Mannar-Liv

      В доме Скади они провели несколько дней. Как благодарные гости, Лив и Трюггви помогали Скади в хозяйстве — кололи дрова и сопровождали хозяйку на охоте, помогая доставить в дом туши убитых животных. Вычинять шкуры хозяйке помогал Улль, который пробовал потихоньку вставать, когда рана перестала его чрезмерно беспокоить. Фрейр и Форсети же помогали управляться по дому, и таким образом каждый из гостей был при деле.       Физическая нагрузка, хоть и небольшая, была на пользу всем — раненым она помогала влиться обратно в ритм; здоровым же — не дать мышцам облениться. Впрочем, лень и праздность и без того не грозили им: сначала Лив и Трюггви тренировались друг с другом в перерывах между работой, а после постепенно и остальные члены их компании присоединились к ним. Слуги Скади, которых она оставляла осмотреть поле битвы, вернули сражавшимся их оружие и щиты. Не хватало только стрел, но, к счастью, в Трюмхейме было много древесины. — Отец Хельги дал мне с собой несколько железных наконечников, — Лив высыпала из мешочка из плотной грубой ткани прямо на землю что-то около пары десятков наконечников. Отведя от них взгляд, девушка подняла его на Улля, который сидел на пороге и коротким ножом тесал из ветки стрелу.       Лёгкое удивление отразилось на лице лучника, но тут же оно сменилось благодарностью, когда дочь опустилась рядом с ним и тоже принялась делать стрелы.       Они работали в молчании, но было оно комфортным для них обоих. Уютным и таким, какое не требовало дополнительных слов, ведь главными в нём были не все несказанные слова, а семейная близость и то, что отец и дочь просто были рядом друг с другом, разделяя на двоих одно занятие.       Дни передышки в Трюмхейме, таким образом, пролетели почти незаметно. За это время зрение Фрейра почти полностью восстановилось — сняв повязку, он ещё лишь немного щурился из-за того, что предметы перед его взором расплывались и не имели чётких контуров. Форсети, который в битве повредил ногу, окончательно перестал хромать и мог спокойно ступать на неё, не испытывая боли. Улль же, пострадавший больше всех, к концу четвёртого дня пребывания в Трюмхейме полноценно встал на ноги, и кажется, без малейших трудностей мог дальше продолжать путь. — Как так-то? — сама по себе рана до конца ещё не затянулась, поэтому Лив помогала отцу сменить бинты. — Когда Локи ранил меня, мне понадобилось больше недели, чтобы восстановиться. А ведь моя рана была легче твоей! — удивлённо пропыхтела девушка, чувствуя себя обведённой вокруг пальца.       Слыша нотки детского негодования в её голосе, Улль негромко рассмеялся. Дочь на это отстранилась и одарила родителя хмурым взглядом. Отец взял её за локоть и мягко потянул на себя, заставив тем самым сесть рядом. — В наших с тобой случаях есть отличия, — с родительским снисхождением ответил Улль. — Прежде всего, это возраст. Ты ещё очень молода, и твои способности развиты гораздо слабее, чем мои. Потом подготовка. И смертные берсерки предают свои тела и дух тяжким испытаниям, истязая их, а представь, через что должен пройти бог, чтобы стать берсерком. И потом не меньшее значение имеет оружие, которым ты была поражена. Секира ётуна пробила мне кости, но её удар не был ни заговорён, ни зачарован. В то время как кинжал, которым тебя ударил Локи, изначально имел магическую природу. А значит воплощал волю колдуна, что его призвал — такие раны всегда заживают тяжелее и дольше других. — Эйр мне то же самое сказала, — пробормотала себе под нос Лив. — Ну вот, — Улль кивнул. — В этом и кроется ответ на твой вопрос. — И всё же, почти пять дней отдыха и восстановление для такой раны слишком мало, — Лив скептично вскинула бровь. — К тому же она ещё до конца не зажила. — Кости срослись, — Улль улыбнулся. — Моё тело, к тому же усиленное лечебными рунами, восстанавливается намного быстрее, чем тело самого здорового и крепкого смертного мужчины. Увидишь, за день или два кожа полностью закроет рану. А между тем нам не стоит понапрасну терять время. — Твоё восстановление это «не понапрасну терять время», — проворчала Лив. — Думаешь, отец придёт в восторг, если увидит тебя раненным и слабым? — Не увидит, — Улль вновь улыбнулся, и его глаза сверкнули озорным блеском. — К тому времени я окончательно приду в себя.       