Рисуя линии жизни

Капли дождя стучали по лужам, образовывая на их поверхности пузыри, которые держались всего пару секунд, прежде чем лопнуть. Наоки где-то слышал, что если это происходит, то дождь будет затяжным, а значит, солнце сдало свой пост низким, стремящимся на восток облакам. Черный зонт, который он одолжил у Люка, подпрыгивал в руке, скрывая небо от взгляда, поэтому всю дорогу до галереи Наоки приходилось смотреть себе под ноги: на ботинки из тонкой черной кожи и на те самые лопающиеся пузыри. В этот день в галерее было гораздо больше народу, чем обычно. Может быть, сказывалось то, что выставка должна была вскоре закрываться. Поприветствовав администратора у входа, который узнавал юношу буквально с первых дней, Наоки проскользнул мимо толпы, поднялся на второй этаж и уже хотел было свернуть на скрытую от чужих глаз лестницу, ведущую в студию, когда услышал знакомый голос из узкого коридора, где находились рабочие кабинеты. Наоки задержался, развернулся и заглянул в приоткрытую дверь кабинета. Он был прав: Этьен разговаривал с Марселем. Они сидели друг напротив друга: Этьен – с кружкой кофе в руке и неизменной сигаретой, Марсель – помимо кофе еще и с упаковкой мини-круассанов, которые он по очереди отправлял себе в рот. — И что ты думаешь делать? – спросил Марсель с набитым ртом. — Ничего, – Этьен подпер рукой голову, и волосы золотистого оттенка коснулись плеча. – Думаю, все уляжется. Я не хочу с ней и дальше ссориться. — Вы вообще никогда не ссорились на моей памяти. — На моей тоже. — Слушай, но ведь глупо ссориться с собственной девушкой из-за ученика. Тем более, она тебе дороже, по-любому. Может, и стоит оставить эти занятия с Наоки? Юноша, стоявший на пороге все это время и прекрасно слышавший обрывок разговора, внутренне напрягся. Он и раньше предполагал, что Марсель его по каким-то непонятным причинам недолюбливает, но слышать за своей спиной такое предложение его сенсею было как минимум досадно. А еще напрягала повисшая тишина. Этьен долго не отвечал, и именно его молчание заставило Наоки почувствовать внезапную тревогу, неприятно расползшуюся по всему телу. Если Этьен сейчас согласится со своим другом, это значит… «И что это значит?» – задал себе немой вопрос юноша, пытаясь понять, почему чувство сродни страху, что от него откажутся, заползло глубоко в душу. — Я пойду наверх, – наконец, сказал Этьен, но это был вовсе не тот ответ, который ожидал услышать и Марсель, и его ученик. Наоки дернулся от двери, когда увидел, как Этьен направляется в его сторону, и постарался принять непринужденный вид, будто только что здесь оказался. И зачем? Почему бы просто не потребовать ответ у Этьена прямо сейчас? — Наоки? – молодой человек увидел юношу стоящим в конце коридора, дергающим край своего светло-зеленого поло. – Ты сегодня пораньше. «Ну же, давай, потребуй объяснений. Ты же всегда так делал», – кричал внутренний голос Наоки. — Да, вышел из дома на пятнадцать минут раньше. — Кстати, ты когда-нибудь рисовал дождь? — Только в манге. — Тебе нужно попробовать. Могу показать, как изобразил дождь Мишель, чьи картины сейчас выставлены внизу. Пойдем. «Ведет себя, как ни в чем не бывало. Почему бы просто в лицо не сказать: «Наоки, точка». Так нет, притворяется…» – внутри Наоки все кипело, как вода в чайнике. Они спустились по лестнице в студию, прошли в зал, где плавно перетекали от картины к картине посетители. Всю дорогу Наоки вполуха слушал, как Этьен рассказывал особенности изображения дождя в классической живописи, хотя эта тема его сейчас мало волновала. «И почему он поссорился со своей девушкой из-за меня? Что я такого сделал? Из-за того, что ударил его вчера?» — Можем начать с малого. Просто написать окно какого-нибудь дома и изобразить снаружи дождь, – Этьен остановился перед одной из висящих на стене работ. – Вот та работа Мишеля, о которой я говорил. Он изобразил на ней дождь на Сене. Великолепно вышло. Посмотри, какие тонкие мазки. Обернувшись к юноше, Этьен только сейчас заметил, что тот, казалось, вообще его не слушал, да и на картину не смотрел, предпочитая сосредоточенно разглядывать пол. Художнику показалось, что он даже видит, как крутятся по кругу в виде молекул мысли в голове юноши. — Наоки, ты меня вообще слушаешь? – Этьен сложил руки на груди. – Я тут распинаюсь тебе уже минут десять про то, как правильно изображать дождь. — Черт бы с ним, с этим дождем, – юноша тряхнул волосами и пошел обратно к лестнице, оставляя Этьена в полном недоумении глядеть ему в спину. — И как это понимать? – Этьен его догнал, но, не желая привлекать к себе внимание посетителей выставки, взял за локоть и повел на третий этаж. Оказавшись в студии, он вопросительно смотрел на Наоки, который, так и не сняв обувь, стоял у дверей и всем видом показывал свое дурное настроение. — Позвольте узнать, месье, чем же я заслужил ваш праведный гнев с самого утра? – с долей сарказма спросил Этьен нарочито вежливым тоном. — Это ты ничего не хочешь мне сказать? – бросил на него колкий взгляд Наоки. — Я? – Этьен ткнул пальцем себя в грудь. – Я с тобой говорил, только ты меня вообще не слушал. — Не о дожде и картинах. А о том, что ты собираешься прекратить наши занятия и избавиться от меня, – обвиняюще заявил Наоки и сделал шаг вперед, сокращая дистанцию. – Я слышал твой разговор с вечно голодным дружком. И когда ты собирался мне сказать об этом? К чему эти прелюдии? К удивлению юноши, Этьен на его заявление только лишь накрыл ладонью лоб, а когда убрал руку от лица, его губ касалась улыбка. — И чего смешного? – не унимался Наоки. – А ты таскаешь меня по этой галерее и нахваливаешь своего ученика-студента… — Так, значит, ты все слышал, – утвердительно кивнул Этьен. – И что же тогда, по-твоему, я ответил Марселю? Наоки тряхнул волосами, откидывая их назад, и сжал губы. — Ничего ты ему не ответил. — Тогда в чем ты меня обвиняешь? Наоки уже хотел было продолжить возмущаться, но понял, что на это ответить ему нечего. Черт, неужели он сам все додумал? — Скажи мне об этом вслух, – проворчал он после некоторой паузы. – Скажи о своем решении. — Еще две недели назад я согласился быть твоим учителем. Ничего не изменилось с тех пор. — А твоя девушка? — Со своей девушкой я сам разберусь. И вообще, мне еще долго ждать тебя? Пришел раньше, а задержал занятия уже на полчаса, – Этьен показал на циферблат наручных часов. Это замечание в духе настоящего учителя окончательно убедило Наоки в искренности Этьена, и, назвав себя дураком, он торопливо скинул с плеча сумку и снял обувь, вновь становясь самим собой. — Не нервничай, сенсей. Всего-то полчаса, – улыбнулся юноша, направляясь в зал наигранно вальяжной походкой. – Тебе не идет излишняя строгость. Ведь в душе ты совсем другой. Я это вчера понял. Кстати, как твой нос после моего профессионального хука? Провожая его взглядом, Этьен помотал головой и усмехнулся: как же быстро менялось настроение у этого юноши! Но, кажется, он даже к этому успел привыкнуть за время знакомства с ним, и то, что минуту назад очередное воплощение настигло Наоки, только позабавило. — Будь твой хук профессиональным, все было бы гораздо хуже, – с такой же иронией ответил Этьен, оттолкнувшись плечом от стены и следуя за юношей. — Ты приуменьшаешь мои способности. Хочешь подраться? – Наоки развернулся и, смеясь, сделал вид, что боксирует. Его звонкий смех и широкая, белозубая улыбка словно осветили комнату, в которой было недостаточно света из-за проливного дождя. — Где это видано, чтобы учитель дрался со своим учеником? — А где это видано, чтобы учитель спасал своего ученика от похотливых рук в ночном клубе? – парировал юноша, делая очередной шутливый выпад в сторону Этьена. — А где видано, чтобы ученик постоянно огрызался и вообще вел себя наглым, беспринципным образом? — Я? – Наоки театрально прикрыл ладонью рот. – Сенсей, вы отменный лгун. Или плохо меня знаете, ведь я сама доброта. — Да? Тогда заканчивай размахивать руками, – Этьен с улыбкой сделал шаг вперед и ловко поймал юношу за запястье: игра игрой, но Наоки что-то слишком разошелся, как ребенок, вошедший в раж. – Лучше будешь махать кистью по полотну. Наоки даже попробовал вырваться, но потом заметно успокоился и только поднял на молодого человека глаза, обрамленные веером темных ресниц. Лицо его разглаживалось и становилось серьезнее и серьезнее, пока он просто не выдохнул едва слышно, по-прежнему не сводя с Этьена глаз: — Не отказывайся