Несчастный мальчик

      Вишня выходит из мрака медленно, то пробуждаясь, то снова впадая в забытье. Когда же он наконец открывает глаза, то долгое время не может понять, ни где он, ни что с ним.       Последнее, что он помнит, это тёмная улица и ощущение первородного страха, что он умирает. Но он не умер, если, конечно, только его квартира — это не небеса.       Он узнает свою постель, со стоном переворачивается на спину. Солнце светит через огромное окно и ослепляет его воспалённые глаза. Слишком ярко. Впрочем, если даже он не умер физически, то ощущения весьма соответствующие: тело болит, будто его пропустили через мясорубку, во рту — пустыня, а голова, кажется, набита осколками, которые впиваются в мозг при каждом — даже малейшем — движении.       Он проводит ладонями по лицу, будто желая убедиться, что он — всё ещё он. Пальцы скользят по незажившим рубцам и ссадинам, в уголке рта натыкаются на нечто склизкое, и Вишня с отвращением вытирает руку о покрывало.       Он абсолютно дезориентирован и потерян во времени. Даже не представляет, какой сейчас день.       Со стороны кухни доносятся глухие звуки, Вишня лениво поворачивает голову, лежит так секунду-другую и заставляет себя подняться. На это уходит некоторое время: тело не слушается, конечности онемели, а голова невыносимо кружится. Организму нужно время, чтобы сначала привыкнуть к сидячему положению, затем к стоячему.       Медленно переставляя ноги, он всё же доходит до кухни, пусть это и занимает неприлично долгое время. Кто-то гремит кастрюлями, и Вишня готов увидеть, кого угодно — вплоть до самого Дьявола, — но только не этого человека.       — О, ты проснулся. Как дела?       Карвер — его дядя, — в одном из своих шикарных костюмов стоит посреди его кухни с мусорным мешком в одной руке и каким-то хламом в другой. Список вопросов пополняется, но Вишня решает повременить с расспросами и вместо этого медленно опускается на барный стул.       — Паршиво. — Отвечает он и прижимает ладонь к горящему лбу.       — Ну, поверь мне, выглядишь ты не лучше.       — Что ты вообще тут делаешь?       Карвер небрежно запихивает мусор в мешок, потом кидает его на пол и прислоняется спиной к кухонной тумбе, пристально рассматривая племянника.       — Прибираю твой бардак. Ты вообще чем тут занимался?       Он обводит рукой захламлённую кухню, заваленную бутылками и продуктовыми объедками. И так по всей квартире.       — Слушай, налей воды, пожалуйста. — Вишня принимает поданный ему стакан и полностью его опустошает. От глотков головная боль троекратно усиливается, зато во рту пропадает сухость и кислое послевкусие. Так намного лучше.       Он распластывается по заляпанной столешнице и прикрывает глаза. Карвер вновь принимается за уборку, но молчание между ними действует на Вишню нервирующе и он пробует ещё раз:       — Так как ты тут оказался вообще?       — Твой друг меня впустил. — Отвечает дядя не оборачиваясь.       — Какой ещё друг? Аарон?       — Слушай, — Голос его вдруг резкий, дядя смотрит на него осуждающе. — Я не против с тобой поболтать, но не мог бы ты для начала принять душ, чёрт возьми? От тебя несёт так, будто ты месяц не мылся.       Вишня смотрит на него секунду-другую, после чего молча поднимается и плетётся в ванную.       Сняв одежду, пропахшую потом, алкоголем и ещё чем-то, он видит в зеркале своё обнажённое тело и остаётся неприятно удивлён. Вдобавок к тому, что за эти недели он потерял несколько килограммов, став худым и острым, то тут, то там на теле виднеются разнообразные следы рукопашных стычек: сочные гематомы, неровные, едва покрывшиеся корочкой порезы, лоскутками содранная кожа на руках…       Вишня отворачивается и становится под тёплую воду. Он моется долго, несколько раз намыливая тело и голову, и погружается в транс, вызванный усталостью и событиями прошедшей ночи.       