***
— Как мы определили, что это был именно Хоббс? После затянувшейся паузы, во время которой несколько человек по-школьному подняли руки, Джон продолжает, так никому и не предложив высказать свою версию: — Никак. Слепая удача. — Сухо припечатывает он. Или сплошное невезение. Если бы они приехали не одни, если бы они задержались или приехали в тот день, когда отца семейства не было дома… Так много если бы. И так мало в них смысла. Проектор светит ему в глаза и он не может увидеть лица слушателей, но слышит пробежавший по рядам удивленный шепот. Нет никакого точного метода, которому можно обучиться, читая книжки или записывая лекции. Есть только опыт, практика и немного удачи. Это действует в обе стороны, как для преступников, так и для тех, кто их ищет. Джон обвел взглядом темные силуэты и переключил на следующий слайд: — Из всех возможных подозреваемых он жил ближе всех, поэтому мы поехали к нему первому. Джон отворачивается к экрану, прикрывая глаза от луча проектора, и продолжает говорить, больше не поворачиваясь к слушателям. Сегодня он не готов отвечать на вопросы. С того момента, как тела четы Хоббс были доставлены в морг, посещаемость его курса резко увеличилась — всем не терпелось услышать подробности дела потрошителя. Он успевает закончить лекцию только к началу следующего занятия. За его спиной — фотография кухни Хоббсов, такой, как он ее запомнил: кровь всех членов семейства перемешалась темными сгустками на полу, неаккуратные разводы в тех местах, где лежала Эбигейл, где он сам стоял на коленях, зажимая руками ее горло; карикатурно аккуратно Гаррет сидит в углу кухни, опустив голову на грудь, рядом с его рукой, почти в ладони, лежит нож. Это только в фильмах при падении или ранение человек роняет то, что у него в руках — это всегда происходит после, в сам момент мышцы сжимаются в спазме. — Тела остальных его жертв не были обнаружены. Полиция все еще ведет расследование, — Джон заканчивает лекцию так же, как мог бы закончить пресс-конференцию. Сухо. Лаконично, — на этом все. Слушатели поспешно встают — никакого умысла со стороны Джона, он не специально растягивал лекцию. Но только рад тому, что студенты спешно покидают кабинет, чтобы сократить свое опоздание на следующую лекцию до приличного. Самому Джону некуда спешить — на сегодня это последняя лекция. Он не спеша собирает свои вещи, задевает локтем трость, и та падает на пол. Ему пришлось приобрести новую — старая оказалась запечатана в отделе улик, вместе со всем остальным с места преступления. У этой — непривычная форма, Джон не в первый раз ее роняет, пытаясь по привычке повесить на край стола. — Мистер Уотсон, — невысокий мужчина, выше самого Джона сантиметров на пять, улыбаясь, протягивает ему поднятую с пола трость. Высокий лоб, живая мимика и мягкие морщинки вокруг губ, все еще растянутых в улыбке. На мужчине дорогой костюм; Джон может только предположить стоимость шелкового галстука с элегантным фактурным узором: серебро на темно-синем, — я бы не назвал вас человеком, который полагается на удачу. Джон забирает свою трость и перекидывает сумку через плечо, и только после этого отрывается от изучения внешнего вида незнакомца, чтобы посмотреть в его темные, даже черные в полутьме аудитории, глаза. — Иногда, это все, что у нас есть. Немного удачи и интуиция. Хотя, — уголок рта у него непроизвольно дергается, — вряд ли Эбигейл Хоббс посчитает это удачей, — Джон распределяет собственный вес, меньше нагружая травмированную ногу. Чем ближе зима, тем сильнее он чувствует себя стариком с ноющими от холода старыми шрамами, — А вы...? Мужчина не протягивает руку, продолжая улыбаться. Джон может оценить этот жест: одной рукой он поддерживает свою сумку на плече, а второй — опирается на трость. Чтобы пожать протянутую руку, доктору пришлось бы повозиться. Мужчина четко соблюдает личное пространство, останавливаясь ровно на границе комфортного для Джона расстояния. — Доктор Джеймс Мориарти. Можно просто Джим, — у него вкрадчивый, хорошо поставленный голос, какой мог бы быть у актера театра. Джон не видит смысла представляться, мужчина и так уже обратился к нему по имени. Уотсон не может назвать его некрасивым. Хотя отдельные его черты не кажутся привлекательными, но все вместе представляют нечто притягательное. — Вас пригласил Грег, — Джон не спрашивает. Имя кажется ему знакомым. Слишком дорого одет для сотрудника Академии или репортера, слишком броско для агента любой другой службы. Точно не один из родителей жертв. И у него отсутствует бейдж посетителя, а значит он бывает здесь часто. Джеймс поднимает руки в знаке капитуляции и мягко смеется: — Каюсь, виновен. Я часто работаю с Академией, и агент Лестрейд ознакомил меня с делом. Не смог удержаться, пришел к вам лично. — Удержаться? Мориарти говорит открыто, всем своим видом показывая, вот он я, перед вами, мне нечего скрывать. Джон отпускает ремень сумки, вглядываясь в глаза психиатра, но в полутьме аудитории ничего не может разглядеть, что одновременно заставляет его напрячься и при этом почувствовать себя легче. Никаких отвлекающих факторов, никакого подтекста или двойного дна — только интонация Джеймса и его язык тела. — Поймать серийного убийцу за два дня, даже не являясь действующим агентом. Это впечатляет. — Я был не один. — Да, я наслышан об этом. Итак, Джон… Могу я звать вас Джоном? — продолжает Мориарти, после утвердительного кивка со стороны Уотсона. Джеймс кидает короткий взгляд на часы и достает из кармана пиджака прямоугольный плотный листок бумаги с оттесненной буквой М на обратной стороне, — У меня сегодня есть время после четырех. Как вы смотрите на то, чтобы поговорить со мной в менее, — Мориарти снова широко улыбается и протягивает Джону визитку, — интимной обстановке. Вот мой адрес.***
