но всё не не можешь. А ещё они приятные и шершавые. Она говорит, что это на самом деле обои. Почему-то я в это тоже не верю. Не хочу. У меня в руках — пушистый хвост и мурчанье. Все называют это котом, а я просто — Глас. Глас потому что однажды я неправильно произнес слово, и вместо Глаза вышло то, что вышло. Она говорит, что он тёмный, как мои волосы. Но я не знаю, как они выглядят и какой вообще я на самом деле. Поэтому меня ведут туда, где очень сильно пахнет спиртом и антибиотиками. Меня тошнит прямо на пол. Глас приходит вечером, прячется под большим квадратом с кучей одеял. Люди называют это кроватью, я зову это своим гнездом, потому что одеяла — как ветки у тех, кто может летать. Маленьких и мягких (однажды я нашёл одно холодное тело. Люди зовут их птицами, я — ангелами). Он не верит, что ко мне приходили ангелы. Она смеётся над этим — звонко, словно бьётся посуда, громко. Так, как я не люблю. И потом ведёт меня в комнату. Всё ещё пахнет и звенит. Звенит и пахнет… Клац. мне страшно мне страшно мне страшно мне страшно мнестрашнострашнострашнострашноСтРаШнОсТрАшНо… мне больно. в руках много холодных лезвий от которых отдаёт жаром я хочу кричать но кричать не выходит сознание не позволяет мне управлять телом и меня трясёт как осенний лист потому что она говорит так хотя я совсем не знаю что такое листья кроме того что они шершавые как стены и МНЕ СТРАШНО. Я задыхаюсь от антибиотиков и горячести в руках, так всегда бывает, когда мы идём в особую комнату. Он говорит, что лечит меня, но мне мало верится в это и я хочу писать от страха каждый раз. Мне всегда больно в этой комнате и я называю её самым плохим местом в мире, второе — её объятья и запах пота, который тоже неприятно бьёт по носу. Я задыхаюсь оттого, что меня утыкают в подмышки, я задыхаюсь оттого, что мне впихивают кучу трубок и постоянно что-то берут. Мне страшно, что однажды заберут мою жизнь или Гласа, потому что он мой единственный друг. Клац. Сегодня приходил второй. Второй успокаивал меня и подбадривал, говорил, что я очень хороший, послушный и вообще умничка. Я ему не верил, но слушал, как он рассказывал про кого-то. Это был ребёнок меньше меня. Его назвали Непоседой и вообще это была она. Они разговаривали про зубы. Я прятался от мисс, которую он обозвал моей мамой. Второй называл её милой женщиной и я гадал — а в чём вообще разница между м и ж? Только в словах? Второй сказал, что подарит мне когда-нибудь книгу, записанную на диктофоне. Что такое книга и диктофон я не знал. Хотя она иногда рассказывала мне какие-то истории и говорила что это из каких-то там книг. Второй мне не нравился, но я ему верил. Клац. Он привёл однажды к нам Непоседу. От неё пахло приятней, чем от первой неё. Непоседа таскалась с Гласом и пыталась что-то прочитать. Я ничего не понимал. Потом она потащила меня гулять. Мы ушли туда, где я ещё не был — обычно Первая она не разрешала мне уходить далеко. Здесь пахло хвоей, сыростью и очень приятно. Свежо. Непоседа что-то болтала себе под нос и потом спрашивала меня. Что я умею, что знаю, что нравится. Мне было сложно ответить, но я всё же придумал: — Мне нравится Глас. Непоседа сказала, что у меня забавный голос и забавная кожа. Мне было совсем не забавно с её слов. Я всё ещё не понимал. Клац. Она визжала очень громко. Потом она молча упала. Я гладил «чудовище» и называл его Большим Гласом, потому что оно было очень большое и такое же мягкое. Когда Непоседа всё же очнулась, я попросил ей описать, что она видит. Непоседа сказала: тёмное. И не похожее на Гласа. Вааащеее не похожее. Но я продолжал называть его Большим и всё так же — Гласом. Клац. Больше Второго и Непоседы не было, потому что Он и Второй хорошо поругались. клац… Однажды я сказал, что ко мне приходили ангелы. Снова. Он только посмеялся надо мной и ответил, что Бога нет. А потом мы пошли в Комнату Боли. Я ждал. Никто так и не пришёл. После комнаты мы пошли гулять. Я тёр руки и плакал. Сначала от боли, потом от того, что всё же описался. Пахло бензином, асфальтом и осенью. — …Ради Господа… — Я не верю в Бога.больше не верю