Вода оказывает благоприятный эффект: уходит сонливость, боль в мышцах притупляется, а в голове теперь больше ясности, хоть мигрень пропадает не до конца.       Выйдя из ванной, он натягивает на себя чистую одежду и впервые за долгое, непозволительно долгое время чувствует себя вновь обычным, самым нормальным человеком.       Оказывается, это такое счастье.       На кухне его уже ждёт крепкий кофе и незамысловатый завтрак, и Вишня садится за барную стойку, не спеша, впрочем, прикасаться к еде.       — Поешь всё-таки, — Настаивает дядя. — Твой друг сказал, что не знает, когда ты ел в последний раз.       — Какой мой друг? — Даже один только взгляд на еду вызывает тошноту, поэтому вместо завтрака Вишня обхватывает двумя ладонями кружку с кофе и вдыхает горький аромат.       — Он не представился, знаешь. Когда тебе звонят в четыре часа утра и заявляют, что у твоего племянника наркотическое отравление, то как-то не до условностей, вроде: «Эй, сэр, а как вас зовут?». Высокий, брюнет, тоже из твоего клуба любителей кожаных курток.       — Отравление? — Переспрашивает Вишня оторопело.       Карвер позволяет себе кривую ухмылку. Всем своим видом — острым подбородком, хищным взглядом из-под кустистых бровей, — он напоминает сокола.       — А тебя это удивляет? Знаешь, ты вроде не глупый, но иногда такой идиот. Да, Вишня, если принимать таблетки и курить траву, то рано или поздно случится передоз!       Его высокий, резкий голос замолкает, и воцаряется неуютная тишина. Вишня внезапно чувствует себя пристыженным, смотрит на свои бледные пальцы, схватившие чашку, и не знает, что сказать. Что вообще можно сказать на правду, особенно такую?       — Если ты не прекратишь, — Тем временем продолжает Карвер, но уже более спокойно. Впрочем, этот разговор неприятен и ему: у него такое ощущение, будто он копается в чужом грязном белье. — То я буду вынужден принять меры. Найду тебе клинику, психотерапевта. Если потребуется, силой заставлю вылечиться.       Вишня поднимает глаза и смотрит на него холодно, хмуро.       — В этом нет необходимости. Я принял решение завязать, и теперь это окончательно.       — Да что ты? Сколько продлится это «окончательно» на этот раз? Месяц, полгода, год? А потом что? Пластинка начнётся по новой?       — Хватит, Карвер, замолчи! — Голос парня жалобный, но громкий. Вишня ударяет ладонью по столу: звенят приборы, и этот звон вторично отзывается в его голове. Он морщится. — Пожалуйста! Дай мне время! Я сказал: я не притронусь больше ни к таблеткам, ни к травке. Но, если ты хочешь записать меня в наркоманы уже сейчас, не дав мне шанса, то дерзай, сделай это!       Воспоминания о прошедшей ночи накатывают, подобно приступам тошноты, и Вишня старается отогнать их, обещая себе, что подумает и прокрутит, словно старую, затёртую до дыр пластинку, эти воспоминания позже. Однако, что остаётся с ним, так это чёткое осознание того, что его хорошо припрятанные таблетки и косяки сегодня полетят в унитаз.       С него, чёрт возьми, хватит.       Слабой рукой Вишня берёт кружку и делает глубокий глоток кофе, концентрируя все усилия организма на том, чтобы сдержать дрожь в запястье. Он ослаблен, и ему понадобится какое-то время на восстановление — как физическое, так и душевное. Но без поддержки он не справится.       Карвер внимательно за ним наблюдает.       — Слушай, тебе нужно поесть, — Наконец говорит он уже тоном абсолютно ровным, в котором явственно сквозит вина. — Тебя рвало ночью, это не дело. Необходимо восстановить силы.       Он подталкивает к нему тарелку с тостами и варёным яйцом, и у Вишни не остаётся другого выхода, кроме как позавтракать. Он ест в тишине, пьёт кофе и уже через минут десять чувствует себя однозначно лучше.       — Так значит, ты приехал сюда с самого утра?       — Я был тут уже полпятого, забрал твоё полуживое тело у того парня, уложил тебя и занялся разбором этого феноменального бардака. Остальное ты уже знаешь.       — Спасибо тебе. — Просто, но искренне благодарит Вишня, и Карвер коротко кивает. Он снимает очки, трёт глаза и делает несколько шагов туда-сюда.       — Позвони родителям, — Заявляет он прямо и неожиданно, от чего Вишня поражённо вскидывает глаза. — Хватит уже бегать друг от друга, как дети малые, честное слово.       — «Позвонить родителям»? — Со смешком переспрашивает. — Я, конечно, обещал тебе исправиться, но не настолько же. С чего я должен им звонить? Им до меня дела нет.       — Давно свой автоответчик слушал?       Вишня открывает рот и тут же его закрывает.       Автоответчик он не проверял лет сто.       Многозначительно на него глянув, Карвер проходит в гостиную, нажимает на несколько кнопок домашнего телефона, и тот объявляет механическим голосом: «У вас двадцать четыре непрослушанных сообщения».       Брови Вишни взлетают вверх, а дядя красноречиво разводит руками, будто подтверждая: «Ты идиот».       Чтобы добить его и окончательно унизить, он проигрывает несколько записанных голосовых сообщений, оставленных его родителями. На каждом их них голос мамы звучит взволнованно и, если сначала она просто просит перезвонить, то в последующих звонках она сокрушается его молчанию, говорит, что переживает и — кто бы мог такое представить! — просит прощения.       Вишня слышит в её голосе слёзы, её речь — сбивчивая и невнятная, она переживает и умоляет его позвонить им, потому что они с отцом места себе не находят.       А Вишня так ни разу не звонит.       Он чувствует себя настоящим подонком и ему кажется, что ничего уже не может убедить его в собственном скотском отношении к родным, когда Карвер решает подытожить ещё более сокрушительным оружием.       — … они волнуются, Вишня, и каждый день только о тебе и говорят. Мама очень переживает. Чёрт, слушай… я тоже волнуюсь… Так что перезвони, ок’ей? — Хрипловатый голос Итана наковальней разносится по квартире, и Вишня прикрывает глаза.       Он думал, что принимая наркотики и участвуя в боях в без правил, наказывает их. На самом же деле он наказывал себя.       Вишня так и продолжает сидеть с прикрытыми глазами, когда ладонь дяди опускается ему на плечо.       — Ты великолепно облажался, но у тебя есть все карты на руках, чтобы это исправить. Твоя семья не знает, чем ты занимался эти недели, имей это ввиду.       Он небрежно проводит рукой по его влажным волосам и скрывается в коридоре. Через некоторое время оттуда раздаётся его голос, и Вишня, абсолютно раздавленный, идёт за ним.       — Мне пора на работу, — Объявляет Карвер, надевая туфли. — А к тебе я заеду вечером. Спи, отдыхай, набирайся сил.       Он поправляет костюм, приглаживает волосы. Схватившись за дверную ручку, вдруг замирает, косит головой и, будто только вспомнив, спрашивает:       — А как там та девушка?       — Какая девушка? — Вишня прекрасно знает, какая, но тянет время.       — Та, что была с тобой на празднике. Сара.       Вишня отворачивается и смотрит в сторону. Ему до скрипа в зубах хочется, чтобы Карвер перестал на него пялиться и ушёл. Но упрямство — это их семейная черта, и Вишня знает: дядя будет ждать до победного.       Как там Сара?       Вишня не знает, как может чувствовать себя семнадцатилетняя девушка, которой жестоко, грязно и подло разбили сердце. Как может чувствовать себя та, что решила бороться до конца, и та, чья борьба в итоге обернулась против неё же самой.       Как там Сара?       Наверное, паршиво.       — Её я тоже обидел, — Сдавшись, выдыхает парень и смотрит дяде прямо в глаза. — Она узнала, чем я занимаюсь, а я в очередной раз повёл себя по-скотски…       — Ну так позвони ей, — Произносит Карвер со скучающим видом, будто объясняя несмышлёному малышу что-то невероятно простое. — Насколько я могу судить, ты вообще не знаешь, что существует такая штука, как телефон. «Те-ле-фон», Вишня! Волшебный продукт эволюции!