от меня. От этого тихого, глубокого шепота у Этьена по спине пробежали мурашки. Неужели Наоки настолько глубоко воспринял то, что он мог перестать быть его учеником? Иначе откуда столько переживаний в словах? И снова это чувство, когда Этьен видел в юноше очередную скрытую грань его внутренней многогранности. Сколько их еще предстоит обнаружить? Несмотря на внешнюю открытость, Наоки до сих пор казался изысканной головоломкой, чтобы разгадать которую, нужно было либо быть самым терпеливым человеком на свете, либо обладать недюжинной интуицией. Этьен перевел взгляд на тонкое запястье Наоки в своих пальцах, разжал их, ощущая прохладу без чужого тепла. Это действительно больно, когда от тебя отказываются, кто бы это ни был. — Я не откажусь. Я даю обещание. В карих глазах мелькнуло облегчение. Наоки опустил руку, все еще чувствуя на коже следы пальцев учителя, как будто тот дотронулся до него ладонью, испачкавшейся в краске, и оставил свои отпечатки цвета охры. У Наоки вдруг возникло едва преодолимое желание подойти к Этьену вплотную и обнять его, просто оказаться рядом и поблагодарить таким простым искренним способом. И прежде чем подумать о последствиях, Наоки сделал шаг вперед, казавшийся таким же трудным, насколько и легким, и поймал Этьена в свои руки. Стоя к нему так близко, Наоки понял, что художник оказался немного выше, чем казалось на расстоянии: подбородок юноши почти упирался в его плечо. Светлые волосы Этьена касались кончика носа, щекотали, и от них приятно пахло свежим шампунем. Странное ощущение, когда обнимаешь человека, а он стоит, замерев, и даже не двигается. И не понимаешь, о чем он сейчас думает: хочет ли оттолкнуть, или просто растерян, или ему и вовсе эти объятия неприятны. Наоки посмотрел на Этьена из-под ресниц, потом сделал шаг назад, отступая. — Извини. Просто хотел сказать «спасибо», – пожал он плечами, наблюдая за тем, как Этьен постепенно приходит в себя. «Значит, точно растерялся», – решил юноша про себя и бодрым шагом направился к мольберту. – Ладно, давай рисовать. Дождь так дождь. Объяснишь еще раз технику? Это не просто дождь, а самый настоящий ливень. Небо будто разражается праведным гневом, и холодные капли бьют в лицо, по холсту, по еще не высохшей масляной краске. Можно добежать до дома за пару минут и спрятаться, но мальчишка стоит и не двигается. Он чувствует, как по щекам, будто слезы, стекает вода, как она пропитала насквозь теплую рубашку и намочила волосы. Вчера они с учителем наговорили друг другу слишком много. Мальчишка ругает себя за то, что позволил эмоциям взять верх, но самое ужасное, что ему по-прежнему нестерпимо больно за то, что Ролан так быстро и легко от него отказался. Это предательство заставляет ныть сердце, царапать ногтями этюдник, потому что так ранит. Еще незаконченная картина уже испорчена. Но он по-прежнему стоит, глядя на расстелившиеся впереди виноградники в пыли дождя, и ловит губами его капли. Он любит дождь, потому что тот успокаивает и плачет вместо него, когда на душе тяжело. Он любит его за то, что дождь разделяет с ним его чувства. И его одиночество. Он возвращается домой только спустя час. С прядей волос стекает вода, одежда прилипла к телу. На веранде его встречает учитель, неодобрительно оглядывает с ног до головы. — Ты вымок насквозь. — Ну и что, – безразлично отвечает мальчишка. Ему действительно все равно. — Иди сюда. Ролан вдруг берет его за руку и тянет на себя, потом накидывает на голову сухое белоснежное полотенце, промокая волосы. От такой неожиданной заботы перехватывает дыхание. Он робко поднимает глаза на учителя: неужели его простили? — Ненавижу дождь, – губы Ролана чуть кривятся, и он продолжает с усердием вытирать мальчишке волосы. Потом неожиданно приподнимает двумя пальцами за подбородок, заглядывая в самую глубину глаз. – Переоденься в сухую одежду. И попробуем то молодое вино, о котором ты говорил по дороге сюда. Что происходит? Сердце мечется в груди. Слова звучат почти ласково. Мальчишку застали врасплох. Но вместо того, чтобы ответить что-то на приглашение, он спрашивает: — Почему ты ненавидишь дождь? — Потому что ты его любишь. Во взгляде непонимание, и Ролан усмехается: — Иди уже. Дождавшись, пока ученик исчезнет в дверях веранды, мужчина ровно складывает влажное полотенце, и прежде чем повесить его сушиться, отвечает самому себе. — Потому что я хочу, чтобы ты любил и восхищался только мной. — А я люблю дождь, – как бы между делом сказал Наоки, пробуя наносить аккуратные штрихи на холст, как учил его Этьен парой часов ранее. – Он вдохновляет на творчество. Ты когда-нибудь рисовал при дожде? — Рисовал, – Этьен наклонился к Марго, мяукающей у его ноги, и поднял ее на руки. – Несмотря на то, что дождь навевает грусть, он помогает глубоко прочувствовать многие вещи. — Ты тоже его любишь? – улыбнулся юноша, не отрываясь от работы. Пальцы Этьена на мгновение задержались на мягкой серой шерсти кошки, потом продолжили ее гладить. — Люблю, – ответил он задумчиво и обратил внимание на кончик кисти в руках юноши. – Хмм, не забывай о перспективе. — Можно задать вопрос? – продолжил Наоки после того, как оглядел свою работу, стараясь понять, на что именно указал Этьен. – Почему ты поругался с девушкой из-за меня? Наоки прекрасно знал, что его сенсей не любил говорить о личном, но любопытство все равно брало верх. Слушая сдержанное молчание, он ожидал, что Этьен либо сменит тему, либо вообще скажет, что не желает с ним это обсуждать, но ответ все же последовал. — Она считает, что я провожу с тобой много времени. А учитывая, что в последние недели она с головой погружена в свой проект на работе, мы стали меньше бывать вдвоем. Думаю, в этом есть доля какой-то ревности. Наоки сдул с лица переднюю прядь волос, которая выбилась из тех, которые он закрепил тонкой резинкой сзади и посмотрел на художника, держа кисть в воздухе. — Ох, уж эти женщины! Вечно у них в голове какие-то переживания и перипетии. — Ты прямо говоришь, как знаток женщин. — Ну, то, что я предпочитаю мужчин, не значит, что я не разбираюсь в девушках. Наоки снова коснулся кистью холста, нанося тонкие мазки. — Еще тоньше. — Еще? Куда уж тоньше? — Помнишь, как у Мишеля? Очень тонкие линии. Наоки выдохнул и попробовал снова. — А к твоим студентам девушка тебя тоже ревнует? — Думаю, нет. Я же с ними не провожу двенадцать часов в сутки. Кстати, завтра у меня занятия с утра в университете, так что нам придется начать позже. А сегодня еще должен зайти Мишель. Обычно гости любят видеть художника вживую, так что в этом есть некая доля пиара. — Этот Мишель… Ты давно его знаешь? — Он мой студент еще с первого курса. Очень талантливый парень. — Ты уже об этом говорил. Неоднократно, – с долей непонятно откуда взявшейся зависти заметил Наоки. — Да? Ну, я не устану это повторять. Приятно осознавать, что искусство пополняется новыми дарованиями, не стоит на месте. — Наверно, я должен извиниться, что не стану тем дарованием, которое ты откроешь миру французской богемы. Этьен усмехнулся и потрепал Марго по голове, прежде чем отпустить. — Опять ты начинаешь. Знаешь, ты мне часто напоминаешь дикого ежа, который щетинится и превращается в комок с иголками, стоит сказать что-то, что тебе не по нраву. — Милое сравнение, но чтобы я спрятал иголки, меня надо приручить. — И как же? — Не знаю, потому что еще никому этого не удавалось, – Наоки хотел провести тонкую линию, но рука сорвалась, портя мазок. – Черт возьми! — Дай на минуту, – Этьен перехватил у него кисть, вытер излишний слой краски о палитру и чуть подвинул его за плечо. – Смотри, как я держу кисть, когда наношу мазки. И на движения. Легкие, как перо – такими они были, как описал их про себя Наоки. Легкие, плавные, но такие уверенные. Прядь светлых волос упала на лицо художника, отбрасывая тень на кожу. Он продолжал рисовать, то и дело касаясь кистью палитры и снова возвращаюсь к холсту, и на глазах юноши простые линии превращались в самые настоящие струи дождя – того самого, который сейчас монотонно стучал по стеклам на крыше. Этьен создавал этот дождь своей рукой, едва касаясь поверхности краской, и, казалось, он сам настолько погрузился в процесс созидания, что перестал замечать все вокруг. Сейчас в глазах Наоки он выглядел совсем иначе, так что юноша с интересом изучал каждую черту его лица. Это не был учитель - это был настоящий художник, отдающий всего себя без остатка творчеству. Привлекательный