Джон читает лекции. Это помогает. Он занят делом и у него не остается свободного времени думать. Он проводит занятия, собирает вещи и едет в больницу. Молча сидит в палате девочки, слушая писк аппаратов и читает. Когда глаза начинают слипаться, он едет домой. Иногда, остается в больнице на ночь. Его никто не прогоняет. К девочке никто не приходит - у нее больше никого не осталось: мать мертва, отец убит. Других родственников, как оказалось, у нее нет. Друзей семьи - тоже. На столик стоит всего два куцых букета - от школы банальная открытка с подписями и пожеланиями выздоровления, и от подруги Эбигейл. Джон спрашивал в отделении больницы в первые дни, но затем перестал - он единственный посетитель этой палаты. Уотсон не приносит цветы - зачем они человеку в коме? Он даже не знает, что он здесь делает на самом деле. Что он может сказать ребенку, который стал сиротой по его вине? Его сочувствие не сможет ее успокоить или исцелить - временами сочувствия недостаточно. Его не спрашивают, почему он приходит - ни врачи, ни офицер полиции. Стыд затыкает рты. Никто не хочет прослыть сплетником, но все хотят посплетничать. Джон слышит как переговариваются между собой медсестры на посту и офицеры полиции, но никто ничего не говорит ему в лицо. Джон не может объяснить самому себе зачем он приходит, и вряд ли захочет объяснять это кому-то.***
Доктор Уотсон не приходит в четыре часа. У Джеймса Мориарти нет по этому поводу каких-то иллюзий. Пожалуй, он был бы удивлен увидеть у себя доброго доктора, хотя на четыре часа Джеймс не ставит другой записи. Теперь, благодаря доктору Уотсону, у него есть час свободного времени. Он откладывает в сторону планшет. На нем открыта статья. Прекрасный 21 век — доступность к любой информации и вседозволенность слова. И действия. На экране планшета — фотография. Юная мисс Хоббс, обмотанная трубками и больше похожая на робота, чем на живого человека, со всей этой аппаратурой. Джеймс узнает эту технику. Аппарат поддержания жизнедеятельности. слишком много капельниц, а на одном из экранов можно разобрать ритм ее сердца. Мисс Хоббс в весьма плохом состоянии. Будет чудом, если она выживет. Хотя, чудом уже стало то, что она просто дожила до такого состояния. Под фотографией крикливый заголовок: “Наследие каннибала”. Теперь, про судьбу дочери убийцы-людоеда знают все, благодаря мисс Ирен Адлер. Джеймс испытывает нечто, вроде уважения к журналистке: не так уж легко попасть в палату к жертве такого громкого преступления и сделать снимок. В этой же статье есть упоминание о докторе Уотсоне, но больше внимания уделено Шерлоку Холмсу. Джим закрывает глаза. Он хорошо сделал домашнее задание. Госпиталь Святой Марии хорошее место, учитывая то, что Джеймс входит в попечительский совет и имеет определенное влияние в этом учреждении. Как и определенные привилегии. Слепая удача, что Эбигейл Хоббс распределили именно сюда, не так ли доктор Уотсон? И каждый день добрый доктор приезжает посидеть у кроватки несчастной малышки Эбби, подержать ее за ручку и почитать ей сказочку на ночь. Ведь именно ради нее Джон Уотсон пренебрег приглашением, весьма великодушным, между прочим. Джеймс занятой человек. Привязанность — это глупость, это жажда боли. А доктор определенно привязался к младшей Хоббс. Неужели столь глубок комплекс спасителя, или доктор просто жаждет боли? Джеймс не спеша идет по мраморному полу своего дворца памяти, позволяя мыслям протекать мимо него. Доктор Уотсон. Добрый доктор Джон, покалеченный войной и куда более покалеченный гражданской жизнью. Грегори и Джоан Лестрейд. Дорогой специальный агент Лестрейд, вы и ваша несдержанная дочурка, которая пытается что-то доказать папочке, такое клише. Джеймсу нет нужды открывать файл с делом юной мисс Лестрейд. Единственный ребенок в семье, отец-трудоголик, которого никогда нет дома, и мать, уставшая от постоянных вызовов среди ночи, пропущенных праздников и ожидания супруга. Папочкина дочка, решившая пойти по стопам родителя, но оказавшаяся не подготовленной и не выдержавшая давления в мужском коллективе, теперь полная злости на всех мужчин, и на отца в частности. За то что не помог, не защитил, не оказался рядом, когда был так нужен, как она того ожидала, поступая работать туда же, куда и он. Она-то полагала, что они станут напарниками и все его внимание будет принадлежать ей. Взрослая женщина и все еще живет ожиданиями, но теперь вдобавок отстраненная от службы за недостойное офицера поведение. Если бы кто-то спросил откровенное мнение Джеймса — пустая трата его времени. Но сейчас, именно благодаря тому, что она его пациентка, к нему за помощью обратился специальный агент Грегори Лестрейд. Доктор Мориарти так помогает Джоан, агент Лестрейд не может не заметить ее перемены в поведении; агент Лестрейд, пожалуйста, зовите меня Грегори, так рад, что доктор Мориарти уделяет время и содействует полиции и НКА, хотя те и не могут предложить привычную для доктора Мориарти оплату его услуг; Грегори просит, если у доктора Мориарти найдется время, познакомиться еще с одним человеком, которому не помешала бы помощь специалиста. Джеймс в глазах и