***

      Сара очень сожалеет, что не ходила в средней школе в кружок актерского мастерства. Сейчас эти навыки пригодились бы ей сполна: было бы легче сыграть перед зоркой Марси несчастную дочь, которую скосила ужасная боль в желудке, а не подчистую выжженное «я».       — Ты уверена, что тебе ничего не надо? Может, чай?       — Мама, пожалуйста, нужно просто полежать и подождать, пока подействует таблетка.       Марси хочется возразить, но как спорить с дочерью, еле двигающей губами? Она лишь качает головой, выдыхает короткое «ладно» и оставляет Сару одну в её комнате, плотно закрыв дверь.       О’Нил не двигается. Лежит, укрытая одеялом почти с головой, смотрит в одну точку и даже не моргает.       У неё совсем не осталось сил, Сара не может даже спать.       События прошедшей ночи отзываются в голове каким-то сюрреалистическим кошмаром, и она с удовольствием приняла бы произошедшее за сон, но сине-фиолетовые синяки на ребрах доказывают, что это не так.       Она помнит всё чётко и ясно, закрывает глаза и пролистывает эту пеструю книжку-картинку ещё раз.       В Яме душно и шумно. Вонь от пота, старого алкоголя и крови забивает дыхательные пути. Сара жмётся к окружившим её Драконам, опускает голову ниже, скрывая лицо под капюшоном, и хочет признаться Аарону, что ей страшно. Чертовски страшно. Это место буквально нагоняет на неё животный ужас.       Но она не делает этого. Сжимает ладони в кулаки, сглатывает тяжелый ком, застрявший в горле, и следует ранее намеченному плану.       Плевать на крики, плевать на враждебные взгляды, которыми присутствующие провожают Драконов. Плевать на кровяные разводы на старом деревянном полу.       Значение имеет только одно — точнее один, — и когда наконец их взгляды сталкиваются, Сара больно, прямо под грудью, осознает, что всё не зря. Рука Майкла вовремя стискивает её плечо, потому что ей внезапно хочется броситься к нему наперерез, схватить этого незнакомого исхудавшего мужчину с голубыми глазами её любимого человека и исцелить поцелуями его изуродованное лицо.       А потом кто-то бьёт её несколько раз под дых. Она падает, ей больно. Обезумевший Вишня разбивает лицо нападавшего, добивает битой, а в его ледяных радужках плещутся бескрайние океаны ярости. Грохочут выпущенные в небо выстрелы.       Минутами позже Вишне становится плохо, он оседает на землю, и Сара хочет помочь, но не может. Паническая атака. Опять. Сара боится умирать. Ей страшно, так страшно, как не было никогда в жизни, и она заходится слезами, рыдает и скулит, когда Вишня внезапно проваливается в забытье. Она помнит крик Аарона и то как долго они едут до города, чтобы найти телефон.       А потом дом. Светает. Аарон помогает ей забраться в окно. Сара ложится в постель, но не может спать.       Наступает день, а она не знает, что ей теперь со всем этим делать.       — Боже… — Шепчет она и проводит ладонью по лицу. Опять слёзы.       Ей кажется, что со своей ровной дорожки она свернула куда-то не туда и оказалась в бескрайнем болоте. С каждой попыткой выбраться — только хуже.       Сара думает о Вишне. Просит себя не думать о нём, переключить вязкие мысли на что-нибудь другое, спать, вспоминать про себя давно выученные в школе стихи — лишь бы только не думать о нём, — но всё безрезультатно.       Он в её голове, он сидит там с того момента, как накануне ночью она увидела его в Яме, и ничего нельзя с этим поделать. Сара даже не знает, что с ним. Аарон сказал, что худшее позади и Вишне ничего не угрожает, но как он может быть уверен…       Она переворачивается на спину, мысленно одёргивает себя, переворачивается на другой бок и долго смотрит на окно.       На то самое грёбаное окно…       — Я заколочу тебя… — Угрожающе шепчет она и пытается сдержать слёзы. Не получается.       