***
Последние несколько дней Джон стал замечать, что потерялся. Вот и сейчас он выходит из такси, делает несколько неуверенных шагов, и чуть не сталкивается с высокой, стройной женщиной. Растерянно перед ней извиняется, мазнув взглядом по тонким красиво очерченным красным губам, и идет дальше. Машин почти не было, такси Джона отъехало от парковки. Да это и не торговый центр, чтобы здесь яблоку негде было упасть. Ее хоронят в маленьком черном платье. Джон не представляет, где они его взяли. Никто не плакал. Некому было плакать. Джон вспомнил, как хоронил своего кота. Кот был старым, в два или в три раза старше 6-летнего Джона, тощий, ворчливый и слепой. На самом деле он принадлежал не Джону, а кому-то из соседей, а может и вовсе был уличным. Но мальчик устроил ему гнездо из своего старого свитера с протертыми локтями и каждый день насыпал в миску еды и менял воду. Иногда тот даже позволял брать себя на руки, а иногда и сам усаживался на колени, жмурил белесые глаза, глухо тарахтел всем телом и позволял мальчику благоговейно водить пальцами по спутанной шерсти. Никому другому он такого не позволял, хотя никто особо и не пытался. Джон уважительно обращался к коту “Мистер” и в разговоре всегда говорил “мой” кот. Это продолжалось целый год, пока в один вечер Джон не нашел Мистера под лестницей. Он нашел его по запаху. Джон сразу понял, что что-то не так. Кот лежал в собственной моче и рвоте, грязный, и смотря на него Джону подумалось про свой старый свитер. Печальный детский ритуал — закапывание питомца. Джон не позволил родителям его просто выбросить и, хотя, мальчик знал, что никакого Бога там нет, а мертвые отправляются не на небеса, а в большую железную печь, он все равно хотел похоронить его. По правилам. И хотя 10-летняя Гарри совсем не любила кошек, а кошки совсем не любили ее, она встала на его сторону и даже помогла сделать для Мистера красивый и удобный гроб, пожертвовав для этого собственноручно раскрашенную коробку из-под обуви, в которой прятала от родителей свой дневник. Джон был ей очень благодарен. У Мистера была неглубокая могила. И деревянная дощечка, на которой старательно корявым детским почерком было выцарапано “Мистер”. Гарри почему-то заплакала, и почему-то светило солнце, хотя Джону казалось, что во время похорон всегда должен идти дождь. Через несколько лет после этого семье Уотсон пришлось переехать. Теперь Мистер, должно быть, превратился в чью-то клумбу. Что может быть хуже: убить человека, который хочет жить или не давать умереть тому, кто хочет умереть? Хотела ли жить Эбигейл Хоббс? Семнадцатилетняя девочка, любимая дочь из полной семьи, не испытывающей финансовых трудностей, вся жизнь впереди. Хотела ли она жить? Одинокая, любимая девочка, без друзей. Ведь никто не приходил в больницу и никто не пришел на похороны. Любимая ли? Ни одного синяка или царапины на теле — какой подросток без синяков и царапин? Только тот, который не выходит из дома. Она даже не знала, что значит жить. Да даже если она и была одинокой, да даже если она и была несчастной, значит ли, что она не желала этой жизни? И станет ли кому-то легче, если бы это было так? Мертвая несчастная девочка или мертвая счастливая девочка, она остается мертвой. Кто-то послал цветы: огромный букет белых лилий. И тяжелый удушающий сладковатый запах за полчаса заполонил маленькое помещение ритуального зала. В роли церемониймейстера выступила высокая, худая женщина, с жидкими светлыми волосами, в широком темном платье, которое болталось на ее костлявых плечах и только подчеркивало худобу своей бесформенностью. Кажется, от запаха цветов ей стало дурно — она постоянно сглатывала и рассеянно водила по сторонам влажными водянистыми глазами. Женщина вышла из зала еще до того, как гроб водрузили на транспортер, чтобы отвести его в комнату с печью. На этом ритуал был закончен, и социальный работник с удовлетворенным выдохом смотрит на часы и быстро семенит в сторону выхода, прижимая локтем недавно полученные документы. Джон остается стоять. Его спросили, не желает ли он проследить за тем, как гроб будут закатывать в саму печь, но он отрицательно покачал головой и остался