Лив недовольно фыркнула, покачав головой, но спорить перестала. Закончила перевязывать рану, туго затянув её на спине отца, и пожелав ему доброй ночи, покинула комнату, уходя восвояси.       Вернувшись к себе, девушка пристальным взглядом окинула свои вещи. Утром им предстояло вновь выдвинуться в путь, а потому она решила собрать сейчас то, что можно было подготовить заранее. Сложив оружие и походные вещи, подготовив их и отставив в сторону, после Лив опустилась на кровать, растягиваясь на ней. Несмотря на то, что сна особо не было, девушка всё равно решила лечь отдохнуть и набраться сил перед путешествием. Сон достаточно быстро сморил её, и Лив провалилась в него, отрешаясь от реальности.       Тьма сгустилась над тисовой рощей такая плотная и густая, что сложно было разглядеть хоть что-то, дальше одного шага. Ночи в Идалире всегда тёмные и длинные, окутывающие плотным покровом, прячущие в себе и растворяющие. Всякий чертог всегда подстраивается под своего хозяина, благоволит ему и отражает его суть — Идалир не был исключением.       Днём холодный, тихий и снежный — он будто был отражением Улля. Такого же тихого, бесстрастного и холодного. Мало кто, впрочем, знал, что это была лишь видимость. Желаемое, которое выдавали за действительное. Маска, которую лучник выбрал как собственную личность, за которой скрывал то, что не должны были видеть чужаки.       Ночи же в Идалире всегда были длинными и тёмными. Хранили они множество тайн своего хозяина и никому не могли поведать о том, что хоть и были они тёмными и длинными, но с недавних пор не могли быть по-настоящему холодными. Наоборот, ночи в Идалире стали жаркими. Даже слишком жаркими для вечной зимы, что царила здесь. Ведь хозяин тисового чертога теперь редко проводил их в привычном одиночестве, один на один с собой.       Возлюбленный любовник, презираемый всеми за врождённый дефект и уготованную судьбу, всегда был желанным гостем в доме Улля. В любую пору дня, но особенный смысл приобретали его визиты именно ночью. Для обоих становились долгожданным желанием, и когда гость приходил, никого хозяин не был рад так сильно видеть, как его.       Тела их сплетаются в объятиях практически сразу, как Хёд переступает порог. Улль ждёт его, и едва возлюбленный приходит к нему, тут же спешит прижать его к себе. Любая разлука для них мучительна и невыносима, и желание мгновенно пожаром вспыхивает в груди. Они сливаются в поцелуе, словно жаждущие, добравшиеся наконец до источника воды. Целуются так, словно пытаются напиться друг другом. Хёд крепко прижимает к себе тело Улля, пока тот зарывается пальцами в светлые волосы возлюбленного. Будто голодные, они пытаются насытиться друг другом, и очень скоро одних поцелуев становится мало.       Кровать привычно принимает на себя два крепких мужских тела. Хёд — слепец от рождения, а Улль просто слепнет в эти мгновения, и мир перестаёт существовать для него, сужаясь до рук, губ и тела возлюбленного. Они продолжают одаривать друг друга поцелуями, нетерпеливо спеша избавить друг друга от мешающей одежды, летящей на пол и в стороны. Без слов понимают друг друга, и обоюдная тоска друг по другу выливается в пожар в груди — один на двоих.       Они не виделись слишком долго. Слишком долго для того, чтобы соскучиться друг по другу. Чтобы возжелать друг друга с первого мгновения долгожданной встречи.       