Ледяная Корона

      Верховный лорд сидел на ящике у стены, наклонившись вперёд и подперев голову кулаком. Одна его нога была босой, и время от времени он задумчиво елозил пальцами по заиндевелому каменному полу. Рядом с ним Орм, слепой кузнец, склонился над тяжёлым латным сапогом.       Те, кто видел верховного лорда впервые, неизменно бывали если не удивлены, то на мгновение растеряны. Имя Дариона Могрейна знал весь Азерот, годами он вёл в бой войско Плети, а затем — Чёрного Клинка. Человек, державший в руках светлый и осквернённый Испепелитель, человек, раз за разом отдававший свою жизнь за то, во что верил. Не знавший зла. Не помнивший Света. Не дававший пощады. Проклятый лорд, искупавший свои грехи и ступавший по этой земле так, будто ему нет места на ней и потому ему незачем склонять перед ней голову. И потом верховный лорд снимал свой остроконечный, как шпили Ледяной Короны, шлем — и они видели измождённое, заострённое смертью, но всё такое же юношеское лицо. Слышали срывающийся резкий голос, приказам которого без раздумий следовали рыцари смерти. Дарион Могрейн навсегда остался восемнадцатилетним мальчишкой, пронзившим своё сердце Испепелителем, чтобы совершить "деяние любви большее, чем деяние ненависти". И кто знает, сколько раз Тирион Фордринг, в провидческом порыве сказавший ему эти слова, просыпался ночами и бродил, завернувшись в свой грубый паладинский плащ, вновь и вновь размышляя над тем, как много его вины в смерти Дариона Могрейна и его судьбе после неё. Кто вложил в его уста слова, заставившие этого упрямого и бесстрашного мальчика не колеблясь убить себя? И был ли тот ужас, что последовал для него после этого самоотречения, тот кошмар, что он принёс на эту землю, став возлюбленнейшим слугой Короля Лича — было ли всё это частью "деяния любви"? Как мог тот, кто отрёкся от всего ради Света, получить в награду такую судьбу? Как мог он сам, Тирион Фордринг, вложить в голову ещё почти ребёнку идею убить себя — и назвать это любовью?       Тирион Фордринг не знал ответов на свои вопросы. Много раз потом он думал — если бы он мог вообразить, что выйдет из его слов, сказал бы он их? Он смотрел в глаза Дариону Могрейну и не видел в них сомнения и жалости к себе. Не видел ненависти, кроме ненависти к Артасу. И много раз он хотел сказать этому мальчику, который теперь, возможно, был старше него самого: прости меня. Но он знал, что тот ответит. Дарион Могрейн посмотрит на него с холодным удивлением, а потом качнёт головой и улыбнётся чуть презрительно, как улыбаются рыцари смерти, но не он. Он улыбается так же открыто и смеётся так же громко, как раньше. Но сейчас он улыбнётся улыбкой мертвецов и ответит: я сделал то, что было должно, Тирион, ты знаешь об этом. И сделал бы снова. И ты велел бы мне сделать это, даже если бы знал, к чему всё приведёт. И это ты знаешь. Я спас тысячи душ у Часовни Последней Надежды. И туда же, много лет спустя, я привёл тебе войско рыцарей смерти. Это — моя судьба, Тирион. И тебе это известно не хуже меня. Прибереги свою жалость и своё раскаяние. Мы оба поступили верно. А то, что было после — не твоя забота. Ты был лишь голосом. Указателем на моём пути. Орудием Света. Так подними повыше Испепелитель, что я отдал тебе, и веди вперёд войско Света, как я веду войско тьмы. И не знай сомнений.       А потом он наденет свой остроконечный шлем и кликнет резким юношеским голосом своих слуг, и чёрные тени на чёрных конях последуют за ним, неся тьме правосудие тьмы. А Тирион Фордринг останется со своими сомнениями и своей виной.       Тассариан помнил сказку, которую знал каждый в Лордероне. Сказку о мальчике-короле, что явился, чтобы занять трон, бывший его по праву, и перед кем склонились седобородые старцы. Сказке были тысячи лет, и никто не знал, была ли в ней правда. Но Тассариан знал. Тассариан видел мальчика-короля каждый раз, когда смотрел на своего лорда, годившегося ему в сыновья. Тассариан склонял голову перед Дарионом Могрейном, и так поступал каждый мёртвый рыцарь, вернувшийся к Свету. И каждый мёртвый рыцарь, оставшийся во тьме, вздрагивал, услышав имя Дариона Могрейна. Не подчинившегося зову Ледяной Скорби. Не склонявшего голову ни перед кем. Не знавшего страха. Не дававшего пощады.              Верховный лорд поднял глаза и взглянул на Тассариана и Кольтиру.       — А, цирковые рыцари, — сказал он. — Слышал, опять устроили бардак, а Кольтира опять кому-то нахамил?       — Этасу Похитителю Солнца, — с готовностью сдал Кольтиру Тассариан. — Назвал его жопохуем и хреногрызом.       — Грызом? — уточнил верховный лорд.       — Грызом, — кивнул Тассариан.       — Грызть-то зачем, — осудил верховный лорд.       — Вот у него и спроси, — буркнул Кольтира и добавил всё же после паузы: — милорд.       Верховный лорд невозмутимо кивнул.       — Всенепременно поинтересуюсь у Этаса Похитителя Солнца, на кой ляд он грызёт хрен, Кольтира.       Кольтира фыркнул. Орм, кашлянув, постучал костяшками пальцев верховному лорду по наколеннику. Верховный лорд выпрямился и приподнял ногу, давая Орму надеть на неё сапог.       — Задание для вас есть, — сообщил лорд Тассариану и Кольтире, пока Орм возился с сапогом. — Не юмористическое. Годитесь вы ещё для чего-то, кроме увеселения даларанских магов?       Кольтира поморщился. Тассариан хмыкнул.       Верховный лорд встал, покрутил ногой и топнул несколько раз, а потом кивнул Орму и поблагодарил. Орм махнул рукой, мол — делов-то, сапог поправить. Лорд снова обернулся к Тассариану и Кольтире, взглянул на ехидное лицо одного и надменно-насупленное — другого, широко улыбнулся и рассмеялся громким, хрипловатым смехом.       — Ну что, клоуны, точите мечи. Повезёт, если живыми вернётесь.              Барон Раздор вздохнул, стянул перчатку и устало почесал лоб. Луна так и светила на всю Корону. И он был ей не указ. Боги прокладывают свои тропы по небу, ступают по этому тёмному своду, неостановимые и непреклонные, неподвластные смертным, ни живым, ни мёртвым. Элуна тянет свои белые одежды, скользя каждую ночь среди звёзд. А по земле ходит тот, кто почти равен богам не потому, что бросил им вызов, а потому, что потерял страх перед судьбой, что боги сплели для него. Он отдаёт приказы высоким срывающимся голосом и улыбается так, будто завтра будет новый день.       Потому что завтра будет новый день, и никто не указ Дариону Могрейну.