движениях специального агента читает предстоящий тяжелый развод с супругой, в его помятой одежде и щетине — сон на непривычной жесткой кровати мотеля, в дрожащих пальцах и тяжелом смрадно-мятном дыхании — начинающийся алкоголизм. Грегори, Грегори, вы — сплошной стереотип. Но у вас есть несравненное преимущество, которое выделяет вас из сотни таких же спивающихся полицейских-агентов-хирургов-банкиров-трудоголиков, — это ваши знакомые. Для Джеймса имя доктора Уотсона не ново. Он и раньше уже интересовался этим человеком, но не было повода, как и причины познакомиться с ним поближе. А после того, как тот избрал, казалось бы, такую пресную специальность, как преподавание, Мориарти почти разочаровался в нем, полагая, что уникальность того могла быть лишь коротким всплеском психического расстройства, удачной комбинацией симптомов уже погашенного в больнице недуга. Мерзкая мысль поселилась у Джима в голове, запрятавшись между мраморными плитками скользким угрем. Мориарти гнал ее прочь и сейчас с удовольствием отметил: уникальность доброго доктора — не случайные догадки, собранные из разрозненных фактов, его уникальность в чистом девственном понимании. Возможность сменить декорации собственного сознания в любой момент — настоящее сокровище в глазах Джеймса, чей разум представлялся скорее высоким готическим кафедральным собором в Милане, нежели подвижной сценой театра. И теперь у Мориарти появилась возможность стать зрителем в этом театре, а, возможно, еще и участником. Но для начала стоит отмыть его сокровище от ненужных зависимостей и привязанностей. Доброму доктору позволено зависеть только от него, от Джеймса, но никак не от мертвой куклы.***
Джон здоровается с выставленными у дверей палаты Хоббса офицерами. Им пришлось не только выделить для девочки отдельную палату, но и выставить дополнительные посты у дверей больницы и на самом этаже. Представителям больницы это не слишком пришлось по душе, но лучше уж так, чем толпа журналистов. По крайней мере, полицейские мешают врачам работать куда меньше, чем охотники за сенсациями. Джон заходит в палату и находит там Грега. Разумеется это Грег обратился к Мориарти. Лестрейд не оставляет почти маниакального желания вернуть Джона в команду. И если доктор Мориарти уже так открыто приходит к нему на лекции, видимо Грег пошел куда дальше простых разговоров, и Джон может вернуться к игре в любой момент. Даже с небольшими премиями в виде бесплатного психиатра от агентства. Куда только тратятся налоги. Грег встает с кресла и не успевает даже поздороваться. — Ко мне заходил доктор Мориарти. Джон закрывает за собой дверь и проходит в палату. Ему не хочется говорить стоя — за сегодняшний день нога успела достаточно устать, и поврежденные мышцы скручивало спазмами сильнее обычного. Старичок. Скоро он станет одним из тех, кто требует кресло-каталку, чтобы дойти от кровати до туалета. Джон опустился в кресло, вытянув травмированную ногу чуть вперед. Грег опустился обратно в кресло. Джон знал, что тот заметил его усилившуюся хромоту и бережное отношение к ноге, но также Джон знал, что Грег не станет лезть к нему с бессмысленной жалостью. Они уже проходили этот этап, и сейчас достигли равновесия в вопросах, касающихся его ранения: Джон не скрывает, когда ему паршиво, а Грег не бегает вокруг него, как курица-наседка. — О, — Грег ерзает в кресле и складывает руки вместе, потирая светлую полоску кожи там, где когда-то было кольцо. Молчание затягивается, и Джон не собирается облегчать Грегу жизнь, поэтому дожидается, когда тот наконец выдохнет: — Я заходил к нему на днях. — Зачем? Мое психическое состояние настолько вызывает у тебя опасения, раз даже не поленился доехать до него? — Джон не скрывает, что раздосадован. Ему почему-то казалось, что их соглашение распространяется не только на его ногу, но и на все остальные… аспекты его жизни. Но при этом Грег мчится к этому психиатру и почти притаскивает его за руку, даже не дожидаясь, пока Джон сам примет решение. — Нет. Не в этом дело, — Грег хмурится, и только сейчас доктор замечает смущение и стыд в позе и выражении друга, — Я забирал Джоан. Джон молчит. Они уже давно не разговаривали с бывшим руководителем по душам, чтобы посидеть за пинтой пива, выдергивая скучные, бытовые заусенцы из жизни. Последнее, что Джон слышал: Джоан, повод для гордости и одновременно ранней седины Грега, пошла работать в полицию. Насколько помнил Уотсон, отношения специального агента с дочерью были… нормальными. Настолько нормальными, насколько вообще могут быть отношения работающего отца с дочерью. — Мы… — Джон не мешает Лестрейду сосредоточиться и правильно подобрать слова, — Она… У нее проблемы, Джон. Я тебе не говорил, но… Он видит, что мужчине признание дается с трудом и не хочет вытягивать его клещами, но Грег замолкает и вид у него становится совершенно несчастный. Джон мягко спрашивает, подталкивая мысли друга в правильном направлении. — Что случилось? — Она сейчас живет с матерью. Несколько месяцев назад она напала на своего партнера. Знатно его отделала. Не признается за что. Ее отстранили от работы, — Джону трудно поверить, что Джоан, тот хрупкий и неловкий подросток со светлыми глазами отца и каштановой гривой, доставшейся ей от матери, — тот подросток, который смотрел на Грега и Джона огромными, горящими восторгом глазами, — могла беспричинно избить человека. Доктор не несколько секунд отводит взгляд к девушке на кровати. Он видел Джоан последний