***
Молчание никто не прерывает. Они сидят чуть поодаль друг от друга, греясь у костра. И вроде бы всё ясно как пить дать, но что-то не так. Тяжелое и прерывистое дыхание врезается в уши вместе с запахом крови по носу. Джек берётся за голову, тянет волосы вниз и хватается за последние мгновения воспоминаний, где шлейфом от него убегает приятное. Всё же, отвращение к случившемуся и к происходящему оказывается сильнее, чем желание стереть с лица неудовлетворенность и снова испытать моральный оргазм от… Джек сплёвывает сбоку. Во рту неприятно кислит блевотина и остатки парфюма той женщины. Дафни поджимает ноги и тихо скулит. Головы у обоих болят. У Джека голова — как огненный шар, такая же жгучая, да холодные ладони. У Джека во рту воняет, как из помойки. У Джека всё лицо в желудочном соке, блондинистых волосах и крови, как и одежда. Он выплевывает из себя за двоих, потому что Дафни только корчится. Она нежно, как мама, убирает с его лица волосы и протирает влажными салфетками из сумки той женщины. Обычно, ещё целуют в лоб и говорят, что всё будет хорошо, но они оба знают — не будет. Поэтому Муэрте вспоминает слова Грэгори: «Я тебя вылечу» и с сожалением прикрывает глаза. Не вылечит. Не поможет. Только сделает хуже… А потом убьёт. Если рука поднимется. Почему-то кажется, что нет. На такого — измученного, как щенка, свернувшегося калачиком и не понимающего, что происходит, — точно нет. А вот на Джека, который винил всех в том, что он убивает, который рвал её в грёбанном отеле как только мог — на такого да. Первым делом поднимется после страха. Дафни садится рядом, кладёт его голову на колени и молится, чтоб он пришёл в себя. Чтоб он язвил, но был трезв по всем параметрам. Чтоб он вёл их к спасению и успокаивал надеждой, что скоро их пути разойдутся. Но надежда — потонувший маятник. А Дафни исполняет роль фонарика в непросветной мгле и ведёт Джека за руку по тропе, заросшей высокой осокой. Но единственное, что видят они вокруг — море крови, боли и ужаса. Кто-то когда-то сказал: месть подают холодной. У Дафни холодные руки, но горячая голова. У Джека, походу, и вовсе — жар. Потому что они как продолжение огня, разница — под ними ничего не горит. Но Даф кажется, скоро сгорят её нервы, а Джека сожгёт тьма, потому что он больше ничего не видит. На свет забытого фонаря летят только мотыльки. Она облокачивается на большой ствол, прикрывает глаза и засыпает под выровнявшееся дыхание своего котёнка. От сравнения хочется тошнить, но она не может. Поэтому Джек снова блюет за неё. На её же коленки.***
— Если вы не принесли плату за аренду, валите наху…у… Кхм, извините, мисс. — Старик едко ухмыляется, но как только замечает на её плечах — уставших, продрогших и больных, — бывшего жильца, сразу же дёргается. — Что за хуй… Что за кошмар с вами произошёл? Он хоть живой? — Да. Помогите, будьте добры. — Голос у Дафни заебавшийся в край. Старик молча подхватывает его под подмышки и тащит в подсобку. В ней одинокая кровать сразу же окрашивается кровью и пачкается в грязи. Дафни сползает по стене, утыкаясь в колени. Хочется плакать. Вместо слёз — ебанная опустошенность. Старик понимающе хмыкает и тащится за тазиком с холодной водой и тряпкой. Дафни гаснет на глазах. — Он, в общем-то, парень не плохой. Злой пиздец, да странный, но неплохой. Год назад ого-го бабки притащил, да и помогал, когда я его просил. Она молчит и старик не находит, что сказать. — Зря вы с ним связались. Зря… Тряпка окрашивает воду в коричнево-красный. Дафни накрывается серой вуалью печали и растворяется в воздухе, в котором висит его последняя фраза: — Я ни чем не могу вам помочь… Когда Джек просыпается, во рту у него полный кошмар, на языке «я тебя ненавижу», в голове — звенит. Первое, что он спрашивает: — Где мы? — Хотя очень хочется спросить «Ты, чё, гладила меня?», потому что он помнит, как блевал и лежал на чем-то прохладном. А потом на щеке остался след теплоты и в голове ощущение чужих пальцев. Дафни молчит. Вместо неё отвечает старик. — У черта на