Мефистофель отдаёт душу

      Нико галантно протянул ладонь Хюррем Султан и помог той сойти с кареты. Та благодарно улыбнулась и глубоко вдохнула лесной воздух, блаженно прикрыв веки. Близнец Ибрагима кивнул слугам, и те отправились сгружать вещи с кареты, пока он сам и Валиде Султан неторопливо зашагали по каменной дорожке в особняк. Несмотря на щебетание весенних птиц и тёплое солнце, тишина вокруг казалась могильной.       Когда Николас сдвинул взгляд на Хюррем, он увидел в свете солнца, какой прозрачной казалась её кожа, и нахмурился.       — Отчего вы так грустны, госпожа? Должно быть... с этим местом связано множество ваших воспоминаний?       Хюррем тоскливо осмотрела Охотничий домик, в котором когда-то провела столько счастливых дней с Повелителем, юным Мехмедом и другими шехзаде, когда те были ещё маленькими.       — Сейчас я их ощущаю будто из предыдущей жизни, — прошептала Хюррем.       — Вы теперь Валиде Султан, и всё государство на ваших плечах, неудивительно, что всё кажется теперь таким далёким... — Николас посмотрел на неё и понимающе кивнул. — И ваша тоска по покойному Повелителю тоже понятна. Поэты слагали легенды о вашей любви.

"Ты сталь моей силы, моя тишина, смысл моего существования, любимая, луна моя, опора моя, Друг мой сокровенный, смысл моего существования, самая прекрасная моя султанша..."

      Ком к горлу подкатил тотчас, едва она вспомнила эти проникновенные строчки. Она помнила серо-голубые глаза её владыки, похожие на январский иней на стекле, помнила его мягкий голос, его пушистую бороду, его лукавые морщинки в уголках глаз, когда он смотрел на неё и слушал сбивчивые лукавые оправдания...       Но лик султана своего сердца она уже давно не могла вспомнить.       — К несчастью, Николас-бей, ваши выводы не совсем справедливы.       Он не понял расцветшей на губах женщины грусти и заметно озадачился, смешно насупив нос. Она имела в виду, что его выводы о тоске по Повелителю были несправедливы?       — Простите, я вас не совсем понимаю...       Хюррем только неопределённо пожала головой — и, слава Аллаху, возникшая рядом Фахрие-калфа отвлекла их обоих каким-то формальным вопросом, после чего Николас заботливо перевёл тему на политические дела. Она не могла сказать ему, что чувствовала печаль из-за того, что не испытывала искренней тоски при виде этого места, хотя обязательно должна была. Не могла сказать, что эти чувства она переживала вкупе с истериками, слезами и ночёвками в покоях Повелителя в первые циклов десять, а затем... Из-за бесчисленного количества пережитых циклов память о днях до рокового затмения становилась всё эфемернее и эфемернее, пока не превратились в какие-то отрывочные воспоминания, похожие на наполовину забытые сны годовалой давности.       Время не лечит наши раны, но милосердно стирает нам память. Сначала ненавязчиво, мягко, если мы того пожелаем, сотрёт губкой измены и предательства, затем наши слёзы и муки, пока в конце концов лица людей не начнут размываться.       Как же она долго плакала в те далёкие дни, когда просыпалась в холодном поту и сломя голову неслась в покои Сулеймана в жгучей надежде увидеть его там, мирно спящего в своей постели или меланхолично работающего над очередным драгоценным украшением. И как однажды устроила истерику, потребовав недоумевающего Селима уйти спать в другие покои, чтобы она провела одинокую ночь, всё ещё чувствуя в воздухе запах своего умершего мужа. Она сжимала подушки, на которых они спали вдвоём, обнимала во сне его кафтан, увлажняя его слезами, и рыдала порой часами. Из утраты, затем из страха попытаться однажды вспомнить его лицо — и не суметь восстановить в памяти любимые черты.       Хюррем помнила лишь, что однажды — в каком-то из первых циклов — проплакала три дня и три ночи, не выходя из покоев, потому что ей было невыносимо жить без Сулеймана и Мехмеда, понимать, что она перерождается, обманывает смерть — и не застаёт момента, когда их уже нет. Она может исправить всё, кроме смерти любимого мужа и сына.       Дети наконец-то догнали их. Весна быстро вступила в свои владения, и солнце уже нещадно пощипывало кожу. Баязид нагнал их раньше всех и набросился на Нико с расспросами: то, что им с другими шехзаде стало известно о рокировке близнецов Паргалы, не на шутку взбудоражило фантазию юного наследника. Селим вальяжно шагал рядом с ними под зонтом, чтобы солнце не беспокоило его едва зажившие раны, и хранил чрезмерно угрюмое молчание. Впрочем, того же настроения была и Михримах, утомлённая неприятным для себя вниманием со стороны Рустема-аги, который сопровождал их в дороге. Конюх на службе её матери думал, что она не замечает его восхищённых взглядов, брошенных украдкой тогда, когда она якобы этого не видит.       — Селим, мой бравый лев-государь, ты хорошо себя чувствуешь? — заботливо поинтересовалась Хюррем.       — Да, — холодно отозвался тот, даже не поворачиваясь в сторону матери.       — Всю дорогу ты был так нем... Если у тебя что-то болит...       — Нет.       — Дорога была неблизкая, может, позволить Азиз-бею тебя осмотреть?       — Нет, валиде, — он резко сдвинул глаза на мать и испепелил её взглядом. — Я не нуждаюсь в таком чрезмерном внимании к себе.       Хюррем облизнула губы от такого резкого ответа, пытаясь пробиться через ледяную стену, которую выстроил вокруг себя её сын после того покушения в городе. Пока Хюррем открывала и закрывала рот, как рыбка, пытаясь подобрать слова, ей на выручку пришёл Великий Визирь:       — Повелитель, если вам угодно, вечером я бы вас хотел ввести в курс дела относительно наших дел с...       — Нет нужды, — процедил Селим, искривив губы в саркастической усмешке. — Вы и без меня замечательно преуспеваете, управляя моим государством, Ибрагим Паша. К чему вам или моей валиде моё мнение или одобрение? Исключительно формально или чтобы поддержать беседу? — Султан перевёл тяжёлый осуждающий взгляд на мать. — Если бы вас действительно волновало, что дорога может меня утомить, валиде, то оставили бы меня во дворце! Но вы даже не поинтересовались моим мнением! Как и было в важнейший для меня день, торжество янычарского корпуса, который я из-за вас не смог посетить и выставил себя на посмешище! Совет Дивана принимает решения, не советуясь со мной, словно я падишах лишь на словах! Меня и так не уважают мои собственные рабы, так ещё и моя собственная валиде этому всячески потворствует! Какой я султан, если мои приказы ничего не значат?!       — Селим... — Хюррем не смогла толком понять, следовало ли ей оправдаться или осадить сына за излишнюю дерзость.       — Повелитель, ваша валиде очень тревожится за вас, — объяснил Нико. — Трагедия в городе очень опечалила всех нас. Если с вами что-то случится...       — То что? — поднял брови Селим, фыркнув и посмотрев на Баязида, который едва скрывал своё хорошее настроение при виде этого. — У матушки же есть Баязид. Ведь так, братец? Тебя ведь не расстроит, если из шехзаде, нужного на случай, если со старшими что-то случится, ты вдруг станешь падишахом?       Самодовольное выражение на лице Баязида сменилось гневом. Щёки шехзаде стали пунцовыми от негодования, и он надвинулся на брата.       — Что ты сказал?!       — Селим, следи за своим языком! — отодвинув за плечи Баязида, строго посмотрела на сына Хюррем. — Какое право ты имеешь так говорить о своём родном брате?       — Ещё раз повтори, как ты меня назвал?! Запасным шехзаде?! А ты разве был кем-то иным, когда были живы брат Мехмед и брат Мустафа?! У тебя нет ни таланта, ни ума, Селим! — под конец мальчик сорвался на сбивчивые хрипы. — Тебе вообще лишь бы бездельничать и скорей бы с гаремом кувыркаться!!!       — Баязид, прикуси язык! Немедленно прекратите, оба, что за позорную сцену вы устроили! Назлы, уведи шехзаде в особняк, немедленно! Михримах, ты тоже иди! Оставьте нас!       Она махнула кистью в сторону дочери и, дождавшись, когда лишние свидетели уйдут, тучей нависла над сыном, который пытался оппонировать матери смелой позой и плотно сжатыми губами, стараясь подавить слёзы и всхлипы.       — Как ты себя ведёшь, Селим? Разве твоё поведение достойно падишаха? Ты когда-нибудь видел, чтобы отец вёл себя подобным образом?       — Я не обязан отчитываться за свои слова и действия! — глаза Селима болезненно блестели, он тяжело дышал: было видно, что юный султан решил высказать всё, что у него накипело. — Я — падишах трёх континентов, наследник Кануни Сулейман-хана! Каждый в этом государстве — мой подданный и мой раб!       Хюррем оглохла на мгновение, и вдруг морщины на её лбу разгладились, а голубые глаза покрылись поволокой едва скрываемой досады.       — Ты и меня считаешь своей рабыней, мой сын? Ты это хочешь мне сказать? — Она посмотрела на него сверху вниз, укоризненно покачав головой, и нервно вздохнула, пытаясь подавить слёзы. — Ты считаешь врагом родную мать, которая готова жизнь отдать, чтобы защитить тебя?       — Мне не нужна ваша защита, валиде!       Селим не дождался ответа. Отведя глаза, он резко вздохнул, сжал кулаки и ускоренным шагом направился в особняк, не сказав ни слова больше матери. Хюррем не сдержалась и пошатнулась, прижав ладонь к лицу и стирая слёзы. Николас неуклюже тронул пальцами плечо султанши и обошёл её, пытаясь поймать её потухший взгляд.       — Госпожа, вы... — он пытался неловко подобрать слова и кашлянул. — Кхм, будьте снисходительны к нашему Повелителю. Он ещё юн, его кровь кипит, и сердце требует свершений. Ему хочется показать себя сильным, чтобы вы и покойный падишах могли им гордиться...       Вдруг она поддалась чувствам и встретилась взглядами с Николасом, показав глазами всю боль, что сжигала её сердце. Когда она умирала и возрождалась всякий раз, чтобы уберечь своего любимого сына, чтобы не повторилось горе, которое настигло Мехмеда, у неё ничего не получалось — и она никак не могла набраться смелости и строгости, чтобы быть с ним строже.       — Мне больно даже смотреть на него строго, Николас, — она сипло вздохнула и прижала тыльную сторону ладони к губам, зажмурившись. — Каждый раз мне кажется, что это последний раз, когда я его вижу.       — Госпожа, откуда у вас такие ужасные мысли? — спросил он обеспокоенно. — Повелителю ничто не может угрожать, пока мы с вами его защищаем. Больше той трагедии не повторится, она просто не может повториться! Это невозможно... вот так-то.       То, как в конце он простодушно улыбнулся, лишь на каплю успокоило Хюррем. Чувство безысходности на толику отпустило её.       — Если бы вы знали, как непросто защитить моего сына, Николас... Вы бы, должно быть, немедля вернулись в Паргу. — Она вздохнула и стёрла пальцами слёзы, чтобы не потекла сурьма под глазами. — И никогда бы не решились вернуться сюда.       — Нет, госпожа, даже не говорите такие вещи, — усиленно замотал головой Нико, состроив доблестную мину. — На моей родине, в Парге, струсивших мужчин осуждают больше, чем этих жадных торговцев-евреев!.. Вот, наконец-то вы улыбнулись! Госпожа, мы прибыли сюда, чтобы отвлечься немного и чтобы вы с шехзаде и Повелителем отдохнули. Так что ни о чём не волнуйтесь. Я буду защищать вас.       Здесь она не сомневалась в его словах: в каждом цикле дни, когда они с Николасом были в Охотничьем домике с Селимом, Михримах и Баязидом, были самыми спокойными. Ничто не тревожило их покой, и Хюррем могла заниматься государственными делами, не заботясь о том, что с её сыном может что-то случиться.       — Да. Чем дальше я от вашего брата, тем мне действительно спокойнее, — задумчиво ответила Хюррем, смахнув последние слёзы, и они снова направились по дорожке к особняку.       — Смею ли я предполагать, что наше с Тео внешнее сходство не мешает вам чувствовать себя комфортно в моём ничтожном присутствии? — Карие глаза грека загорелись странным огнём; ему как будто захотелось сократить между ними расстояние. — Я никогда не смогу понять, почему он решил враждовать с вами, зная вашу историю и то, сколько вы пережили...       Хюррем посмотрела на него и слабо улыбнулась.       — Главное, что вы не придерживаетесь его философии, Николас. И что поддерживаете моего сына. Этого достаточно, чтобы ваше общество было для меня приятным.       — А скажите мне, госпожа. До того, как я вам сказал, что хочу убить Тео... — Он вдруг украдкой посмотрел на неё. — Почему вы решили доверить мне печать Визирь-и-Азама? Ведь в столицу меня пригласили не вы, а мой брат. Неужели вы... знали о том, что мой отец погиб по вине Тео? — Увидев, что на её непроницаемом лице вдруг залегла тень, он округлил глаза. — Вы действительно знали?       — О смерти вашего отца — нет.       — Тогда откуда? — Николас выглядел озадаченным.       — Давайте назовём это интуицией? — таинственно улыбнулась султанша, и взгляд её наполнился сумраком. — Знаете же, как говорится? "Враг моего врага — мой друг".       — Тео всегда говорил, что этот принцип работает в обе стороны... — шепнул встревожено Нико и вдруг фыркнул. — Дуралей. Ах, госпожа, я совсем забыл! Вот то, что вы просили.       Нико шлёпнул себя по лбу и достал из внутреннего кармана кафтана небольшой бархатный мешочек. Хюррем взяла его с благодарным кивком и передала Фахрие.       — Что ж, госпожа, надеюсь, сегодня вечером вы окажете мне честь отужинать вместе? Этим вечером над Босфором можно будет увидеть потрясающей красоты луну.       — Хорошо, — улыбнулась фальшиво Хюррем и, поколебавшись мгновение, предложила задумчиво: — Я знаю одно место, где часто бывали на охоте покойный Повелитель, мои шехзаде и ваш брат. Там уютно и мирно.       Николас весь расцвёл, будто бутон розы, и едва сдержался, чтобы не схватить женщину за руку и прижаться к её ладони губами.       — Да, госпожа! Я всё приготовлю! Как найти это место?       — Оно к северо-востоку от особняка, — вспомнила Хюррем. — Около висячего моста через обрыв.       — А это не опасно? Обрыв всё-таки... — заметил Нико, насупив брови. — Я не прощу себе, если с вами или шехзаде что-то случится. Быть может...       — Всё будет хорошо, мы много раз там были. — Хюррем мечтательно улыбнулась и вдруг коснулась ладонью предплечья Николаса, которое тотчас напряглось каждой мышцей. — Я бы вспомнила самые приятные дни своего прошлого... Это был бы лучший отдых для меня, Николас-бей.       Нико покраснел и, робко улыбнувшись, кивнул, тотчас переведя тему на что-то менее смущающее его. Хюррем же пребывала в своих мыслях относительно Селима, поэтому на реплики визиря больше не реагировала вплоть до прибытия в особняк. Почему-то она чувствовала ужасную усталость, будто несколько дней не спала. С одной стороны, стоило воспользоваться этими мирными днями в Охотничьем домике в Бейкозе, чтобы восстановить душевное равновесие, а с другой... в запасе было три дня, прежде чем они вернутся в столицу, и это время необходимо было использовать с умом: государственные дела не терпели отлагательств. Хюррем Султан помнила, как плачевно заканчивались те сценарии, когда из-за страха за жизнь Селима она полностью забыла о своих обязанностях регента, и всё обращалось прахом.       