молодой человек с удивительной способностью сочетать в себе замкнутость и душевную чистоту. — Этьен? – тихо позвал Наоки спустя несколько минут. — Ммм? — Тебе говорили, что, когда ты рисуешь, ты меняешься? — Мало кто видел, как я рисую, – Этьен опустил кисть и посмотрел прямо на юношу. – Я предпочитаю это делать в одиночестве. — Потому что ты сам одинок? Голубые глаза слегка прищурились, но в них вдруг проскользнула пойманная толика тоски, и Наоки понял, что попал в точку, сам того не желая. — С чего ты взял? – Этьен перевел взгляд на холст. — Просто вижу это. Даже несмотря на то, что ты живешь с девушкой и вокруг тебя много знакомых и интересных людей, ты выглядишь одиноким. — Думаю, ты преувеличиваешь, – молодой человек слегка усмехнулся, но вышло как-то искусственно. — А я так не думаю, – Наоки тоже повернулся к картине и убрал руки в карманы джинсов. – Мне тоже одиноко, поэтому я хорошо тебя понимаю. И наверно поэтому мне нравится быть с тобой, приходить на занятия, разговаривать, пытаться тебя понять. Потому что мы в чем-то схожи, несмотря на кажущуюся разницу. И еще ты не похож на других. Ты какой-то… особенный. Никто. Никогда. Не говорил ему такие слова. Слова, которые внешне казались нелепым вымыслом. Но которые внутри ударяли ровно в цель, как стрела, расщепляющая мишень на ровные части. Изображенный дождь на холсте расплывался перед глазами, превращаясь в размытое пятно, но Этьен не сводил с него взгляда. Одиночество. То, что Этьен чувствовал всегда с самого детства. Отстраненность. Обособленность. С юного возраста у него никогда не было особо близких друзей. Марсель стал единственным человеком, которому Этьен научился доверять, но даже он до конца не мог завоевать то доверие, с которым кинешься к человеку без оглядки. Их отношения были дружескими, но не настолько, чтобы Этьен мог позволить себе полную откровенность. Предыдущие девушки, с которыми он встречался. Да, их не было много, но конец у этих отношений всегда был один – Этьен уходил тихо и без скандалов, потому что просто понимал, что в их присутствии не может до конца быть самим собой. Все его знакомые и люди, с которыми общение строилось на почве живописи. Мимолетные лица, искусно разрисованные венецианские маски, сменяющие друг друга в вечном карнавале перфомансов и спектакля жизни. Эми… Этьену казалось, что все шло гладко, что он нашел в ней близкого друга и любовницу, с которой сможет идти по жизни. Но сейчас будто что-то лопнуло внутри – как те пузыри на лужах от дождя, разлетающиеся на миллионы мелких брызг пыли, заметных разве что под лупой. Наверно, поэтому Этьен и не был против присутствия Наоки рядом все это время. Он находил в нем какую-то отдушину, прятался от очевидных для себя вещей, прикрываясь юношей, как щитом. А что будет, когда Наоки вернется в Японию? Когда снова оставит его плавиться в собственном одиночестве этой студии? Ведь именно Наоки наполнил ее жизнью, и в какой-то момент Этьен просто перестал обращать внимание на то, что границы его личного пространства были сдвинуты темноволосым парнем, который вначале казался Этьену концентрацией всех качеств, которые он так не любил в людях. Раньше. Все это было раньше. А теперь… — Этьен. Молодой человек вздрогнул от внезапно раздавшегося рядом голоса, выдернувшего его из тумана путаных мыслей. Наоки стоял в паре шагов от него, темные глаза озадаченно изучали лицо художника. Руки спрятаны в карманы, плечи чуть ссутулены. Этьен почему-то вспомнил, как сегодня утром Наоки поймал его в объятия, застав врасплох своими действиями. И как стройное тело юноши прижималось к нему, передавая свое тепло. Как легкое дыхание касалось волос, а из приоткрытых губ тянулся сладковатый запах мятной жвачки. В грудной клетке что-то всколыхнулось. — Этьен? – вновь окликнул Наоки. – Что с тобой? Почему ты так на меня смотришь? Тряхнув волосами, молодой человек заставил себя вернуться в реальность. — Ничего. — Это из-за того, что я сказал тебе про одиночество, да? Этьену трудно было говорить, отвечать что-то, потому что он понимал, что сейчас лгать или переводить тему совершенно не хочет, да и просто не может. — Обиделся на меня? – предположил Наоки. – Злишься? Ну, скажи же уже хоть что-нибудь. Накричи что ли, или, я не знаю, выгони. Юноша непонимающе смотрел на него с долей беспокойства, и когда Этьен грустно усмехнулся, даже испытал облегчение. — Нет, Наоки, я не злюсь и не обиделся. Просто сложно признавать то, что так тщательно пытаешься скрыть от самого себя. Художник потянулся за пачкой сигарет, и уже через пару секунд под потолоком вился сизый дым, а Наоки смотрел на оранжевый кончик сигареты и понимал, что по каким-то неизвестным причинам сделал Этьену больно, и это так отчетливо читалось в голубых глазах, что юноша почувствовал себя виноватым. Желая как-то исправить ситуацию, он принял самый жизнерадостный вид, который только мог изобразить, и подскочил к Этьену, по-дружески похлопывая его по плечу. — Знаешь что, у меня появилась гениальная идея. Ты же любишь рисовать во время дождя? И я тоже! Так что предлагаю рисовать вместе. Я буду продолжать учиться писать дождь, а ты… да все, что хочешь! Наоки засуетился в поисках чистого холста, заглядывая во все углы. — Зачем ты это делаешь? – тихий голос Этьена заставил обернуться. — Что делаю? Юноша наблюдал, как Этьен пересек комнату, подошел к нему почти вплотную, глядя в глаза. — Заботишься. — Я тебе уже все сказал до этого, – выдохнул Наоки, потом широко улыбнулся. – И я не забочусь, я хочу увидеть своего сенсея в деле. Ну же, давай! – он беспардонным образом развернул Этьена за плечи и стал подталкивать в спину. – Где холсты? Ты же здесь хозяин, а я хожу ищу. Установив чистый холст на мольберт, художник достал вторую палитру, разложил кисти на столике, который теперь стоял между ними. — Есть одна проблема, – сказал Этьен, закончив с приготовлениями. – Я не надумал, что писать. — Хмм, – Наоки коснулся указательным пальцем губ, раздумывая. – Ну, что тебя вдохновило за последние два дня? Вспомни что-нибудь красивое. Что тебя потрясло. Или показалось просто милым. — То, что хотелось бы передать, – задумчиво добавил Этьен, воспроизводя в памяти последние два дня, которые по кадрам мелькали перед глазами. Но за один из них сознание все же зацепилось, причем воспроизвело его с точностью до деталей. Боже, и почему ему раньше не пришло это в голову? — Ну, как? – поинтересовался Наоки. — Твои ладони, держащие горсть малины. Бровь Наоки выразительно взлетела вверх. — Мои ладони? — Когда ты вчера протягивал мне ягоды. Не знаю, в этом было что-то… безумно красивое и чистое, – Этьен старался подобрать слова, но умение превращать визуальный образ во фразы никогда не было его сильной чертой. — Но малины сегодня нет, чтобы я тебе позировал, – с полуусмешкой отозвался Наоки. — Не нужно, это все тут, – Этьен коснулся своей головы. – Просто дай мне свои руки. Наоки сделал то, о чем его просили, и заворожено наблюдал, как Этьен коснулся его пальцев, рассматривая ладони, будто пытался отыскать на них линии жизни и сердца, потом перевернул ладонями вверх так, что они оказались полностью в руках молодого человека. У Наоки как-то странно поплыло сознание, сменяясь одними только ощущениями. — У тебя красивые руки, – улыбка на губах Этьена показалась солнечным лучом в этот дождливый день. Наоки сглотнул, сдергивая с себя вуаль смешавшихся чувств, в которых он в какой-то момент совсем перестал разбираться. Воздух стал слишком душным, голову повело. «Господи, он что, пытается меня соблазнить? – промелькнула мысль, словно в тумане, и Наоки едва заметно усмехнулся ее парадоксальности. – Какого черта я на него так реагирую?» Этьен отпустил его ладони, глаза сверкнули искрами предвкушения и одухотворения. — Спасибо тебе. — За что это? — С тобой я напишу уже две картины, – Этьен развернулся к столику, открывая тюбики с краской. Ему не терпелось начать работу. – Знаешь, я долго не мог ничего стоящего написать, но с тобой меня все время осеняют какие-то идеи. — Ну, хоть в чем-то я тебе пригодился, – Наоки присел на край столика и улыбнулся. – А не хотел меня в ученики брать. — Я был дураком, признаю. Этьен весь светился вдохновением, и Наоки было искренне приятно то, что он сам был этому причиной. — Ничего себе, даже это признаешь? – шутливо заглянул ему в глаза юноша. — Не загордись, – тихо засмеялся Этьен и, протянув руку, потрепал Наоки по