рогах. Он хочет удивиться и спросить «правда что ли?», но только морщится от скрипучего голоса и понимает всё-всё. Один вопрос вертится в голове вместе с острой болью, старик по его лицу не угадывает и поэтому молчит. У Джека же в голове: «ну давай, скажи, где… где?..». Еле-еле он из себя давит: — А… Пассия? Почему-то он знает, спроси, где девчонка, старик только хмыкнет и спросит, какая из. Или какая именно. Значения не имеет. — Испарилась. — Не утешает. Джек кряхтит и садится, хватаясь за живот. — Я обработал твои раны. Не забудь занести за медикаменты, если останешься жив. И скажи ей хоть «спасибо». Если бы не та брюнеточка с охуительной задницей, ты бы уже гнил и подыхал, мучаясь от горячки. Чёрная Тварь собственнически рычит. Утробно, глухо, предупреждающе. Джек морщится на описание старика и мысленно помечает Извращенец, хотя он это никогда и не скрывал. Пахнет дешёвым, бульварным и грязным сюжетом. На другое он и не рассчитывает. Сколько красивых слов он слышал в том времени? Сколько красивых слов рассказывают бабы, сидя в том баре в холле? И сколько из них на самом деле — шлюхи, наркоманы и алкоголики живущие дешёвой жизнью в дешёвых съёмных захламлённых квартирах вместе с тараканами? Вот именно, дохренилион. И он тоже — сколько раз себе не повторял бы — больше похож на очередного укурыша, чем на принца из аристократии с манерами, что улюкнешься и искупаешься в блестящих звёздах. Но Тварь всё ещё зла, а Джека тошнит от такого обращения, да и он в принципе не знает, как выглядят настоящие звёзды. Нежные руки гладили его по холке. Нежные руки шептали ласковыми движениями сказку и дарили заботу. Приручали. В ответ он грыз их до мяса и плевался ядом. Потому что не привык к такому и боялся падать в разочарование. Обычно бывало больно. — Ладно, отлежись, а потом убирайся нахрен. От тебя проблем, что разгребать придётся до конца жизни. — То, что он собирался его скоро убить, Джек молчит. Нет тела — нет дела. Нет дела — нет ни проблем, ни головной боли. Хотя о последнем он тоже молчит. Горькая плёнка растворяется под языком и шипит. Джек устало падает на подушку, натягивая одеяло до носу. С края пахнет миндалём. Лечь рядом он не предлагает. Никто и не ложится. Вопрос «Зачем» тает вместе с горечью и забывается, как только он засыпает.***
Маска на лице Джека сидит идеально. Если бы на его месте был Грю, она бы звонко рассмеялась, но холодные ладони с дрожью поправляют очки на его лице. Нервная женщина за лавкой жмёт свою задницу к стулу и курит Winston. Она так хочет выпросить у неё сигаретку, а лучше целую пачку, но лишь кладёт пару купюр, заботливо забранных ей у позавчерашней жертвы. — Он такой… Бледный. Даже серый. — Аргирия, мэм. — Женщина непонимающе смотрит, сочувственно вздыхая. Какой-то мужчина с белыми волосами поправляет шляпу, глядя на капающую жидкость из глаз Джека. Дафни с интересом поглядывает ему в глаза. Яркие, словно два янтаря. Мужчина вымученно улыбается и поясняет: — Это отравление серебром. Судя по вашему спутнику, у него так же присутствует меланодакриорея. Побочка, от которой слёзы становятся чёрными. Очень редкое заболевание, основание на переизбытке коллоидного серебра, реже… Ну, вы, наверное, и сами знаете. — Мужчина устало потирает глаза, смотря на грязные щёки серокожего. Дафни хмыкает замудренным словам и удивлённо поднимает брови. — Извините, мистер Ноа, вы уже оформили счёт? — А, да, мне по банковской, будьте добры. Дафни пробует это имя на языке. Ноа. Как отсылка к Ковчегу. На минуту с ним даже становится спокойнее и хочется доверять этот дружелюбной улыбке, вцепится в руку и не отпускать. Почему-то оно кажется знакомым, словно где-то уже мелькали эти золотые глаза на полосе её жизни. Может, по телеку, или в книге. Дафни огорчённо опускает взгляд к полу. В шею ей дышит Джек. Спасения нет. Не было. Не будет. А добрым улыбкам доверять себе дороже. Поэтому она просто платит за одежду и тянет его на выход. Пыльный воздух наполняет новые лёгкие, кожа красиво блестит на солнце. По старой, загорелой, она даже скучает, но