раз, когда она была возраста Эбигейл. — Как она сейчас? — Лучше. Один коллега посоветовал обратиться к доктору Мориарти. Знаешь, не хочется выносить сор из избы… — Грег начинает говорить быстро, из него словно прорывается накопленное рваными короткими фразами его беспокойство, его растерянность, его беспомощность. — Но я не знал, что делать. Она молчит, а я ничего не могу сделать. Сейчас она… Лучше. У нее был сеанс с доком на этой неделе, я заезжал за ней и… — Слова заканчиваются, и Грег неловко пожимает плечами. Этот короткий разговор потребовал у мужчины куда больше сил, чем он думал. — Вот. Послушай. Джим, он хороший специалист. Многим из наших помог. Просто поговори с ним. Джон коротко проводит рукой по лицу и кивает. — Ладно. Несколько минут они сидят в тишине под размеренный писк аппаратов вокруг кровати. Джеймс Мориарти выглядит действительно приятным человеком. И совершенно не похож на тех специалистов, с которыми Джон общался ранее. Доктор в задумчивости кладет руку на плечо и разминает его, пытаясь растереть под пальцами саднящее нытье. Когда он замечает за собой этот жест, то быстро опускает руку на колено. Молчание было неуютным. — Так… Ты пришел поговорить только об этом? Грег тоже выныривает из своих мыслей, встряхивает голову как пес и снова встает, — Нет. Хотел проверить, как у вас дела. — У нее. Я в полном порядке. — Конечно, Джон. Они оба снова замолкают. Грегу неловко смотреть на кровать. Он видит этого ребенка второй раз в жизни, и не может представить себе какой она была до этого. До того, как стала частью пластикового каркаса больничной кровати и обросла проводами, трубками и капельницами. — Ладно, мне пора. Увидимся позже. Грег выходит из палаты и идет в сторону лифтов, судя по голосам в коридоре, вместе с одним из офицеров. Джон собирается взяться за чтение, но мыслями он далеко. Сегодня его попросили рассказать про Хоббса. Отличная тема перед выходными для молодых агентов, которые до этого момента, возможно, никого в жизни не убивали. Джон убивал и не видел в этом преимущества. Студентам будет, что обсудить за ужином, с друзьями, будет о чем помечтать перед сном — он сам был молод и неопытен и он сам хотел однажды встать на места лекторов, которые рассказывали случаи из своего жизненного опыта. И вот, он здесь: входит в группу тех, кто поймал преступника. Джон не имел отношения к тому, что происходило после… После. После того, как Шерлок проделал 3 дополнительных отверстия в груди мистера Хоббса. После того, как мистер Хоббс проделал дополнительное отверстие на горле своей дочери. Джон дает показания. Узнает, в какую больницу поместили младшую Хоббс. Добирается до дома, с утра звонит в деканат и сообщает, что не намерен набирать следующий курс. Обещает закончить этот цикл лекций — в конце концов, осталось всего несколько недель до конца семестра. Сейчас его интересует только девочка на кровати. Резиновые трубки, белая кожа, размеренное дыхание. В больницах всегда что-то не так со светом — люди выглядят мертвыми в своих кроватях. Джон старается не думать об этом. Отстраниться от больничной атмосферы нелегко даже несмотря на его врачебный опыт. Он может отстраниться от хаоса, боли, криков реанимационного отделения, когда он занят делом. Но что делать сейчас, здесь, когда он оказался на месте семей пациентов, когда его знания не приносят успокоения, только больше тревоги. Джон не знает, что будет делать дальше. Он не думает об этом. Просто еще один день, еще одна лекция. Джон так и не уходит домой. Днем коллега пытался показать ему статью, говорил о ней в шутку, но у того не было времени и желания с ней ознакомиться, хотя имена Шерлока, Хоббс и его собственное привлекли внимание доктора и тот попросил скинуть ему текст. Последний раз, когда имя Уотсона упоминали в прессе, был 3 года назад и не принес ему ничего, кроме головной боли и потребности сменить телефонный номер. А вот имя Шерлока в интернете появляется часто — должно быть, тот привык к стороннему вниманию, и, возможно, даже принимает его как должное. Внешне Холмс выглядел как человек, который редко плохо получается на снимках. На часах около десяти, пятница и на завтра у него нет никаких дел, так что Джон позволил себе задержаться дольше обычного, зная, что медперсонал все равно его не прогонит. В больнице уже знали кто он: один из его бывших сокурсников, с которым его связывала если не дружба, то определенная симпатия, стал здесь руководителем отделения, что не только позволило Джону игнорировать график посещений, но и отразилось на его узнаваемости в стенах госпиталя. К нему уважительно обращались доктор Уотсон и не заглядывали в палату Эбигейл чаще необходимого. Джон сделал в памяти узелок, чтобы позже, по возможности, отблагодарить приятеля. Уотсон решил ознакомиться со статьей, надеясь не увидеть ни своего изображения, ни своей искаженной истории. Но он даже не дошел до середины первого абзаца, углубившись в свои мысли, так и уснул в кресле, и планшет, на котором он читал, соскользнул с колен, застрял одним углом меж ногой и подлокотником, и только поэтому не встретился с полом.***