Уже в покоях она выпила успокаивающий чай, села на тахту и принялась за изучение государственных бумаг. Контроль налогообложения, торговые потоки, договоры о продлении пошлин, пособия для нищих, экономическая поддержка вакуфов, рассмотрение инициатив совета кадиев Стамбула — всё требовало внимания и осторожности, но Хюррем с содержанием большей части документов уже была ознакомлена, потому процесс много времени не занял. Когда Фахрие пришла, чтобы предложить госпоже хаммам, Валиде Султан как раз закончила с написанием писем. Нагрев сургуч, она нанесла смесь на бумагу и затем достала из бархатного мешочка ещё одну печать. К одному письму она приложила свою, а ко второму — ту, что ей передал Николас.       — Фахрие, прикажи гонцам разослать эти грамоты санджак-беям восточной части Империи. А эти три письма, — Хюррем указала на отдельно сложенные свитки из дорогой бумаги, перевязанные шёлковыми лентами, — должны быть доставлены Ферхат-бею и Абдулла Паше. В кратчайшие сроки. Пусть Рустем с этим разберётся.       Передав охапку писем и посланий наложницам-привратницам с указаниями, Фахрие озабоченно оглядела свою госпожу. Хюррем распустила волосы и размяла затекшую шею. Затем поймала на себе взгляд Фахрие и вопросительно кивнула.       — Что такое, Фахрие? Что-то сказать хочешь?       — С вами всё хорошо, госпожа? Вы... так быстро разобрались с этими бумагами... Рустем Паша передал вам несколько донесений о текущем положении дел, но вы к ним даже не притронулись.       — Фахрие, если бы я знала о том, что происходит вокруг меня и моих детей, только из донесений — давно была бы уже мертва. — Султанша взмахнула рукой, и наложницы принялись помогать ей переодеваться к бане. — Пока Селим не станет достаточно взрослым, я не могу позволить ему взвалить это всё на себя в одиночку.       — А... Николас-бей? Или Николас Паша, — Фахрие повела плечом, потерев пальцы друг о друга. — Он ведь близнец Ибрагима Паши...       — И что с того?       — Почему вы доверяете ему?       Хюррем поводила взглядом по потолку и неторопливо сняла серёжки, искоса глядя на Фахрие, будто прикидывая, как правильно ответить.       — Потому что у него есть мотив ненавидеть Ибрагима, — наконец призналась она. — Не тревожься, Фахрие. Николас — один из немногих, кому безоговорочно можно верить. Я бы не допустила иного Визирь-и-Азама при моём сыне.       — Валиде Султан, вам не кажется это подозрительным? Он ведь не получал того же образования, что и Ибрагим Паша. Но едва получил от вас печать, как незамедлительно оказался искушён в дипломатии и иностранных языках.       — Почему ты думаешь, что он не получал образования? Из-за его внешнего вида?       — Он похож на простофилю и повесу, — смело заметила Фахрие и стушевалась, увидев поднятую бровь Хюррем. — Простите, госпожа.       Султанша хмыкнула и перекинула волосы за воротник банного халата, загадочно улыбаясь.       — Внешний вид может быть обманчив, Фахрие. Вот ты, например, — она стрельнула в неё смеющимся взглядом. — Шехзаде Мустафа нашёл тебя голодающей оборванкой на улицах Манисы, которая только и умела, что драться и огрызаться. Но в итоге ты оказалась образованной и преданной наперсницей.       Замечание укололо калфу в самое сердце, и она стыдливо опустила глаза. Когда Фахрие ещё была Дианой, то воспитывалась как мальчик. Отец хотел наследников, но рождались у него сплошь девки, из которых Диана была самой младшей и самой задираемой. Бойкий характер и колючий нрав сделали её изгоем в семье, и она проводила большую часть времени на улице и в городской библиотеке. Избитая после очередной драки, она шла к старому торговцу книгами, тот перевязывал разбойницу, давал хлеба и предлагал читать книги. Из всей семьи Диана оказалась единственной, кто умел читать, писать и даже знал несколько языков. Когда отец сначала проиграл их дом в кости, а затем напился, попал в драку и помер, все шесть девочек в семье оказались выброшены на улицу, но только Диана отказалась идти в публичный дом или прислуживать каким-то чужеземцам. Впрочем, путь гонимой всеми оборванки и привёл её во дворец шехзаде Мустафы, а затем и в услужение самой Хюррем Султан. И всё благодаря тому, что за её внешностью разглядели что-то ещё, хотя она была простой воришкой.       — Вы правы, госпожа. Простите. Вам что-нибудь принести в хаммам? Может, фруктов или охлаждённый яблочный чай?       — Ничего не нужно. Я ненадолго, — отмахнулась Хюррем. — Прикажи приготовить... тот костюм, который я просила сшить. Вы ведь взяли его с собой?       Вместо Фахрие ответила Гютсун-хатун, чьё покрасневшее лицо озарила улыбка.       — Да, госпожа. Не терпится посмотреть на вас в нём: вы будете сиять ещё ярче, чем сейчас!       — Вы сообщили Михримах об ужине? — спросила Хюррем, вяло улыбнувшись на искренний комплимент своей служанки.       — Да. Султанша сказала, что у неё всё ещё болит голова после поездки, поэтому она собирается отдыхать в своих покоях.       — Михримах... — вздохнула раздражённо Хюррем. — Это я должна злиться на неё за воровство моей тетради, а не наоборот. Я зову её поужинать с нами, она должна быть благодарна, а вместо этого показывает мне свой характер. Фахрие! Передай Михримах, что я настаиваю на её присутствии.       — Как прикажете.       Хюррем направилась в хаммам, погружённая в тягостные мысли. Михримах должна была меньше всех её тревожить и всегда быть опорой матери, а не причиной лишней головной боли.       Может, действительно стоит отдать её замуж, чтобы не беспокоиться лишний раз о том, что она что-то проворачивает за её спиной. Эта её выходка с тетрадью была ожидаема, но всё же... непокорство Луноликой дочки стоило обуздать как можно скорее.       Когда двери хаммама открылись, кожу Хюррем опутал со всех сторон мягкий жар от пара. Запах ароматических масел и свечей проникал в лёгкие и успокаивал расшалившиеся нервы. Стоило воспользоваться этой минуткой тишины и покоя, побыть наедине с собой и привести мысли в порядок.       — Пусть придёт Эсма, — приказала вяло Хюррем. — Остальные пусть останутся за дверью.       Опустившись на мраморное сиденье, Хюррем прикрыла веки и вздохнула полной грудью, чтобы расслабиться. Через какое-то время пришла Эсма. Встав за спиной госпожи, наложница опустила деревянный ковш в тёплую воду и вылила на голову султанши, пуская по её телу электрические разряды удовольствия и покоя. Кожа стала гусиной, и Хюррем обняла себя руками. Глаза её открылись, и она взглянула на мраморный столик рядом. На нём стояла тарелка, набитая яблоками, виноградом и апельсинами, а сбоку лежал нож для фруктов.       — Я же просила ничего не приносить... — вздохнула Хюррем, легонько раскачиваясь в такт движениям пальцев Эсмы, когда та намылила кожу головы султанши и начала втирать пену в корни волос. — Наконец-то ты научилась делать это правильно, Эсма. Молодец.       Руки её самой близкой рабыни начали мягко массировать кожу головы, а не как обычно топорно вымывать оттуда всю накопившуюся грязь суетливыми движениями. Много же потребовалось времени, прежде чем она научилась этому. Осталось научить остальных, и внутренние дела гарема можно было считать решёнными окончательно. Хюррем улыбнулась своим ироничным мыслям и почувствовала, что и впрямь расслабилась: в конце концов, чего она так разнервничалась? Сценарий немного изменился, но разве она не начинала с того же, когда каждый раз сталкивалась с новыми обстоятельствами? В каком-то смысле она была бессмертной и имела возможность перерождаться сколько угодно раз. Даже сейчас — перерезав запястья, она могла бы вновь отбросить себя во времени ко дню затмения.       Чего она боялась? Ни одно смертное существо не могло помешать ей защитить Селима от неминуемой гибели. Всё благодаря Мефистофелю, хоть того и считали демоническим созданием, предводителем всех лукавых джиннов...       — Надо будет узнать, что сейчас делает Хатидже Султан. С тех пор, как она вернулась от Гиреев и подыграла мне с Нико, я не могу понять, что же у неё на уме... Её молчание не к добру, — прошептала задумчиво Хюррем и снова медленно приоткрыла веки, инстинктивно потянувшись к тарелке с фруктами в поисках кислого мандарина.       