стоять на месте. Больше к нему не обращались — церемония заняла куда меньше времени, чем обычно на нее отводилось, так что зал будет пустым следующие полтора часа. Говорить про смерть всегда было неудобно. Даже если это было частью профессии. Джон закрывает глаза. Он знает, что через час от тела останется только горстка пепла с размягченными костными остатками, которые еще необходимо будет перемолоть до однородного состояния. И знает, что через несколько дней этот же социальный работник вернется сюда, чтобы получить небольшую тяжелую металлическую коробку. Он отвезет и поставит ее между двумя точно такими же. Дочь между родителями. Ее родителей кремировали, поэтому было решено, что так же поступят и с Эбигейл. Джон не знал, кто принимал решение, да ему было и не важно. Он подъехал к высокому темному зданию одновременно с катафалком. Катафалк встал рядом с яркой красной Toyota, на бампер которой был приклеен значок GreenPeace. Из машинки выбрался невысокий мужчина, представился представителем социальной службы и суетливо стал перебирать бумажки, которые привез с собой и которые тут же получил от представителей похоронного бюро. У Эбигейл Хоббс не было нормальных похорон. Похороны для живых, для Эбигейл они были не важны. Для таких как она были положены социальные похороны. Ей не пришлось ждать 2 недели в морге, пока социальные службы получат подтверждение, что у нее никого нет. Агентство выдало необходимые документы тут же. — Видишь что-то интересное? — Джон вздрагивает, отступает назад, трость громко бьет по кафелю. Он не слышал, как к нему подошли, думал, что остался один. — Шерлок, — доктор поворачивается, поднимает голову, чтобы посмотреть в глаза Холмсу. Тот не отворачивается и только хмыкает. — Я порчу эти чудесные похороны? — Шерлок продолжает смотреть в глаза доктора, словно ждет вопросы. Но Джон и так знает, как тот его нашел. — Что ж, они уже закончены. Джон больше благодарен, что Шерлок “нашел” его только сейчас. Хотя, ради приличия и мог бы подождать пока он выйдет из здания. Джон оглядывается: кроме них никого больше нет. Да и ему здесь задерживаться в общем-то незачем. — Пойдем, доктор Уотсон. Своей печалью ты ее не воскресишь. — Знаешь, ты редкостный… прагматик. — А ты — романтик. Джон сжимает пальцами переносицу, делает глубокий вдох. Какая-то часть его даже рада видеть Шерлока сейчас. — Что ты здесь делаешь? Джон позволил себе не работать. Не совсем “позволил”: просто не смог выйти из дома. В среду встал, оделся, выпил кофе, подошел к двери и просто не смог заставить себя ее открыть. Так и простоял с десяток минут, просто пялясь на ручку двери, уронил на пол сумку, аккуратно пристроил трость рядом с подставкой для зонтов, сделал несколько неровных шагов и упал на диван. В среду он не пришел на лекции. И в четверг. И в пятницу. В субботу он позвонил Мориарти. — Это доктор Уотсон. И только когда мужчина отвечает на звонок, Джон вспоминает, как проигнорировал приглашение психиатра. Судя по голосу, тот тоже не жалуется на девичью память, хотя его голос звучит и не так холодно, как этого можно было ожидать. Джону даже послышались в нем радостные нотки, но возможно, это всего лишь манера доктора Мориарти общаться. Джон проснулся всего несколько часов назад, но не смог заставить себя встать с кровати и хотя бы умыться. Тревожные симптомы наступающей депрессии. Джону эти симптомы были отлично знакомы. Он лежал в кровати в одном исподнем и рассматривал царапины на экране мобильного перед тем, как набрать номер: — Ах да! Джон, здравствуйте. Зачем же так официально. Чем могу помочь? — Я хочу попросить вашего прощения. Джим тихо смеется в телефон, и связь искажает этот звук, добавляя какой-то неправильный бархатный шепоток. — Не стоит извиняться, Джон. Возможно, я слишком давил на вас. Джон делает глубокий вдох. Всякий раз — как прыжок в воду. И никакое образование или стороннее мнение не смогут изменить отношение Джона к звонкам такого рода: запись к психиатру. Все равно, что нарисовать на лбу мишень и прийти в таком виде в тир. — И я хочу записаться к вам на прием. Если это еще возможно. — Погодите секунду... Я свободен в среду, в пять. Вас