улыбается телу. Такие моменты накрывают нередко, в них ты чувствуешь землю под ногами и то, что ты жив. Очень часто люди забывают в суетливости о том, какие они удивительные и красивые. Дафни держит в голове образ золотистых глаз. Джек крепко держит её за руку, слыша рёв машин. На столбе держится объявление о пропаже жены мэра города. Хочется смеяться. Вместе они шагают вперёд. Куда — она не знает. Просто идут и всё. И дыхание из-под маски сводит её — такую живую — с ума. Потому что из-за неё, донельзя дурацкой с улыбкой, ей становится очень страшно. Дафни судорожно вдыхает, отвлекаясь на старые кеды. Она как маленький переродившийся ребёнок, только одежда старая. Словно змея, сбрасывает с себя шкуру в период линьки, а потом отращивает новую. Но Даф не змея, и даже не пиво из банки Duff, которое так любил её отец, что назвал и её саму так же. Она — ходячий мертвец. Не зомби, не овощ в коме и даже не вампир из сказки про Дракулу, которого обожала Кристинн. Она реальна. Её бледные руки, краснеющие от его хватки, тоже. Дафни с ужасом смотрит на них и видит то, что ужасает её ещё больше. На серой руке — от переизбытка серебра или от рождения такой — сияет кольцо. Её. То, которое она когда-то нашла на дне его Марианской Впадины, впитавшей в себя не одну кровь. — Чего застыла? Мы идём или ждём особого приглашения? Дафни неуверенно делает пару шагов. Не жгёт. — Хей… — Тишина. Чего она ожидает, что он выпалит всё ей и сразу? — Откуда оно у тебя? — Не понимаю что ты там мямлишь. Шаг шаг шаг. Шаг. Дафни смотрит на себя. Живую. Дышащую. Она не замечает, как странно косятся на их парочку прохожие: бледная, как смерть, девушка, скрытный, словно преступник, парень в маске и очках с серо-синеющими руками. Джек чувствует, как её трясет. Она для него продрогший лист в мёрзлой осени. Джек переплетает их руки, оборачивает и чуточку припускает маску. Со стороны выглядит, что они целуются, потому что Даф поднимает нос к его щеке. В действительности, он молчит и от него всё ещё несёт блевотиной, зубы Джек не чистил от слова совсем. А потом он говорит ей противные вещи. Шипит, как змея. Злится, что она обновила шкурку раньше него. Даф прикрывает глаза. Сухие губы заставляют молчать такую же пустыню под взгляд смущённой девчонки в розовом платье. Она за это ещё поплатится… Джек медленно отстраняется и холод его слов обжигает её, как она обжигала его душу, когда он был в неведении, что не один. — Тебе напомнить кое-что или ты сама доваришь? — Откуда у тебя кольцо? Его ухмылка прячется за маской. Джек стягивает с себя очки и цепляет на неё. В этот момент он желает, чтобы она вдруг стала безглазой и узрела всю прелесть темноты, не задавая лишних вопросов, а сам он бы молча дошёл туда, куда ему нужно. — Знаешь, куда мы сейчас пойдём? Дафни пытается вернуть руку из его плена. Джек снова наклоняется, прижимая её к стене и закрывая собой. Вторая рука стискивает горло. Лучше бы их нашли полицейские… — Сначала найдём забегаловку с стоянкой дальнобойщиков, а дальше я разберусь. Но если ты продолжил мешать моему маршруту, то я не ручаюсь за то, что тебе будет больнее, чем в прошлый раз. Я понятно выражаюсь? — Дафни что-то скулит в ответ. Отворачивает голову. Дышать почти нечем, раствориться не получается. Джек опаляет дыханием щёку и целует в краешек губ, нежно поглаживая запястье, а потом больно кусает за ухо. Его голос хриплый, словно сильно простуженный или прокуренный. Он всё ещё горит от неведомой ей болезни и закипающей ярости. — Я уже говорил, что не принц из сказок. Не фантазируй себе лишнего, хорошо? Я не хочу с тобой ругаться по пустякам. — А что ты хочешь? — Голос из горла сиплый и на грани очередного срыва. Джек молчит. В его глазах — бездна, в которую Дафни затягивает без остатка. — Мы договораливась, малыш. — Дафни смотрит на носки кед и сглатывает. Рука, сжимающая шею, теперь сдавливает рёбра. — Я не трогаю тебя, ты не мешаешь мне быть тем, кем я привык быть, и помогаешь по мелочам. Самым маленьким, блять, мелочам, которые не так и сложно выполнить. Я