Они целуются — глубоко и жадно. Сплетаются языками, будто пытаются напиться друг другом. Руки блуждают по разгорячённым телам, сбрасывая остатки ненужной одежды, и прикосновение ладоней на обнажённой коже оставляет ожоги. Горячий воздух сжигает лёгкие. Они задыхаются желанием и страстью. Пытаются найти спасение друг в друге, снова и снова приникая друг к другу в поцелуях.       Хёд оставляет хаотичные горящие метки на скулах и шее, и ключицах Улля. Руки его с подрагивающим трепетом гладят сильные напряжённые плечи и спину возлюбленного. Тот выгибается им навстречу, нетерпеливо справляясь с исподними штанами. Высвобождает одной рукой напряжённый член, второй блуждая по напряжённой груди и животу Хёда, опускаясь ниже.       Нетерпение делает их движения смазанными и резкими. Но когда Улль касается его, беря в свою руку член, Хёд шумно выдыхает, неосознанно толкаясь навстречу, проходясь возбуждённой плотью по чужому кулаку. Как в самый первый их раз, Улль держит их члены вместе. Хёд прижимает его к себе, ведёт бёдрами, собственной плотью ощущая чужую плоть. Улль отвечает тем же, свободной рукой зарываясь в его волосы, второй же сжимая их и проводя по ним. Горячая близость — желанна и долгожданна, а потому оба они отдаются ощущениям и чувствам.       Понимая, что этого ничтожно мало.       На самом деле, Улль уже давно думал о том, о чём мужчинам думать было позорно. Но он хотел чувствовать Хёда всего, быть к нему ещё ближе чем сейчас. Отчего одинокими ночами представлял себе этот сладостный миг, и член его в такие моменты становился крепче камня. Пока пальцы касались в таких местах, в каких не должны были — сам себя Улль готовил к тому, к чему не до́лжно было готовить себя мужчине. Боялся, что возлюбленный может неправильно истолковать желание, а потому не хотел даже ненароком унизить его, соглашаясь принять все насмешки на себя.       Он вдруг отстранился, и недоумение мелькнуло в слепых глазах Хёда. Он тем не менее почувствовал, как ласково улыбнулся лучник. Хёд, впрочем, всё ещё не понимая, что Улль задумал, приподнялся на локтях, принимая устойчивую позу. Мозолистая рука любовника, меж тем, легла на его член, и Хёд подался вперёд к этому прикосновению. Улль, впрочем, лишь легко огладил твёрдую возбуждённую плоть и тут же убрал руку.       Вместо неё Хёд почувствовал нечто совершенно иное.       Влажная головка коснулась горячего тугого кольца мышц. Слегка придерживая член, Улль медленно вобрал её в себя, аккуратно продвигаясь вниз, насаживаясь на Хёда, принимая его в себя всё глубже и глубже. — Что ты делаешь? — Хёд схватился за его бёдра, будто желая удержать, и Улль действительно послушно остановился. — Лишь жёны должны принимать в себя своих мужей... — в хрипловатом голосе его послышалось нескрываемое беспокойство, от которого Улль не смог сдержать нежную улыбку. — Всё хорошо, — он ласково провёл рукой по щеке возлюбленного, наклоняясь к нему. — Я давно мечтал сделать это, — обветренные губы его коснулись губ Хёда, тут же втягивая их обоих в глубокий чувственный поцелуй.       Улль, меж тем, продолжил опускаться на чужом члене и замер лишь тогда, когда ягодицы его коснулись бёдер Хёда. Разорвав поцелуй, он горячо и жарко простонал в губы возлюбленного, чувствуя себя полным как никогда. Хёд и сам не мог не признать, что ощущения такой близости были невероятными. Улль был девственно узок, и тело его крепко и плотно обхватывало горячую плоть внутри себя. Они будто стали единым целым, неразрывно связанным друг с другом, и от этого становилось хорошо до дрожи во всём теле.       Улль на пробу качнул бёдрами, и синхронный громкий стон наслаждения сорвался с губ обоих любовников. Хёд крепко схватился за напряжённые ягодицы Улля, подтягивая его на себя, а сам принял полусидящее положение, широко расставив в стороны ноги и упираясь спиной в изголовье кровати.       