устроит такое время? — Да. Спасибо, доктор Мориарти. — Джим. — Спасибо, Джим. До свидания. Джон успел почувствовать себя утомленным за такой короткий звонок. — Постойте, Джон. У меня есть немного свободного времени. Мы можем провести первый сеанс сейчас. Или просто поговорить. Как взрослые люди. Или как друзья. — А вы хотите стать моим другом? — Это сложный выбор. Стать вашим другом или вашим психотерапевтом. Но, кажется, я уже выбрал первое. — Похоже на то. — Вы в порядке? Вас не было на лекциях на этой неделе, Джон. Я начал беспокоиться. — Я… — Джон не понимает почему, но его прорывает. Он качает головой, жмурится, и наконец выдыхает: — Нет, я не в порядке. Эбигейл Хоббс мертва. — Сожалею. В эту минуту, жестко растирая глаза, Джон рад, что это просто телефонная связь и доктор Мориарти его не видит. Слова получаются жалкими и скомканными. — Я устал. Я никого не могу спасти. Несколько секунд ничего не слышно, а затем с ним словно говорит другой человек. У этого человека слишком много сочувствия и заботы, предназначенные, кажется, одному Джону. — Для начала вам нужно спасти только одного человека, Джон. Себя. Я могу вам в этом помочь. Вам только нужно согласиться принять мою помощь. Вы согласны? Согласны довериться мне и спасти Джона Уотсона? — Да. — Тогда жду вас в среду, в пять часов. А сейчас постарайтесь поспать. В следующий понедельник с ним связались из Академии — звонила Сара. Она часто заменяла его, когда возникала такая необходимость. Иногда Джону казалось, что у него могло бы с ней что-то получиться. Не будь он собой. Поэтому доктор был с ней вежлив, дружелюбен, но не более. В этот день Джон попросил предоставить ему отпуск на неопределенный срок. Вернее будет сказать — он уведомил о том, что ушел в отпуск. По удачному стечению обстоятельств, Сара входила в совет директоров и обладала полномочиями этот отпуск утвердить. Лишних вопросов не возникло, скорее всего, доктору Уотсону стоит сказать за это спасибо Лестрейду. Никто Джона не беспокоил. Он ожидал, что и Холмса он больше не встретит. Ожидания никогда не оправдываются. В следующий вторник были похороны. Джон встал по будильнику, собрался, почти автоматически, даже приехал во время. — Пришел за своим напарником. Удар почти под дых. Доктор делает шаг в сторону, опираясь на трость сильнее, чем следует, чтобы уйти. Шерлок хватает мужчину за плечо, Джон морщится — это не больно, Холмс держит его за здоровую руку, просто не дает уйти. Джон смотрит исподлобья, но не пробует вырываться — глупо это, совсем по-детски. Во взгляде читается: “ну, молодец, ты привлек мое внимание, а дальше что?” Шерлок молчит, тянет паузу, пока она не истончается до струны и начинает звенеть. — Или тебе не интересно, кто ее убил? Джон делает глубокий вдох, чувствуя на вкус запах одеколона Шерлока, дорогой шерсти пальто и кофе. Уотсон, качнув головой, выталкивает из горла слова, в которые так сложно поверить: — Это была естественная смерть. Холмс убирает руку, прячет ее в карман и идет к выходу, бросив из-за плеча: — Симпатичная правда, не так ли? Джону кажется, что ему послышалось. Он следует за Шерлоком, сопровождая каждый его бесшумный шаг ударом трости, и переспрашивает: — Симпатичная? Они идут медленно, Шерлок подстраивается под неспешный шаг доктора. — Как щенки в коробке. Выбирай, которая тебе больше приглянется. Они выходят из здания крематория, и холод зло ударяет Джона по глазам. Он останавливается, вытерев выступившие слезы, и рассматривает темные кудри на затылке мужчины. — Я не понимаю, Шерлок. Холмс тоже останавливается, поворачивается к доктору и засовывает руку за пазуху. — Неудивительно. Посмотри сюда. Шерлок извлекает из-под пальто толстую папку характерного цвета. Такие папки сотнями лежат в архивах НКА, ФБР, ЦРУ. Разное содержание, разные структуры, но одинаковые папки, словно их специально делали по единому образцу. Джон не забирает папку у мужчины из рук, сосредоточенно и почти сердито смотрит на нее, затем на Шерлока. — Что это? Шерлок фыркает, делает шаг вперед, так что расстояние между ними в ладонь, и пихает в руки доктора папку, так что тому приходится сжать на ней пальцы и прижать