И застыла, покрывшись ледяными мурашками от основания шеи до кончиков пальцев на ногах. Взгляд резко сфокусировался на тарелке.       Ножа не было. А ведь он только что там был. Буквально минуту назад.       Она не была слепой и не страдала галлюцинациями, потому нож сейчас находился у кого-то в этом хаммаме. Значит, умелые руки принадлежали не Эсме. Но такого ни разу не было в прошлых циклах. Никто никогда не покушался на её жизнь в стенах Охотничьего особняка.       Подавив в себе инстинктивный крик, Хюррем напряглась всем телом и уже приготовилась броситься бежать к дверям, как вдруг сзади её шею окружили чьи-то мыльные руки. Но не удушающе, а будто обнимая, приветствуя. На мокрые плечи упали чужие волосы, и в нос моментально ударил знакомый запах миндального печенья и лавандового мыла.       — Ты хотела меня видеть, Хюррем? — ворвался в её ухо ласковый голос Хатидже.       Хюррем затрясло. Она резко вырвалась из объятий султанши, вскочила на ноги, затем резко поскользнулась на мраморном полу и, едва успев схватиться за стену, рухнула на колени. Такая реакция моментально вызвала искренний смех у Хатидже Султан, которая была в одном банном полотенце, с фривольно распушенными волосами и наполовину в мыльной пене. Когда ланьи глаза распахнулись, Хюррем почувствовала, как всё её тело покрывается мурашками от этого одновременно весёлого и проникновенно-мрачного взгляда.       — С-султанша... — одними губами пробормотала Хюррем, язык её заплетался от волнения. Но постепенно самообладание возвращалось к ней вместе с яростью во взгляде. — Что... Что вы здесь... Что вы здесь делаете? Как это понимать?!       — Хм? Что понимать? Я просто решила сделать тебе сюрприз.       Хюррем на негнущихся ногах поднялась и опёрлась спиной на влажную стену, чувствуя себя загнанной в угол. Она беглым взглядом осмотрела Хатидже, которая с любопытством оглядывала её, и начала медленно отступать к выходу из хаммама.       — Что с тобой, Хюррем? Почему ты так трясёшься? — вновь улыбнулась Хатидже, наклонив голову вбок, и начала делать медленные шаги к Хюррем, огибая сидение, где та сидела минутой ранее. — Не рада меня видеть? Ты же хотела узнать, где я, что со мной. Вот я тут, перед тобой.       Хюррем выставила резко перед собой ладонь и угрожающе зашипела:       — Не подходите! Не смейте! Где нож?       — Какой ещё нож? — подняла брови Хатидже, но продолжала приближаться к Хюррем. — О чём ты говоришь?       Это совершенно никак не укладывалось в голове, но времени на размышления не было. Хюррем резко бросилась к выходу из хаммама и врезалась железной хваткой в двери, потянув их на себя. Она могла поклясться Всевышним, что думала, будто двери будут заперты, но те на удивление легко поддались. Увидев испуганные лица наложниц, Хюррем резко схватила Гютсун за ворот платья.       — Где Эсма?! Где стража?! Как вы посмели впускать кого-то в мой хаммам без моего дозволения?!       — Г-госпожа? — задохнулась Гютсун. — О чём вы говорите?       — О чём я говорю?! Ты издеваешься надо мной, а?! — Ладонь султанши сместилась с платья на подбородок перепуганной Гютсун. — Что здесь делает Хатидже Султан?!       — Госпожа, султанша сказала, что вы знаете о её прибытии... — вступилась за служанку Эсма, что всё это время стояла по левую сторону от дверей.       — Хюррем, успокойся, Аллаха ради, — раздался усталый голос Хатидже Султан. — Я понимаю, что роль Валиде Султан этого государства не для тебя, но разве тебе обязательно так кричать и срываться на рабынь?       Хюррем выскочила из хаммама, поняв, что оставила Хатидже с ножом за своей спиной. Инстинктивно спрятавшись за спиной Гютсун, она вонзилась диким взглядом в Хатидже.       — Не подходите ко мне! Вы хотели убить меня! — прорычала она.       — Хюррем... — Хатидже сдвинула брови на переносице. — Как ты смеешь меня в таком обвинять?       — Там лежал нож, а потом он исчез! Не мог же он сквозь землю провалиться!       — Какой нож, госпожа? Там не могло быть никаких острых предметов, мы всё проверили...       — Хочешь сказать, я слепая или обезумевшая?! Иди сюда и взгляни! — Хюррем потащила служанку в хаммам в то место, где её только что мыла Хатидже Султан, и застыла.       В этот раз не было не только ножа. Но и тарелки с фруктами не было.       — Где... Султанша, где тарелка? — процедила сквозь зубы Хюррем, посмотрев из-за плеча на Хатидже, что расчёсывала пальцами свои влажные волосы, перекинутые на одно плечо. — Там лежал нож, я видела своими глазами!       — Госпожа, вы ведь приказали ничего не приносить... — заблеяла Эсма, трясясь от страха.       — Обыщите хаммам! Живо! — сорвалась на крик Хюррем. Услышав тихое хмыканье, она резко сократила расстояние между собой и Хатидже; в голубых глазах заплескался лютый гнев вперемешку со страхом. — Что это за игры, султанша? Вы решили убить меня или для начала заставить выглядеть безумицей? Значит, ради этого вы по-настоящему вернулись в Стамбул?!       — Аллаха ради, Хюррем, что за глупости! — выпятила подбородок Хатидже, брови её встали домиком. Увидев, как задрожали плечи Валиде Султан, она вжалась в них пальцами. — Я не ожидала, что ты так бурно отреагируешь на мой неожиданный приезд. Мне следовало предвидеть, что ты взвинчена после покушения на Селима, но всему должен быть предел. А сейчас успокойся и давай поговорим в покоях.       Откинув мокрые волосы за спину, Хатидже недовольно покинула хаммам, оставив оглушённую Хюррем в ужасе смотреть себе вслед. Эсма и Гютсун опасливо оглядели султаншу и робко коснулись её плеч.       — Валиде... Позвольте помочь вам переодеться.       Та резко отдёрнула от себя руки служанок и покинула баню. Уже в своих покоях она выпустила наружу накопившееся волнение, сбросила всё содержимое со стола и грозно упала на тахту. Впившись ногтями в обивку, она вонзилась яростным взглядом в пол и заскрипела челюстями.       — Хатидже... Я так и знала, что её появление перевернёт всё с ног на голову... но не ожидала, что так скоро.       Стало душно, и Хюррем развязала узел на халате, сбросила с плеч махровую ткань и приказала рабыням распахнуть окна. Те попытались как-то вразумить госпожу, сказав, что та может заболеть от ещё не прогревшегося воздуха, но взбешённый взгляд заставил тех моментально умолкнуть. Хюррем подошла к своей кровати и вытащила из потайного шкафчика в изголовье своей кровати крошечный ключ, затем приблизилась к своему рабочему столу, отворила замок и резко распахнула ящик. Отодвинув фальшпанель, она вытащила свою тетрадь из потайного дна и села на стул, принявшись быстро перелистывать страницы, пытаясь найти хоть какую-то зацепку, связанную с сестрой Сулеймана.       Каждый раз, когда Ибрагим отрекался от печати в пользу Мустафы, чтобы встать на его сторону, Хатидже обрушивалась на Хюррем со слезами и проклятиями, обвиняя её в гибели Сулеймана, после чего покидала столицу с обещанием вернуться и не оставить от Хюррем даже праха. Затем она садилась на корабль, уезжала к Гиреям в Крым и больше не болталась под ногами.       — Ни разу... — бормотала Хюррем бездумно, встревоженно растирая лоб. — Ни разу она не возвращалась в Стамбул, так почему в этот раз?       Хатидже не просто нарушила собственный шаблон поведения: вместо того, чтобы открыто презирать Хюррем и строить ловушки, как раньше, она играла с ней в поддавки, улыбалась, изображала, что её ничто не волнует, кроме воспитания детей и безмятежных прогулок по саду. И это можно было бы считать чрезмерно подозрительным, не веди себя Хатидже Султан и вправду безукоризненно: она не роптала, когда Хюррем приставила к ней своих слуг (очевидных шпионов), целыми днями вышивала, читала, гуляла по саду с Гюльфем, занималась детьми и предавалась развлечениям и чревоугодию. Хюррем докладывали, что она частенько собиралась с Гюльфем в саду и часами могла выбирать себе платья, украшения, драгоценности.       