волосам. – И вообще, мы договаривались писать вдвоем. Так что иди к своему мольберту. — Есть, сенсей! – Наоки отдал ему честь в духе военного офицера и вернулся к своей работе, продолжая искоса поглядывать на художника. Он делал это и все последующие три часа, скользя взглядом по руке, изящно взлетающей над холстом, по профилю, чуть скрытому передними прядями волос, выбившимися из хвоста, по статной высокой фигуре. Кажется, его идея действительно оказалась гениальной, потому что Этьен настолько был захвачен процессом, что, очевидно, и думать перестал о том, что Наоки сказал ему сегодня. — Ты говорил, что всегда рисовал один, – в какой-то момент напомнил юноша. — Так и было, – от сосредоточенности Этьен прикусил нижнюю губу и подался чуть ближе к холсту, разглядывая только что нанесенные мазки. — То есть я первый, кому дозволено наблюдать твой творческий процесс? Этьен, казалось, сам это только что понял, поэтому несколько растеряно повернулся к юноше. — Ты вообще странным образом влияешь на мою жизнь, – художник улыбнулся, а потом снова продолжил работать. Этьен шел впереди, за ним тянулся тонкий шлейф мужского парфюма и табака, который Наоки то и дело привычно улавливал. Они разошлись у лестничного пролета: Этьен стал спускаться на первый этаж, а его ученик остался наверху, чтобы пройти в кабинет и немного отдохнуть от занятий, пока Этьен будет занят своей работой. Но Наоки помедлил, задержавшись у перил и глядя вниз. Юноша в коричневом вельветовом пиджаке и белой рубашке, которые выглядели старомодно и не по погоде, ждал внизу у ступеней, разговаривая с Марселем. Светлые стриженые волосы, худая фигура, ничем не выдающееся лицо, как сразу же отметил про себя Наоки. Те картины, которые висели по всему этажу галереи, никак не ассоциировались у него с таким простым пареньком, который являлся их автором. Поравнявшись с ними, Этьен протянул руку юноше, крепко ее пожал и поприветствовал, а Наоки с долей иронии, с долей настороженности заметил, как серые глаза паренька заблестели, стоило ему увидеть своего университетского учителя. — Ну что, пройдем в центральный зал? – предложил Этьен. — Да, конечно. Нас уже там ждут, – заторопился Марсель, поправляя лацканы пиджака. Когда они скрылись из вида, Наоки, постучав пальцами по деревянным перилам, направился в кабинет, где ему предстояло коротать время без Этьена. Художник предлагал ему присоединиться, но юноша счел, что его присутствие во время этого мини-мероприятия будет не вполне уместным, а Этьену снова придется скрывать настоящую роль Наоки. Подобрав из вазочки пару колечек печенья, Наоки по очереди отправил их себе в рот и стал детально рассматривать кабинет, в котором, хоть и был не в первый раз, но надолго никогда не задерживался. Здесь на стенах тоже висели картины, и он задался вопросом, кто их рисовал, потому что стиль совсем не был похож на Этьена, какой-то более сумбурный, даже немного авангардный. У Этьена же была более спокойная и гармоничная манера рисования, глубокая, завораживающая. На широком рабочем столе лежали в папках листы бумаги с какими-то цифрами, текстами, в одном из которых Наоки заметил статью об открытии выставки. Он взял его и быстро пробежался глазами по тексту: «…В экспозиции представлены 26 работ молодого художника Мишеля Тессье, различных по своим творческим приоритетам. Название выставки «За границами тела» свидетельствует о попытке художника выбраться за пределы человеческой чувственности, оторваться от тела и унестись в нематериальное пространство. Как говорит куратор и организатор выставки Этьен де Мони, являющийся так же и преподавателем юного талантливого Тессье, «в своих работах Мишель пытается подчинить хаос, выйдя за границы телесных ощущений и воплотив его одновременно в форме и изображениях, проникая в его тайны и загадки, балансируя между поэзией и наукой». Однако не все работы можно подвести под общую тему…» — Хмм, красиво сказано, – Наоки тихо прокомментировал себе под нос цитату Этьена. – Подчинить хаос… Он отложил лист обратно на стол и прошел к маленькому холодильнику в углу кабинета, который скорее был похож на мини-бар, чтобы взять банку газировки. Щелкнув крышкой, он упал на диван, закинул ногу на ногу и съехал по спинке дивана в полулежащее положение. «Ягоды малины в моих ладонях. Они что, правда, так его вдохновили? Или та комната с кучей бесполезных вещей…» Наоки отпил пару глотков из банки, щурясь оттого, как пузырьки защипали в носу. Глядя на Этьена сегодня, на то, с каким воодушевлением он писал картину, Наоки поймал себя на мысли, что тоже перенял этот порыв и сконцентрировался на своей работе. Конечно же, художник все равно нашел, к чему придраться, но юноша привык к его критике. «Если тебе говорят, что все прекрасно, значит, тебе уже не к чему стремиться», – так сказал ему Этьен в одно из занятий, когда Наоки, отдавшись во власть своих эмоций после очередных замечаний учителя, швырнул кисти на пол и устроил целую сцену в духе великих трагедий. Теперь ему было стыдно за свою несдержанность, но ту фразу Этьена и его терпение он запомнил хорошо. Снова отхлебнув колы, Наоки зажал банку между коленей и посмотрел на свои руки, растопырив пальцы. «Красивые, значит?» – улыбнулся он самому себе, вспоминая, как Этьен держал его ладони в своих, заставляя вновь испытывать странное волнительное чувство, которое в какой-то степени уже становилось для юноши потребностью и своеобразным легким наркотиком. Отдавшись размышлениям и попыткам воспроизвести в памяти прикосновения Этьена, Наоки даже не заметил, как пролетело время, и в кабинет зашли, нарушая его одиночество. Тихие шаги заставили Наоки поднять голову и посмотреть в сторону дверей, где стоял тот самый паренек, которого он видел внизу. Заметив Наоки, Мишель слегка дернулся, будто не ожидал встретить здесь кого-либо еще, и неловко расправил плечи в этом дурацком коричневом пиджаке. Наоки, изучающе глядя на него и не меняя своей позы, будто он сидел у себя дома перед телевизором, поднял руку в знаке приветствия. — Хай. Паренек захлопал ресницами, будто удивился, что темноволосое существо на диване умеет говорить. — З-здравствуй. — Не стесняйся, проходи, – немного надменным тоном пригласил Наоки. Мишель сконфуженно присел на кресло напротив, не решаясь поднять глаза на незнакомого юношу, который, не стесняясь, продолжал его рассматривать. Наоки в очередной раз пришел к выводу, что Мишель не представляет из себя совершенно ничего особенного, ни внешностью, ни поведением, и, вспомнив, как Этьен сегодня сравнивал его работы с работами этого парня, досадно хмыкнул. Мишель все же посмотрел на него как раз после этого невнятного звука и стеснительно улыбнулся: — Меня зовут Мишель. «И голос противный, – отметил про себя Наоки. – Какой-то девчачий». — Я в курсе, – отчеканил юноша, даже и не думая представляться. – Тот, кто пытается подчинить хаос. — Что? – непонимающе переспросил парень. — Так Этьен про тебя сказал, разве нет? — Я не знаю… я… — Не скромничай, – устало вздохнул Наоки. – И что же такого в твоих работах, что Этьен ими восхищается? На щеках Мишеля выступил румянец. — На самом деле, это я восхищаюсь его талантом и тем, как тонко он чувствует живопись, будто… — Восхищаешься, значит, да? – прищурился Наоки. – Это заметно. — Что ты имеешь в виду? – еще гуще покраснел Мишель, но его собеседник только лишь усмехнулся и убрал за ухо прядь волос. — Хватит строить из себя бедную овечку. И держи от Этьена руки подальше. Темные глаза Наоки предупреждающе сверкнули, и Мишель невольно поежился от прожигающего насквозь взгляда. — Как ты мог подумать?.. Я никогда не!.. — Избавь меня от объяснений. Я просто… попросил, – юноша приторно улыбнулся, потом встал с дивана, прошествовал до рабочего стола грациозной походкой, выбросил в мусорное ведро банку из-под колы и обернулся, бросая через плечо: – И да, кстати. Твои картины… Не понимаю, что люди в них находят. По моему мнению, в них нет ничего примечательного. Просто люди перестали понимать в искусстве. Наоки сел на край стола, свесив ноги. Он видел, как юноша медленно поднялся со стула и в глазах его искрилась обида. Должно быть, эти слова ударили похлеще пощечины. С одной стороны, Наоки вовсе не считал Мишеля бездарностью, равно как и дарованием, и не испытывал к нему никакой ненависти, с другой – ему хотелось наговорить гадостей, чтобы тот не считал себя таким замечательным и прекрасным, зная, что