к груди, не давая страницам разлететься по улице. Джону ничего не остается, как открыть ее и пролистать наконец первые листы, по диагонали выхватывая слова. Шерлок чуть наклоняется и почти утыкается носом в макушку доктора, задевает его плечо, от нетерпения переминаясь на месте. Джону приходит мысль о гончей: поводок еще не дает возможности ринуться в погоню, но та уже завидела цель и ее клыки почти сомкнулись на чужой шее. Шерлок — гончая, а в руках Джона по тайному умыслу оказался поводок. Взгляд доктора скачет по отдельным словам, но они никак не хотят приобрести смысл. Доктор стоит перекосившись: одной рукой зажимает трость подмышкой, другой пытается удержать разъезжающиеся в сторону листы. Одна из причин почему он перешел на цифровые источники информации — читать с планшета куда удобнее, если приходится пользоваться одной рукой. Шерлок выпрямляется и тащит Джона дальше, мимо здания крематория, и доктору ничего не остается, кроме как последовать за ним, за угол, к машине, припаркованной так, что с улицы ее и не видно. Под знаком, запрещающим парковку в этом месте. Шерлок распахивает дверь со стороны водителя: — Садись, пока не намок. Джон только сейчас понимает, что для полудня слишком быстро стемнело. Он поднимает голову и видит то, что Холмс заметил намного раньше — серые, почти черные массы пара, тяжело нависающие над городом. И светлое пятно на востоке, которое не будет видно уже через четверть часа. Доктор быстро садится в машину, уложив папку к себе на колени. На первой странице значится: “Медицинское свидетельство о смерти, предварительное. Хоббс, Эбигейл”. Джон не читает дальше, повторяет свой вопрос: — Что это? — Ты разучился читать? — Шерлок закатывает глаза. И так очевидно, что толстая папка не является рецептом приготовления сливочного пива. И еще более очевидно, чем она является. Джон медленно проводит пальцами по имени покойницы, замечает несколько смазанных полос в тех местах, где ручке задерживалась дольше, отмечает летящий медицинский, но все же аккуратный почерк. Левша. И женщина, скорее всего. На лобовое стекло падает несколько крупных капель. Они успевают доползти до капота, когда падают новые, все чаще и чаще, пока не начинается ливень. Доктор внимательно смотрит на Шерлока. — Откуда ты взял его? — Джон говорит громче, чем ему хотелось. Пальцы сминают лист бумаги, затем разглаживают, пытаясь выровнять заломы. — Я просил показать мне отчет о вскрытии. Мне отказали, — Джон вспоминает виноватый тон Грега, сочувственное “нет”. Сухое “это не наше дело, Джон. Ничего не могу с этим поделать”. И горькое ”зачем тебе это?”. — Откуда, Шерлок? — Я не совершал твоей ошибки, Джон. Я не просил. Джон чувствует себя заевшим механизмом, повторяя один и тот же вопрос, но ему отчего-то важно знать источник этой информации. А возможно он просто тянет время, поскольку знает, что Эбигейл перестанет быть для него человеком, личностью, как только он начнет читать, и что формулировки и фразы, заученный профессионализм выбьют его сочувствие, сострадание, его сопричастность. — Я все еще хочу знать откуда это у тебя. Джон поджимает губы, от чего слегка подрагивает его левая щека — жест, как успел отметить Шерлок, в картотеке джоновой мимики обозначающий сдерживаемое раздражение. И как считает Холмс, всего Джона можно описать словом “сдержанность”. Он не решает переступить порог этой сдержанности, поэтому покладисто отвечает: — Молли Хупер передает привет. — Ей может влететь за это. — Уверен, она осведомлена. Шерлок не понимает, для чего все эти разговоры. На месте Джона он бы давно уже впился в полученный файл, изучил каждый мельчайший пиксель, а доктор задает совершенно не связанные с делом вопросы. Шерлок почувствовал легкий укол досады — все же подстроить так, чтобы он и патологоанатом остались одни, да еще убедить мисс Хупер на незначительное, но все же должностное преступление, было не так уж легко. Джон пролистывает до “медицинское свидетельство о смерти, окончательное”: — Здесь сказано — “остановка сердца”. Естественные причины при данных обстоятельствах. Ты не показал мне ничего нового. Шерлок фыркает, глухой вибрацией вторит за ним двигатель