прошу не так много, да? Но… — Он немного отводит её от стены, после припечатывая с ударом, вышибающим воздух. — Если ты будешь мне мешать, то… Ты сама виновата. Почему я должен тебе это повторять? Ты же хорошая девочка, Даф? Вот и оставайся хорошей. — Палец первой руки издевательски гладит её по щеке, вытирая слёзы. — Теперь мы можем идти? — Хриплый шепот заставляет её закусить губу до крови. Дрожащим голосом она еле слышно сипит: — Да. Ватные по ощущениям ноги двигаются на автомате. Внутри всё сжимается от его слов и шёпота… Ты же хорошая девочка… В тот вечер сальные руки затащили её в квартиру. Она сама захлопнула дверь за собой, в неведении о предстоящем. Он улыбался так добро и искренне, что и подумать нельзя было о желании причинить зло. Он расспрашивал её, даже заварил чай и подал к нему бутерброды с арахисовой пастой. Делал всё, чтобы она чувствовала себя хо-ро-шо. — Как у тебя дела в школе? Постоянно ходишь такой грустной, у меня аж сердце кровью обливается. — Дафни смущенно грела руки о чашку. — Знаешь, ты похожа на мою жёнушку в школьном возрасте. — Сало струилось по его лицу вместе с потом. — Она так обожала арахис… И всё время ела его, когда ей было грустно. Дафни посмотрела на два бутерброда. Арахис жирным слоем был налеплен кусками на кусок белого хлеба. В школе говорили, что от такого толстеют, но продолжали есть и закусывать сухими завтраками, чипсами, запивали колой… И упрекали, что кто-то, такой же как они, много ест. Как же лицемерно. (США — Страна Возможностей) Он всё время повторял, как его жена говорила, что просто обожает арахис. Дафни хотелось домой. Она поглядывала на часы и ждала вопросов о матери. Они вообще пришли сюда болтать не о его жене и орехах, а о пропаже Мэрианн. Хоть какой-то зацепке, улике, сообщению о том, что её видели. Дафни оттягивала подол юбки и тяжко вздыхала. Он расплывался в текучей улыбке, шевелил пухлыми губами и его щёки ярко алели от температуры в доме. — Знаете, мне наверное… — Она очень на тебя похожа! Кушай-кушай! Давай же! Ты такая худая, просто в жуть бросает! В кошмарную жуть. Я налью ещё чая, хочешь? Давай, кушай же! Он тараторил-тараторил-тараторил. Говорил про жену и арахис, потом повторял, отвлекался и начинал заново. Дафни казалось, что прошло слишком много времени. Дафни хотелось побыстрее уйти, но она не могла. У неё в глазах плавали круги, ноги подкашивались и сознание мутнело. Недопитый чай стоял с одиноким откушенным бутербродом, который он жевал-жевал-жевал. И снова пережевывал, дёргая пятачком. Свинья. Огромная, жирнющая, нечистоплотная свинья. В её глазах он казался слишком розовым на фоне голубоватой униформы. Лысина сверкала в отблеске лампы каплями. — Я… Я не хочу… — Она хваталась за стены, ползла до двери, но сальные руки затягивали её в бездну и она молила о пощаде. Мама и папа говорили, что Бог поможет. Но когда её блузку рвали так, что пуговицы отлетали в разные стороны, Бога не было. Когда её ноги повисли ниточками в его лапах, Бога по-прежнему не было. Когда он резко брал её на полу, Дафни думала о том, что скажет папе и стоит ли вообще говорить ему что-то. Ей было стыдно, неловко, плохо и ужасно больно. Внизу всё саднило. Грудь потом была в устрашающих больших синяках. Полицейский делал с ней всё, что ему вздумается, и было даже хотел нарядить в бельё его жены, но в дверь неожиданно постучали. За дверью не было Бога, но был курьер. А если бы Бог и был, то всё равно уже поздно. Дафни еле-еле собрала наспех вещи и ринулась к окну, благо был первый этаж и открывалось оно легко. Она простояла в душе дольше, чем обычно. Она тёрла до крови ноги и руки — всё, за что он её трогал. Она мыла рот с мылом, потому что толстый маленький член изливался быстро и много, а она это даже не глотала, всё само текло по горлу. Но почти ничего не помогало. Жир с её лодыжек не желал сходить. Она чувствовала, как он словно снова прикасается к ней. Это было невероятно… Потрясающе. Настолько, что её стошнило прямо в ванне, после того как в рот полезли два пальца.ты же хорошая девочка, Даф?