Этьен уважает его творчество. «Раздражает!» – выругался про себя Наоки, когда в кабинет зашел Этьен в компании Марселя, что-то обсуждая. При виде двух юношей, один из которых с самоуверенным видом вальяжно сидел на столе, болтая ногами, а второй похоже был готов вот-вот разрыдаться, нервно сминая в руках край пиджака, художник встал посреди кабинета, переводя взгляд с одного на другого. — Что такое? – Этьен повернулся к Наоки. — А что ты меня спрашиваешь? – юноша непонимающе пожал плечами. — Мишель? Паренек поднял голову на Этьена и помотал головой. — Все в порядке. — В порядке? Ты себя видел со стороны? — Извини, Этьен, – залепетал парень, пытаясь принять более бодрый вид. – Мы просто разговаривали. Немного. — О чем? – художник снова перевел взгляд на брюнета. – Наоки, слезь со стола. — Об искусстве, – наигранно улыбнулся тот, нарочито медленно сползая на ноги и направляясь к двери. – Пожалуй, оставлю вас и буду наверху. Меня посетило вдохновение, которое я не могу в себе сдерживать, так что прямо не терпится написать картину. Адью. Приятно было познакомиться, – отдельно обратился он к Мишелю и вышел из кабинета. Стоило оказаться за дверью, наигранная улыбка сменилась упрямым выражением лица, и Наоки решительно отправился в студию, где уже спустя пару минут неугомонно мерил шагами комнату. Марго сидела на диване и заинтересованно смотрела на него. — И чего я вдруг к нему полез, а? – обратился к ней юноша, будто домашнее животное могло стать личным психоаналитиком. – Хотя и поделом ему. Чего он на твоего хозяина слюни пускает? Я же не такой дурак, как Этьен, чтобы не замечать этого преданного щенячьего взгляда. А он – мой сенсей. И хотя бы ради уважения к нему, я должен был поставить этого парня на место. Марго утомленно вздохнула и завалилась на бок, вытянув все четыре лапы. — Не игнорируй меня, – потребовал Наоки, показав пальцем в ее сторону, а потом осекся и встряхнул головой. – Дожили, я уже с кошкой разговариваю. Не найдя ничего лучше, чем заварить свежего чая и с помощью него привести мысли в порядок, Наоки достал из шкафчика на кухне небольшой пакетик, который специально купил, чтобы принести в студию. Хоть он и привык к аромату кофе, который Этьен поглощал в себя огромными количествами, юноша все же остался приверженцем зеленого чая. Налив напиток в кружку, он вернулся в зал, сел рядом с Марго и погладил ее по мягкому бархатному животу. — Кстати, я принес тебе яблоко, – обратился он к серому теплому комку. – Я же знаю, что ты любишь яблоки, поэтому еще утром купил по дороге в студию. Хочешь? Марго обрадовалась неожиданному лакомству и с удовольствием ела из рук юноши кусочки фрукта, когда ее хозяин вошел в студию, хмуро глядя на Наоки. — Ни за что не поверю, что Мишель просто так был расстроен. Когда он поднимался в кабинет, его счастью не было предела. Юноша дождался, пока Марго съест последний кусочек, и смиренно вздохнул. — Ладно, сдаюсь. Я просто сказал ему то, что думаю, – он покосился на Этьена, проверяя его реакцию. — А конкретнее? Он ушел сам не свой. А зная тебя, я могу представить, что было сказано все, что угодно. От такого обвинения, Наоки возмущенно поднялся с дивана и сложил руки на груди. — Ты меня считаешь дьяволом во плоти? Ну, спасибо! Я все это время старался тебе угодить, а выходит, от меня можно ожидать самое худшее? И вообще, – Наоки приблизился к нему, прищурив глаза, – чего это ты так носишься с этим Мишелем? Нравится, когда на тебя смотрят глазами, полными обожания, и мечтают о совместной ночи, полной огня и страсти? — Ты о чем вообще говоришь? – изумился Этьен. – Что ты себе навоображал? — Ты слепой, сенсей! — Смени тон, – строго попросил молодой человек, но Наоки его будто не слышал. Как всегда он полностью отдавался своим эмоциям, которые фонтанировали как фонтаны на Площади Согласия в центре Парижа. — С чего это? Что хочу, то и говорю. И этому недотепе сказал, что в его картинах нет ничего особенного. И чтобы слюни на тебя не распускал, а то размечтался, наивный гений! Глаза Этьена стали круглыми как блюдца. — Наоки, ты с ума сошел? Он мой ученик! Я бы никогда не стал делать ничего подобного со своим учеником! — Да? – в карих глазах зажегся желтоватый огонь, которого Этьен еще никогда в жизни в них не видел. Ему казалось, что еще немного, и он сам загорится. Но юноша вдруг сделал пару стремительных шагов вперед, упираясь ему в грудь и, чуть подтянувшись, в одно мгновение прижался губами к его губам. Этьен настолько опешил, что даже не смог его оттолкнуть, а просто чувствовал, как губы юноши прижимаются к его рту, настойчиво и упрямо. Это не было настоящим поцелуем, но когда Наоки отстранился, с вызовом глядя на Этьена, у художника все перевернулось внутри. Образы прошлого замелькали перед глазами, как сломанная карусель, так что в горле все сдавило, и совершенно неконтролируемый страх заполнил сознание. Этьен невидящим взглядом накрыл тыльной стороной ладони губы и поспешно вышел из комнаты в спальню, чуть не сбив по дороге стеллаж. Оказавшись один за закрытой дверью, он на ощупь сполз спиной по стене и уткнулся лбом в колени, зажмурившись до такой степени, что заболели веки. Как он мог позволить такому случиться? Он же обещал. Он клялся самому себе, вычеркивая прошлое из сердца, вырезая его оттуда и скрипя зубами от боли. Он научился жить заново. Он спрятал от себя часть своей жизни. Спрятал ее ото всех. Даже от самого себя. У него и мысли не возникало, что в чем-то здесь может быть вина Наоки. Винил он только самого себя. И сердце разрывалось на части от всего сразу: от боли, от страха, от воспоминаний о том, как губы Наоки коснулись его губ. Этьен от отчаяния со всей силой дернул себя за прядь волос, будто физическая боль могла заглушить внутри чувства. Но он уже давно знал, что это не действует. Наоки стоял один посреди студии, пустым взглядом глядя в пол. Он пытался понять, что двигало им, когда он вдруг решил сделать то, что только что сделал. И ответ на немой вопрос нашелся почти сразу: если бы Этьен не сбежал, Наоки бы, несомненно, продолжил. А значит, он сам этого хотел. Озадаченно обернувшись, будто ища что-то, но так и не находя, юноша дергал себя за челку: когда он успел посмотреть на Этьена как на… как на Этьена, а не на своего сенсея?! Тихо простонав, Наоки прикрыл глаза ладонью. «Выходит, я что, приревновал его к этому Мишелю? – мысль показалась парадоксальной, но ее реалия заставила его сухо усмехнуться. – Поздравляю, Нао. Его девушка ревнует ко мне, я ревную к его студенту… Прямо эпицентр событий, а не сенсей!» Наоки списал свою ревность на собственничество, которым всегда отличался, хотя какие-то надоедливые сомнения продолжали подзуживать изнутри. Надо было что-то делать с Этьеном. Если Наоки стал инициатором произошедшего, значит и последствия должен разруливать именно он. Дверь в спальню оказалась незаперта. Юноша не сразу увидел своего учителя, но когда взгляд наткнулся на сидящую на полу фигуру, чье лицо было скрыто за копной светлых волос, Наоки понял, что все гораздо серьезнее, чем он представлял. — Этьен? – позвал он, стараясь звучать как можно спокойнее. – Этьен. Молодой человек не двигался, даже когда Наоки подошел к нему и опустился рядом на колени. — Эй, ты слышишь меня? Юноша не понимал, почему вдруг Этьен превратил все случившееся уж в такую трагедию. Ну, даже если они и поцеловались, что, в принципе, было сложно назвать настоящим поцелуем, его учитель мог бы разозлиться или опешить, но то, что происходило сейчас, заставляло юношу волноваться. — Этьен, да посмотри же ты на меня! – Наоки практически оторвал руки молодого человека от колен и, положив ладонь на открывшееся пространство щеки, заставил его поднять голову. Внутри все сжалось, когда он увидел лицо художника – полное такой внутренней боли и страданий, что стало страшно. Голубые глаза стали светлыми, будто из них украли всю синеву. Губы превратились в болезненно сжатую линию. — Черт, – тихо прошептал юноша, - Этьен, ты чего? Неужели все из-за моего поступка? — Уходи, – губы едва приоткрылись, прежде чем надломленный голос вылетел между них. Наоки с чувством вины продолжал сидеть на коленях, не желая ретироваться просто так, когда Этьену явно было плохо. — Прости меня. Я не думал, что ты так это воспримешь… Я не знаю, что на меня нашло. — Прошу тебя, уходи, – Этьен отвернулся от него, сбрасывая руку. Вид был совершенно измученный. — Не уйду, – упрямо отозвался