Безвыходное отчаяние загоняет её в тупик. У Сары нет сил ни бороться, ни даже встать с постели. Её ребра горят, но ещё страшнее болит внутри и Сара знает: от этой боли нет лекарства.       А потом, ближе к вечеру в гостиной звонит телефон. Он звенит долго и настойчиво, проникая своим отвратительным пиликаньем даже в её неприступную берлогу, пока Марси не снимает трубку.       Она поднимается к дочери и, просунув голову через дверную щель, объявляет с едва скрываемым тихим торжеством:       — Вишня звонит.       Глаза Сары распахиваются. Она смотрит в стену, не встаёт. Теперь, когда происходит то, чего она отчаянно ждала несколько недель, ей почему-то боязно.       И пока остатки логики неистово вопят — нет, нет, нет! — превозмогая боль, Сара медленно спускается на первый этаж.       Медленно не только, потому что от каждого неосторожного движения рёбра просят пощады, но и потому, что её сердце стучит столь быстро, что Сара переживает, как бы ей снова не стало плохо.       Она прикрывает дверь и останавливается у журнального столика. Смотрит на телефонную трубку, не решается протянуть руку. А потом закрывает глаза, делает глубокий вдох и:       — Алло?       Молчание.       Звонок оборвался. Или Вишня ждал слишком долго и положил трубку.       Сара ждёт, не дышит, а потом на том конце провода раздаётся его до дрожи родной голос и через Сару будто электричество проходит.       — Привет, принцесса.       Она присаживается на подлокотник дивана, прижимает ко лбу ладонь. Почему она улыбается?       — Привет. — Тихо всхлипывает она.       — Эй, ты там плачешь или смеёшься?       — Плачу…       Он на пару секунд замолкает, будто собираясь с мыслями или подбирая слова. Или, может, тоже борется с так некстати нахлынувшими эмоциями. Когда он вновь заговаривает, голос его звучит тихо, но уверенно:       — Всё самое плохое уже позади, принцесса. Не расстраивайся.       Сара неосознанно кивает головой, проводит ладонью по щекам, размазывая слёзы.       — Как твои дела? — Спрашивает она.       — Теперь уже всё хорошо. — Воцаряется пауза, но не неловкая, а вдруг почему-то уютная. Ни один из них толком не знает, что сказать, к тому же у Сары всё время схватывает дыхание из-за никак не проходящих слёз, а Вишня теряется, слыша её всхлипывания, но всё равно: спустя столько мрачных недель даже молчать вместе невообразимо приятно.       — Можно мне приехать? Я хотел бы тебя увидеть. — Спрашивает он осторожно.       Сара на секунду откладывает трубку, чтобы он не слышал, как трудно ей сдерживать слёзы, делает глубокий вдох и не прячет улыбки:       — Конечно.       — Часа через два, хорошо? Не поздно? Перед этим мне нужно заехать к Аарону.       — Разве тебе можно садиться за руль?       — Я осторожно, принцесса. — Она слышит в его голосе улыбку.       Они неловко прощаются, и когда Сара аккуратно опускает телефонную трубку обратно, ей всё ещё трудно сдерживать слёзы. Однако впервые за долгое время это слёзы не горя, а счастья, и О’Нил улыбается — улыбается широко и радостно от того, что самое худшее теперь позади.       Она вышагивает по гостиной, прижимая ко рту ладони, когда дверь в комнату тихо отворяется и внутрь заглядывает голова Марси:       — Ну что? — Почему-то шёпотом спрашивает она.       — Мама! Я так и знала, что ты подслушивала!       — Я не подслушивала, я просто стояла под дверью, но вы так шептались! — Марси подходит к дочери и кладёт ладони ей на плечи. — Ну и что ты плачешь, дурочка моя?       От этого вопроса Сара начинает вновь и плакать, и смеяться. Мама лишь качает головой и притягивает её к своей груди, устраивая свой подбородок на её макушке. Так они и стоят — обнявшись и чуть покачиваясь из стороны в сторону.       — Он приедет. — Бормочет девушка ей в грудь, чуть успокоившись.       — Что ж, прекрасно. Пойду быстро приготовлю что-нибудь. Обещаю слишком сильно его не ругать.       