Он с трудом делает шаг вперед, его тяжелые ботинки застревают в песках, редкие, колючие высохшие под бесконечно ярким солнцем ветки, цепляются за его штанины. Автомат тяжело давит ему на грудь, и ему постоянно приходится смаргивать пот. Кто-то зовет его, подталкивает вперед, обгоняет. Под ногами — песок, сверху — белое пятно раскаленного солнца, впереди — стрельба, крики, пыль. И он спешит туда, он знает, что нужен, что его ждут. Тяжесть увеличивается с каждым шагом, оттягивает, и, когда Джон опускает глаза, то видит, что его ноги по колено в снегу, и каждым новым шагом он оставляет темную борозду на белом, замыкающем вокруг него спиралью пространстве. Он проводит по глазам рукой, смахивая в сторону крупные снежинки, и отстраняет от груди автомат — ему нужно убедиться, что оружие в сохранности. Он двигается медленно. Джон успевает удивиться тому, что так беспокоится за винтовку, а не за аптечку — он же врач, он должен нести спасение, а не смерть; но на всей протяженности только одна темная полоса, его следы — здесь ему некого спасать. Он вытягивает руки и видит на своих руках Эбигейл Хоббс. Она совсем маленькая, и крупные хлопья снега, падая ей на лицо, не тают. Большие синие глаза-пуговки стеклянно смотрят вверх, а тело обвисает, набитое песком. Вышитый темными нитками рот улыбается Джону. На месте раны у кукольной Эбигейл молния, под звеньями медленно двигается нечто, заставляя слайдер подрагивать. Джон тянется к бегунку, он хочет выпустить то, что шевелится внутри куклы, там внутри должно быть нечем дышать, Джон продолжает тянуться, но не может пошевелить рукой. Пальцы застыли под слоем снега, который теперь доходит ему до груди. Он не может больше дотянуться до нее, может только смотреть, как тоненькое тельце покрывается снегом, становится похожим на еще один сугроб, а в глубине этого сугроба под жесткими металлическими звеньями задыхается в песке нечто.***
Мужчина шел по коридору упиваясь знакомым запахом больницы — запахом чистоты и отчаяния. Ему не нужно было смотреть на указатели, он был здесь не в первый раз и прекрасно ориентировался. Сидящий у дверей офицер проснулся, засуетился, собираясь встать, но разглядел белый халат и бейджик, и просто выпрямился на неудобном жестком стуле, сконфуженно улыбаясь. Удивительно, сколько дверей открывает врачебный халат и уверенный вид. Обезличивает людей почти так же, как форма полицейского или работника метро. Он кивает, поднимает уголки губ в легкой улыбке и устало трет глаза, показывая, что ничуть не осуждает задремавшего на посту полицейского, поскольку и сам не прочь вздремнуть во время ночного дежурства. Это медсестры по негласному правилу больниц должны выглядеть бодрыми и здоровыми, чтобы пациентам было к чему стремиться. Дверь палаты открывается медленно и беззвучно. Он подходит ближе к уснувшему в кресле мужчине. Его лицо в тени и только планшет, полулежащий у его бедра, слабо освещает ширинку, создает неясные тени от складок и очерчивает большой и указательный пальцы лежащей у бедра руки. Вторая его рука покоится на подлокотнике и пальцы едва заметно подергиваются то ли от неудобной позы, то ли реагируя на сон их владельца. Свет в палате приглушен и черные глаза мужчины висят в этом свете, как пауки на паутине, с интересом ощупывая каждую морщинку на лице Джона, его сведенные брови, подрагивающие во сне ресницы, голую шею, смявшийся ворот рубашки, торчащий из-под вязаного светлого свитера. Мужчина в халате аккуратно подцепляет планшет за край, быстро скользит взглядом по знакомому заголовку "Наследие каннибала", выключает экран и откладывает планшет на ближайшее кресло. Ему не нужно, чтобы стук разбудил спящего. Кажется, доброму доктору снится не самый приятный сон. Доктор Мориарти хотел бы иметь доступ к той части сознания Джона, которая причиняет ему боль. Несколько тысяч лет назад глаза наших предков различали только три цвета радуги — пурпурный, красный и желтый; в произведениях Гомера море имеет тот же цвет, что и вино, и это не красивая метафора к “морю крови” и “насилию”. Эволюция привела глаза homo sapiens sapiens к разнообразию восприятия мира. Только их мозги остались все так же ограничены. Не у всех, конечно. Собственные ограничения Джеймс давно снял, а может, их и не было вовсе. Но даже его восприятие все еще ограничено. Интересно, сколько же цветов может увидеть Джон Уотсон? Джеймс отходит, наклоняется над кроватью и морщится. Люди плохо пахнут, когда умирают. Существо на кровати уже не являлось человеком. С ее лица было стерто все. Не осталось место даже для плотских чувств и надежд. Исчезло все, что делает человека человеком. Мужчина поднимает взгляд на многочисленные экранчики подключенных к телу аппаратов и систем, почти заботливо поправляет капельницу и поворачивается к Джону. На утро у того будет ныть все тело от сна в неудобной позе. Какая же до глупости патовая ситуация. Эти двое — заложники друг друга. Мориарти представляет себя сторонней рукой, которой придется разорвать этот порочный круг. Он выходит из палаты так же тихо, как зашел. Его уход никто не заметил — офицер снова задремал, видимо, выбрав в этот раз более удобную позу.***
