Рисуя линии жизни

— Пожалуйста, Ролан, – шепот вырывается в душный воздух. – Поцелуй меня. Останься со мной. Забери меня всего. Мужчина держит его в своих руках, стирает дорожку слез и думает о том, что снова оказался прав – мальчишка вернулся после вчерашнего побега на следующий же день. Сдался, сломался, не выдержал. По губам учителя пробегает усмешка, которую тот не видит. Может, его ученик и сдался, но он сам не собирается этого делать. По крайней мере, подростка нужно проучить, чтобы свыкся с мыслью, что Ролан ему не принадлежит, как какая-то вещь, даже если и тащит в свою постель. — Отпусти меня, – мужчина скидывает с себя тонкие руки. Мокрые глаза смотрят на него непонимающе, ведь еще недавно ладонь учителя гладила его по щеке. — Ролан! — Не ори, – он поворачивается к подростку спиной, закуривает сигарету. – Ты вчера закатил целую истерику и думаешь, что я просто так теперь тебя прощу? — Но… — Запомни, я не люблю сцены. И повторюсь еще раз, я буду делать то, что сочту нужным. С сегодняшнего дня мы просто забываем, что было между нами. Мы просто ученик и учитель. — Нет, Ролан! – он чувствует, как сзади утыкается лицом ему в спину мальчишка, как его хрупкие руки обхватывают сзади. – Ты не сделаешь этого! Иначе… Иначе… — Что иначе? – усмехается мужчина, довольный последовавшей реакцией. — Я расскажу все отцу, всем расскажу! Только не бросай меня! А вот эта реакция уже не доставляет никакого удовольствия. И мужчина в одно мгновение разворачивается и, хватая мальчишку одной рукой за ворот джемпера, другой – залепляет сильную пощечину, отчего тот отскакивает на метр, хватаясь за щеку, и падает на пол. Ролан замечает, как из губы начинает струиться тоненькая струйка крови – кажется, не рассчитал силу удара. Дерьмо! Он видит, как подросток смотрит на него округлившимися глазами, полными испуга. Ну, хоть этот эффект – то, что надо. Может, перестанет даже заикаться о том, чтобы ляпнуть кому-то об их отношениях. Ладно, надо сделать что-то. Успокоить что ли, чтобы избежать последствий. Мужчина подходит к мальчику, опускается на колени. — Извини, – он дотрагивается пальцами до поврежденный губы, чувствуя, как мальчишка тут же дергается. – Ну-ну, тише. Иди сюда. Так больно! Оттого, что соленые слезы попадают в ранку и сильно щиплет. Оттого, что ощущение унижения прочно застряло в груди. Оттого, что его обнимает человек, который только что ударил, и которого он все еще любит. Мальчик не знает, что теперь ему делать. Конечно, он никому не скажет о том, что между ним и его учителем. Он даже соврет отцу про разбитую губу, сказав, что какие-то хулиганы-мальчишки в школе на него накинулись. Но сегодня, точнее пару минут назад, в нем вдруг проснулось еще одно чувство по отношению к этому человеку напротив – своему учителю. Он почувствовал настоящий страх. В студии Наоки нигде не было – Этьен заглянул во все комнаты. Кеды исчезли из прихожей, хотя сумка все еще лежала на диване в зале. Когда он дошел до кухни, то совершенно случайно заметил приоткрытую дверь, ведущую на террасу. Юноша действительно оказался там, на открытой лоджии, стоя у резных металлических перил и глядя на крыши соседних домов. Ветер трепал его длинные волосы, откидывая назад легкими волнами. Голубая футболка и светлые джинсы придавали его фигуре холодный оттенок, из-за чего он казался каким-то далеким и неприступным. Этьен остановился посреди террасы, достал сигарету, крутя ее в руке. — И какого черта ты с ней целовался? – задал он вопрос, заставивший Наоки обернуться. В темных миндалевидных глазах сквозило привычное упрямство, но в этот раз оно смешалось еще и с необъяснимой печалью. — Разве тебе есть до этого дело? – в голосе юноши не было прежней колкости и строптивости, он звучал почти уставшим. — Да, есть, черт возьми, – выговорил сквозь зубы Этьен. - Ты мне не чужой человек! — А кто? – Наоки выгнул левую бровь, многозначительно глядя на художника. Потом оторвался от перил и подошел ближе. – Кто я тебе, Этьен? — Ты – мой ученик, – пытаясь сказать это как можно увереннее, ответил художник. — Тогда какое тебе дело до того, с кем я целуюсь? Этьен не знал, как ответить на этот вопрос, поэтому просто раздраженно убрал назад волосы, все еще не желая сдаваться. — Или ты… – Наоки выразительно наклонил голову чуть вниз, – ревнуешь? И в следующее же мгновение, Этьен схватил его за локоть, дернул на себя, будто за счет силы хотел опровергнуть подобное утверждение. Наоки же старался не обращать внимания на то, как крепко вцепились пальцы в его руку, а неотрывно выдерживал сердитый взгляд учителя, пока сам не посмотрел чуть ниже – на его губы, потом снова в глаза. — Если это так, то можешь исправить ситуацию. Поцелуй меня сам. Он видел, как лицо Этьена исказилось, будто слова застали его врасплох. — Ну же, Этьен, – полушепотом повторил Наоки, спокойно и так томно, словно действительно умолял. – Поцелуй меня. Сожги мосты. В глазах цвета неба вдруг промелькнула странная тень, будто фантом отразился в светлой радужке. Наоки видел это, равно как и явное замешательство. Губы… Приоткрытые, соблазнительные губы так близко, что горячее глубокое дыхание касается лица. Темные глаза, заставляющие погружаться на самое их дно, завораживающие, опутывающие, словно чарами. Такое искушение – коснуться их, почувствовать ответное прикосновение. Этьен слышал, как гулко стучало в груди его собственное сердце, не способное больше выдерживать такого напряжения, такого волнения и… желания. — Сделай же уже, – повторил Наоки, едва двигая губами. Его пальцы коснулись груди Этьена, а потом схватили за ворот рубашки и встряхнули. Глаза залились отчаянием. – Сделай же что-нибудь, черт возьми! Ну, не хочешь целовать, тогда ударь. Иначе я сам тебя поцелую, сам разорву на тебе одежду и заставлю тебя заняться со мной любовью! Слышишь? Эти слова словно вскрывали одну за другой раны в сердце художника. Парадоксальная схожесть с тем, что он когда-то уже видел. Он поймал юношу за плечи. — Хватит, Наоки. — Нет! — Да. — Тогда я сегодня же пересплю с половиной Парижа! Тебе назло! — Прекрати. — Не прекращу! — Наоки… Но вместо очередной категоричной реплики, Наоки подался к нему еще ближе, так что между их губами осталась пара сантиметров, а в его темных зрачках Этьен видел подрагивающие светлые блики. — Я люблю тебя, слышишь? И я понятия не имею, что с этим делать. Поэтому у тебя есть выбор: поцелуй меня или ударь. Это и будет твой ответ. Как можно было ставить перед такими условиями? Этьен чувствовал, как дрожит его собственное тело – Наоки сейчас, сам того не сознавая, резал по живому. — Я не могу тебя ударить, – ответил он севшим голосом. – Но и поцелуя не будет. Ты мне не чужой, но я не могу стать тебе больше, чем учителем и женихом твоей сестры. Прости. Голос окончательно сел, и Этьен отступил на шаг назад, отпуская юношу и ощущая, как к глазам подступают слезы. Он не мог поступить иначе, не мог позволить себе сделать то, что в глубине души прятал от самого себя. Рядом раздались тихие удаляющиеся шаги, но вскоре и они смолкли, оставляя Этьена в окружении звуков города. Но он не слышал и не различал их, сжав ладонями виски. В уголках глаз скапливалась влага, и он ощущал, как чувство самоотвращения заполняет его изнутри. Он врал не только Наоки. Он врал самому себе. И боялся того, что причинит боль человеку, который незаметно заполнил собой почти все его сердце – причинит боль, делая это так же искусно, как когда-то испытал на себе. Он лучше убьет себя, чем сделает такое, это он знал точно и наверняка. Вечером во время занятий в университете, куда Этьен снова взял Наоки, чтобы закончить с портретом с натуры, юноша едва обмолвился с ним и парой слов. Даже критика художника, казалось, не волновала его, как прежде, и он точно исправлял все, как говорил учитель. А после занятий, закинув сумку на плечо, Наоки только вновь попросил забрать его рисунок домой и покинул аудиторию с Анри, даже не попрощавшись. Глядя им вслед, Этьен чувствовал себя настолько паршиво, что хотелось броситься за ними, остановить Наоки и попросить остаться с ним, сходить прогуляться или просто посидеть в кафе, лишь бы он не уходил с кем-то чужим неизвестно куда. Этьен посмотрел на рисунок юноши в своих руках, отмечая явный прогресс, о котором он так ему и не сказал, будто хотел удержать его дольше за счет того, что нужно было стремиться к еще лучшему результату. — Как успехи у Наоки? – подошедший к нему Мишель заглянул в рисунок, который Этьен тут же перевернул лицом вниз. — Гораздо лучше, – сдержанно ответил художник, стараясь избавиться от надрыва в голосе при упоминании юноши. — Я слышал, что завтра он будет у пятой группы. — Что? – не понял Этьен. — Ну, позировать им. Они как раз должны рисовать ню с натуры. Я случайно слышал их разговор с Анри в перерыве на улице. Художник чуть не подавился воздухом. — Позировать?! — Может, я что-то не так понял, – стушевался Мишель. — Наверно, – неуверенно кивнул Этьен, начиная собираться. Теперь к беспокойству о том, что Наоки ушел с чужим парнем неизвестно куда, прибавилось еще и это. Мишель шел с ним до самой улицы, задавая вопросы о своих картинах на выставке, и Этьен отвечал что-то, даже не думая над смыслом слов, когда в его поле зрения попали два парня стоящие у ворот, ограждающих территорию университета. В том, что это был Наоки, не было никаких сомнений – кто еще мог выглядеть