Наоки. – Я тебя не оставлю тут в таком состоянии. Если я в этом виноват, значит, я несу за тебя ответственность. — Наоки… – едва слышный шепот. — Не уйду, даже не проси. Я не брошу тебя, – юноша пересел спиной к стене рядом с учителем и нерешительно положил ладонь ему на плечо. – Это все из-за того, что я парень, да? Почему-то от собственных слов стало горько. — Или потому что я тебе неприятен? Наоки чуть нахмурился, потом провел пальцем по своей переносице. — Или потому что ты так предан своей девушке? Или… — Ты мой ученик. Наоки приоткрыл губы, собираясь выпалить «Так значит, ты непротив, что я парень?», но вовремя сдержался. — Хмм, и в чем сложность? Я вроде бы уже как совершеннолетний. Этьен вдруг поднял на него глаза и выпалил на грани мольбы и злости: — Замолчи! Ты ничего не понимаешь… Ничего не знаешь… Почему я вообще согласился на то, чтобы стать твоим учителем?! Этьен схватился двумя руками за голову, будто боль сконцентрировалась именно там, зарылся пальцами в волосы. — Да что происходит? – не выдержал Наоки, снова садясь рядом с ним на колени, чтобы заглянуть в лицо. – Ты можешь объяснить, что я такого сделал, что ты сейчас на себя не похож? Да, я тебя поцеловал, да и то… Черт, Этьен, я ненавижу, когда ты молчишь и закрываешься! Ну, я же попросил прощения. Что еще мне сделать? Юноша остановился, чувствуя, что снова переходит на эмоции. Беспокойство царило сейчас в его душе, вытеснив все остальное. Он не придумал ничего лучше, как вместо слов, просто податься вперед и обнять Этьена обеими руками, прижать к себе и уткнуться подбородком в его мягкие светлые волосы. Художник не сопротивлялся, просто дышал немного прерывисто в грудь Наоки, отчего коже под поло становилось горячо. Наоки перестал ощущать время и понятия не имел, сколько они просидели так на полу спальни, сколько он обнимал Этьена за плечо, словно расстроившегося подростка. Просто вдруг мир за пределами этой комнаты показался слишком далеким и чужим, до которого совершенно не было дела, а пространство спальни – убежищем, где они прятались вдвоем от суетившихся за окном людей, низкого серого неба и дождя, продолжающего стучать по окнам крыши. От волос Этьена пахло шампунем, и их мягкость приятно ласкала щеку. Подняв правую руку, Наоки коснулся одной пряди цвета пшеницы, медленно пропустил ее сквозь пальцы, позволяя снова упасть на шею хозяина. Казалось, что Этьен просто задремал, но в какой-то момент он ощутимо вздрогнул, зашевелился, выпрямляясь и как-то растеряно глядя на Наоки, будто только что обнаружил его присутствие. Он откинул назад волосы, чуть нахмурился и отвел глаза. — Извини, что-то я… – он пытался подобрать слова, чтобы объяснить то чувство слабости, которое позволило ему так забыться, спрятаться в руках юноши. Когда он осознал, что Наоки все это время держал его, будто маленького ребенка, сделалось стыдно, ведь он был взрослым мужчиной. И его учителем… – Не знаю, что на меня нашло. Наоки все еще обеспокоенно сидел рядом, положив ладони на свои колени. — С тобой все в порядке? — Да, просто как-то нехорошо стало. — От поцелуя? – с сомнением в голосе спросил юноша. — Наоки, – Этьен судорожно втянул носом воздух. – Послушай, давай просто забудем об этом. Ничего не было. Я – твой учитель. Ты – мой ученик. Ничего более. Сам того не желая, Наоки нахмурил брови и сжал губы. В глубине души отчего-то сделалось туго, будто нити натянули. — У тебя какие-то комплексы на тему учителя и ученика, – выдавил он из себя, замечая, как Этьен нервно потер ладонью шею после этих слов, но потом, смирившись, добавил. – Хорошо, забудем. Наоки поднялся на ноги, протягивая руку. — Вставай. Ты мне еще должен дать свою критику относительной моей сегодняшней работы, – и с особым акцентом добавил, – сенсей. Крепкие пальцы обхватили его запястье, и Этьен поднялся на ноги. — Можно мы оставим критику до завтра? — Но у нас еще есть немного времени… — Я хочу вина. — Что? – приподнял бровь Наоки. — Просто хочу вина, – повторил Этьен и посмотрел вверх на окна мансарды. – Дождь закончился. Наоки проследил за его взглядом: действительно, только капли воды еще лежали на поверхности стекол, искажая небо со стремительно летящими облаками. — Мне уйти? – тихо спросил юноша, глядя на то, как одна большая капля потекла по наклонной поверхности стекла вниз, подхватывая по дороге другие и превращаясь в ручеек. — Если хочешь, можешь остаться. Ведь ничего не произошло. «Значит, решил окончательно притвориться, что ничего не случилось? – Наоки расправил поло на животе. – Знать бы еще почему.» У молодого вина оказался приятный терпкий вкус, слегка кисловатый, но легкий, будто это и не вино вовсе, а нектар. Его вкус расползается на языке с каждым глотком, а внутри становится тепло, словно кто-то повысил температуру. — Нравится? – учитель сидит напротив в кресле, в его руках такой же бокал вина, принесенного из погреба и заботливо оставленного для распития его знакомыми. — Вкусное, – мальчишка улыбается и делает очередной глоток. – И цвет красивый. — Цвет… Как же тонко ты чувствуешь цвета, – умиляется мужчина. – Воистину талант! Этим вечером Ролан неожиданно вежлив, даже галантен после их ссор за последние дни. — Ты действительно не хочешь больше быть моим учителем? – задает мучивший его все это время вопрос подросток. — То же самое я могу спросить и у тебя. Ты же первый сказал, что мы расстаемся. «Расстаемся…». Слово, кажущееся мальчишке невозможно горьким, как запах растертой в пальцах полыни. Он смотрит на вино в бокале: в нем отражается люстра на потолке. — Я не хочу. — Почему же? — Ролан… я… – он запинается, не зная, что сказать. Липкая тишина. Треск углей в камине. — Скажи мне, – не дождавшись продолжения, спрашивает мужчина. – О чем ты мечтаешь в будущем? — Стать художником, – не задумываясь, отвечает парень. — А еще? — Продолжить начатое отцом дело. — Еще что-то? — Я не знаю… — А семья, дети? Юноша пожимает плечами. — Я не думал об этом. — Почему же? — Ведь не у всех есть семья и дети, – хмурится мальчишка и делает пару внушительных глотков, опустошая бокал. Учитывая, что это уже второй по счету, голова слегка кружится и приятная расслабленность во всем теле не позволяет особо задумываться. – Налей еще, пожалуйста. Тихие шаги по паркету. Плеск вина в бокале. Потом во втором. — Я был прав, когда сказал, что ты похож на молодое вино, – мужчина усмехается и садится на корточки рядом с ним. — Почему? — Оно такое же неоднозначное. Серые глаза учителя заставляют покраснеть. — И все же, почему ты не хочешь, чтобы мы расстались? Мальчишка с трудом решается посмотреть на него, бокал в руке начинает слегка вибрировать. Он не знает, как одеть чувства в слова, как осмелиться сказать хоть что-то из правды. Состояние нервозности достигает апогея, когда он, забыв про вино, падает с кресла на колени, повиснув у учителя на шее и уткнувшись лицом ему в плечо. Его тело дрожит, хочется плакать. Но он слышит только тихую усмешку, а потом его отстраняют, берут за подбородок и запечатывают рот поцелуем – таким требовательным и жадным, что дыхание срывается. Мужчина терзает неопытные губы, слегка прикусывая, проникая внутрь, завоевывая девственную территорию. Ладони пробираются под рубашку, по-хозяйски ложатся на поясницу, отчего мальчишка выгибается всем телом, еще сильнее подаваясь навстречу, тихо стонет сквозь поцелуй, распаляет мужчину еще больше, сам того не осознавая. В голове все плывет, то ли от вина, то ли оттого, что с ним делают, и хочется полностью растаять в чужих, но таких желанных руках… — Что ты творишь? Подросток не понимает, почему ему задают этот вопрос, ведь не он же первый начал. Руки уже вовсю скользят под его рубашкой, задирают вверх, губы прижимаются к пульсирующей жилке на шее, кусают. — Ролан… – неожиданно ему становится страшно. — Замолчи, - обрубают его, прижимая спиной к обивке кресла, усаживая себе на бедра, почти что срывая пуговицы с рубашки. Розовый сосок оказывается зажат между острыми зубами, так что мальчик вскрикивает. — Ролан, я никогда раньше… – признается он, краснея до корней волос. — Когда-то нужно начинать… Или ты считаешь, что мое терпение вечно? – рука скользит под пояс брюк, где у подростка уже горячо и твердо. И спустя минут пять, мальчишка не помнит себя. Потолок крутится со скоростью света, лопатки упираются в жесткий пол, и он выкрикивает хриплым голосом на грани бессознательного: — Ро-ла-а-ан, я люблю тебя… А-аххх… Позже