Шерлока уже давно не отчитывали. Последний раз, помнится ему, был после того злополучного полета, закончившегося на куске картона, накрытого несколькими старыми куртками, с кусками собственной рвоты в волосах. После этого единственный, кто имел право рассчитывать, что Шерлок обратит внимание на высказывание недовольства его действиями, был Лестрейд. Но Грег никогда его не отчитывал. Высказывания специального агента были громкими, резкими, довольно часто содержали в себе мат, но лаконично и подробно описывали Холмсу где и в чем его считают неправым. Они даже приходили к компромиссу: Шерлок, разумеется, прав, но больше не будет совершать ничего такого, за что его могут арестовать или, что еще хуже, может скомпрометировать расследование. В этот раз даже Холмс готов был согласиться, что действовал грубо; к его удивлению, Лестрейд даже не поднялся выше пятерки по его личной шкале от терпеливого “Шерлок, пожалуйста” до вибрирующего “я тебе сейчас сам наручники надену и отвезу в участок”. Но когда к дому Хоббсов подъехал черный, тоннированный и отвратительно новый автомобиль, Холмс понял две вещи: Лестрейд, обидно и совершенно не честно, вызвал брата, — и что он, Шерлок, не сможет отделаться несколькими поучительными фразочками или многозначительным, призванным его устыдить, молчанием. — Майкрофт! Не боишься запачкать ботинки? Майкрофт молча сверлил его взглядом, не собираясь впрочем покидать салон машины. На носках собственных ботинок Шерлок успел разглядеть несколько темных застывших капель. Без сомнений, старший Холмс так же обратил на это внимание, но продолжал молчать, пока Шерлок не сел в машину и не захлопнул за собой дверь. Звук выходит резким, даже на фоне полицейских сирен. — Братец, — начал Майкрофт тем самым мерзким самодовольным голосом, который он использовал к нему последние три года, — учитывая твои действия сегодня, я начинаю сомневаться, что ты поддерживаешь условия нашего небольшого соглашения. Шерлок сложил руки на груди и уперся взглядом в спинку сидения перед ним, демонстративно не обращая внимание на брата. Тот всегда бесился, когда приходилось разговаривать не с Шерлоком, а с его затылком или ухом. — Ты отложил свои засекреченные государственные дела только чтоб приехать и лично высказать свои опасения? Мне стоит начать переживать за судьбу Англии, оставленную без присмотра? Машина тронулась с места, постепенно набирая скорость. Вряд ли Лестрейд будет сильно недоволен тем, что его свидетеля-подозреваемого увозят с места преступления. В конце концов, он сам вызвал кавалерию. Но мог бы из вежливости хотя бы предупредить об этом. Возможно, в следующий раз Шерлок по случайности не заметит чего-нибудь важного, что определенно должно быть, но убийца скорее всего это выбросил, чем заставит команду Лестрейда побегать по помойкам. А если те не найдут — что ж, все они люди, им всем свойственно ошибаться. Даже Шерлоку. Иногда и не без причины. — Шерлок. Я уже не в первый раз прошу тебя проявить хотя бы каплю благоразумия или найти в себе крупицу благодарности… — Благодарности?! Майкрофт все же смог добиться зрительного контакта, и теперь Шерлок сверлил его в упор. Судя по выражению лица старшего, тот был собой доволен. Хотя, Шерлок с трудом мог припомнить хотя бы один случай, когда это было бы не так. — Благодарности к нашим родителям, и не доводить их до инфаркта! По прогнозам их лечащего врача, им предстоит еще долгая жизнь, наполненная твоими самонадеянными выходками! — Так ты решил поволноваться о родителях? Весьма самоотверженно. — Послушай, Шерлок, — и опять тот самый тон, который младший Холмс не мог выносить, — Ты уже не в первый раз действуешь неосмотрительно и безответственно, но в этот раз ты превзошел сам себя. Отправиться в дом к предполагаемому преступнику, не поставив в известность хотя бы специального агента Лестрейда! И более того, прихватив с собой психически нестабильного и физически ограниченного профессора теории психодинамики! Шерлок раздраженно нахмурился. Ему был неприятна такая осведомленность брата о Джоне, да и данная тому характеристика, хотя и соответствовала действительности, звучала почти унизительно. — О, так ты теперь следишь за всеми, с кем мне довелось поговорить дольше 7 минут? — Нет, только тех, к кому ты приезжаешь домой. Майкрофт совершенно не имел личных границ, за что Шерлок его уважал, никогда не говоря об этом вслух. Но сейчас действия, которые раньше казались со стороны старшего брата привычными и разумеющимися, стали неприятны. — Как думаешь, к чему приведет тебя сегодняшний результат? — Я поймал преступника. Более или менее. — Как я смотрю, ты продолжаешь придерживаться стратегии “победителей не судят”. Результат твоей сегодняшней работы — два трупа, один свидетель в тяжелом состоянии и предполагаемый нервный срыв доктора Джона Уотсона. — Ты переходишь от фактов к домыслам, Майкрофт. Твои предположения неверны. Шерлок обратил внимание, что маршрутом, которым следует автомобиль, вернее всего можно добраться до Бейкер Стрит. И такая напыщенная забота окончательно его разозлила. — Мои предположения основаны на его личном деле и записях его трех психотерапевтов, а не на 7-минутной симпатии. Шерлок сжал губы, а затем отвернутся, дернул ручку дверцы машины и потребовал: — Останови машину. Младший Холмс, не убирая пальцев с ручки, повернулся к брату и зло прошипел: — Останови машину, иначе… — Иначе, что? Шерлок начал перебирать в голове варианты того, что могло бы, теоретически, хотя бы на время приструнить старшего брата. Действенным вариантом всегда оставалось “или я начну срывать твои планы”, после которого Майкрофт надуется и наступит затишье на несколько месяцев. Пакостить Шерлок умел. Не только мелко, чтобы окружающим было и не подкопаться и не хотелось лишний раз оказываться на его территории. Он никогда не пакостил просто так — это всегда были ответные действия на что-то. Но Шерлок умел влезть в чужую жизнь и перетряхнуть в ней все грязное бельишко. Шерлок не бросал слов на ветер, и его же стараниями об этом знали все. В том числе, а точнее, в первую очередь, и