так изящно из окружающих. Рядом с ним стоял Анри, который выбросил докуренную сигарету в урну и закинул руку юноше на плечо, после чего они пошли по направлению к бурлящему вечерней жизнью перекрестку. Этьен чувствовал, как внутри будто один за другим разрываются капилляры. Ноги двигались как ватные, а речь Мишеля уже и вовсе перестала долетать до слуха. Сделалось нестерпимо горько и больно, потому что он видел, как на его глазах исчезает то, что он так хотел сейчас держать в своих руках – эта неосознанная мысль билась в голове, как запертая в клетке дикая птица. — Этьен? – окликнул его студент, понимая, что его не слушают, а на преподавателе нет лица. — Пока, Мишель, мне надо домой, – последовал единственный ответ, и студент наблюдал, как всегда выдержанный и спокойный Этьен де Мони бежал к своей машине, прижимая к груди со стороны сердца рисунок, который ему оставил загадочный юноша восточной внешности. — Этьен, сядь уже, пожалуйста. Мы не доиграли партию, – Эми надула губы и сложила руки на груди, сидя по-турецки на диване перед разложенной колодой карт. – Ну что с тобой, милый? Ты весь как на иголках. — Не знаю, почему ты так спокойно относишься к тому, что твой брат уехал к какому-то едва знакомому парню и еще написал тебе, что не вернется домой ночевать, – ответил Этьен, опустошая уже четвертый стакан воды за последний час. — Наоки неглупый и не даст себя в обиду. А еще он взрослый мальчик, которому, вполне логично, хочется внимания и удовлетворения своих сексуальных потребностей. Я не хочу быть похожа на наших родителей, которые, как только узнали о его ориентации, закатили скандал и до сих пор не особо-то им интересуются. Наоборот, я хочу, чтобы он получал от жизни по максимуму, и если ему хочется сегодня быть с этим юношей, пусть будет. — Почему же ты сама так не делаешь? – подозрительно сощурил он глаза. — Потому что я уже свое счастье нашла, – улыбнулась девушка и протянула руку вперед. – Иди сюда, милый. Но Этьен не двигался с места. — Слушай, давай потом как-нибудь поиграем. У меня нет настроения, – он отвернулся, доставая из пачки сигарету. — Это из-за Наоки? – Эми подошла ближе, опираясь ладонями на кухонный стол. — Нет, просто все в совокупности. Извини. — Ладно, я тогда пойду ложиться. А ты успокаивайся и присоединяйся, ладно? – она провела рукой по его волосам. – Ты какой-то напряженный в последнее время. Это связано с творчеством? Этьен кивнул только ради того, чтобы девушка не задавала больше вопросов. — Когда я уеду в Ниццу по работе, у тебя будет целая неделя, чтобы запереться в студии и к моему возвращению написать шедевры, что скажешь? — Да, я буду стараться, – пообещал Этьен, целуя ее в макушку. – Ложись, ты устала. — Угу, – она приподнялась на цыпочки, чмокнула его в губы и ушла. — Если вообще вспомню о живописи рядом с твоим братом, – едва слышно сказал в тишину Этьен, зная, что его никто не слышит, и снова посмотрел на часы – через десять минут будет двенадцать ночи. — Знаешь, а Париж нравится мне все больше и больше, – улыбнулся Наоки, разглядывая авангардную конструкцию из вращающихся по кругу дисков в свете неона за стеклом витрины какого-то бара. — Приятно слышать. Может, переберешься? – спросил заглядывающий ему через плечо Анри. — Рано пока об этом думать. В Японии меня ждут и собирают домашнюю пыль еще несколько томов манги для издания. — Так издавай ее, бери свой куш и приезжай. — Я подумаю над этим предложением, – Наоки повернулся к нему лицом, ловя на себе долгий, изучающий взгляд. Было уже поздно, они снова обошли пешком немало шумных улиц и тихих переулков, и Наоки старался продлить их прогулку как можно дольше – возвращаться домой совсем не хотелось, потому что это значило бы опять наблюдать Этьена и сестру вместе. При всем уважении к Эми, он не мог совладать с собой и делать вид, что ему все равно. — У меня есть к тебе еще одно предложение, – Анри прислонился плечом к витрине и тише продолжил. – Хочешь поехать ко мне? — Откровенно, – усмехнулся Наоки. — А смысл скрывать, что ты мне нравишься? – добродушно ответил парень. – Ты красивый, и с тобой интересно. — Ты это всем знакомым говоришь? — Нет, только тем, кто такими действительно являются. Остальным говорю просто, что они милые. Они оба засмеялись, а Наоки в который раз убедился, что с Анри было очень легко общаться: он был откровенен и прямолинеен, его не надо было разгадывать, как Этьена. «Просто, но скучно.» — Я тебе тоже честно скажу: я не хочу идти домой, – признался Наоки. — Помню-помню. Из-за того, что там эта сладкая парочка: сестра и твой учитель. — Именно. И я бы с удовольствием у тебя переночевал. Но только хочу предупредить сразу: я не настроен на что-то серьезное. — Смотря что ты имеешь в виду под словом «серьезное». — Откровенный секс. Анри улыбнулся и провел ладонью по губам. — Договорились. Анри оказался гораздо более внимательным любовником, чем Наоки ожидал вначале, и действия парня убедили его в этом, как только они оказались в постели. Очередной умелый поцелуй заставил Наоки почувствовать горячий прилив внизу живота, в то время как рука Анри двигалась вверх-вниз по члену юноши, доставляя так нужное телу удовольствие. Еще немного – и они оба достигнут пика. Наоки прижался щекой к щеке своего знакомого, слыша рядом с ухом шумное частое дыхание. Он так хотел сейчас забыться, не думать о том, как они занимались любовью с Этьеном, не думать о художнике хотя бы эти полчаса. Именно поэтому он и согласился лечь с Анри в постель, но его желания совершенно не подчинялись разуму. Стоило вспомнить, как Этьен дотрагивался до его груди горячими губами, и Наоки, казалось, что он кончит уже сейчас, а что уж говорить о том, как Этьен спустился вниз, чтобы… Стало неимоверно жарко, низ живота налился тяжестью, и спазмы оргазма прожгли тело, опустошая, заставляя изогнуться и крепче сжать ладонью плоть Анри. Улыбка рядом с его лицом, потом поцелуй в губы и легкое движение бедрами вперед, прося поторопиться. Наоки был благодарен Анри за то ощущение приятной легкости, которое его не оставляло потом, в основном именно за счет поведения друга. Тот не говорил всяких глупых банальностей, не уходил равнодушно, оставляя его одного, а просто натянул нижнее белье, устроился рядом, положив голову на плечо юноши, и потянулся за пультом. — Давай посмотрим какое-нибудь кино по телеку? Он вел себя с Наоки так, словно они были хорошими друзьями, и то, что произошло десять минут назад, было просто одним из составляющих этой дружбы. Именно такое отношение и нужно было сейчас юноше. — Давай, – Наоки нашел на краю постели свои светло-голубые боксеры, натянул их на бедра и вернулся обратно на подушку. — Сделать чай или горячий шоколад? — Можно чай? — Конечно, – Анри передал пульт от телевизора во владение Наоки и ушел на кухню, граничащую с единственной комнатой в маленькой парижской квартирке. Жалел ли Наоки о том, что только что сделал? Наверно, нет. Потому что благодаря Анри хоть ненадолго отвлекся и перестал истязать себя мыслями и самоедством, которое сводилось к Этьену. Через пару минут парень вернулся, держа в руках две кружки с горячим чаем. — Держи, – он протянул одну Наоки и уже собирался лечь рядом, когда в дверь раздался звонок. — Ты кого-то ждешь? – напрягся Наоки. — Вообще-то нет, – казалось, Анри был не менее удивлен. – Сейчас посмотрю, кто это в такой час. Пока пощелкай по каналам. Может, найдешь что-нибудь интересное. Дверь открыли не сразу, но Этьен был достаточно терпелив, чтобы дождаться хозяина квартиры, появившегося на пороге в одном нижнем белье. Кудрявые волосы натурщика были немного растрепавшимися, но бодрый вид явно давал понять, что тот еще не спал. — О, Этьен де Мони? – явно не ожидая увидеть на пороге художника, воскликнул Анри. – Хмм, чем обязан в такой час? — Наоки у тебя? – забывая про хорошие манеры, Этьен сразу перешел к делу. — Даже если и у меня, не очень-то культурно врываться в чужой дом около часа ночи. Мало ли чем люди заняты. — Могу представить, – процедил Этьен, отталкивая парня и проходя в квартиру. Он обернулся в поисках Наоки: кухня была пуста. Значит, комната. Он толкнул раздвижные двери и сразу наткнулся взглядом на сидящего в постели юношу. Тот, так же как и кричащий ему что-то вслед Анри, был в одном нижнем белье. Наоки изумленно уставился на художника, гадая, как тот здесь оказался и зачем. — Что ты тут делаешь? – хотел он потребовать ответа, но вместо этого услышал другое. — Собирайся и поехали. Лицо Этьена не предвещало ничего хорошего. Глаза потемнели, губы сжались в сплошную линию. Наоки впервые его видел таким: готовым вот-вот порваться от напряжения. — Я никуда не поеду. Я уже говорил Эми, что останусь… — Я сказал, одевайся и поехали, – перебили его не терпящим возражений тоном. Наоки нахмурился, сжал одеяло в пальцах и проговорил почти по слогам: — Иди к черту. Я никуда с тобой не поеду. Их взгляды, устремленные друг на друга, будто пытались перебороть друг друга, но первым отвернулся Этьен. Он подобрал с края кровати джинсы и футболку юноши, его сумку с пола, потом подошел и, схватив Наоки за локоть, стащил с матраса. — Значит, одеваться будешь в машине. — Что?! Совсем сдурел? Пусти! – Наоки попробовал вырваться, но Этьен держал его настолько крепко, что попытки оказались тщетными. — Эй, почему ты с ним так обращаешься? – вступился за юношу Анри, но даже не получил никакого