Хюррем подумала, что Мефистофель сыграл ещё одну злую шутку и поменял Хатидже местами с младшей сестрой, Фатьмой Султан. У той на уме тоже не было ничего, кроме мужчин, танцев и обжорства. Но в глазах Хатидже она всё ещё видела ту самую лукавость и призрачное подобие насмешки, хоть и не злобной. Словно ей доставляло удовольствие наблюдать, как напрягалась Хюррем от бездействия супруги своего злейшего врага.       Смерть Мустафы и Махидевран, казалось, и вовсе не заботила Хатидже. Если бы не здравый смысл, Хюррем бы подумала, что у Хатидже Султан был такой же идеальный близнец, как у Паргалы Ибрагима.       Но эта выходка в хаммаме совершенно выбила её из колеи. Если бы Хатидже сорвала с себя маску дружелюбия и просто облила её помоями, это было бы полностью в её духе. В конце концов, мимикрия была её слабой стороной — она никогда не умела так изысканно лицемерить, как её благоверный супруг.       "Что она хотела показать мне этим низким жестом? Что моя жизнь каждый миг находится под угрозой? Что эта угроза — она?"       Хюррем решительно сжала кулаки и сделала глубокий вздох, смягчившись во взгляде.       — Что ж, да будет так. В конце концов, она ничего не сможет сделать, если я буду следить отныне за каждым её шагом... — Хюррем сжала руки в кулаки. — Эта шутка будет тебе дорого стоить, Хатидже.       — Валиде Султан, — обратилась к ней Фахрие, показавшись в покоях, — лошади готовы, мы можем отправляться.       — Отлично, — отозвалась Хюррем, поднимаясь с места и сбрасывая с себя халат. Наложницы тотчас материализовались вокруг неё, готовые облачить султаншу в заказанный ею костюм. — Вы всё проверили и подготовили?       — Да, госпожа, — помявшись, ответила Фахрие. Хюррем Султан давала ей много указаний разного толка и морали, но последний её приказ был самым странным. — Всё... подготовлено в точности вашему велению.       — Тогда можем отправляться. Если Хатидже будет меня искать, скажете ей, что я уехала из особняка и поговорю с ней, когда вернусь, — сказала Хюррем озлобленно, убирая волосы вперёд, чтобы наложницы застегнули пуговицы на спине шёлковой рубашки кремового цвета, расшитой золотыми нитями и жемчугом. — Нужно скорее предупредить Николаса об этой выходке. Пусть следит за Хатидже Султан.       — Поразительно, как султанша безропотно приняла то, что с момента заключения паши под стражу с ней всё это время делил комнату и ложе Николас Паша, — задумчиво произнесла Фахрие, отведя взгляд. — Она ведь знает правду, но оправдывает это необходимостью пустить пыль в глаза обитателям дворца...       — Честь Династии превыше всего, — выплюнула Хюррем ядовито. — Но Ибрагим выглядел действительно удивлённым, поэтому вполне возможно, что они не сговаривались. Что ж, ладно... Распорядись, чтобы мне докладывали о каждом её вздохе. Даже если она решит ночью выпить стакан воды, это должно быть отражено в отчёте.       — Как прикажете. Госпожа, ваши дети уже внизу с Николасом Пашой.       — Хорошо, — улыбнулась Хюррем, выдохнув. — Мне спокойнее, когда мы едем все вместе и мои дети рядом со мной.       — Госпожа, вы сияете ярче солнца, Машаллах! — улыбнулась Гютсун, едва не хлопая в ладоши. — Воистину: вы самая великолепная Валиде Султан Османской империи!       Хюррем вздохнула. Внешний облик, когда делами государства занималась женщина, должен был служить её интересам в наивысшей мере: властный, но одновременно кроткий взгляд, свидетельствовавший об её преклонении перед силой юного падишаха, роскошные, но не вычурные одежды, которые должны были показать, что государство процветало, но всё ещё направляло ресурсы на благо народа... Идеальным должно было быть всё.       Стоявшая рядом Эсма закончила финальные штрихи облика Валиде Султан и отступила с восхищённой улыбкой: рыжие волосы госпожи были убраны в роскошную свободную косу с вытянутыми прядками, а голову украшал тюрбан из фиолетового палантина. Шёлковая рубашка с объёмными рукавами была заправлена в шаровары с золотой вышивкой, а на пряжке пояса был выгравирован драгоценный тюльпан — символ Османской династии. На плечи Хюррем набросила приталенный кафтан, подол которого расширялся ниже спины, и заправила в воротник хомут палантина.       Уже снаружи Хюррем узнала, что Николас отправился вперёд вместе с Михримах, Баязидом и Селимом, чтобы удостовериться, что всё подготовлено к приезду Валиде.       "Он всегда встречал меня здесь..." — подумала Хюррем, надевая на ходу перчатки для верховой езды. "Должно быть, Селим настоял, чтобы не встречаться со мной".       Решив не зацикливаться на этом изменении в типичном течении событий, она направилась прямиком к конюшням, где её встретил Рустем. При виде госпожи он низко поклонился, но от взгляда Хюррем не укрылось, как он разочарованно заглядывал ей за спину.       — Ты ждал кого-то ещё, Рустем-ага? — холодно спросила она, подняв бровь.       От проницательности султанши у конюха пробежал холодок по спине, а на щеках проступили красные пятна.       — Что вы, госпожа, я лишь... я думал, что вы будете с Михримах Султан, потому приказал подготовить лошадь и для неё...       — Рустем-ага, ты думаешь, я не вижу, как ты засматриваешься на Михримах? — поравнявшись с конюхом, прошептала ему на ухо султанша. — Избавься от мыслей о моей дочери поскорее, в противном случае можешь больше не ожидать от меня благосклонности.       — Султанша, я... Просто беспокоюсь за султаншу и её здравие.       — У тебя нет причин беспокоиться о моей дочери, Рустем.       — Ходят... разные слухи, и в последнее время они всё не смолкают, — упрямо продолжал гнуть свою линию Рустем, взглядом показав слугам отступить от них подальше, чтобы хорват смог посмотреть в глаза Валиде. Та сделала полшага назад, увидев странный блеск в глазах своего слуги. — Что вы собираетесь вскоре выдать госпожу замуж... Прошу, скажите мне, госпожа, кто этот бей? За кого вы хотите выдать Михримах Султан?       — Рустем-ага, что за дерзость? — прошипела Хюррем, чувствуя, как её начинает злить этот одержимый взгляд влюблённого конюха. — Кто распускает эти нелепые слухи?       — Я слышал это от евнухов, прислуживающих Гюльфем-хатун.       Хюррем сощурилась и отвела взгляд в сторону.       — Пожалуй, мне следует поговорить с ней об этом. А ты, Рустем, не думай ни о чём, кроме тех поручений, что я тебе даю, — пригрозила ему пальцем Валиде Султан. — В последний раз я предупреждаю тебя: забудь о моей дочери.       Видимо, она до сих пор не считала его незаменимым рядом с собой. А всему виной был этот из ниоткуда появившийся Николас, этот лопух, до сих пор наверняка пахнущий рыбой. Почему-то госпожа резко начала отдавать ему большее предпочтение, чем ему, Рустему, и эти мысли пожирали хорвата изнутри. И стоило ему подумать, что именно за него Хюррем Султан собирается выдать замуж прекрасную Михримах Султан... У Рустема потемнело в глазах. Необходимо было во что бы то ни стало добиться того, чтобы этот рыбак перестал быть в фаворитах его госпожи, единственной, кто мог подарить ему руку и сердце девушки, о которой он мечтал днями и ночами. Конюх с досадой заскрипел зубами и, когда госпожа зашагала мимо него, снова нагнал её и посмотрел в лицо.       — Госпожа, я ещё кое-что выяснил...       — Я тороплюсь. Передай доклад через Сюмбюля или Фахрие, — процедила холодно Хюррем, не сбавляя шага.       — Это касается Ибрагима Паши, султанша, — быстро затараторил хорват.       Хюррем остановилась и сквозь полуопущенные веки посмотрела на Рустема, усталым кивком показав, что ожидает более подробного ответа. Рустем приблизился на полшага к женщине, чтобы только она слышала его.       — Он действительно не солгал вам. В момент покушения на государя паша находился у Яхьи-эфенди.       Султанша замерла и сконцентрировалась на пустоте перед собой. Она всё-таки предполагала, что Ибрагим был как-то замешан в покушении на Селима в Сулеймание. В конце концов, он ненавидел её и мечтал отомстить за погибшего Мустафу. Впрочем, она также знала, что в одиночку он бы не справился с покушением, имея единственную поддержку в лице Хатидже, поэтому он должен был связаться с врагами Селима. А именно на их след так отчаянно пыталась выйти Хюррем уже несколько циклов.       — А Хатидже Султан? — подумав, спросила Хюррем, задумчиво погладив перстень, который надела поверх перчатки.       — Я узнал, что она выезжала с Ибрагимом Пашой не одна и взяла с собой Гюльфем-хатун.       — Опять Гюльфем... — выдохнула сквозь сжатые зубы Хюррем, раздражённо зажмурившись. — Многовато от неё стало проблем.       — Хатидже Султан осталась с пашой в доме Яхьи-эфенди, но я выяснил, что Гюльфем-хатун на какое-то время покинула их и ушла в город.       — И куда же она ушла?       — Этого я не смог выяснить, — покачал головой Рустем, недовольный своим упущением. — С ней не было никакого охранения, которое я смог бы допросить... Но мне показалось, что Гюльфем-хатун вас не интересует, госпожа, поэтому и не расследовал в этом направлении.       — Забудь об этом. Расследование дальше возьмёт в свои руки Николас-бей. А ты отправь письма, которые тебе должна была передать Фахрие-калфа.       Рустем тотчас вспотел. Первым его желанием было броситься в ноги султанше и умолять её о благосклонности — не забывать о том, на что он был готов пойти ради неё. Он никогда не смирится с тем, что место правой руки Хюррем Султан теперь займёт этот вшивый близнец Паргалы Ибрагима.       — Госпожа, я всё сделаю, как вы прикажете, однако... — Он покашлял и сделал елейный голос, чтобы не вызвать ещё одну вспышку раздражения со стороны Хюррем Султан. — Позвольте поинтересоваться, чем вас так интересует Абдулла Паша? Он агрессивный, непримиримый ненавистник всех гяуров, которыми являемся мы с вами, и, хоть он и ярый противник нашего Повелителя, сейчас Абдулла Паша практически беспомощен. К тому же, у него нет жены, которая бы состояла в вашем вакуфе, а потому связываться с ним в вашем положении...       — Что же в моём положении? — подтолкнула его к мысли Хюррем, когда конюх замолчал.       Рустем покорно опустил плечи и вздохнул.       — Этот крысёныш и те, кто скорбят по шехзаде Мустафе, подумают, что вы предлагаете им мир, потому что испугались. Они подумают, что это проявление вашей слабости, госпожа. Враги наверняка воспользуются этим...       — Абдулла Паша не интересует меня как сторонник покойного Мустафы, — перебила с ухмылкой Хюррем, спровоцировав Рустема недоумённо поднять брови. — Обрати внимание, что я попросила отправить ему два письма. И на одном из них стоит печать Великого Визиря.       — То есть Абдулла Паша... подумает, что письмо ему написал Ибрагим Паша? — Рустем помрачнел, догадавшись, что этот послушный рыбак тоже стелился в ногах Хюррем Султан, раз давал ей пользоваться своей печатью. — Но уважение сторонников Мустафы к нему подорвано после того, как он униженно взял печать из ваших рук. А вас считают виновной в смерти их любимого шехзаде, поэтому и письмо от Ибрагима Паши может оказаться бесполезным.       — Человеческое сердце переменчиво, Рустем. Просто доставь письма и сделай так, чтобы никто не догадался, что отправитель — один и тот же человек. Мне нужно добраться до Абдуллы Паши, как только мы вернёмся в Стамбул. Времени мало, прежде чем фракция шехзаде Мустафы начнёт действовать.       — Султанша, я не думаю, что у покойного наследника может быть столько сторонников, чтобы представлять для вас угрозу. Быть может, вам стоит сосредоточиться на укреплении связей с теми, кто уже сейчас поддерживает султана Селима?       Но Хюррем уже прошла мимо и, воспользовавшись рукой слуги, с лёгкостью взобралась на лошадь и взяла в руки поводья. После того, как её кобылу по кличке Страсть убила покойная Валиде, Хюррем больше никогда не каталась верхом. Каким же было удивление Рустема, когда она несколько недель назад повелела подготовить для себя лучшего скакуна в султанской конюшне. Этого вороного жеребца, чья аспидно-чёрная грива казалась мрачнее ночи, она назвала Затмением. Хюррем не смогла отказать себе в удовольствии подчеркнуть символизм того, с чего всё началось.       Костюм не сковывал движения, и Хюррем резво прихлопнула жеребца по животу, чтобы понестись вперёд по дорожке к шатру, где её должен был ожидать Николас. Рустем и остальной её эскорт устремились за госпожой.       "Нельзя позволить Хатидже отвлечь меня от того, что назревает в городе. Абдулла Паша вот-вот может начать действовать, и важно не упустить этот момент. Селим уже совершил в их глазах серьёзную ошибку, не придя на празднество янычарского корпуса..."       Судя по всему, в обоих случаях — с поездкой в город в день покушения на Селима и с распространением слухов — Хатидже пользовалась Гюльфем, чтобы не марать руки и не привлекать к себе внимания. Когда Сулейман умер, и на престол взошёл Селим, Ибрагим отправил Хатидже с детьми к Гиреям на первом же корабле. И в тот день, когда Хюррем собиралась поехать в убежище Ибрагима, чтобы привезти его в Топкапы, она неожиданно вернулась.       И это никак не давало покоя Хюррем.       Жеребец перепрыгнул через ветки упавшего дерева и ускорил ход — так, что сопровождение султанши едва поспевало за ней. Кто-то даже пытался попросить её притормозить в целях безопасности, но Хюррем не слышала ничего из-за шума ветра и наплыва размышлений.       Она до сих пор помнила то её лицо. Абсолютно безмятежное, улыбчивое, но такое хитрое, что от такой наглости и бесцеремонности у Хюррем кровь стыла в жилах. Хатидже уезжала из дворца, разрываясь в проклятиях и клятвах, что не оставит от Хюррем и пепла, когда Мустафа, законный наследник, доберётся до неё. Затем она неожиданно вернулась и даже подыграла ей, когда Ибрагим встретился с Николасом во дворце.       "Я знаю, что ты собираешься сделать, Хюррем", — вспомнила она слова Хатидже. "Ты хочешь вернуть Ибрагима Пашу во дворец... А быть рядом с ним и нашими детьми — моё единственное желание. А эту глупую вражду между нами... думаю, стоит оставить в прошлом".       Сколь топорная и гнусная ложь, которую Хатидже практически швырнула в лицо новой Валиде Султан. Хюррем даже и не предполагала иного, кроме обмана, однако... Хатидже это прекрасно понимала. Но чего же она добивалась? Просто напугать её, медленно сводить с ума?       "Султанша, у меня нет ни времени, ни желания играть с вами в старые игры. Думаете, я не знаю, что стоит мне лишь отвернуться, как вы бросите меня в огонь?"       Хатидже тогда с таким таинственным, почти заговорщицким видом к ней приблизилась, что Хюррем на долю секунды опешила и растеряла в своей решимости.       "А может обернуться так... что ты ещё будешь благодарна, что я рядом, Хюррем".       Гнусная-гнусная ложь, повторяла про себя мысленно Хюррем, крепко сжимая поводья.       Но Хатидже Султан бы гордость не позволила так опускаться перед ней и предлагать дружбу. А то, как она мыла её в хаммаме... При мыслях об этом Хюррем всю передёрнуло. Это была словно другая Хатидже Султан. Та сестра Повелителя, которую она помнила, скорее бы умерла, чем признала своё повиновение Валиде Хюр...       — Дорогу! Валиде Хюррем Султан Хазретлери! — громко объявил о её прибытии один из сопровождавших её евнухов, чем вырвал женщину из глубоких раздумий.       Спешившись, она сняла перчатки и услышала музыку за поворотом, где слуги разбили шатры. Вдруг солнце скрылось за кронами деревьев, сгустились сумерки, и ей на миг показалось, что воздух стал холоднее зимнего.       Она остановилась, словно ноги её вросли в землю, когда она увидела Хатидже Султан, прихлопывающую в ладоши в такт музыке. На подушке у её ног сидела Михримах, положив ладони на колени тётке, и что-то увлечённо ей рассказывала. Взгляд Хюррем поневоле сдвинулся на тех, кому аккомпанировала аплодисментами Хатидже: наложницы извивались в объятиях евнухов, на которых из одежды были только шаровары, и выглядело это чудовищно пошло и неуместно. Баязид с красочным выражением и пунцовый, как помидор, наблюдал за танцами, Николаса она нигде не увидела, и Селим тоже не присутствовал — должно быть, он укрылся в другом шатре, не пожелав видеться с матерью.       Впервые она радовалась этому. Если бы её сын-Повелитель был участником или даже просто созерцателем этого позора, у неё бы сердце остановилось.       — Баязид, Михримах! — разразилась криком Хюррем Султан быстрее, чем смогла обуздать свои чувства. Её всю трясло от злости.       Её дети синхронно вздрогнули и повернулись на звук. Михримах инстинктивно подорвалась на ноги под тяжёлым взглядом Хюррем, а Баязид тотчас бросился к матери, чтобы начать яростно оправдываться, запинаясь и задыхаясь от эмоций.       Но Хюррем даже не слышала его и не обращала внимания на тирады сына, поскольку не сводила взгляда с Хатидже. Танцующие низко опустили головы и плотно прильнули друг к другу, сжавшись до крошечных размеров. Было видно, как они были смущены и испуганы. Хюррем встретилась взглядами с Хатидже, которая даже не шелохнулась, продолжая улыбаться ей, подперев ладонью щёку.       — Иди к нам, Хюррем, добро пожаловать! — позвала она воодушевлённо, подманивая её кубком с щербетом. — Мы тебя уже заждались!       "Ах, Ибрагим, добро пожаловать! Проходи скорее, мы тебя заждались!"       Точно так же она приветствовала Ибрагима некоторое время назад, когда неожиданно вернулась в столицу. Словно бы... играла с ней в ту же игру, в которую сыграла с Ибрагимом сама Хюррем.       Валиде Султан почувствовала тяжёлое головокружение и пошатнулась. Фахрие тотчас поддержала её, озабоченно заглядывая в глаза султанши, и смочила горло, увидев в них сплошной ужас.       — Султанша... вы дрожите... — прошептала Фахрие, чувствуя надвигающуюся тревогу. — Вам нужен лекарь.       Хюррем выставила ладонь, требуя отпустить её, и калфа неохотно повиновалась.       — А вы почему перестали танцевать? Девушки, играйте! — уже своим обычным властным тоном приказала Хатидже. Те не смогли противиться воле султанши. Поднявшись с места, Хатидже погладила по щеке бледную Михримах. — Не расстраивайся, милая. Мы ещё поговорим об этом, всё будет хорошо... А пока, я думаю, тебе стоит пойти к себе. Нам с Хюррем нужно поговорить.       Луноликая растерянно посмотрела на тётку, затем взгляд её наполнился жгучей обидой, когда она посмотрела на мать. Затем так же на негнущихся ногах поклонилась тётке и, подойдя к матери, вежливо ей поклонилась. В каждом движении читалась обида.       Значит, причина была в этих слухах о её никяхе с Николасом. Слухах, которые распространяла Гюльфем — и вряд ли по своей воле.       Взгляда Хюррем, полного могильного холода, было недостаточно, чтобы Луноликая во второй раз после кражи дефтера почувствовала себя ужасной предательницей. Её, конечно, удивило странное поведение тётушки после возвращения от Гиреев, как и всё это необычное "действо" со слугами, но проникновенный разговор с Хатидже Султан по поводу возможного брака с Нико растопил её сомнения. Она ведь собиралась, как и Ибрагим Паша, сделать всё, чтобы избавить её от необходимости выходить замуж не по любви. Столы ломились от вкусностей, в уши лилась приятная музыка вкупе с ласковым голосом тётушки, и она не ожидала, что всё обернётся так плохо.       Но мать, как всегда, даже слушать её не собиралась. Для неё Михримах была словно разменной монетой. Мысль об этом подстегнула Луноликую не дожидаться разрешения матери удалиться, и она попыталась просто пройти мимо неё, как Хюррем схватила её за предплечье.       — Что это за поведение, Михримах? Как ты смеешь так позорить меня при других?       — А как вы можете отдавать меня замуж за брата Ибрагима Паши, валиде? Неужели вам совершенно безразличны мои чувства? Вы ведь давали мне обещание!       — Забудь о моих обещаниях. Я говорила это, потому что думала, что ты вырастешь и станешь достаточно умной, чтобы понять, что ложь твоей валиде была во благо. Ты уже не ребёнок, Михримах! Если я скажу тебе выйти замуж, ты выйдешь! За того, кого я скажу.       Глаза цвета лазурита наполнились слезами, и густые тёмные брови низко опустились на верхние веки, делая взгляд Луноликой действительно устрашающим, разочарованным, прямо как у её отца. На долю секунды в лице дочери она увидела Сулеймана и вздрогнула. Этого замешательства хватило, чтобы Хюррем не успела остановить Михримах от импульсивного ухода.       Слуги уже не могли танцевать так фривольно, как прежде, и быстро расступились, когда Хюррем Султан демонстративно прошла между ними, чтобы приблизиться к шатру Хатидже.       — Что всё это значит? — ледяным тоном потребовала объяснений Хюррем, сверху вниз глядя на сестру Сулеймана. — Султанша, что означает всё это непотребство? Ещё и при моих детях?       — Хюррем, что не так? — удивилась она, округлив честные ланьи глаза медового цвета. Отставив кубок в сторону, она изогнула губы в мягкой улыбке. — Мы празднуем долгожданный отдых и то, что собрались всей семьёй: наш юный Повелитель, я, Ибрагим, твои дети. Тебе стоит радоваться, но ты хмуришься... У Селима и Баязида уже есть гарем, к чему это возмущение? Да и Михримах вот-вот выйдет замуж. Лучше присядь и расслабься. Я прикажу рабыням, чтобы...       Хюррем открыла было рот, чтобы закричать, выплеснуть на султаншу и слуг весь свой гнев, как вдруг одна колючая мысль остудила её пыл и заставила медленно сомкнуть губы и округлить глаза. В груди похолодело — разлилось тягостное чувство тревоги.       Так вот чего она добивалась. Отвлечения внимания на себя. Она хотела добиться бешенства Хюррем, неистовства, криков, пересудов за спиной: взбалмошная славянская рабыня никогда не станет Валиде Султан, сколько бы вакуфов ни строила, сколь роскошные короны ни носила. Ей всюду мерещатся враги. Она безжалостна в отношении своей дочери. Чрезмерно опекает сына-Повелителя, будучи ничего не сведущей в государственных делах женщиной.       Вот чего добивалась эта хитрая лисица.       Что ж, так мозаика наконец-то начала складываться. Можно было догадаться, что Ибрагим в новом сценарии воспользуется помощью своего ближайшего союзника, которым предыдущие циклы не обладал. Хюррем закусила щёку и с досадой прокляла свою недогадливость.       "Ты решил бросить дракону на растерзание трепетную лань в лице своей жены, Паргалы Ибрагим? Насколько же низко ты решил упасть..."       Хатидже снова пригубила свой кубок и протянула Хюррем руку, увидев, как переменилось её лицо.       — Присаживайся, Хюррем. Я же сказала тебе тогда, что хочу оставить нашу вражду в прошлом, но знаю, что простыми словами не заставить исчезнуть всё то, что мы друг другу сделали.       