Майкрофт. И также он знал, что у младшего брата достаточно упрямства и упорства в действительно выполнить свою угрозу. Но и сам Шерлок прекрасно понимал, что это займет у него массу времени и ресурсов, которые он планирует направить на другое. Поэтому этот козырь — поставлю себе целью тебе вредить — он оставлял всегда на случай, когда остальные аргументы закончатся. — Иначе я скажу Лестрейду, что ты меня домогался и посмотрим, что станет с твоими связями в НКА. По мнению Шерлока, Майкрофт совершенно не умел управлять своими эмоциями. От возмущения у того покраснели уши и комично открылся рот. Младший из Холмсов знал, что дело не только в связях, но также и в самом уставшем спивающемся специальном агенте, который, по неведомой для самого Шерлока причине, чем-то импонировал брату. Что ж, тому позволялось иметь слабости. Особенно те, которыми можно так удачно воспользоваться. — Шерлок!***
Утром Джона будит запах свежего кофе и нетерпеливый толчок в плечо. Мужчина открывает глаза, хмурится, смаргивая сонливость и пытаясь сообразить, где он. Война научила его просыпаться мгновенно, но гражданская жизнь не требует таких навыков, так что Джон позволил им притупиться со временем. Над ним нависает Холмс в своем неизменном пальто, с двумя стаканчиками кофе. Уотсон пытается что-то сказать, но после сна получается только неясное сипение. Под внимательным, слегка насмешливым взглядом Шерлока, доктор берет теплый стаканчик и делает большой глоток, морщась. Сам Холмс выглядит до отвратительного бодрым и собранным, так что у Джона возникает подозрение, что тот, возможно и не спал вовсе. Как иначе объяснить эту бледность, синеву под глазами и маниакально поблескивающие глаза. — Поехали! У Джона совершенно нет желания никуда ехать с Шерлоком. Разве что домой. Чтобы почистить зубы, избавляясь от неприятного привкуса во рту после сна, помыться, переодеться в чистое и, возможно, немного подремать. Последний раз, когда они вместе куда-то поехали, пострадало трое человек. И доктору совершенно не нравилось то, что у Шерлока, похоже, скоро войдет в привычку его будить в его же выходные дни. — Как ты узнал, что я здесь? Джон садится в кресле ровно, покряхтывая. — Это было очевидно. Собирайся, мы идем на прогулку. От этого “очевидно” Уотсону уже хочется закатить глаза. Он не делает этого только из благодарности за утренний кофе. На стаканчике логотип кафе и точно не того, что находится этажом ниже. Кофе оттуда был совершенно ужасным. Шерлок выпрямляется и отходит к подоконнику. На девушку на кровати он даже не смотрит — свидетель, которого нельзя допросить его мало интересует. Джон медленно встает, просыпаясь окончательно. Мельком проверяет показатели приборов — за ночь ничего не изменилось. Он собирает свои вещи, но не из желания незамедлительно составить Шерлоку компанию. Ему действительно стоит съездить домой, а раз он уже проснулся, то почему бы не сделать это сейчас. Складывать руки на груди и демонстративно отсиживаться в палате просто из духа противоречия Шерлоку было бы совершенным ребячеством. Убрав планшет в сумку, доктор все же пробормотал себе под нос. — Ты — пришелец и у тебя связь с космосом. — Почти. С Лестрейдом. Действительно. Мог бы и сам догадаться. Они вместе выходят из здания, и Джон останавливается, собираясь вызвать такси. Шерлок оборачивается только после несколько быстрых шагов, так что теперь их отделяет подъездная дорожка. Джон больше переносит свой вес на трость и ежится от холода. За последнюю неделю температура резко упала. Кажется, в этом сезоне они даже смогут застать снег. Он снова ежится, но в этот раз от неприятных размытых очертаний сна. После него осталось ощущение незавершенности и приближающейся беды, — такое же чувство возникает, когда смотришь на стоящую на краю стола чашку и приближающегося к ней локтя: ты уже знаешь, что чашка упадет, но не можешь ничего сделать. Половину лица Шерлока загораживает высокий ворот его пальто, Джон хмурится и поясняет. — Я еду домой. — Он чувствует себя обязанным оправдаться, но проглатывает уже вертящиеся на языке слова. — Вчера эксперты нашли охотничий домик Хоббса. Джон морщится сильнее. Ему казалось, что полиция уже имеет точную версию событий, так что дальнейшие поиски могут показаться излишней тратой ресурсов. Если только они не нашли тела остальных семи девушек, но тогда бы Грег рассказал об этом ему еще вчера. — Послушай, Шерлок, расследование закончено. Хоббс был нашим преступником. Ты сам это доказал. Ни твоя, ни моя здесь помощь больше не нужны. Я еду домой. — Сидеть и жалеть себя? А мне-то казалось, врачам свойственно доводить дела до конца. Или собираешься пустить корни в той палате? Думаешь, ты так кому-то помогаешь? Джон покраснел от сдерживаемой злости и стыда от слов Холмса. — То, что у меня трость, не значит, что я не могу тебя ударить. — И? — Шерлок смотрит спокойно, все с той же насмешкой в голубых глазах. — Поехали. Нам нужно найти тела. Найти мотив. Доказательства. У нас еще много работы. Джон понимает, что Шерлок прав. Неприятно, обидно прав. Они действительно должны довести дело до конца. Еще семь семей ждут тела своих пропавших детей, чтобы им было кого хоронить. Джон не смог им помочь, не смог спасти их детей, но должен хотя бы дать достойно попрощаться.***