ответа. А Наоки продолжал вырываться и бить кулаками в грудь художника. — Ты сам сделал свой выбор сегодня! Какого черта ты сюда приперся? — Ах, выбор! – протянул Этьен и вдруг поймал сопротивляющегося юношу за шею и прижался губами к его губам, проникая языком вглубь так настойчиво, что тот мгновенно опешил, безвольно расслабился в его руках и позволил целовать себя, отвечая взаимностью. Оторвавшись от губ юноши, Этьен снова протянул ему одежду. — Я ответил. А теперь собирайся. Анри наблюдал за происходившей сценой с долей любопытства. Ведь вроде как Этьен был тем самым бойфрендом сестры Наоки, а тут он вдруг целует юношу, после чего тот начинает послушно собираться с видом, будто ему вкололи какой-то наркотик – взгляд рассеянный, движения такие же. Только на пороге квартиры Наоки обернулся на Анри и надломленным голосом сказал: — Прости. Созвонимся, ладно? — О’кей, – кивнул тот и, закрыв за ними дверь, повел бровью. – Интересно, это у них такие семейные взаимоотношения? Наоки сидел, обхватив сумку у груди обеими руками, будто в ней хранилось что-то настолько ценное, с чем он ни при каких обстоятельствах не мог расстаться. До сих пор не верилось в то, что сделал Этьен – губы все еще горели от того поцелуя и щеки, казалось, составили им компанию. Когда Этьен захлопнул за ним дверь, обошел машину и сел рядом, Наоки так и продолжал смотреть на свои колени. Этьен не торопился заводить автомобиль. Он просто сидел, положив руки вниз руля, и водил ногтем по его кожаной обивке. — Значит, все же решил сдержать обещание? – спросил он, наконец. — Какое? — Видимо, этот парень был первым из той половины Парижа, с которой ты решил переспать. В голосе слышалось осуждение. — Я не спал с ним. Точнее, спал, конечно, но… – Наоки запутался в собственных словах. – Не так, как ты подумал. И я не делал это нарочно. — Мне все равно, почему ты решил это сделать. И тем более как. Наоки резко повернулся к нему, все еще сидя в обнимку с сумкой. — Тогда зачем ты здесь? И вообще, не тебе меня осуждать. Ты занимаешься сексом с моей сестрой за соседней стенкой, ничего не стесняясь! – эмоционально заявил юноша, а в ответ к нему повернулись округлившиеся глаза. — Что я делаю? — Что слышал! — И что ты еще себе напридумывал? — Я ничего не придумываю! Думаешь, вы такие тихие? Я слышал все вчера! — И что ты слышал? – Этьен развернулся к нему полубоком. – Я не спал до поздней ночи, ждал, пока ты вернешься после гулянки со своим новоявленным дружком! А когда ты вернулся, то я только получил от тебя пару синяков на груди. Наоки с подозрением разглядывал лицо художника, и почему-то ему казалось, что тот сейчас не врал. — Я слышал стоны, – неуверенно продолжил он уже гораздо тише. — Стоны? Может, телевизор? Эми смотрела фильм. «Ну ты и идиот, Нао», – проговорил про себя юноша, поражаясь собственной глупости. — Так все же, зачем ты за мной приехал? Этьен вздохнул и полез за сигаретой. — Потому что… Потому что невыносимо было думать, что ты ночуешь с этим парнем. Художник отвернулся, чтобы не видно было его глаз, а у Наоки губы непроизвольно тронула такая искренняя, полусумасшедшая улыбка, что он отбросил свою сумку и кинулся Этьену на шею, отчего у того из рук чуть не выпала горящая сигарета. — Что такое? Нао, ты чего? — Значит, ты сделал выбор, да? Сделал? – внутри юноши все трепетало, переворачивалось от счастья, прыгало как на батуте, высоко и свободно, и он совершенно не задумывался сейчас о последствиях: о том, что была еще его сестра, и о том, что он в чужом городе – все ушло куда-то далеко, перестало волновать, будто жизненных реалий и не существовало. Наоки прижался к Этьену, уткнулся лицом в плечо и нервно засмеялся. — Наоки, я не… — Молчи, Этьен. Не говори ничего. Пожалуйста. Наоки боялся, что слова украдут у него сказку, вернут в мир хаоса, лишая трепета в груди, а Этьен не хотел разрушать эту иллюзию, желая позволить юноше хоть немного поверить в нее, ради его улыбки и блеска в глазах. Поэтому он ничего не говорил, просто обвил пальцами тонкие запястья юноши, снял с себя его руки и завел машину. — Поехали домой. Он старался не обращать внимания на взгляд Наоки, полный немого упоения, волнения, благоговения. Стоит только посмотреть – и Этьен не сможет повернуть назад, он бросит все, весь мир ради того, чтобы эти глаза только и делали, что улыбались. Он не помнил, когда все началось. Он даже не хотел считать и анализировать это, потому что сама мысль о том, что чувства больше ему не подчинялись, пугала и приводила в панику. Так было однажды, давно, но достаточно для того, чтобы помнить всю жизнь. Этьен хотел отвезти Наоки домой, а сам поехать в студию и переночевать там в одиночестве, но тогда возникло бы слишком много вопросов, а отвечать на них у него не было ни сил, ни желания. Скоро Эми уедет по работе в Ниццу, и что будет тогда? Ему точно придется предоставить весь дом в распоряжение Наоки, лишь бы не находиться с ним так близко постоянно. А занятия… Осталась всего неделя, которую Этьен должен пережить. Неделя, которая казалась вечностью, и в то же время так быстротечна в присутствии Наоки. — Ты когда-нибудь вспомнишь обо мне, когда меня не станет? Юноша смотрел куда-то в сторону, на мелькающий за окном город, и этот вопрос показался слишком странным, несуразным, особенно учитывая то, о чем они говорили совсем недавно. — Нао, ты слишком молод, чтобы говорить о подобном. — Можно я попрошу тебя только об одном? Этьен выдохнул сигаретный дым и согласно кивнул. — Проси. — Я хочу, чтобы ты хоть раз принес мне на могилу цветы. Тогда я просто буду знать, что ты действительно помнишь. А я хочу, чтобы человек, которого я любил, вспомнил обо мне потом хотя бы один раз. — Нао, ну что за писсимизм? – Этьен тяжело вздохнул. – Я прошу тебя, не нужно. — Я не буду больше, обещаю, – грустно усмехнулся Наоки. – Я больше никогда тебе этого не скажу. И он снова замолчал до самого дома. Небо заволокли облака, только изредка пробиваются солнечные лучи и освещают каменные статуи кладбища, придавая им хоть немного тепла и света. Здесь одновременно жуткая и притягивающая атмосфера. Пер Лошез всегда отличалось этим: своим холодом, исходящим от камня, старыми деревьями, свесившими свои паучьи ветви почти до земли и пытающимися ухватить тебя за воротник. Мальчишка идет, оглядываясь по сторонам и некоторые, особенно мрачные могилы заставляют его поежиться под одеждой. В руке букет белых роз – именно их любила его мать, по крайней мере, отец так всегда рассказывал. Дойдя до нужного поворота, ступив на мягкую землю из осенних листьев и хвои, подросток останавливается перед невысоким памятником из бело-серого камня. Сперва просто стоит, разглядывая буквы на плите, потом присаживается на одно колено и кладет цветы на могилу. Фотография напротив него улыбается легкой улыбкой. Отец часто говорит, что у него и у матери очень похожи улыбки: они одинаково выразительные и нежные. Он не помнит свою мать. Тогда он был еще слишком маленьким, чтобы сохранить в памяти ее образ. А потом ее не стало. Мальчишка лезет в висящую на плече сумку, достает альбом с плотной бумагой и карандаш. — Я хочу, чтобы ты знала, мама, – говорит он шепотом, обращаясь к фотографии. – Я все равно тебя буду помнить. Всегда. Мальчик устраивается на обоих коленях и начинает рисовать, время от времени глядя на фотографию. Он не хочет рисовать портреты кого-то просто так - только людей, которые дороги сердцу. Спустя пару часов он оказывается в студии учителя. И не один. Когда он входит в просторную комнату, то видит на кушетке девушку с короткими каштановыми волосами. В груди сразу же начинает скручиваться тревога, будто кто-то чужой ступил на запретную территорию. — Познакомься, Тесси, это мой юный ученик, – учитель улыбается и подводит мальчика за плечи к девушке. – Поверь, когда-нибудь ты услышишь о нем как об известном художнике. Мальчик рассматривает девушку и отмечает про себя, что ему неприятна ее внешность. В ней что-то очень холодное и надрывное. — Какой красивый мальчик, – Тесси улыбается, но почему-то подросток не верит этой улыбке. Она кажется плохо прорисованной и слишком наигранной, а за ней скрывается совсем другое, будто капли ненависти прожигают зрачки. Просто очевидное расхождение с тем, что хотят показать губы и показывают глаза. – Надеюсь, мы с тобой подружимся, ведь через месяц мы с Роланом станем мужем и женой. Мальчик вздрагивает, и от взгляда ее глаз делается совсем не по себе. Его спасает Ролан, который забирает из руки альбом. — Что-то рисовал? – спрашивает он, листая его в поисках последнего рисунка. Останавливается, разглядывает, оценивает. – Что за старомодный образ? И слишком холодный. Ты будто фотографию на кладбище срисовал, – Ролан усмехается, вырывает лист бумаги и комкает его, отбрасывая в мусорное ведро. — Нет, это же… – не успевает вскликнуть мальчик, потому что его прерывают шепотом на ухо. – Веди себя при Тесси прилично, не заставляй меня снова злиться. Разбитая позавчера губа все еще напоминает о себе, поэтому подросток с тяжелой болью в глазах смотрит на скомканный в мусорном ведре рисунок и обещает: «Я вернусь к тебе завтра, мама. И принесу тебе еще цветов.» Уже через час мальчик пытается застегнуть дрожащими пальцами джинсы, но удается это только с третьей попытки. Щеку саднит от того, что Ролан слишком сильно прижал его лицом к шершавой стене, покрытой светлой