Улль повторил своё движение, и Хёд последовал за ним, двигая тазом и резко толкаясь внутрь. Лучник протяжно громко простонал, чуть выгибаясь в пояснице. Обвил руками шею возлюбленного, зарываясь пальцами в волосы на затылке, и вновь сливаясь с ним в поцелуе. Случайные рваные движения на пробу сменились ритмичными толчками и покачиваниями. Любовники стонали, заглушая стоны прерывистыми поцелуями. Жаркое дыхание их стало одно на двоих, и снова и снова они делили его друг с другом в поцелуях.       Улль мерно двигал бёдрами, то зажимая любовника в себе, то отпуская. Член его скользил в горячем тугом нутре, наполняя собой, своей горячей влагой и пульсацией крови в венах. Он слегка подскакивал, то выпуская Хёда, то насаживаясь вновь до самого основания. Чуть подался телом назад, опираясь одной рукой в чужое колено, а второй зарываясь в волосы, перебирая их на затылке.       Хёд двигался в ответ, также размеренно и неспешно. Тяжёлое дыхание его и негромкие стоны терялись на теле Улля и в его дыхании и стонах. Тот был весь такой открытый, уязвимый и доступный, что это пробуждало в Хёде бесконтрольную жадность.       Он хотел Улля, хотел его всего.       Чувствительные пальцы скользят по напряжённому сильному телу. Проводят по острым линиям изгибов и татуировок. Прикосновения лёгкие, почти невесомые, они лишь распаляют сильнее огонь и желание, и возбуждения наполняет Улля с головой. Он стонет негромко, чувственно, откликаясь на все действия возлюбленного: на мягкие ласки и плавные движения, на поглаживания и толчки внутри своего тела. Кусает губу и закрывает глаза. Хёд скользит руками по изгибам сильного крепкого тела, сжимает ягодицы, гладит бока, живот, спину. Закрывает слепые глаза, в которых и без того совершенно нет толку, и подаётся вперёд, касаясь горячей, влажной от пота кожи губами.       Поцелуи горят отметками, и Улль не сдерживает стоны, что становятся громче. Хёд целует его за ухом, оставляет жаркую дорожку по шее, спускается к ключицам. С новым толчком в тугое нутро обхватывает губами затвердевший сморщившийся сосок, втягивая его и прикусывая. Улль ахает громче, выгибаясь навстречу, и влажная головка его члена утыкается в напряжённый живот любовника, и Хёд, не глядя, обхватывает его рукой, сжимая в кулаке. Продолжает выцеловывать тело Улля, проводя рукой по его твёрдому члену. Размазывает по нему смазку, поднимается к головке, пощипывая кожу, и Улль толкается ему навстречу, издавая стон погромче.       Но Хёд выпускает его, обнимая обеими руками за спину. Они продолжают двигаться, и в движениях их появляется резкость и нетерпение. Обоим хочется больше, сильнее и глубже, и Хёд толкается в чужое тело сильным резким движением.       Он задевает самую чувствительную точку, и Улль широко распахивает глаза, издавая громкий стон. Зажимает в себе член любовника, пока его собственный член напрягается до предела. Хватает буквально ещё одного движения — и он изливается горячим семенем на бледную грудь Хёда протяжным долгим стоном. Самого Хёда при этом хватает ненамного дольше: узость и жар чужого тела вкупе с чувственной реакцией распаляют и его до предела, и со следующим толчком он обжигающе кончает внутрь Улля.       Тот не сразу спешит встать с возлюбленного любовника и лечь рядом с ним. Несколько мгновений он наслаждается собственной наполненностью и обволакивающим его изнутри семенем. Подаётся вперёд, обхватывая руками худое лицо Хёда, и увлекает его в глубокий, долгий, чувственный поцелуй. Лишь после медленно приподнимается он, позволяя чужому члену покинуть его тело. Семя стекает по ягодицам и ногам, но Улль не замечает этого. Укладывается рядом с возлюбленным, обнимая его и снова целуя.       Лив проснулась резко. Сон, кажется, оборвался, не завершившись, но оно абсолютно точно было к лучшему. Пребывая в крайне смешанных чувствах, Лив чувствовала, как сердце громко колотилось в груди, к щекам прилила кровь, а телу под одеялом было жарко. Открыв глаза, девушка несколько мгновений бездумно смотрела в потолок комнаты, прежде чем осознание с новой силой накрыло её. Щёки вспыхнули ещё ярче, и Лив закрыла лицо руками, не в силах подавить собственное смущение.       