Сара вновь остаётся в комнате одна. Она садится на край дивана и старается унять дрожь в пальцах. Смотрит на свои босые ступни, утопающие в мягком ковре, слабо качает головой, будто не веря в реальность происходящего. От одного осознания, что он приедет, мир переворачивается, и Сара будто наконец просыпается от своего личного кошмара.       Она приводит себя в порядок, а Марси, которая, оказывается, тоже порядком истосковалась по вечно хохочущему молодому человеку своей дочери, делает сэндвичи. Проходят два часа, за ними — третий и четвертый, а Вишни всё никак нет. Стрелка часов давно переваливает за одиннадцать вечера, и вероятность того, что он приедет, тает с каждой минутой.       О’Нил старается не подавать виду, что она обеспокоена и обижена. Она мысленно мечется, то находя Вишне оправдания, то начиная переживать, что с ним что-то случилось.       После некоторых сомнений девушка набирает его домашний номер, который отвечает ей долгими безнадёжными гудками.       Она ложится в постель, потому что измотанное и изнурённое тело вопит об отдыхе. Поначалу Сара просто лежит, не позволяя векам сомкнуться, нервно ожидая характерных звуков подъехавшего за окном байка, но уже через десять минут забывается в крепком сне. Она спит, не пробуждаясь, до раннего утра, пока утреннюю тишину дома не разрывает телефонный звонок.       О’Нил резко подскакивает и прислушивается.       Через минуту на лестнице слышатся шаркающие шаги Марси, ещё через несколько мгновений мама снимает безустанно пиликающую телефонную трубку. Вновь воцаряется тишина.       Сара вылезает из кровати, держась за перила, спускается вниз. Она не может объяснить, что и почему, но отчётливо понимает: что-то случилось.       Остановившись на пороге гостиной, она смотрит на спину матери, держится за дверной косяк и уже даже не старается сдерживать накатывающие волны страха.       — Тебя к телефону. — Лицо обернувшейся матери чуть бледное, брови нахмурены, в сонных глазах читается беспокойство. Будто в замедленной съёмке Сара принимает телефон из её рук и прикладывает холодный аппарат к уху.       — Я слушаю. — Почти беззвучно выдыхает она.       Треск и шелест на том конце провода прекращаются.       — Сара? — Это голос Аарона. Боже, он вообще спал с прошлой ночи? — У меня нет времени, но ты должна знать…       На одно краткое мгновение он замолкает, будто давая ей возможность собраться с силами, а потом без обиняков говорит и с каждым его следующим словом Сара чувствует, как её мир снова заволакивает пеленой кошмара.       — Вишня вчера вечером разбился. Он куда-то ехал, и тормоза его байка отказали. Я сейчас в больнице…       У Сары звенит в ушах, она не уверена, что поняла его правильно.       — Что?.. — Еле шевеля губами, глупо переспрашивает.       — Я говорю: тормоза оказались неисправны. Он попал в аварию, сейчас в операционной, но я не знаю, насколько плохи дела…       Хилл продолжает говорить, но она его больше слушает. Опускает трубку на стол и смотрит в стену, а на задворках её сознания услужливо всплывает давнейшее — и как тогда казалось, — совершенно неважное воспоминание, ставшее в итоге роковым:       Его квартира. Ещё один вечер вместе.       — Надо будет договориться с Коннором и привезти ему байк. — Говорит Вишня, обращаясь не то к Саре, не то сам к себе.       — Зачем?       — Принцесса, ты что не слышала, как дребезжат тормоза?       Саре хочется закричать в голос. Хочется схватить телефон и разбить его об стену. Перебить всю посуду в доме, раскрошить, сломать, уничтожить всё, что попадётся под руку.       И себя тоже в конце концов, потому что справляться с происходящим у неё уже просто-напросто нет сил.       Она опускается на пол, прижимается грудью к коленям и закрывает уши ладонями.       Саре семнадцать лет. Вчера её мир сложился, словно аккуратный пазл. Сегодня же её мир вновь подчистую выжжен напалмом.       Саре семнадцать, и ей кажется, что она сходит с ума.