краской, стоило лишь его невесте выйти за дверь. Мальчишка хотел избежать этого, но Ролан оказался сильнее, просто зажав его руки за запястья над головой и вталкиваясь сзади так сильно, что подростку казалось, будто его впечатывают в эту стену. Пару раз он чуть не вырвался, стиснув зубы от неприятных ощущений, но услышал только резкое: — Не дергайся. Он подбирает с пола рубашку, когда дверь студии распахивается, и в нее влетает Тесси, привнося за собой аромат слишком сладких духов и коробку с пирожными. — Я решила купить нам сладкого и отметить знакомс… – она останавливается, взгляд врезается в голый торс ученика. – Что вы здесь?.. — А, привет, милая, – перебивает ее Ролан, закрывая обзор своей фигурой, целует в щеку и берет коробку с пирожными. Очень вовремя со сладким. А мы как раз обсуждали мою новую картину. — В таком виде? – хмурится девушка, показывая пальцем за его плечо на подростка. — Это я попросил его снять рубашку и встать к свету. Я буду рисовать со спины мальчика его возраста, поэтому просто хотел визуально запомнить некий образ. Девушка кивнула, отдавая пирожные. От ее взгляда не ускользнули отметины на плечах и груди ученика, когда тот быстро накидывал рубашку. Они были похожи на синяки после пальцев рук. «Я сделал, как и обещал, мама,» – юноша садится на колени перед могилой, как и вчера. Достает альбом и карандаш. В нем уже есть много рисунков, набросков, но этот самый важный. Еще недели три назад ему в голову пришла мысль изобразить людей, которые были ему в жизни дороги больше всего, чтобы их образы остались с ним по жизни. Друзей у него почти не было, за исключением белобрысого озорного мальчишки из его класса частной школы, который все время жевал какие-нибудь снэки, да и с ним они не то, чтобы очень часто виделись, потому что все время вне школы подросток посвящал рисованию и занятиям живописи. Поэтому выбор был вполне очевиден: он уже написал портрет отца масляными красками, потом своего учителя, теперь оставался только портрет матери, но ее образ ассоциируется у него именно с этой фотографией на могильной плите: здесь она выглядит счастливой и такой красивой, что мальчишка вовсе не удивляется, почему отец женился именно на ней. Ему приятно, что папа часто говорит, что он похож на свою мать, начиная от светлых волос и голубых глаз, заканчивая характером. Почему-то он уверен, что она была замечательной. Он хочет нарисовать ее портрет сначала карандашом, а потом написать маслом на холсте уже дома. Три портрета трех любимых людей. Но теперь в очередной раз за последнюю неделю он сомневается, действительно ли любит всех троих. Он уверен, что любовь должна выражаться как-то иначе, а то, что происходит с Роланом, лишь доставляет боль, досаду и вязкий осадок ощущения собственной грязи, будто и тело, и душу перепачкали в нечистотах. Он старается не обращать внимания на синяки по всему телу, которые остаются каждый раз, когда они занимаются любовью. Любовью ли? Кажется, что удовлетворение получает только Ролан, а потом просто забывает о том, что с ним рядом кто-то есть. Подросток мучается вопросом, может он виноват в чем-то, не заслужил любви, не достоин ее. Но ответ не приходит сам собой, а внимание быстро концентрируется на прорисовке лица матери – о ней сейчас думать гораздо приятнее. Субботнее утро, наполненное светом и запахами улицы из приоткрытого окна. Когда Наоки проснулся, он был уверен, что проспал дольше обычного, и, покосившись на настенные часы, только убедился в своей правоте. Странно, что его никто не разбудил, хотя и не так удивительно, ведь они вернулись домой с Этьеном только в третьем часу ночи. Эми мирно спала, и насколько Наоки понял, она даже не узнала об отсутствии своего бойфренда. Поднявшись и приоткрыв дверь, юноша прислушался к звукам в квартире, но, казалось, что в ней царила полная тишина, кроме тиканья часов в его же комнате. Он тихо прошел босиком по мягкому ковру и осторожно приоткрыл дверь соседней спальни, проверяя, действительно ли сестра ушла на работу. Так и было – в постели была только одна фигура, мирно спящая на боку, подмяв подушку. Одеяло съехало вниз. Русые волосы в лучах солнца, падающего на подушку, приобрели насыщенный медовый оттенок. Наоки так же бесшумно, как и до этого, прошел до кровати, любуясь спокойствием и умиротворением, застывшими на лице Этьена. Он был так красив, так притягателен, что сердце застучало под ребрами в два раза быстрее обычного, оповещая об очередной порции того порхающего в животе волнения, которое поселялось в Наоки каждый раз, стоило наблюдать за художником. Наоки обошел кровать и аккуратно прилег рядом на свободное пространство, стараясь отбросить от себя терзающие виной мысли, что здесь спала его сестра, и в этой постели она и Этьен занимались любовью, отдаваясь друг другу. Устроившись рядом, Наоки вздохнул и придвинулся еще ближе, накрывая руку Этьена чуть выше запястья своей ладонью. В этот момент художник зашевелился, но так и не открыл глаз, а только лег на спину, нащупывая рядом плечо юноши и, слегка приобняв, притянул его к себе. Казалось, что Наоки даже перестал дышать, боясь, что Этьен сейчас проснется. Но когда понял, что тот по-прежнему спит, успокоился и, ощущая под ладонью на груди Этьена ровное биение его сердца, расслабился. Он думал о том, что все бы отдал, чтобы вот так вот просыпаться рядом каждое утро и чувствовать присутствие родного человека рядом, ощущать его дыхание, видеть его сомкнутые ресницы и разметавшиеся во сне волосы, а потом готовить друг другу завтраки или заниматься утренним сексом, который бодрит получше кофеина. Наоки никогда не считал себя романтиком, никогда не задумывался о таких вещах, которые относил к «девчачьим». Такого не было никогда ни с одним мужчиной, пока он не понял, что Этьен перестал быть ему просто учителем. Все изменилось – он не знал когда, да это было и не важно. А вслед за всем менялся и он сам. Он не чувствовал, как начинает дремать, потому что даже в легком полусне мысли не оставляли его в покое и чудилось, будто так и должно быть: они вдвоем в одной постели, и нет больше ничего, что может хоть как-то помешать быть счастливыми. Пока он резко не проснулся от того, что тело под ним дернулось, а хрипловатый голос выругался вслух: — Наоки, какого черта ты здесь делаешь? Голубые глаза напротив были полны недоумения. — Доброе утро, – тихо и спокойно ответил Наоки, потом неторопливо провел ладонью вниз по груди Этьена до живота, обвел указательным пальцем по кругу его пупок и начал спускаться ниже. Улыбнувшись, он потянулся к нему, чтобы коснуться губ, когда сильный толчок в плечо заставил откинуться обратно на кровать. — Что ты делаешь? – сорванное дыхание выдавало волнение. Этьен вскочил с кровати, ища на стуле свою одежду. – Как ты оказался в этой постели? Наоки, у тебя совсем нет приличия?! Юноша приподнялся на локте, с обидой в глазах наблюдая за суетливыми движениями Этьена. — Извини, – сказал он, но в голосе не было слышно особого раскаяния. — Вернись к себе в комнату! – бросил Этьен, прежде чем выскочить из спальни в ванную. Остановившись перед раковиной, Этьен с чувством стыда увидел приподнятую ткань черного нижнего белья. Черт возьми! Неужели Наоки стоит только до него дотронуться, что его тело реагирует с такой молниеносной скоростью? Или это потому, что у них с Эми уже несколько дней не было секса? Этьен вспомнил темноволосую макушку и изящное лицо Наоки, когда он проснулся, тепло, исходящее от его тела. Если бы это могло длиться хоть еще немного... Осознание того, что они лежал в их с Эми постели, заставило подскочить, оттолкнуть юношу от себя – оно напомнило о том, что было запретно. Встав под душ, Этьен позволил себе быструю разрядку, белыми каплями окропившую кафель уже спустя пару минут, потому что перед глазами мелькали затертые кадры того, как они занимались любовью с Наоки в студии, как юноша изгибался под ним, как нависал сверху, щекоча волосами лицо. Никогда и ничего подобного Этьен не испытывал ни с одной девушкой. Даже с Эми. И тем более с… «С этим надо заканчивать. Пора ставить точку. Я только заставляю страдать и его, и себя». Наоки хлопотал у кухонного стола, когда Этьен зашел на кухню. Чертыхаясь и что-то бурча себе под нос, юноша гремел посудой, потом повернулся к нему и, деловито вскинув голову, протянул кружку, от которой исходил пар. — Твой кофе. Этьен принял кружку, заглянул вовнутрь, будто проверяя, действительно ли в ней было что-то съедобное, ведь Наоки никогда не пил кофе, а значит, не факт, что и умел его заваривать. Но на вкус напиток оказался даже ничего. — Спасибо. — Не за что. Я в душ, – Наоки прошел мимо, нарочито задевая ладонью живот Этьена. Вернулся он в не менее игривом настроении. На бедрах висело одно лишь короткое полотенце, да и то так, что казалось, еще немного – и оно и вовсе свалится на пол. Это незатейливое одеяние открывало взгляду и стройные ноги, и поясницу, и низ живота с острыми тазобедренными косточками, над одной из которых виднелась маленькая родинка, и худую грудь с болтающимся кулоном на цепочке. Распущенные волосы с намокшими кончиками прикрывали ключицу и верхние позвонки на спине. — Нао, тебя не учили одеваться при людях? – Этьен отвернулся, чтобы уберечь себя от дальнейшего разглядывания красивого полуобнаженного тела. — Людей я тут не вижу. Вижу только одного человека, который меня уже созерцал в