Нет, разумеется, близость была неотъемлемой частью любовных отношений. Она приносила удовольствие и давала жизнь; она была высочайшим выражением любви и самым унизительным способом демонстрации собственного превосходства над другим. Обладала двойственной природой и была частью повседневности, которую не стыдились и не особо скрывали. По крайней мере, не так рьяно и тщательно как саксы, вера которых, почему-то, называла секс грехом и грязью и упрямо убеждала, что его следует избегать и считать недостойным занятием.       Это было глупо — этот постулат всегда вызывал у Лив усмешку, хоть сама она всё ещё оставалась неопытной и неискушённой в любовных утехах. Ей это было не особо интересно, да и она так и не встретила того, кому была готова отдать свой пыл, страсть и любовь. Однако несмотря на это девушка без смущения и робости слушала рассказы других, не воспринимая их как что-то чужеродное и грязное.       Очевидно, для того чтобы она сама увидела свет, её отцам нужна была близость. Лив не особо задумывалась об этом, воспринимая как данность. Но сейчас, когда она видела воспоминания, девушка испытала такой жгучий стыд, словно была одной из тех набожных глупых саксонок, что теряли сознание от одного упоминания в разговоре о сексе. С другой стороны... всё-таки это было слишком личное, и Лив, наверно, не была готова увидеть подобное. Да и не видела в этом необходимости, откровенно говоря.       «Интересно, зачем отец поделился со мной даже этими воспоминаниями? — немного успокоившись, подумала девушка. — Что он хотел этим сказать?» — она свела брови на переносице, отняв руки от лица и вновь глядя в потолок.       Окончательно придя в себя, Лив неохотно встала. На скорую руку умылась водой из стоящего на полу рядом с кроватью кувшина, остужая всё ещё горящие щёки, а после вышла в коридор, направляясь в медовый зал. Сегодня их компания наконец-то должна была продолжить путешествие, и Лив поспешила переключиться мыслями на дорогу, упрямо не желая вспоминать отрывки ночных воспоминаний.       За столом за трапезой, накрытой в честь отправления, собрались все, кроме Лив и Скади, так что девушка поспешила занять своё место между Уллем и Форсети. Бросив на отца взгляд, она вновь почувствовала внутри себя волну смущения, которую постаралась изо всех сил удержать в глубинах сердца, не позволяя ей вырваться наружу. — Доброе утро, — вместо этого девушка постаралась придать голосу непринуждённость.       Форсети кивнул, мазнув по кузине незаинтересованным взглядом, а Улль ответил: — И тебе.       Скади вышла практически следом за Лив. Завтрак прошёл в тишине — каждый мысленно готовился к дороге, и нарушать молчание не хотелось никому. Лишь после Скади коротко о чём-то переговорила с Уллем, и отдав указания слугам, вышла из дома. — Скади пойдёт впереди нас, — пояснил Улль, пока спутники завершали приготовления, прежде чем выдвинуться в дорогу. — Мы же пойдём по её следу. — Умно, — ухмыльнулся Фрейр. — Матушка сможет разведать территорию и заранее своим видом предупредить сородичей о скверности затеи нападать на нас.       Завершив приготовления, спросив у слуг направление, в котором им следует идти, компания двинулась в путь. Ётунхейм за дни отдыха в Трюмхейме ничуть не изменился, оставаясь всё таким же неприветливым и мрачным, отчего спутники старались держаться поближе друг к другу. Трюггви напряжённо вглядывался вперёд, а Форсети то и дело бросал задумчивые взгляды на Фрейра. — Ты говорил, что пошёл тоже из-за своей семьи, — не выдержав, он прищурился, с недоверием в голосе обратившись к солнцеликому вану. — Это кому же из твоих родичей успел так насолить Локи?       