Джон никогда не был охотником, но хижина Хоббса выглядит совершенно не так, как он себе представлял. Небольшой брусчатый домик выглядит хижиной из сказки: на много миль вокруг только лес и ни единого намека на людей. Внедорожник Холмса справился с крутым съездом вниз по едва заметной тропинке, но для седанов полицейских машин это должно было быть трудной задачей. Это должен быть не единственный путь, но, видимо, самый короткий. Джон замечает еще один проезд — тот идет по широкой дуге и следы на замерзшей земле кажутся свежими. Хоббс дешево выкупил этот участок земли — далеко от трассы и от населенных пунктов, никакой цивилизации, но связь на удивление хорошая, рядом должна располагаться вышка. Они выходят из прогретого салона машины, и Джон сразу засовывает руки в карманы куртки. Вдали от города температура ощущается еще холоднее. Или это просто он пригрелся. Уотсону неприятно здесь находиться. Шерлок быстро идет вперед, обходит замершего Джона, срывает со своего пути оградительную ленту и быстро поднимается на второй этаж. Такого он еще не видел. Свет ручного фонарика скользит по развешенным по всей стене рогам. Их много. Даже если учитывать, что Хоббс регулярно охотился, для одного человека убитых животных куда больше, чем разрешено законом. Шерлок жадно рассматривает каждую деталь, ищет, ищет, ищет… Он слышит за спиной громкий выдох Уотсона, поворачивается к нему. Луч фонаря бьет доктору в лицо, блестит на металлическом стволе трости. Шерлок делает шаг вперед, требовательно обращается к Джону, не давая тому задать очередной очевидный вопрос: — У нас семь тел пропавших без вести! Куда он их дел? Фонарь продолжает ослеплять его и Джон отворачивается. Невнятно бормочет то, что Шерлок и так знает. — Он их ел. Шерлок недоволен. Нельзя расчленить человека без следов. Должно было что-то остаться. — Должны быть зацепки. Слишком много работы для одного. Похитить девушек, забить их и избавиться от тел. Человеческий фактор. Люди всегда что-нибудь забывают. Один человек не мог ни разу не ошибиться за семь раз. Ему нужно было держать в голове уйму всего, а Хоббс не выглядел настолько предусмотрительным и смышленым. Да и времени то должно отнимать не мало. Дочь и жена обратили бы внимание на столь долгое отсутствие, стали бы задавать вопросы. В хижине пахнет домом. Деревом, немного пылью и шерстью. Об этом месте заботились. И от этого находиться в нем только неприятнее. Джон выходит на улицу, делает несколько глубоких вдохов. Лес пахнет свежестью, немного плесенью и приближающейся зимой. В такое место люди приезжают отдохнуть от духоты города. Таким воздухом хочется дышать полной грудью. Джону кажется, что он задыхается. Он быстро идет туда, где они оставили машину, садится во все еще прогретый салон — здесь пахнет совсем иначе: кофе, кожей сидения, едва заметно одеколоном Шерлока и тем, чем обычно пахнут машины. Надежностью. Джон закрывает глаза. Усталость сегодняшнего и вчерашнего дня наваливаются на него, грозя раздавить прямо здесь, посреди леса. Джон слышит, как Шерлок садится в машину, несколько секунд молчит, выезжая на основную дорогу, но не может сдержать ликование слишком долго. — У него был сообщник. И, возможно, именно он оставил оленью голову, чтобы отвлечь внимание от Хоббса! Джон открывает глаза и достает телефон. Он согласен с Шерлоком — согласен с его выводами, а не с его настроением. Лестрейд отвечает на звонок поспешно, но не успевает спросить про самочувствие Джона, доктор быстро и кратко докладывает о том, к чему они с Шерлоком пришли. На другом конце линии повисает молчание, и Джон отстраняет телефон, чтобы удостовериться — не сбросил ли он случайно вызов. Грег наконец отмирает и наваливается с вопросами; на часть из них отвечает Шерлок — для удобства Уотсон поставил детектива на громкую связь. Доктор вмешивается только один раз, предлагая усилить охрану возле палаты выжившей теперь уже свидетельницы, чем вызывает только тяжелый вздох у Лестрейда. В полиции работает не такое количество людей, чтобы они имели возможность предоставлять целый эскадрон каждому возможному свидетелю. В конце короткого разговора Грег все же вставляет неуместное “ты в порядке?”, обращаясь к Джону, но Шерлок нетерпеливо смахивает в сторону значок вызова и обрывает связь. Еще один нелепый вопрос. Словно это он убил человека или с перерезанным горлом лежит в коме; словно это он, кому стоит сочувствовать и сопереживать. Даже коллеги по работе в Академии стали относиться более трепетно, словно боясь, что он до сих пор стоит на грани и смерть другого человека на его глазах обязательно должна столкнуть его вниз. Хотя к тому же Шерлоку отношение ни у кого не изменилось, а по правилам следовало бы назначить тому психолога и отстранить от дальнейших расследованией. Ведь это именно он перенес травмирующий опыт. Но носиться все равно продолжают с Джоном. Единственный, кто не хлопочет вокруг него — сам Холмс. То ли понимает, что бывший военный врач видел куда больше и куда хуже, то ли не признает ничего особенного в произошедшем, то ли просто не умеет проявлять сочувствие. Уотсон не уверен, какая из версий — что он работает с психопатом, роботом или социопатом, — кажется ему более успокаивающей, но Шерлок не делает из него кисейной барышни, за что Джон ему благодарен. Шерлок предлагает подбросить его до дома, и Джон соглашается. Он совершенно не выспался в жестком кресле больничной палаты, и сейчас желал только попасть в свою кровать и проспать до двух часов завтрашнего дня.***
Выспаться доктору так и не удается. В воскресение еще до десяти его будит Лестрейд. — Сегодня ночью Эбигейл Хоббс скончалась.