машины: — Когда читаешь книгу, тоже смотришь только на последнюю страницу? Джон хмурится, опускает взгляд обратно на бумаги и фотографии и придерживает их рукой, когда автомобиль двигается с места и встраивается в поток. — Ей вкололи эпинефрин. Джон проверяет дозировку, но не видит ничего, что могло бы показаться подозрительным, неверным. Он бы и сам так же проводил реанимацию. Он рассуждает, внимательно вчитываясь в слова: — Эпинефрин используют при всех сердечно-сосудистых реанимационных мероприятиях. Светофор перед ними загорается зеленым, свет на несколько секунд падает на страницы, отражается от глянцевых поверхностей снимков. Доктор поднимает взгляд на Шерлока. Тот уверенно ведет машину, но конечное назначение Джону не интересно. Сама поездка еще с детства Джону нравилась больше, чем ее результат. — Ты видишь, но не наблюдаешь. Посмотри на фотографии. И Джон смотрит снова. Фото крупные, старомодно распечатанные на листах А4. И все равно возникает желание провести пальцами, чтобы растянуть изображение, вот только рассматривать его доктору совершенно не хочется. Если бы он мог делать только то, что ему действительно хочется... Джон перебирает фотографии, пытаясь понять, что именно он пропустил. Машина снова останавливается на светофоре. Шерлок тянется, перехватывает фотографии из рук доктора, находит нужную и стучит по ней пальцем, оставляя едва заметные следы на поверхности. — Ее руки. Точка на пальце. Уотсон присматривается, приближает изображение ближе к глазам, рассматривает. Застывает и поднимает глаза на Шерлока. — Ишемия. Некроз тканей от сужения сосудов. Доктор рассуждает вслух, извлекает из памяти забитую в нее еще на первом курсе информацию. — Ей вкололи эпинефрин перед остановкой сердца. Джон открывает отчет, быстро перебирает страницы, перечитывает, все еще не веря в то, что Холмс хочет ему сказать. — Если бы его вкололи после, у нее не успел бы образоваться некроз. Шерлок кивает и забирает у Джона папку. Бросает ее, не глядя, на заднее сидение. — Именно, доктор. — Нам необходимо обсудить это с Грегом. Открыть дело. — Тогда говори с ним ты. — Почему? — Он чувствует себя виноватым перед тобой, так что не откажет.***
Телефон перестает звонить, тренькает пришедшим сообщением. Цифры на экране мигают и 16:47 сменяются на 16:48. В выходной день человек может позволить себе заниматься чем угодно, но сегодня это произошло даже раньше, чем следовало. Не то, чтобы ему приходилось записывать каждый подобный инцидент. Они сами откладывались в его идеально структурированной базе данных. Выходной день. Мужчина не помнит, когда у него был настоящий выходной день. Проблема всех руководителей — работа для них не заканчивается даже тогда, когда они закрывают глаза. Все остается в голове, и никогда ничего не ограничивается 8-часовым рабочим днем. Но, его-то рабочий день никогда не ограничивался жалкими 8-мью часами — иначе бы он не получил ту должность, которую занимал сейчас. Мужчина достает устройство из кармана пальто, минуту медлит, перебирая тонкими пальцами по экрану, и, когда заставка блокировки — улыбающаяся девушка лет семнадцати со светлыми волосами и темными, в отца, глазами — сменяется рабочим столом, довольно хмыкает. Открывает сообщение, читает, хмуря редкие темные брови, качает головой и кладет устройство на тумбу рядом с кроватью, на которой свален пьяный агент. Лестрейд лежит на животе, уткнувшись лбом в подушку, один край пальто подмят под тело, другой — нелепо топорщится в сторону, как сломанное крыло нетопыря. Именно из него Майкрофт и извлек телефон. Когда агент проснется, у него будет ныть вся правая часть, не говоря уже о боли головной. Но это не его дело: Лестрейд — взрослый человек, по крайней мере, визуально, так что следует дать ему возможность ошибаться. Даже если самому старшему Холмсу не нравится на это смотреть. Такая растрата ресурсов. Этот доктор Уотсон весьма настойчив: 7 пропущенных вызовов и 3 сообщения — не слишком подробных, но вполне четких. “Грег, это Джон. Я видел отчет о вскрытии Эбигейл Хоббс. Это убийство. Необходимо открыть дело”. “Я не знаю твоего нового адреса”. “Позвони, как получишь сообщения”.