От вопроса судьи тот помрачнел. Искоса посмотрел на него, словно раздумывая, как не отвечать на вопрос, а после вздохнул, прикрыв глаза. — Я промолчу о том, что моя сестра презирает и ненавидит Лофта, — с большой неохотой начал он. — И тогда норны сыграли с ней очень злую шутку, которой ублюдок не мог не воспользоваться. Младшая дочь Фрейи, Сигюн, полюбила его, и Локи женился на ней исключительно из желания укусить сестру больнее. Ни о какой любви или хотя бы приязни к своей новоиспечённой жене он никогда не испытывал. Да и вряд ли станет, ибо такому как он не ведома любовь.       Фрейр помрачнел ещё сильнее. Он замолчал — было видно, что напоминания об этом причиняют ему боль. Форсети же нахмурился, явно не радый, что спросил. — Своим пренебрежением и выходками он разбивает Сигюн сердце, — Фрейр покачал головой. — Какое бы наказание Локи ни постигло, оно умерит его пыл и возможно заставит задуматься. Я хочу приблизить его из-за моей племянницы — она не может разлюбить и отпустить своего мужа, так возможно кара, что ждёт Локи, обернётся благом для его семьи. — Не боишься, что асы припомнят Локи все его провинности? — негромко и серьёзно спросил Улль. — Наказание может быть воистину жестоким. — Даже если так, это в любом случае для Сигюн будет лучше, — вздохнул Фрейр. — Если скуют его, он больше не сможет уйти; если убьют его, горе Сигюн не будет вечным, и в конце концов она освободится от своих оков.       Лив слушала разговор, погрузившись в собственные мысли. Поразительно было, как всего из-за одного существа ломалось столько судеб и было испито столько чаш горя и страданий. Хаотичное безумие Локи не несло ничего, кроме новой боли — и своему хозяину, и окружающим. Неудивительно, в итоге, почему каждый питал такую неугасимую и искреннюю ненависть к Локи. Но удивительно, как он до сих пор был жив. — А ты сам также питаешь ненависть к Лофту? — Лив и сама не поняла, как вопрос сорвался с её губ, однако было уже поздно, и Фрейр задумчиво почесал подбородок. — Наши дороги лично никогда не пересекались, — он пожал плечами. — Я не могу сказать, что ненавижу его, хотя те страдания, что он причиняет дочери моей сестры, заставляют кровь в моих жилах вскипать и желать свернуть ублюдку шею. Но если не думать об этом... Мне его жалко. Он вызывает у меня ту жалость, что хуже самого низкого унижения. Локи не повезло, и в некотором роде происходящее с ним не его вина. Однако... он даже не пытается бороться и подчинить хаос своей души своей воли. И хотя бы за это его можно считать и называть слабым. — Поэтому ты пошёл с нами? — поинтересовался Форсети. — Хочешь стать свидетелем унижения Локи? — Хочу уберечь племянницу, — Фрейр покачал головой, и странная тоска отразилась на его лице. — Это тяжело объяснить. Быть может, когда мы столкнёмся с Лофтом, вы поймёте, что я имею в виду.       Спутники замолчали. Каждый был погружён в свои мысли. Слова Фрейра определённо заставили их задуматься о собственных целях похода. Каждый из компании нёс в своём сердце ненависть к Локи и злобу на него. У каждого было право и весомая причина для вражды с ним и взыскания с него. Но что станут они делать, когда повстречают его? Чья боль окажется весомей и сильнее, чтобы заставить Лофта отплатить за неё?       Молчание их затянулось. Угрюмый Ётунхейм, по которому спутники шли, ступая по тропе, пролегающей между тёмными скрюченными деревьями, покрытыми тёмно-зелёной листвой, подпитывал мрачные мысли. Сизый туман паутиной оплетал ветви, запутываясь в них, из-за чего влажный воздух холодом лип к коже. Ётунхейм, не смея нападать, словно всё равно пытался напомнить чужакам о том, что им здесь совершенно не рады.       Скади ушла далеко вперёд так, что Лив не видела её. Она разведывала дорогу и своим могучим появлением давала понять затаившимся родичам, что не следует трогать гостей неприветливого мира.       