откровенном виде, – Наоки посмотрел на кружку чая, ожидающую его прихода, и расплылся в довольной улыбке. – Ммм, спасибо. А что будет на завтрак? — Ничего выдающегося. Все то же самое. — Круассаны, – Наоки подцепил один из них двумя пальцами и покрутил в руке. – Может, покормишь меня? Щеки Этьена вспыхнули. Стоя у кухонного стола и готовя омлет, он отложил деревянную лопатку и повернулся к юноше, собираясь духом. — Нао, пожалуйста, перестань. — Почему это? – Наоки закинул ноги на соседний стул, согнув одну в колене, и с нескрываемо развратным видом облизал круассан кончиком языка, прежде чем поймать его зубами. – Ты же сделал вчера свой выбор. Почему бы тебе не проявить хоть немного внимания к моей скромной персоне? — Наоки, я не делал выбора вчера, – говорить было трудно из-за образовавшегося в горле кома, будто гортань сдавило. – Я поцеловал тебя для того, чтобы ты не сопротивлялся и ушел из чужого дома. Рука с круассаном медленно опустилась вниз, а улыбка сменилась тонкой морщинкой между бровей. Невыносимо было выдерживать этот взгляд, полный осуждения, обиды и ощущения того, что предали. — Ты что сделал? – шепотом переспросил Наоки, снимая ноги со стула, поднимаясь и направляясь ближе к художнику. — Прости, Нао. Но пора покончить со всем этим. Я должен был сказать это раньше, пока все не зашло так далеко. Но пока еще не поздно… У юноши было такое ощущение, что ему в лицо только что вылили ведро ледяной воды. — Уже поздно, черт бы тебя побрал! – крикнул он. – Ты что, совсем не понимаешь, что я люблю тебя?! Что я уже скоро из-за тебя свихнусь! — Нао… — Замолчи! Ты все еще любишь его, да? Того мужчину, о котором говорил! Наоки трясло – от переполняющих эмоций, от желания образумить, доказать, заставить признать. Он не знал, что сделать, как докричаться. Просто говорил все, что приходило на ум – все, что шло глубоко из самого сердца, которое стало болезненно сжиматься при каждом вдохе. — Нао, не говори ерунды. — Это не ерунда. И те слухи, которые про тебя ходят… Это же правда, да? Юноша видел, как по лицу художника пробежала тень, будто отразившая прошлое. — Кто тебе сказал? — Ты переспал со мной, потому что я просто замена, ведь так? – Наоки будто не слышал его. – Учитель и ученик. Только роли поменялись! Ты хотел его забыть, поэтому и сделал это со мной! — Все было не так, – слова юноши обжигали лицо и душу. — Не ври мне! Тебе плевать на то, что я чувствую, – Наоки тряхнул волосами и провел ладонью по щеке, будто стирая слезы, а потом вдруг резко пересек расстояние, разделявшее их, обхватил Этьена за шею и накрыл его губы своими. — Перестань, Нао! – Этьен остановил его, отводя за плечи, но Наоки не собирался сдаваться, будто поцелуй мог разрешить все, вернуть сказанные слова обратно, переубедить. Он сделал еще две попытки прижаться губами к губам художника, но тот только лишь отстранялся, успевая крепко поймать его то за плечи, то за руки и не позволить приблизиться, пока Наоки не приложил все свои силы и напористость, чтобы все же уловчиться и поцеловать, вжаться губами, скользнуть языком так, что у Этьена сорвалось дыхание. Они оба не сразу поняли, что произошло потом: Наоки оказался на полу, держась за лицо, а Этьен, со взглядом, полным ужаса, схватился за край кухонного стола. В помещении воцарилась тишина, только тихий звук редких падающих в металлическую раковину капель воды нарушал ее время от времени. Это был тот самый момент, когда Этьен возненавидел самого себя до такой степени, что хотелось прямо здесь и сейчас наложить на себя руки. Он со страхом смотрел на то, как на нижней губе юноши стала набухать красным бусинка влаги, а потом она скатилась вниз, рисуя на бледной коже алую полосу. Темные глаза, ставшие огромными и черными как ночь, заблестели от выступающих слез. Запах горелого щекотал ноздри, но их сгоревший завтрак не волновал уже никого. Опираясь руками о пол, Наоки неуверенно поднялся на ноги и, стерев с щеки влагу, на заплетающихся ногах пошел в сторону прихожей, а Этьен так и остался стоять, глядя в одну точку и чувствуя, как его собственные глаза становятся мокрыми от слез. Сейчас он сделал самую большую ошибку в своей жизни – он стал тем, кого отчаянно ненавидел. Через какое-то время Этьен невидящим взглядом достал из холодильника лед, дошел до комнаты Наоки, дверь в которую была приоткрыта. Юноша сидел на диване, успев надеть джинсы. Он подтянул колени к груди и прислонился щекой к спинке дивана, будто ему было трудно держать голову. Ресницы все еще были мокрыми, а отрешенный взгляд заставлял сердце Этьена ныть так сильно, что становилось трудно дышать. Он медленно подошел ближе, протягивая Наоки лед. Руки дрожали, будто от слишком сильного напряжения. — Приложи лед. Юноша среагировал не сразу. Сначала он вообще не менял ни позы, ни выражения лица, только спустя минуту принял пакетики льда и прижал к губе. — Прости меня, Нао, – голос Этьена сломался, звучал надтреснуто и хрипло. – Если когда-нибудь сможешь, прости. Он тяжело вздохнул, пытаясь набрать воздух в легкие, который словно проходил через сотни преград. — Я больше не могу быть твоим учителем. Мы больше не должны быть рядом. Это для твоего же блага. Как дались эти слова, Этьен не знал. Каждое из них само по себе звучало приговором. — Нао... – шепнул он и замолчал, едва удерживая себя от желания провести ладонью по темным длинным волосам юноши. Но он поклялся себе, что больше никогда не дотронется до него, потому что прикосновение его рук теперь таило в себе только опасность и зло. Наоки не отвечал, только еще одна слеза сползла по щеке, путаясь в пряди черных волос, и Этьен даже и не надеялся уже услышать от него хоть что-то, когда тот все же выговорил шепотом, едва слышно. — Значит, ты не придешь... с цветами, когда я умру... Не вспомнишь... И по его губам скользнула болезненная улыбка, наполненная такой болью, будто он весь состоял только из нее — каждой клеткой тела, кожей, взглядом, дыханием. — Я вспомню, – Этьен уронил голову и дал выход мучающим слезам. – Только забудь меня сам. И, не выдерживая больше, он вышел из комнаты, потому что находиться рядом с Наоки больше не мог — эта близость разрывала его изнутри на части. Он вернулся на кухню, пустым взглядом оглядывая интерьер, будто искал что-то. Он поднял руку на Нао. Он ударил его, даже не контролируя себя. Этьен понимал, что стоит случиться еще одному поцелую, и дороги назад не будет. История повторится. Но разве она не повторялась уже сейчас? Он считал себя чудовищем, ничтожеством, которое не имеет право на то, чтобы вообще испытывать такое чувство, как любовь, и не понимал, почему до сих пор внутри все жгло, стоило лишь вспомнить образ юноши. Этьен не обращал внимания на то, как по щекам текли слезы, он смотрел на свои руки, как на орудие убийства, а память рисовала картину его юношества — гротескное воплощение того, что случилось недавно. Разница была только в том, что тогда он был на месте Наоки, и испытал всю боль на себе самом. Стоило лишь вспомнить те чувства, отравляющие кровь своим смертельным ядом, как внутри Этьена будто что-то взорвалось. Он со всей силы махнул рукой по стоящим на столе бокалам и стаканам. Мелодичный громкий звон бьющегося стекла заполнил все сознание. Стол осыпали блестящие прозрачные осколки, и Этьен просто подхватил их горсть ладонью, сгибая пальцы и сжимая в кулаке. Острая, растекающаяся по венам боль пронзила руку вплоть до плеча, и он остановился на пару секунд, пытаясь переступить болевой порог. В голове только крутилась мысль о том, что больше он никогда и никому не причинит боль этими руками, поэтому он снова сжал осколки ладонью, и к горлу подступала тошнота. Нет, это была не столько физическая боль, сколько внутренняя. Наоки думал, что самое страшное в своей жизни он уже пережил, но думать так было слишком наивно. Он не предполагал, что может быть так больно: оттого, что любишь человека, но любовь твоя не нужна никому, кроме тебя самого. И этот удар был не столько унизительным, сколько ставящим точку. Теперь Наоки понимал, что выбор Этьен сделал не вчера. Его выбор был сделан сегодня. Слезы все еще находили выход, но юноша и не пытался их успокоить. Они слишком давно не выходили наружу, а теперь пользовались своей свободой по полной. Если можно было бы умереть прямо сейчас, не ждать того часа, когда вздох станет последним и оборвется на половине. И вдруг из квартиры послышался этот резкий громкий звон бьющегося стекла, от которого Наоки вздрогнул и почувствовал, что происходит что-то плохое. Как будто спящая интуиция вдруг проснулась, показывая указательным пальцем на дверь, а в груди вспыхнула такая вспышка тревоги, что Наоки подскочил с дивана, торопясь по прихожей, держась за стену. Сцена, которую он увидел там, напугала его самого. Этьен стоял у кухонного стола, и его поверхность была усеяна мелкими и крупными осколками стекол, будто кто-то для антуража украсил ими интерьер. Художник смотрел на свою руку, лицо исказилось от боли, на ладони грудились покрытые алым осколки. Этьен снова сжал ладонь, зажмуриваясь и роняя ее на стол. Наоки не помнил, как бросился к нему, как схватил за руку, что есть силы, заставил разжать пальцы, а липкие от крови мелкие стекла выпали на пол. — Что ты делаешь?! Не смей! Это же твои руки! Ты же рисуешь ими – в них твоя жизнь! – юноша оттащил Этьена к дивану, но они не добрались до него, падая