Выдавив из себя призрачную улыбку, которую сложно было держать из-за подёргивающегося лица, Хюррем всё же опустилась на тахту рядом с султаншей. Взмахнув рукой, Хатидже приказала калфе налить напиток и в кубок Хюррем, а затем вложила его в трясущиеся ладони Валиде Султан. Та продолжала испепелять Хатидже нарочито смягчившимся взглядом, но глубоко в голубых глазах стоял обжигающий мороз. Хюррем молча протянула кубок служанке, и та покорно испробовала напиток первой, затем кивнула, удостоверив госпожу, что яда не было.       — Вы стали много времени проводить с Михримах, султанша. Вы находите общество моей дочери таким интересным для себя?       — Конечно, Хюррем, что за странный вопрос? В конце концов, она моей крови, частичка меня. Разумеется, я ей сочувствую... слухи не смолкают о её скором никяхе, и Михримах себе места не находит. — Хатидже деловито поднесла кубок ко рту и отпила щербет. Её безмятежный вид никак не соответствовал её словам о волнении за племянницу, и Хюррем вонзилась ногтями в ладони, чтобы успокоиться. — Ах, бедная моя Михримах... Ей ведь никогда не посчастливится выйти замуж по любви, в отличие от меня.       — Откуда вообще пошли слухи о никяхе, султанша? — тихо, чтобы не выдавать волнения в вибрирующем голосе, прошептала Хюррем. — Я ни о чём таком даже не думала. Тот, кто распространяет эту нелепицу, преследует лишь одну цель: расстроить мою дочь и поссорить нас с ней. Но у этих недоброжелателей ничего не выйдет.       — Я Михримах сказала то же самое, если тебя это волнует, — с ноткой обиды произнесла Хатидже, возмущённо выпятив губы. — Перестань, Хюррем. Я желаю своей племяннице только хорошего.       — Ещё какое-то время назад вы проклинали меня и моих детей, а теперь тревожитесь за нас? — с угрозой в голосе прошелестела Хюррем, наклонившись ближе к Хатидже, чтобы со стороны казалось, будто они невинно секретничают. — Сначала вы неожиданно возвращаетесь сюда против воли Ибрагима Паши, путаете его мысли, улыбаетесь мне, но на самом деле, как и раньше, проворачиваете дела за моей спиной. В хаммаме вы ведь ясно дали мне понять, что ваша дружба — лишь маска, а за ней вы прячете желание отомстить за смерть Мустафы. Неужели вы думаете, что сможете обмануть ту, что стала Валиде Султан, такими уловками?       Хатидже не удержалась и тихонько рассмеялась, спрятав улыбку за тонкой ладонью. Хюррем вдруг заметила, что на указательном пальце не было кольца в виде символа бесконечности, которое Ибрагим ей подарил после возвращения из похода в знак примирения.       — Для Валиде Султан ты слишком мнительна, — заметила игриво Хатидже, мягко улыбнувшись в лицо Хюррем. — Я же сказала, что всего лишь хочу вернуть покой и радость в свой дом, быть рядом со своим мужем и детьми. Только и всего.       — Признаю, вы отточили своё мастерство лжи, — похвалила она. — Но всё же недостаточно, чтобы я вам поверила. Скажите же, зачем действительно вернулись сюда?       — Что такое, Хюррем? — устало выдохнула Хатидже Султан. — Неужели нужно было стать тебе союзником, чтобы заставить себя бояться?       — Простите, султанша, но я не считаю вас союзником, — в тон ей улыбнулась Хюррем, сверкнув белыми зубами. — В свою очередь, я вам уже говорила, что знаю, что вы воспользуетесь любым шансом, чтобы бросить меня в огонь.       — А я тебе тогда сказала, что ты ещё будешь благодарна, что я рядом, Хюррем.       — До сих пор я не испытала этого удовольствия, — съязвила с милой улыбкой Валиде Султан.       — Вот как? Разве не благодаря мне о тайне Ибрагима и Нико ещё никто не узнал? — Смешинки в медовых глазах так щекотали ей нервы, что Хюррем захотелось поёжиться и отстраниться; вместо этого она потёрла свои ладони. — Вспомни: я ведь поддержала тебя, когда паша вернулся во дворец.       — Султанша, — рыжеволосая султанша смочила горло, — чем больше вы меня убеждаете в том, что не желаете мне зла, тем больше я не доверяю вам.       Хатидже откинулась на тахте, положив локоть на подушечку и окружив кубок пальцами обеих рук. Взгляд её растаял от нахлынувшего хорошего настроения, когда прохладный ветер растрепал её вьющиеся волосы.       — Хюррем, этот допрос начала не я.       "Мне впервые так тревожно рядом с ней", — подумала Хюррем, ослабив узел на палантине. "Она будто видит меня насквозь. Будто насмехается над тем, что я не подыгрываю ей, а открыто обвиняю..."       Вдруг Хатидже положила ладонь на ледяные пальцы Хюррем, заставив ту замереть, и тепло зашептала:       — Аллаха ради, выдохни наконец. Ты напряжена, как струны скрипки Ибрагима... К слову о нём. Вернее, о его брате. — Оглядевшись, она наклонилась к уху своей рыжей собеседницы. — Где же Нико, Хюррем?       — А разве он не с Селимом? — нахмурилась Хюррем.       — Селим остался в Охотничьем домике, разве тебе не доложили? — оглушила её первой новостью Хатидже, изумлённо подняв брови. — А Николаса я не видела с тех пор, как приехала. Мне доложили, что он в одиночку отправился в сторону обрыва...       Рука, которая держала кубок у рта, замерла, и немного сладкой жидкости тотчас пролилось на воротник кафтана Хюррем. Сердце её остановилось, и казалось, будто всё тело прошило разрядом молнии.       "Селим... Кто? Кто посмел солгать мне?"       Она перевела полный могильного ужаса взгляд на Хатидже, которая только склонила голову чуть набок, изображая искреннее беспокойство. Но в медовых глазах не было ни капли искренних чувств. В следующую же секунду Хюррем бросилась к Босфору. Какая дьявольская сила заставила Нико пойти туда без неё? Как она могла забыть, что он туда направится?       Она открыла рот, чтобы позвать стражу, но в очередной раз прикусила язык и тут же вслед отдала приказ никому не следовать за собой. После она со всех ног помчалась туда, где в это время должен был быть Николас. Проклятый сценарий изменился из-за приезда Хатидже. Она снова отвлекла её внимание из-за устроенного торжества и слухов о Михримах — и заставила забыть о цели этой поездки с Нико.       Из груди вырвался громкий крик, когда она наконец увидела вдалеке за деревьями фигуру Николаса, который ступил на висячий мост, который в некоторых местах прогнил. Сорвав с себя тюрбан-палантин, она выбросила его в кусты и расстегнула пуговицы на кафтане. Ей было абсолютно наплевать на то, как она выглядела.       Они должны были пойти туда вместе после ужина в шатре, как и всегда. Они бы заговорились, и Николас обязательно должен был ступить на мост и упасть, а для неё это должно было стать неожиданностью. А поскольку они отозвали подальше слуг, то и помочь ему смогла бы только она. Ожидая в любой момент оказаться в Босфоре по воле своих врагов, Хюррем превосходно плавала — и сегодня даже специально оделась так, чтобы тяжёлые платья не тянули её вниз.       Нико бы навек привязался к ней, как к той, что подарила ему вторую жизнь. Стал бы предан до последнего вздоха, тем самым превратившись для неё в незаменимого и верного союзника, каким был до этого. Несмотря на своё происхождение и страсть к рыбалке, брат-близнец Ибрагима до смерти боялся воды. С того самого дня, как в их деревне суеверные и мнительные невежды выкрали пятилетнего Нико из кровати и попытались утопить в колодце. Из близнецов один обязательно будет лукавым отродьем Сатаны. Он принесёт засуху, набеги турок и голод.       — Николас, стой! — закричала она, чтобы остановить его от того, чтобы ступить на ту самую прогнившую ступень, но было уже поздно. — Не иди туда!       "Что же пошло не так?" — сокрушалась мысленно Хюррем, пытаясь урезонить бушующую панику.       Услышав оклик, визирь обернулся. С громким хрустом, который донёсся даже до ушей Хюррем, древесина под сапогом Николаса надломилась и рухнула в воды Босфора. Вслед за ней устремились и соседние. Вскрикнув от неожиданности, грек схватился за канаты, чтобы удержаться на весу, но руки его соскользнули вниз.