Лив зябко поёжилась. Несмотря на заступничество мачехи Фрейра, девушке всё равно казалось, что со всех сторон за ними наблюдает несколько десятков глаз. Недружелюбные взоры их и бессильный гнев она как будто чувствовала на своих плечах, а оттого всё равно пыталась быть на изготовке, украдкой поглядывая по сторонам. Тёмный и мрачный нижний мир производил максимально отталкивающее впечатление, и Лив искренне хотелось как можно скорее покинуть его. — Мы близко, — долгое молчание внезапно нарушил Трюггви. Весь он был похож на охотничьего пса, взявшего след: напряжённый, настороженный и сосредоточенный. Он смотрел впереди себя немигающим взглядом, лишь немного прищурив яркие зелёные глаза. — Я чувствую его. — Кого? Локи? — нахмурившись, непонимающе уточнила Лив, на что парень тряхнул головой, лаконично ответив: — Место перехода. — Хорошо, — выдохнув, кивнул Улль. — В таком случае вам необходимо знать, что ждёт нас дальше. — Дорога? Девять дней пути? — вскинул брови Форсети, и Улль мазнул по нему взглядом. — И да, и нет, — пространно ответил он. — Мы и вправду должны будем идти девять дней до царства Хель. Однако дорога, что нас ждёт, отличается от того пути, к которому мы привыкли. — Поясни, — чуть свёл брови на переносице Фрейр. — Когда мы пройдём место перехода, мы не будем все вместе, — терпеливо отозвался Улль. — Мы не будем сами собой. Если преддверие пожелает, мы будем одиноки, но возможно кому-то повезёт преодолеть путь в компании. — Как же мы найдём потом друг друга? — удивилась Лив. — Дорога ведёт к одному и тому же концу, — бесцветно откликнулся её отец. — Различаются лишь пути, которыми души идут к нему. Бесконечное множество троп, что никогда не пересекаются, но завершаются в едином конце. — Как мы будем знать, как нам надлежит идти? — непонимающе спросил Форсети. — В компании или в одиночестве? — Никак, — Улль покачал головой. — Это решаем не мы. Но преддверие заглядывает глубоко в нас и определяет дорогу, которую мы заслуживаем. Тернистый путь, опасности и страсти которого заранее неизвестны никому. — Что ты имел в виду, когда сказал, что «мы не будем сами собой»? — насторожено прищурился Фрейр, и Улль посмотрел на него, медленно кивая. — Да, ты всё правильно понял, — произнёс он. — Когда мы попадём в преддверие, мы будем слабы и беззащитны. Наш дух — раскрытая книга, наши помыслы — источник наших страданий. Девять дней искупления и принятия ждёт нас, когда самые страшные кошмары наши станут явью. Дух умершего должен быть свободен от всего, в первую очередь от сожалений, и преддверие сжигает их в безжалостном и очень жестоком огне.       От мрачных слов отца веяло холодом и ужасом, и Лив против воли повела плечами, чувствуя, как мороз растекается вдоль позвоночника. От одной перспективы вступления в преддверие тревожность сковывала сердце — о том, что она будет делать непосредственно на этом пути, девушка предпочитала не думать.       Слова Трюггви действительно оказались удивительно точными: спутники не сделали и сотни шагов, когда дошли до замершей посреди тропы Скади. Ётунша скрестила руки на груди и поглядывала на приближающуюся к ней компанию. — Ётунхейм выпускает вас, — она кивнула себе за спину, и в её голосе мелькнули нотки разочарования. — Аж жаль, что не нашлось ни одного дерзающего выступить против вас. Я бы хоть немного размялась, — она фыркнула, и Фрейр не сдержал добродушную улыбку. — Тебе ещё предстоит обратный путь в Трюмхейм, — сказал он. — Быть может, норны пошлют тебе кого-нибудь, чей череп ты сможешь разбить, — Скади довольно рассмеялась низким смехом на слова пасынка, от души хлопнув его по плечу. — Скажешь тоже, — отозвалась она, но на лице её проступило довольное выражение. — Что ж, не теряйте времени, друзья. Пусть будет ваш путь лёгок и завершится удачно. — Спасибо, — за всех ответил Фрейр и вместе со спутниками устремил взгляд вдаль, что казалась продолжением дороги, но никак не вратами в другой мир. Но тем не менее...       Лив сделала глубокий вдох. А после, отогнав неуверенность и страх, твёрдым шагом последовала за своими товарищами, проходя место перехода.