рядом на пол. Наоки обнял друга, гладя по волосам, стараясь успокоить, уберечь. – Прошу тебя, не надо. Я клянусь, я оставлю тебя в покое. Я больше никогда не скажу тебе о своих чувствах. Только не делай этого, Этьен. Умоляю тебя! Он не смог больше говорить – горло сжалось, словно его душили. Наоки знал только одно: даже если эта рука ударила его, разбивая все надежды, она не имела право быть изуродованной. Ни один художник не сможет этого пережить. Он отодвинулся, стирая со щеки Этьена влагу и бросая взгляд на его ладонь, лежащую на колене – из кожи торчали острые осколки, а кровь струилась из многочисленных порезов. Найти в себе силы, чтобы помочь. Чтобы передать их любимому человеку. Наоки взял его ладонь в свои руки, осторожно избавляясь от врезавшихся кусков стекла. Юноша видел, как Этьен подчинялся его воле, словно кукла. Что же происходило с ним, раз он решил сделать такое? — Этьен, вставай, поехали. Нужно в больницу. Тот лишь помотал головой. И тогда Наоки прибег к проверенной методике. — Я сказал, поехали! Не встанешь — я потащу тебя волоком, придурок! Почему это подействовало, он не понимал. Глаза Этьена от этого не стали ярче, но будто бы прояснились. И, воспользовавшись шансом, Наоки встал, помогая ему подняться на ноги и перенимая на себя вес все еще непослушного тела. Все что угодно, но он не позволит Этьену убить свой смысл жизни так просто. Все было словно в дымке, где он плавал, плавал, никак не находя берегов. Только голос Наоки, мелодичный, эмоциональный, с необычным акцентом вел его за собой. И горячие руки – он чувствовал их будто изнутри, а не кожей. Он начал возвращаться в реальность только в клинике, когда врач задавал ему вопросы, обрабатывая ладонь медикаментами. Боль пульсировала по всей руке, будто вся она превратилась в кусок мяса. Этьен приподнял голову, встречаясь с обеспокоенным взглядом Наоки, который тут же отвел глаза, наблюдая, как врач перебинтовывает ладонь художника. В юноше явно что-то изменилось: он даже сидел в такой позе, которую Этьен у него никогда не видел. Обычно Наоки светился уверенностью в себе, а сейчас его спина была немного ссутулена, руки зажаты между коленями, а на лице таилось полное смирение. — Готово, – молодой мужчина в белом халате похлопал Этьена по плечу. – И, пожалуйста, впредь будьте аккуратнее. Падать на стекла слишком опасно. «Падать?» – Этьен снова бросил взгляд на Наоки, который, видимо, придумал эту историю. Выйдя на улицу, они сели на свободную скамейку под раскидистым деревом и оба молчали. Понимание того, чем все могло закончиться, отрезвляло Этьена все больше и больше. Ведь в его картинах действительно была вся его жизнь — Наоки был прав, но только не учел одного: в последнее время он сам заполнил картины Этьена жизнью, подарив вдохновение. — Прости. Наоки резко обернулся на тихий шепот. Он думал, что Этьен теперь заговорит не скоро, но слышать голос художника было таким облегчением, что захотелось засмеяться в полный голос, но юноша только сдержанно улыбнулся. — Хватит уже извиняться. «Я обещал тебе: я больше никогда не скажу, что люблю. Я сдержу обещание. Только для того, чтобы ты был счастлив.» — Тогда... спасибо. — Это уже лучше, – Наоки убрал за ухо прядь волос. – Поехали в студию. Я хочу забрать те рисунки, которые делал. Можно? С каждым шагом быть все ближе к концу. Теперь они даже не ученик и учитель. Став свидетелем того, что происходило с Этьеном, Наоки все больше был уверен в том, что всем будет лучше без его присутствия. Самое сложное было решиться: позвонить Эми и попросить денег в долг, обещав вернуть при первой возможности, а потом связаться с авиакомпанией и заказать билет на ближайший рейс. Этьен не слышал этого разговора, да Наоки и не хотел. Нужно было просто исчезнуть из его жизни, чтобы не быть причиной чужих страданий и боли. Наверно, впервые за всю жизнь Наоки понимал, что жертвы ради тех, кто дорог сердцу, стоят того. К пяти вечера он собрал свои работы, даже те, которые недописал, потому что это были картины памяти — те, которые он вряд ли когда-нибудь сможет забыть. Вернувшись домой, он будет рассматривать их и вспоминать голос Этьена, критику, замечания, и никогда больше не подумает о том, что они его раздражают. Как вообще он мог так думать? Все это время Этьен стоял, прислонившись плечом к стене, и молчал, но Наоки даже спиной чувствовал на себе его взгляд. Застегнув чехол, который он взял у художника, юноша обернулся на лежащую на диване Марго. На самом деле, он не столько хотел попрощаться с ней, сколько спрятать от Этьена вновь появляющуюся влагу в глазах. — Ну, красавица, – он коснулся мягкой шерсти пальцами, провел по спине. – Пока. Марго поднялась, уселась на задние лапы и потерлась мордочкой о его запястье, вызывая у юноши грустную улыбку. «Вот и все», – он приложил все усилия, чтобы не дать слезам скатиться по щекам. — Ты опоздал. Подросток поднимает глаза на учителя, который стоит перед ним с сигаретой в руке. Мужчина снова не в настроении, и мальчишке уже кажется, что за последнюю пару месяцев не было и дня, когда Ролан был бы в хорошем расположении духа. Разве что одна пятница, когда учитель смог выгодно продать пару своих старых картин, да и та закончилась тем, что он снова напился. Запах алкоголя теперь тоже стал неотъемлемой частью студии. Мальчик не понимает, почему Ролан стал так часто пить, но одно знает точно: уже три месяца, как художник не написал ни одной новой картины, а попытки это сделать не увенчались успехом. Пройдя в комнату, мальчишка подходит к окну, открывает шпингалеты, впуская свежий воздух в помещение. В выходные он много думал о своем учителе. О своей жизни. О своих чувствах. Обо всем том, что смешалось в единую густую кашу с тех пор, как Ролан впервые его поцеловал. Казалось, от размышлений мозг взорвется на тысячи кусков, но для себя он все же принял решение – он хочет поставить точку. Ради себя. Ради отца. Ради того, что он больше не может терпеть такое унижение. — Душно, – говорит он, вдыхая запах улицы и оборачивается. – Я принес кое-что для тебя. Он отходит в прихожую и возвращается с холстом в руках, который прижимает к себе лицевой стороной. Приближается к мольберту и ставит его, обращаясь к учителю. — Я еще давно решил написать твой портрет. И еще двух людей, которых я люблю: отца и матери. Но думаю, этому место здесь. Я отдаю его тебе. — Какой щедрый подарок, – прищуривается Ролан, разглядывая работу, потом щелкает языком, морщится. – Но, знаешь ли, такое впечатление, что ты его не писал, а мазюкал. Ты только посмотри на эти мазки! Отвратительно! Одним размахом Ролан сбрасывает холст с мольберта, наступает на него подошвой ботинка так, что краска трескается, а холст вминается, и идет навстречу онемевшему мальчишке. — Напишешь еще один. Получше. Оказываясь рядом, он кладет ладонь на шею мальчика и со всей силой притягивает его к себе, намереваясь поцеловать, но тот выпутывается, отступает на пару шагов назад. — Нет. — Нет? – усмехается мужчина. — Я больше не хочу. Мальчик старается не думать сейчас о том, что минуту назад те чувства, которые он вкладывал в этот портрет, то время и старания были в прямом смысле растоптаны, будто вместо портрета там, на полу, лежало его искореженное сердце. Сейчас он должен думать о другом: как сказать последние слова и поставить точку. — Не хочешь, – мужчина проводит рукой по щетине на своей щеке, а потом поднимает серые глаза на подростка, и в них нет ничего, кроме стального холода. — Я хочу попросить отца закончить наши занятия, – пытаясь прогнать дрожь в голосе, говорит ученик. – Я так больше не могу, Ролан. Я хотел бы, но ты так изменился. И я действительно тебя любил, но теперь… Одним рывком его хватают за волосы, не давая договорить, и лицо учителя напротив не сулит ничего хорошего. Пару дней назад его глаза так же лихорадочно блестели, как сейчас, а потом он снова ударил… — Значит, решил сбежать? Решил кинуть меня? Не пори чушь! Ты – мой. Запомни это, вдолби в себе в голову. И я буду с тобой делать то, что хочу. Пальцы дергают за рубашку на себя, губы впиваются жестким поцелуем, но мальчишка дергается со всей силы в сторону, так что сбивает стоящий рядом мольберт и, потеряв равновесие, падает вместе с ним. Ссадины прожигают кожу в нескольких местах, он морщится от боли. Ролан становится над ним в ногах, одной рукой расстегивая ремень на брюках. А потом все превращается в какой-то ад, где мальчишка горит, но никак не может сгореть до конца, чтобы потерять способность чувствовать. Он сквозь марево слышит собственные крики и впервые думает о том, что хочет умереть. Слезы, попадающие в рот, уже кажутся не солеными, а горькими. А когда все заканчивается, его тело не слушается, даже пальцы рук отказываются двигаться, и он просто лежит на полу, чувствуя, как по внутренней стороне бедер стекает кровь. — Заявишь еще о чем-то подобном, – слышит он сзади себя, – мы повторим то, что сейчас сделали. Он кидает мальчишке брюки и приказывает: — Одевайся. Замечая, что тот не двигается, повышает голос: — Я сказал, одевайся, твою мать! Подросток невидящим взглядом на ощупь берет брюки, трясущимися, непослушными руками натягивает их на бедра, превозмогая вспышки боли. А потом тишину разрезает новый голос, заполнивший комнату: — Ролан!!! Господи! Что вы?.. — Тесси? — Как ты посмел? Боже!!! Как это отвратительно! Вы же мужчины! Мальчик не сразу