скушай арахиса, Даф.
Даф-Даф-Даф. Горячий арахис! Распродажа! Мозги Мэрианн в обжарке вместе с арахисом! Только сегодня, не пропустите, арахис со вкусом заплесневевшего чая и спермы! Ты хорошая хорошая хорошая хорошая хорошая хо-ро-шая хорошая девочка ты девочка ты хорошая ты… Даф — Не называй меня так! Не называй! — Джек отпускает её и ошеломлённо дёргается. — Никогда, НИКОГДА НЕ НАЗЫВАЙ МЕНЯ ТАК. Прохожие оборачиваются на истеричку и вроде-бы-обычного парня. Прохожие крутят у виска, приговаривая себе что-то под нос. Прохожие не замечают злой гримасы на его лице и ушей, из которых вот-вот польётся кровь. Прохожие не лезут. Джек чуть ли не рычит и прижимает её к себе. Она, даже если захочет, не сможет что-либо сделать. Людная улица сменяется тихим переулком. В руках у него плачущий комок и руки, пытающиеся оттолкнуть от себя. Джек не хочет слушать её проблемы, потому что психологом он не был и не собирался быть. Ему, в общем-то, похуй, лишь бы она не кричала. Но уши горели от её крика, а в голове снова звенело. Слишком громко. Слишком… — Угомонись. Угомонись, блять, нахуй. Успокойся, чёрт! — Удар о стену выбивает из лёгких воздух. Она тяжело дышит и скатывается по кирпичам, вцепляясь мёртвой хваткой в волосы. Плачет и не может остановиться. Он же делал тоже самое, только ещё больнее и хуже. Дафни страшно быть рядом с ним. Она хочет домой и к папе и чтобы мама была жива. Но пути назад нет. Перед ней уже несколько трупов, маленький океан с запахом железа, суп из органов и волос, а ещё Чёрная Тварь. Та, которая заправляет всей этой кухней и издевается над блюдами, как может. Что она придумает дальше — предугадать сложно. Кто окажется следующей жертвой — тем более. Джек не знает что делать. Всех кричащих истеричек он лишал голоса одним образом, но так не прокатит. Он сжимает зубы в тиски и садится напротив. Дафни в его руках — молёк рыбки, а может даже и бабочка. Он гладит её по голове и прислоняется лбом к лбу. Пустые глазницы прикрываются. Вдох-выдох.***
Кристинн засыпает на парах, капает слюнями на конспект и это выглядит так забавно, что Джордж запечатляет всё под тихую на камеру, подаренную отцом. Девчонки на задних партах хихикают, учитель монотонно ведёт лекцию, парни обсуждают что-то про пьянку. — Вчера кто-то знатно перебрал. — Дафни хмыкает, записывая всё в тетрадь на автомате. Она морщит лоб, думая совсем о другом. Листок из тетрадки внезапно пропал, когда Кристинн гостила у неё дома. Она, конечно, полюбила подругу и доверяла ей, но зная то, что та одна из болтушек, не хотелось бы бросать подозрения в её сторону. Это даже не то чтобы неправильно, просто… Разочарования в жизни Даф хватало и до одури хотелось спокойной жизни, учитывая, что всё вот-вот начало налаживаться. — О чём думаешь, о, Бог Смерти? — Заткнись, Джорджи, а то клоун с красным шариком придёт за тобой, прежде чем я затащу тебя в Шеол. — Мы не в Дерри, Даффи, всё пучком. Да и когда ты стала проповедовать иудеев?.. Ты чё, еврейка? Колись, еврейка же, да? Чёт по вашим сношениям с Грю не вид… Смех усиливается, учитель бьёт по своему столу, крича что-то о безобразной дисциплине, Джордж подмигивает и весело улыбается, щёлкая пальцами перед очнувшейся Кристинн, Муэртэ нервно сжимает ручку и проклинает этого пидораса всеми возможными матами. В конечном итоге они всё равно помирятся, но случай с тряпкой никем не забыт… Перемена начинается с того, что в коридоре в Джорджа летит всё что можно, пока он жмётся к стене, закрываясь руками. — Эт нечестно! Все пути обрезаны. А-а-а, помогите, убивают-насилуют милого мальчика! А-А-А. Джордж пулей пробегает у неё под локтём и скользит