вечером, когда сумерки баюкали Париж, превращая его в переплетающиеся гирлянды освещенных дорог и наполняя миллионами мерцающих огней, Наоки стоял у мольберта, где еще днем Этьен рисовал взятый из реальной жизни образ. В голове по кругу проносились моменты последних двух недель. Они чередовались в голове как картинки, показанные психоаналитиком для создания ассоциаций, и Наоки то и дело ловил себя на мысли, что пытается ухватиться за них, чтобы поставить себе диагноз. Этот самоанализ длился уже порядка получаса с тех пор, как Этьен оставил его одного в студии и ушел за бутылкой вина в находящийся через улицу магазин. Последние дни были насыщены событиями, как пустая банка, теперь наполненная мелкими крупицами песка, и внутри Наоки колыхалась тревога, корни которой он так и не мог объяснить. И вроде бы с Этьеном все расставили по своим местам, но, казалось, что это искусственное избегание темы давило на них обоих. Наоки все же решил не уходить после согласия Этьена, хотя вначале спросил разрешения остаться только исключительно из-за формальности. Но потом поймал себя на том, что он действительно хочет быть здесь, рядом с Этьеном и попробовать окончательно разбить напряжение, которое витало между ними. Ладони, в которых лежала горсть спелых ягод малины… Его ладони. Наоки бездумно поднял руку, дотрагиваясь до подсохшей краски, обвел контуры пальцев. Удивительное ощущение, когда касаешься и чувствуешь каждую шероховатость части чьей-то души, ведь художник всегда вкладывает ее в свои картины. На уровне осязания неровности краски казались такими контрастными по сравнению с кожей Этьена, когда Наоки прикасался к нему. Хлопок двери был слишком неожиданным, так что юноша даже слегка вздрогнул, поворачиваясь в сторону прихожей и замечая Этьена с бумажным пакетом, прижатым к груди. Скинув обувь, он неторопливо прошел в зал и поставил его на столик. — Ты пил французское вино? – спросил он, задержав взгляд на своей картине, перед которой стоял юноша. — Да, пару раз в Японии. Но я не особо разбираюсь в нем, поэтому назвать марку вряд ли смогу. Этьен достал бутылку вина, скрывавшуюся в пакете, и показал этикетку. — Это одно из моих любимых. 2004 года, бархатистое и густое. — Ты в нем разбираешься, – Наоки подошел ближе, забирая и разглядывая бутылку. — Не то, чтобы очень. Просто есть предпочтения. Надеюсь, тебе понравится. — Я редко пью. Поэтому меня сложно назвать гурманом, но, думаю, у тебя хороший вкус. А где взять бокалы? — На кухне, пойдем. Этьен достал с полки два бокала из тонкого богемского стекла, передал их юноше, потом подхватил новую пачку сигарет. — Ты не против, если мы сядем на улице? Там так приятно свежо после дождя. — На улице? – удивился Наоки. — На террасе. Юноша впервые слышал о том, что где-то в студии было нечто подобное, и поэтому испытывал нескрываемое любопытство, когда Этьен открыл дверь, на которую до этого Наоки даже не обращал внимания, думая, что это обыкновенная кладовая. Узкий коридор метра два в длину и еще один дверной проем вывел их на широкую террасу, которая располагалась прямо на торце крыши. Наоки с восторгом разглядывал ограждения, сделанные из кованого железа в форме вензелей и горящие за ними окна домов города, которые словно отражались в небе россыпью мелких звезд, еще слегка блеклых, пока не наступила ночь. — Ух ты! – Наоки подошел к перилам, взявшись рукой за прохладный металл, мокрый после дождя, и перегнувшись, посмотрел вниз на дорогу, огибающую зеленый сквер. – И ты скрывал такое место! Да здесь же можно рисовать целыми днями! Этьен улыбнулся уголком губ: он действительно часто рисовал здесь, особенно в хорошую солнечную погоду, вдыхая в легкие запахи Парижа: свежеиспеченного хлеба из ближайшей булочной, стирального порошка из соседней прачечной, земли и деревьев из широкого сквера, пыльного асфальта и камня домов. Пока Наоки, не скрывая своего восторга, разглядывал ближайшие окрестности, стоя у ограждения, Этьен поставил бутылку и закуски, которые купил по дороге, на деревянный столик. Рядом с ним стояла и такая же темно-коричневая скамейка с резными металлическими боками. Дождь не намочил их благодаря треугольному навесу, который в свое время предусмотрительно обеспечил его отец. Когда-то они сидели здесь вдвоем, широкая ладонь отца лежала на худом плече сына, вселяя уверенность и надежность. Эти воспоминания были приятны и дороги сердцу, как ничто другое. Этьен, видимо, настолько отдался им, что даже не заметил того, как подкрался к нему сзади Наоки и неожиданно выдохнул у самого уха, намереваясь напугать: — Шу! Художник вздрогнул, оборачиваясь и хмурясь. — Ты решил довести меня до сердечного приступа? — Просто не удержался, – задорно ответил Наоки, заглядывая в коробочки с закусками. – Ты витал далеко в облаках. — Задумался просто. — О чем? — Вспомнил отца. Юноша понимающе кивнул, потом поднял глаза на Этьена и с улыбкой спросил: — А штопор? Оно действительно было таким, как его описывал Этьен – бархатистым и густым по вкусу. Вино, которое таило в себе традиции виноделия, тепло солнца виноградников и годы времени. Слегка терпкое, с богатым насыщенным ароматом. И даже не будучи знатоком и ценителем, Наоки наслаждался каждым его глотком. До этого ему приходилось пить, в основном, молодое вино, которое было совсем другим по вкусу. Юноша слегка тряхнул бокал, держа его за тонкую ножку тремя пальцами. Бордовая жидкость всколыхнулась, омывая стенки стекла. Он закинул ногу на ногу и повернулся к Этьену, сидящему на другом конце скамейки с неизменной сигаретой в руке, от которой плавно струился дым, уносимый едва ощутимым потоком воздуха. Этьен пригубил вино, и взгляд Наоки неосознанно остановился на его губах. По телу пробежала ощутимая стайка мурашек, устремляясь вниз по позвоночнику, стоило вспомнить, как он сегодня поцеловал эти губы – даже несмотря на встречное сопротивление, они оставались мягкими и влекущими. «Опять я об этом!» – отругал сам себя Наоки, отворачиваясь и снова глядя на бокал вина. От выпитого в голове становилось легко, а тело приятно расслаблялось, выталкивая через поры все напряжение. Они опустошили уже одну бутылку и начали вторую, которая тоже оказалась в пакете, чего юноша не заметил прежде, и когда Этьен ее откупоривал, у него сложилось впечатление, что его сенсей хотел не просто гурманствовать над бокалом вина, а отвлечься с его помощью. — Когда мы будем учиться писать портрет? – спросил Наоки, нарушая умиротворенную тишину вечера. — Не раньше, чем через пару дней. Думаю, имеет смысл взять тебя на одно-два занятия в университет, где ты сможешь рисовать с натуры. — К твоим студентам? – удивился Наоки. — Да, заодно посмотришь на их техники. Наоки кивнул и сделал глоток вина. — Вкусное. — Нравится? Взгляд Этьена стал слегка лукавым. — Ага. Все как ты и говорил. А ты был когда-нибудь на виноградниках? — Да, но это было давно, – Этьен опустил глаза, разглядывая свои брюки из плотной хлопковой ткани черного цвета. — И как тебе? — Красивый вид, но я не очень хорошо помню, – Этьен поморщился, будто от чего-то горького. — Я думал, ты запоминаешь все моменты, чтобы сделать их вечными, – с долей добродушной иронии улыбнулся Наоки, но художник по-прежнему оставался отстраненным с толикой грусти в глазах. — Есть моменты, которые не хочется помнить. Разве в твоей жизни не было такого? — Было, – Наоки вздохнул, откидывая голову и глядя на темнеющий велюр неба. – Просто мне казалось, что ты пытаешься все превратить в вечное. — Нет, только красивое и приятное. — А мои ладони были красивыми или приятными? — Я говорил тебе… – Этьен сглотнул, стараясь звучать непринужденно. – У тебя красивые руки. Как у Наоки получалось задавать такие провокационные вопросы, от которых сердце издавало пару глухих тревожных ударов? И они все время заставали Этьена врасплох, будто поджидали на полпути, а он, в свою очередь, почему-то испытывал от них неловкость, будто они были слишком интимными, запретными. Даже не смотря на приятную расслабленность и легкий дурман от алкоголя. Как он успел заметить, Наоки недалеко от него ушел, хоть и выпил меньше, но вопросы его по-прежнему носили острый характер. — А у тебя приятные прикосновения, – ответил юноша прежде, чем успел подумать, и поймал себя на мысли, что язык уже слегка заплетается. Для него не стало откровением то, что Этьен не отвечал, а просто сдержанно молчал. Только Наоки казалось, что художник