понимает, что эти слова обращены к нему, а не к учителю. Он это осознает, только когда фигура девушки оказывается напротив, и она залепляет ему пощечину. — Как ты мог? Ты же его ученик! Малолетняя шлюха! Ты же знал, что он собирается жениться, и даже это тебе не помешало?! Мелкая грязная дрянь! Вон отсюда! Даже при всем желании мальчишка не может встать, поэтому девушка не дожидается, а просто хватает его за руку и буквально выволакивает на лестницу, сплевывает на пол и захлопывает за собой дверь. И в этот момент вся жизнь захлопывает перед мальчишкой двери. Он сидит на пыльном бетоне, прислонившись спиной к стене, и говорит, едва слышно, потрескавшимися губами: — Я больше никогда не полюблю. Клянусь. Даже Марго приняла Наоки. Теперь этот факт казался Этьену предвестником всего. Всех его ошибок. Всех вещей, слов, действий, которые он позволил себе, и за которые не мог себя простить. Когда-то он тоже искренне любил, но разбился о то, как жестока может быть любовь, когда ее никто с тобой не разделяет. А теперь он встал на место человека, который тогда сломал его. Сломал так, что хруст слышался еще долго и громко. Наоки... Скрасивший все это время, которое был рядом с ним. Незаметно ставший таким родным и близким. Самоуверенный, горделивый юноша, не умеющий сдерживать себя ни в чем. И в то же время такой искренний, открытый и чувственный, что задумываешься о том, как он сохранил это все в себе. Этьен так боялся причинить ему боль, и в итоге сделал это так же искусно, как когда-то сделали ему. Но в отличие от того человека, он страдал еще и сам. Сам. Как никогда в жизни. Даже тогда не было такого. Это осознание вдруг засигналило маяком: ведь Этьен до сих пор продолжает повторять то, что делал тот, кого он возненавидел. Но разве разница не в том, что Наоки стал ему так дорог и близок, и это чувство... «взаимно», – договорил художник про себя, наблюдая за тем, как юноша разворачивается и берет чехол со своими работами. — Ладно, я пойду, – Наоки опустил глаза, задерживая дыхание. – Увидимся вечером. Он специально сказал так, чтобы не прощаться, хотя прекрасно знал, что ночевать будет где угодно, но только не под одной крышей с Этьеном. Сейчас слишком больно. Не глядя на художника, юноша направился к двери — там, за ней, будут сожжены все мосты. Только бы сдержать слезы до того, как она закроется за ним. — Нет! Наоки застыл на месте, роняя из руки чехол с работами, когда сзади его вдруг поймали крепкие руки, прижали спиной к груди так сильно, будто боялись, что он вырвется и сбежит. Сердце забухало в грудной клетке — еще немного и вырвется из ее плена наружу. — Я не отпущу, – голос раздался прямо рядом с ухом, заставляя мурашки бежать по телу. – Никуда не отпущу тебя. Какой же я идиот! Как я не понимал? Нао, ты же мое спасение. Юноша развернулся в руках Этьена, тревожно заглядывая ему в глаза. — Думаешь, я сумасшедший? – спросил художник, и Наоки уже готов был с этим согласиться, но тот продолжил: – Может, так и есть. Но только я понял, что боялся именно того, что и делал. Если бы я просто позволил себе... тебя. — Позволил меня? – юноша сглотнул. — Тебя, – легкий кивок головой, и Наоки снова увидел настоящий цвет глаз Этьена — голубой, яркий и насыщенный. — Я сделал тебе больно. — Не больнее, чем я тебе. — Я не понимаю... — Я тоже, - Этьен горько усмехнулся. - Но еще будет время для того, чтобы понять. Наоки почувствовал, как к щекам приливает кровь, когда пальцы Этьена дотронулись до его скулы, потом убрали прядь волос, полностью открывая лицо. Он прикрыл глаза, отдаваясь во власть этих касаний, когда к ним прибавилось и горячее дыхание из полуоткрытых губ, которые сантиметр за сантиметром целовали его щеку, двигаясь к губам. У Наоки все горело внутри и языки пламени просачивались сквозь поры наружу, а когда губы Этьена накрыли его, сливаясь в чувственном, медленном поцелуе, ему показалось, что тело становилось жидким. Они впервые целовались так, что внутри все звенело. Плавные танцы сплетенных языков, чтобы почувствовать друг друга, ответить на ласку, открыться навстречу. И первый раз за всю свою жизнь Наоки услышал, как у него вырывается тихий стон от одного лишь поцелуя. Нестерпимо... — Нао, – Этьен улыбался, пальцы здоровой руки перебирали черные, как смоль, волосы, и он будто смаковал это имя на губах. Он коснулся носом теплой щеки, поцеловал куда-то в скулу, зарылся лицом в волосы, вдыхая в себя их запах. Как он мог так упорно отказываться от всего этого? От ощущений нежного трепета во всем теле, в самом сердце, когда обнимаешь это стройное податливое тело, но прекрасно понимаешь, что в твоих руках не девушка, а юноша, который пробил в душе преграду, выстраиваемую годами. Этьен снова коснулся губами виска, прежде чем увлечь Наоки в еще один долгий поцелуй. «Я же обещал, – все еще проносилось у Наоки в сознании. – Обещал оставить его.» Но чувства заглушали клятвы и разум, они туманили голову, и заставляли лишь подаваться навстречу, подставлять лицо и губы под поцелуи. — Пойдем в спальню, – выдохнул он рядом с шеей Этьена. – Пожалуйста. Когда он просил своих любовников об этом? Когда готов был умолять? Раньше бы подобное показалось шуткой. «Только еще один раз. Последний. А потом меня больше никогда не будет в твоей жизни.» Матрас спружинил под спиной юноши. Этьен навис сверху, как зачарованный разглядывая его лицо. Светлые волосы спускались вниз, и хотелось поймать их и легонько потянуть на себя, чтобы снова соединиться губами. Дыхание Наоки становилось все тяжелее, потому что чувствовать, как прижимается к нему тело Этьена, было слишком волнительно, но он сам обхватил его за талию, чтобы быть еще ближе друг к другу. И снова томящие, сводящие с ума поцелуи. Такие чувственные, что, кажется, сердце вот-вот остановится от переизбытка эмоций. А потом такие же поцелуи, чередующиеся с касаниями языка, но вдоль шеи до ключицы. Пауза, чтобы стянуть футболку через голову. Сантиметр за сантиметром к розовому соску, который тут же превратился в маленький бугорок от возбуждения. Этьен никуда не торопился, и Наоки его не подгонял — он просто принимал то, что ему давали, благодарно, искренне, открыто. Дорожка поцелуев до пупка, поворот к ребрам. Пальцы потянули петлю на пуговице джинсов, которые превратились в тесный кокон, мешающий двигаться. Преграда, от которой хочется избавиться как можно скорее. Теплое дыхание в открывшемся пространстве коснулось возбужденной плоти под тонкой тканью темно-фиолетовых боксеров, и Наоки всего встряхнуло. Его пальцы вцепились в ни в чем не повинное одеяло, другая рука — в медового оттенка волосы. А голос предательски выдал: — Аххх... В этот раз Этьен даже ласкал его плоть по-другому. Не такими жадными, торопливыми движениями, как в первый раз, а будто пробуя, смакуя, проверяя, какое действие какую реакцию вызывает. Наоки уже чуть ли не метался на постели, подавался бедрами вперед, заставляя заглатывать его член почти полностью, но Этьен не был против, только поощряя и вызывая у юноши еще более бурные вспышки эмоций, пока тот не напрягся всем телом в последний раз, изливаясь с протяжным стоном и оседая бедрами на постель. Этьен облизал губы, сглатывая слегка молочный вкус до последней капли, подтянулся наверх, целуя влажную шею, находя губами мочку уха с кучей сережек. Он чувствовал, как Наоки снова притирается к нему бедрами, и как нестерпимо горячо делается от этого в его собственном паху. Да еще когда и плоть юноши снова стала наливаться от возбуждения, тереться о его живот, задевать член, ему показалось, что перед глазами все поплыло. — Там... в сумке... — Что? - Этьен не сразу понял, о чем шла речь. — Моя сумка... на полу... там во внутреннем кармане... гель... Наоки поймал художника за плечи, переворачивая на бок, и лег поперек кровати на живот, нащупывая на полу свою сумку и пытаясь найти флакон. Он тихо засмеялся, когда Этьен подобрался выше и стал покрывать поцелуями его поясницу и ягодицы. Да где же этот чертов?.. Со вздохом облегчения Наоки наконец нащупал искомое и аккуратно перевернулся на спину, протягивая его Этьену. — Ты знаешь, что делать? – вернувшись под приятную тяжесть тела, шепнул он ему в губы, обхватил руками за шею и развел ноги. — Ты правда готов? – голубые глаза с волнением смотрели прямо на юношу. — Как никогда, – улыбнулся Наоки и приподнял бедра, вновь вжимаясь в возбужденную плоть друга. – Хочу быть твоим, целиком. Ну, давай же! Не тяни! Этьен помедлил еще пару секунд, а потом, растерев на пальцах немного геля, аккуратно дотронулся до спрятанного входа в тело юноши, слегка помассировал нежную кожу по кругу и только потом проник пальцем в горячее узкое отверстие, стараясь отвлечь Наоки поцелуем. Нао же замер, и, судорожно втянув носом воздух, сам решительно подался вперед, торопя: — Ну же, – выдавил он из себя, продолжая двигать бедрами самостоятельно навстречу осторожным попыткам Этьена его подготовить. Откуда даже в этом такая нежность, бережливость? С Наоки никто никогда так не обращался. Даже когда Этьен в первый раз проник уже каменным членом между его ягодиц, он все равно делал это медленно, проверяя, не испытывает ли Наоки боль. И даже большие размеры по сравнению с восточными мужчинами, не причиняли дискомфорта за исключением первой пары минут, когда Этьен давал Наоки привыкнуть. А потом художник обхватил его бедра, и начал плавные движения, чередующиеся