по перилам лестницы. Дафни бежит следом, продолжая проклятия, оговорённые на физике. Она хочет высказать ему всё, что думает, но большая ладонь с фенечкой закрывает рот и прижимает к себе. Они стоят на углу. Краем глаза Даф видит Мелоди и Грю. Джордж шумно выдыхает ей в волосы. — Грэгори, послушай… Я… Я давно хочу тебе кое-что сказать, но никак не получалось. — Звонкий голос льётся из её пухлых губок. Даф ослабевает хватку на ладони Джорджа, тихо моля с шёпотом, чтобы они ушли. Это не для их ушей, это не для неё и она уж точно не хочет ничего слышать. Джордж был как статуя. Непоколебим, молчалив и, словно его система в мозгу не успела прогрузиться, находился в зависше-удивлённом состоянии. Мелоди и Грэгори общались нечасто, после того как расстались, но улыбки с их лиц при виде друг друга всегда сияли. — …Меня выдают замуж. — Оу, я… Я поражён, признаю, и очень рад за тебя, Мел! — Мы же сможем видеться? Наши семьи были так дружны и так счастливы, когда мы общались. Мне будет тебя не хватать. Мелоди и Грэгори были предначертаны друг другу своими родителями. Ровно до тех пор, пока не появился Джордж, а за ним не пришла Даф, которую под руку тащила Крис, и пока сама Мел значительно не отстранилась от круга их интересов. Они были из разных миров, ходили на разные вечеринки, пили разные вещи и одевались тоже по-разному. Они были… разного статуса. Грю это отчётливо видел и ему это, к собственному ужасу, дико нравилось. Быть очередным обдолбышем у кого-то на хате, соблазнять девчонок, а потом кидать их, и проносить эти алкогольные конфетки с собой куда угодно; прятатся от полицейских за мусорными баками, прогуливать уроки, в конце концов, просто быть свободным от контроля собственных манер и родительского надзора. Нет, конечно, ему нравилась Мел, и особо сильно вся эта учёба да поведение не утруждали, но душа требовала другого. Эта розовая девочка, любящая сплетничать с подружками и жить спокойно-преспокойно, не могла дать ему того азарта, который пылал в глаза Кристинн, который струила голосом Джорджа и, когда наступала пора переходить к действиям, воплощала в реальность Даф под напором двух рычагов. А ему нравилось наблюдать за тем, что творилось дальше. Нравилось, словно маньяку, одержимому убийствами. — О-о-о! Так вот ты где! Негодяй! Меня тут, знаете ли, режут, убивают, в углы загоняют всякие, а он тут с девчонками мутит! Ну ты и козёл, даже братом назвать тебя сложно. Ух-х, щас ты получишь. Подставляй свою аппетитную попку, мистер, я тебе так по ней всеку, сучка! — Джордж налетел нежданно-негаданно, сбивая его с ног и мутузя за воротник фуфайки. В его глазах была злость, губы поджаты, а из горла издавалось рычание. Он с злостью долбанул его в землю, так, когда по-настоящему злился. Грю косо улыбнулся Мел, скользя взглядом по телу топчущейся на месте Дафни. — Ну и кто тебя убивает? — Просипел он под весом давящей тушки друга. — Неужто тебя эти самые девчонки к углам прижимают? — Он звонко засмеялся, вспоминая, как Джордж раньше шарахался от них, словно от сколопендры, которую обнаружил у себя в ванне. Он тогда стоял с открытым ртом и, Грю точно не знает, может думал, с какой части открыть завод по производству кирпичей. Прямо в ванне, или всё же на пустовавшей обочине недалеко от заправки? Мелоди томно вздохнула, отступая назад. — Ну всё, хорош, тряпочник, отпусти его. — Дафни попыталась стащить Джорджа с него, он, в свою же очередь, заорал как резанный и помчался куда глаза глядят. — Что-то Джорджи сегодня… гиперактивный. — Это точно. У Мелоди была кожа в лосьонах и дорогущих кремах, пахла приторно сладко, была мягкой-мягкой, нежнее шерсти