вовсе не остается равнодушным к его словам. Может, он, конечно, сам себе это напридумывал, но по-прежнему верил в интуицию. — Этьен, не молчи. Тебе неприятно то, что я говорю? — Наоки, я думал, мы закрыли эту тему. — А я и не возвращался к ней. Я говорю про твои руки. Ты же сделал мне комплимент, я тоже делаю, – улыбнувшись, Наоки протянул ладонь и накрыл ею руку Этьена, чувствуя, как тот сразу рефлекторно захотел ее убрать, но по каким-то причинам оставил. – Я сначала не понимал, что особенного в твоих руках. Но сейчас все иначе. Они будто заряжают энергией. От горячих пальцев Наоки по всей руке вплоть до плеча заструилось тепло, и Этьен смотрел на них, не сводя взгляда и борясь с внезапно возникшем желанием переплести их вместе. — Кстати, твоя девушка… Она в курсе того, что ты здесь, со мной? — Я позвонил ей, – кивнул Этьен, так и не убирая руку из-под ладони юноши и смирившись с таким положением, потому что в какой-то момент совершенно расслабился от этого прикосновения, а сладкое умиротворение стало заполнять тело и сознание. Этьен промолчал о том, что Эми так и не узнала, что он остался в студии с Наоки, сославшись на то, что просто будет рисовать. Впервые Этьен сказал ей не всю правду, и чувство вины осело на дне душе. Он просто старался о нем не думать. — Когда у вас свадьба? Этьен недоуменно взглянул на юношу, замечая, как от вина порозовели его щеки. — Хмм, не знаю. Я еще не решил все как следует. — Но разве она не покупала вчера платье? — Платье? — Свадебное. Ты же сам говорил. — Нет-нет, она помогала выбирать платье своей подруге. — Какая она, твоя девушка? Наоки бездумно провел большим пальцем по тыльной стороне ладони художника. Удивительно, но тот не шелохнулся, продолжая расслабленно рисовать круги ножкой бокала по колену. — Она… японка, – Этьен усмехнулся. — Правда? – ожил Наоки, двигаясь на скамейке ближе. – Ты не говорил. — Ты и не спрашивал. — Сколько ей лет? — На два года меня младше. — Красивая? — Да, очень милая. — Как вы познакомились? — Через Марселя и его друзей. — И давно тебе нравится восточная внешность? — По большому счету, всегда нравилась. — Ты меня поэтому в ученики взял? – хихикнул Наоки, и Этьен окончательно понял, что юноша захмелел. — Нет, конечно, – губы художника изогнулись в улыбке. Наоки глубоко вздохнул и снова откинулся на спинку скамейки, вытягивая ноги, обтянутые джинсами. — Я обидел тебя, когда сказал сегодня про то, что ты выглядишь одиноким? — Нет, все нормально. — Я рад. Не хотел бы делать тебе больно. Я это сказал, потому что мне самому безумно одиноко, – Наоки смотрел перед собой на крыши домов с нитями черных проводов, улыбка исчезала с губ, сменяясь такой печалью в глазах, что у Этьена самого стало туго в горле. – У тебя хотя бы есть близкий человек рядом, а у меня нет никого, кроме тебя… Его голос совсем стих к концу фразы, взгляд замер, остановившись на чем-то вдалеке, пальцы на руке Этьена будто потеряли силу. — Ты соскучился по дому, – Этьен попробовал найти объяснение внезапной хандре, но Наоки только медленно помотал головой. — Там нет ничего, дома, да и дома толком нет. — А как же твой любовник? — Ичиро-са-а-ан, – протянул Наоки. – Он мой ангел-хранитель, посланный свыше. Этьен не совсем понимал смысл этих слов, объясняя их тем, что юноша был слегка пьян. — А вообще, – продолжал тот: – Я так рад, что оказался здесь и что встретил тебя… Голова Наоки вдруг склонилась на бок, он прижался щекой к плечу учителя. — Я говорил тебе, что ты какой-то особенный? — Нао, ты, кажется, захмелел, – попробовал свести все в шутку Этьен, но, когда карие глаза посмотрели прямо на него, замолчал. — Мне нравится, когда ты меня так называешь. Нао… У тебя это звучит так ласково. Белые блики дрожали в черных зрачках, как и откликнувшееся сердце, гипнотизируя, завораживая. Но через полминуты темные ресницы опустились, и Наоки с легким вздохом замер. Этьен думал, что юноша просто думает о чем-то, но спустя какое-то время понял, что размеренное дыхание и по-прежнему сомкнутые веки символизируют то, что тот задремал, так и устроившись на плече у учителя. — Нао? – тихо позвал он, чтобы убедиться в своей правоте. Ответа не последовало. Тогда Этьен отставил бокал рядом на скамейку и коснулся свободной правой рукой пряди волос на щеке юноши, убирая ее в сторону. Он не знал, зачем вдруг сделал это. Просто Наоки сейчас выглядел таким беззащитным и уязвимым, что его хотелось огородить от всего мира и обнять. Стоило отвести прядь черных волос в сторону, слегка задев скулу, как губы юноши чуть приоткрылись, завоевывая собой все внимание. Этьен сглотнул, потому что во рту вдруг пересохло, кровь прилила к лицу. Испугавшись собственных ощущений, он отдернул руку, но, видимо, слишком резко, так что Наоки приоткрыл глаза, туманно разглядывая молодого человека. Его губ коснулась улыбка, и он, как ребенок, уткнулся лицом в предплечье Этьена, тихо и коротко засмеялся, потерся носом о ткань рубашки. — Не смотри на меня так, – заключил он сонным голосом. – Ммм, я спать хочу. Можно я останусь у тебя? Да, вряд ли в таком состоянии юноша смог бы добраться до дома, а везти его Этьен не мог, выпив больше, чем полбутылки вина. — Оставайся. — Ты чудо, – усмехнулся Наоки, потом вдруг отстранился, встал и пошел, пошатываясь, к выходу с террасы. – Я в туалет. Без его тепла рядом стало холодно и зябко, так что Этьен даже поежился и потянулся за сигаретой. Он не был против посидеть в одиночестве, глядя на ночное небо, покрывалом лежащее над городом. Он выкурил сигарету, допил оставшееся на дне вино, а Наоки так и не возвращался. Спустя минут пять, Этьен с долей беспокойства вернулся в студию. Ботинки Наоки все еще стояли в коридоре, выдавая присутствие хозяина, но зал оказался пустым, а на диване, раскинувшись на спине, сопела Марго. Обернувшись, Этьен взглянул на дверь спальни – это оставалось единственное непроверенное место. Именно там он и обнаружил Наоки, накрывшегося до подбородка одеялом и мирно дремлющего на подушке с одного края постели. На полу рядом нашли пристанище его джинсы и поло. Наверно, Этьен должен был рассердиться за такую свободу действий своего гостя, но вместо этого он только подошел, подобрал скомканную одежду, сложил ее, повесил на стул и улыбнулся, глядя на Наоки, крепко спящего, как младенец. — Спокойный ночи, – шепнул он в тишину комнаты и выключил яркий свет, сменив его желтым приглушенным светом торшера. Пока Этьен принимал душ, он и сам понял, насколько вымотался за весь день, да и захмелел от вина, будто взяв пример с Наоки. Он раздумывал над тем, чтобы лечь на диване в зале, но спать там с его ростом было крайне неудобно – даже не вытянешь ноги. Это Наоки, будучи худеньким и невысоким спокойно мог уместиться на небольшом пространстве. Спать на полу тоже не очень хотелось, поэтому в голову больше не пришло никаких мыслей, кроме как вернуться в спальню и лечь в собственную кровать с другого свободного края. Благо, постель была широкой, так что там и вчетвером можно было спокойно уместиться, поэтому Наоки ничем его, по сути, не стеснял. Вытянув ноги, скрытые тканью легких широких спортивных брюк, он потянул на себя конец одеяла, набрасывая на живот и грудь, а потом повернулся и посмотрел на темную макушку на соседней подушке. Этьен непроизвольно усмехнулся: Наоки был первым, кто спал в этой кровати, помимо ее хозяина. Как парадоксально: юноша во всем умудрялся быть первым в его жизни. Но не он ли окрасил затянувшиеся будни своим появлением? Словно услышав его мысли, накрытая одеялом фигура зашевелилась, и Наоки перевернулся на спину, раскинув руки в стороны, но, видимо, и такое положение его не удовлетворило, и он, сонно хмыкая, лег на бок, оказавшись рядом с Этьеном и закинув правую руку молодому человеку на грудь. Это так же оказалось не последним, потому что буквально в следующую секунду Наоки уткнулся лицом ему в плечо, как и получасом раньше на террасе. Горячее дыхание защекотало кожу сквозь тонкую ткань футболки, и Этьен почувствовал, как от него бегут по телу мурашки вплоть до пальцев ног. Он хотел было привстать и отодвинуть юношу на другой конец кровати, но глядя на мирно спящее лицо, кажущееся таким умиротворенным и красивым при тусклом свете полумесяца сквозь окна, так этого и не сделал, только лишь со вздохом закрыл глаза и постарался отвлечься от влекущего и такого приятного ощущения теплого тела, касающегося его под одеялом. До самого утра.