с поцелуями, и юноше казалось, что они взлетают на небеса, парят в невесомости. Тело выгибалось навстречу дугой, как глина в руках мастера. Стоны наполняли тишину под аккомпанемент синхронного дыхания. Этьен обхватил член Наоки, двигаясь в одинаковом ритме, желая прийти к финальной точке вместе, в унисон. Он чувствовал, что не выдержит долго — слишком тесно, слишком узко и слишком преисполнено эмоциями сердце, так что готово взорваться на осколки. Еще пара глубоких толчков. Наоки распахнул глаза и Этьен почувствовал, как погружается в эту темную радужку и падает на самое дно, но вместо удара, лишь взлетает вверх, вместе с юношей, и мириады ярких огней освещают собой все пространство так, что можно ослепнуть. И вслед за этим – оба тела изгибаются в судорогах наслаждения, одновременно, обмениваясь волнами экстаза. Наоки дышал поверхностно и часто, все еще прижимая Этьена к себе. Он почти что на ощупь нашел его губы, стараясь не обращать внимания на металлический привкус собственной крови, которая розовела на нижней губе, потревоженная поцелуями. Он был опустошен и счастлив. Мышцы, получив долгожданное расслабление, заныли. Влажный живот, покрытый густыми каплями следов собственного удовлетворения, чувствовал тяжелое дыхание тела Этьена. Скатившись на бок и прижав Наоки к себе за талию, художник устало выдохнул прямо рядом с его ухом, а потом коснулся губами сережек в мочке. — Щекотно, – засмеялся Наоки, зажмурившись, потом закинул руку другу на плечо и стал перебирать его светлые волосы. Раньше они казались ему нитями сладкой карамели, особенно когда блестели, купаясь в солнечных лучах, и Наоки не удержался и, подхватив одну прядь, зажал ее между губ. Ему даже показалось, что он сумел уловить в ней легкую сладость. — Что ты делаешь? – ласково улыбнулся Этьен, наполовину прикрыв собой тело юноши. Кончик его носа касался виска Наоки. — Хочу все запомнить. — Зачем? — Чтобы хранить в себе, – Наоки оставил прядь русых волос в покое и накрыл ладонью руку Этьена на своем животе, потом медленно провел вверх до плеча и обратно. — Ты же живешь сегодняшним днем, – напомнил ему художник, водя пальцами по изгибу талии сбоку. — Да, но ведь не каждый день ты занимаешься любовью с тем, кого действительно любишь. — Так почему бы не повторять это каждый день? Наоки повернул лицо к другу, серьезно глядя на него и проверяя, шутит ли тот. — О чем ты? — О том, что я хочу быть с тобой, – глаза Этьена блестели, и в них не было и капли того безумия и отчаяния, которыми они были переполнены сегодня утром, только умиротворение и благоговение. Озноб пробежал по телу Наоки, и он поежился. — Хочешь, чтобы я был твоим любовником? — И не только. — Ты живешь с моей сестрой. — Эми, – Этьен вздохнул, – она замечательная. Она будет прекрасной женой и подругой. Но не мне. Как это сложно: одновременно испытывать счастье от того, что делают выбор в пользу тебя, но с другой стороны – понимать, что разрушаешь счастье собственной сестры. И Наоки не мог уловить, что его сейчас волновало сильнее: благодарность или самоуничижение. — Почему ты молчишь? – тихо спросил Этьен, подняв руку и нежно поглаживая большим пальцем скулу юноши. — Я не знаю, что мне ответить, – Наоки смотрел в косой потолок, где открывался вид на небо из окна. – Ты разобрался с собой, но я… Ведь Эми моя сестра. Он поражался, почему не задумался об этом всерьез прежде. Конечно, он знал об этом как о факте, но почему-то последствия стали рисоваться только сейчас. А еще Наоки безумно мучил вопрос, который он так и не решался озвучить вслух, потому что это значило бы снова затронуть тему прошлого Этьена. Все так запуталось: еще утром Этьен его ударил, а сейчас они лежали в одной постели, переплетаясь руками и ногами, и слышали биение сердец друг друга. — Я только хочу, чтобы ты знал, – Наоки провел пальцами по щеке художника. – Я никогда не врал тебе о том, что ты стал для меня особенным. — И что это значит? – Этьен приподнял на локте, заглядывая ему в глаза. – Ты говоришь так, будто видишь меня в последний раз. Но, Нао, я хочу быть вместе с тобой. — А ты подумал о том, что скажут в твоих творческих кругах? И как ты объяснишь им мое появление в твоей жизни? Как будут на тебя коситься знакомые и друзья, зная, что ты променял Эми на ее брата? И твое прошлое… – Наоки прикрыл тыльной стороной ладони глаза: как случилось так, что теперь он сам отговаривал Этьена от шага, о котором до этого мог только мечтать? — Я не думал об этом, – честно признался художник. – Но для этого еще есть время. — Время? – горько переспросил Наоки. – До сегодняшнего вечера, пока ты не вернешься домой. К Эми. И поймешь, что все, что здесь происходило десять минут назад – просто балансирование на грани. — Это не так. Наоки почувствовал, как его руку отводят от лица за запястье. Этьен склонился над ним, слегка нахмурив лоб. — Хочешь остаться здесь на ночь? Со мной? Слишком заманчивое предложение, от которого невозможно отказаться. — Эми завтра улетает, ты обещал проводить ее. — Я провожу. — Этьен… — Останься, прошу тебя. И как можно отказаться, когда на тебя так смотрят, будто умоляют, будто от твоего ответа зависит чья-то жизнь? Когда голос такой вкрадчиво-хрипловатый, наполненный глубиной и переживаниями. «Мы идем в никуда на поводу у своих чувств. И я веду тебя вслед за собой. Но мне, в отличие от тебя, уже все равно. А ты, ты ведь всегда думал о будущем». Наоки протянул руку, коснулся упавшей пряди русых волос, убирая ее за ухо Этьена и, подтянувшись, нежно поцеловал. — Я останусь. Только не говори ничего Эми сегодня. Я хочу, чтобы она уехала и спокойно работала в Ницце, не думая о плохом. Может быть, по ее возвращению… — Хорошо, – согласился Этьен и улыбнулся, наклоняясь и нежно прихватывая нижнюю губу Наоки. – Я на все согласен. Как скажешь. Но у меня тоже есть одно условие. — И какое же? – Наоки выразительно выгнул бровь. — Даже забудь о том, чтобы позировать в качестве натурщика для пятой группы сегодня. — Ах, черт! Я же совсем забыл! – схватился за лоб Наоки. — Отлично, я рад, что моя просьба уже выполнена. — И почему это? — Мне бы не очень хотелось, чтобы десять пар глаз созерцали тебя в таком откровенном виде. — А у тебя сегодня есть занятия? — Нет. — Замечательно, – Наоки вытянул руки над головой и потянулся, потом снова обнял Этьена за талию и улыбнулся. – Мне нужно в душ. — Хорошо, конечно. А потом можем поужинать. Иди, я пока подумаю, что нам заказать. Наоки, уже спустивший ноги с кровати, обернулся и в последний раз посмотрел на расслабленного Этьена, лежащего на животе и улыбающегося. Он был сейчас необыкновенно красив и притягателен, и хотелось снова оказаться в его объятиях, сминая простыни, провести подушечками пальцев по светлой коже, дотянуться до упругих ягодиц и повернуть вверх к животу с ровной выемкой пупка… «Хотя бы в последний раз я могу насладиться тобой до предела». Это был необыкновенный вечер. И вроде бы не происходило чего-то волшебного, но Этьен все не мог до конца насладиться тем чувством трепета, которое парило в душе, словно птицы в небе. Ему мешали лишь периодические мысли о реальности, которая находилась за пределами студии, но он обещал себе, что обо всем насущном будет думать завтра. Не сегодня, потому что гораздо приятнее наслаждаться тем, что он сидел сейчас на террасе, притянув Наоки к себе за плечо, в другой руке – кружка горячего чая, и чувствовал себя безмерно счастливым. И куда-то испарилось ощущение одиночества, о котором говорил Нао, испарилась внутренняя тоска, которая так или иначе постоянно таилась глубоко внутри, готовая вот-вот захватить в полную власть. Стало легче и свободнее, а от прижимающегося к нему тела юноши будто исходили невидимые флюиды, которые заставляли кожу электризоваться, а душу – испытывать сладкое предвкушение весны после долгой холодной зимы. Этьен проследил взглядом контуры губ юноши и не удержался от того, чтобы повернуть его к себе лицом и поцеловать. Который уже раз по счету за сегодняшний вечер? Раньше он не был склонен к таким частым проявлениям чувств, но даже в этом Наоки оставил свой след. Этьен незаметно усмехнулся, вспоминая, как начиналось их знакомство, а потом все потекло само собой, расплеталось как клубок, иногда с узелками, воплощавшими их ссоры и недопонимания. И так много слов, ситуаций, в которых теперь Этьен видел Наоки совершенно с другой стороны. Почему он сразу не понял, что Нао являл собой полную противоположность тому человеку, которого он давным-давно любил, во всем: во взглядах, в поведении, в характере, в привычках? Чувство вины все еще ныло внутри: он не заметил этого сразу, он вел себя, как последний мерзавец, отталкивая Наоки, причиняя ему боль, став инициатором их первого секса, после чего ушел, будто ничего не произошло. Он становился похож на своего бывшего учителя, но, слава богу, вовремя одумался и повернул назад. — Я не оставлю тебя, Нао, – шепнул он в темную макушку скорее самому себе, нежели кому-то. – Как я рад, что ты тогда заставил меня стать твоим учителем. Миндалевидные карие глаза с янтарными прожилками в радужке смотрели прямо на него. — Мой сенсей, – розовые губы слегка дрогнули в легкой улыбке. Тонкие пальцы дотронулись до щеки художника, и Этьен прикрыл глаза от удовольствия, которое дарило это простое незатейливое касание. — Больше нет, – спокойно ответил он. – Никаких учителей и учеников.