совёнка. Её волосы вились, были всегда уложенными и блестели на солнце. Зачастую она носила гладкую одежда, строго по списку, который составил устав школы, украшенную всякими прибамбасами, и сумку с пушистым брелоком. У Дафни же пальцы были шершавыми, он часту чувствовал это, когда они проходили по его спине, волосы немного сухими и жесткими, а одежду она могла носить чуть ли не две недели не стирая. От неё пахло орехами и тем, чего ему порой не хватало. Он любил утыкаться ей в живот и просто лежать, любил, когда она перебирала волосы, когда царапала его плечи и была робкой. А ещё любил, когда эта робость перерастала в упрямые споры и уверенные действия. — Скоро урок начнётся. Долго валяться будешь? Мелоди поджала губы, отпуская взгляд к туфелькам, испачкавшимся в пыли. Она не была белоручкой, он знал это. Мел упорно трудилась и добивалась своих целей, тоже стойко стояла на своём. И она тоже хотела бы посмотреть с ним рассвет рано утром на какой-нибудь заброшке под слащавую музыку с контейнером жирных бутербродов. Но было пару различий. Она хотела. Дафни делала. А Грю, как ни в чём не бывало, отвечал: — Да, конечно. …Впрочем, Мелоди ему тоже нравилась. Но так, как запасной вариант и более спокойная жизнь***
Кристинн курит приторные чапман ред со вкусом вишни, сладко причмокивает и сахаристо смотрит. С новыми волосами, выкрашенными в бунтарский красный, она сама вся из себя вишнёвая и на коже растворяется патокой, прилипляясь на пальцы мёдом. Даже если слижешь, всё равно останется. Дафни сидит рядом вся понурая. Пропажа важного листочка вытесняется предложением Кристинн, правда, ненадолго. — Будешь? — Немного. Фильтр в пальцах мнётся и отдаёт горелым. Лёгкие и рот наполняет приятная горечь вперемешку с бьющим по носу сладким. Даф жмурится котёнком, не разгибается и садится рядом, на балку, скрючившись ещё больше. — Песня была такая, о скрюченном-перекрюченном. Мне однажды сестра рассказала. — Не знала, что у тебя есть сеструха. — Да это тёткина, они приезжают иногда. В общем, не суть. За их спинами, словно в дымке, отголоски чужих тинейджеров, музыка из огромных колонок, привезенных на чей-то тачке и споры бухих, надриставшихся в хлам и просто обдолбышей. Где-то по ту сторону точно не отстают и парни из их группки, хотя, по большей части, они так напиваются только на спор.Жил на свете человек,
Скрюченные ножки.
Кристин бормочет себе под нос. Даф делает ещё одну затяжку. Долго, смакуя на языке.…Там гуляли без забот Скрюченные волки.
На нём же вертится её вопрос. Она подбирает момент, чтобы задать его, но всё откладывает и откладывает, словно опасается.…И была у них одна Скрюченная кошка,
И мяукала она, Сидя у окошка.
— И была в руке у ней скрюченная палка, и ебашила она, словно тётя Галка… — Ты уверена, что там был именно такой конец? Кристинн пожимает плечами, огорченно смотря на сигарету, которую Даф уже затушила. А говорила ведь, что немножко. — Слушай… Я… Я очень-очень рада, что вы у меня есть. И я хочу тебе доверять, правда. Очень хочу. — Даф… — Рука Крис ложится на плечо. Муэрте тихо всхлипывает, утыкаясь в колени. Её сочувственно гладят по плечам и целуют в макушку. — Всё будет охуенчик. Пойдем лучше кофейку хлебнём.И была там ведь одна
Скрюченная кошка,
И мяукала она
Грустно у окошка.
(США... страна крыс?)***
Джек бежит сквозь тернистый лес. Бежит и еле дышит. За спиной у него сирена и рёв байков, впереди чёрти что. — Нам точно туда? — Сорванный голос растворяется в его спине, словно в бренди солёные слёзы. Джек останавливается и, ведомый хваткой на рукаве, падает в яму. Очень тихо он произносит в воздух: — Честно? В душе не ебу.