***
...Николас еле успел увернуться от летящего в него кинжала. Резко повернувшись, старший из близнецов увидел Тео, сидевшего на стуле в тени комнаты, и оскал испарился с его лица. — Тео? — мягко прошептал его имя брат, повернувшись к Ибрагиму. — Что ты здесь делаешь? Как ты оказался в Охотничьем домике, разве ты не должен быть... — В Топкапы на привязи? — неприятно оскалился Ибрагим, сжимая подлокотники кресла. — Ты ожидал, что я буду сидеть там, как послушный пёс, пока ты управляешь моим государством, притворяясь мной? Нико зашевелил губами, словно хотел одновременно сказать очень много, но в конце концов лишь поражённо опустил плечи и вздохнул. — Мне нет смысла оправдываться, видимо... Ты уже всё для себя решил, не так ли, Тео? Ты решил, что я враг тебе, что я союзник Хюррем, которая убила твоего воспитанника, шехзаде Мустафу, — перечислял он с трагичной миной. — Какие ещё грехи ты повесил на меня? — Довольно этого театра, Нико! — Ибрагим поднялся с места, продолжая верить, что выглядит вполне угрожающе и хладнокровно. — Признаю, я недооценил тебя. Ты неплохо справляешься с моей ролью, будто всю жизнь к ней готовился. Выучил языки, ознакомился с делами государства... Ты прибыл сюда, чтобы занять моё место, и твою чёртову зависть я ещё могу простить. Но жениться на дочери Хюррем? Как это понимать, Нико?! — Тео, послушай... — Закрой рот! Я ещё не закончил! — он грубо прислонил палец к приоткрытым губам близнеца. — Мне осточертела твоя ложь! Или ты думаешь, что я настолько глуп, что не вижу, как ты пускаешь мне пыль в глаза своим телячьим видом? Все твои слова и обещания — чёртова пыль! Ты не вытащил меня из заточения этой ведьмы, не вернул печать, которая законно принадлежит мне, ты спишь с моей женой и притворяешься мной, общаясь с моими детьми! И что, всё это "ради моего же блага"? — Да, Тео... Всё, что я делаю, я делаю только ради тебя... Лицо Ибрагима потемнело от гнева, и он схватил брата за ворот кафтана и отшвырнул от себя, заставив споткнуться об стул и упасть на пол. — И ты ещё называешь себя моей семьёй?! Как у тебя совести хватает лгать мне, глядя в глаза?! Он не видел лицо Николаса, но заметил, как тот поднял руку и стёр кровь со лба. Затем его плечи легонько задрожали, голова опустилась, и до ушей Ибрагима донеслись слабые всхлипы. Ибрагим оторопел, поражённый такой реакцией до глубины души. Но она его лишь сильнее разозлила. Он подскочил к брату и поднял того за шкирку кафтана. — Поднимайся! Смотри мне в глаза! — он повернул его лицом к себе и увидел слёзы в уголках глаз, как две капли воды похожих на его. Ибрагим будто смотрелся в зеркало и видел слабую, жалкую, ничтожную в своём лицемерии версию себя. — Скажи мне правду, Нико! Скажи, чего ты добиваешься? Тот опустил подрагивающие веки и зашептал дрожащими губами: — Скажи мне, брат... Неужели я совсем для тебя ничего не значу? Ибрагим застыл, хмуро сдвинув брови, но ничего не сказал, наблюдая за каждым изменением в лице Нико. — Я не могу поверить, что из-за одного недопонимания ты уже сделал меня чужим себе человеком. Мы близнецы, Тео... Мы один человек, разделённый на два тела. Как ты можешь даже не пытаться мне поверить? Неужели... то, что я слышал, правдиво? — О чём ты говоришь? — дёрнул подбородком Ибрагим, хмуро щурясь. Нико пожевал щёки и неуверенно пробормотал: — О том, что ты заключил сделку с дьяволом. — С чего ты взял эту чушь? — мрачно прошипел Ибрагим, подавив удивлённый вздох. Он боялся, что секундное замешательство выдало его, и перешёл в контратаку. — Что за игры опять? Ты пытаешься снова пустить мне пыль в глаза такой несуразицей? — Я... в твоих покоях во дворце... нашёл там свиток, перевязанный лентой, которая испачкана засохшей кровью... Ибрагим сдержал воинственную ухмылку: он поймал его на лжи. Эта ведьма выдала себя так нелепо, что ему захотелось рассмеяться во весь голос. Очевидно, что она подговорила Нико наплести эту чушь про Мефистофеля, чтобы обескуражить Ибрагима, но она не учла самого главного: он точно помнил, что сжёг контракт. — Поверье про демона-джинна говорит, что его дар исполняет заветное желание носителя, но и медленно отравляет его... делает из него чудовище, ослеплённое лишь своими желаниями и оправданиями, — вспоминал мифологию Нико, недоверчиво выгнув бровь, будто говорил о детских сказках. — Сначала его преследуют кошмары, в которых проявляется эта его тёмная сторона, затем они начинают проникать в его разум, пока ему не начинает казаться, что явь и сон перемешались между собой. Он перестаёт видеть грань между правдой и вымыслом. Ибрагим молча слушал его, беглым взглядом осматривая лицо брата и часто дыша. Значит, Нико считал его безумцем, верящим в сказки? — Но, брат, скажи мне... Неужели ты действительно в это веришь? — с надеждой заглянул ему в глаза старший близнец. — Веришь в то, что тобой управляет какой-то дар, данный тебе дьяволом? — А ты хочешь заставить меня поверить, что это и есть та причина, по которой ты посодействовал моему заточению? — поднял брови с откровенной издёвкой во взгляде Ибрагим. Голова снова начала болеть, и он начал чувствовать себя всё паршивее, что отражалось на его настроении. — Хм, вот оно как, Нико? Ты подумал, что твой брат сошёл с ума, и решил занять его место? Это и есть то самое "ради твоего же блага"? — В контракте было сказано, что ты получишь способность чувствовать мысли и чувства других людей... и используешь её, чтобы получить власть и отомстить своим злейшим врагам. Взамен — ты отдашь свою душу и после смерти навсегда застрянешь между адом и раем, оставшись вечным слугой демона-джинна... Он совершенно точно воспроизвёл то, что было в его контракте. Но это могла ему нашептать и эта рыжая змея, ведь у неё был похожий контракт с Мефистофелем. — Нет никакого проклятого контракта, Нико! — процедил Ибрагим, отпуская одежду Нико и отходя в сторону на пару шагов. — Что за чушь наплела тебе эта женщина, что ты поверил в то, что шайтан в затмение сходит на землю? Что дальше? Поверишь, если она скажет, что я спелся с русалками и сильфидами? Будешь запрещать мне подходить к океану ради моего же блага? Нико устало вздохнул и неловко поднялся на ноги, стирая рукавом кровь, струйкой стекающую со лба. — Тео, я знаю, что ты кричишь, когда тебя мучают кошмары. Ты кричишь, чтобы люди вокруг тебя "перестали думать", потому что их мысли для тебя слишком громкие... Я всё это знаю, Тео. И Хюррем Султан ничего мне не говорила. Нет нужды, ведь я сам догадался... видел своими глазами. — Проклятье, Нико! — рявкнул Ибрагим, повернувшись к брату, и на выдохе развёл руки в разные стороны, будто капитулируя. — Хорошо, что, если и так? Открою тебе тайну, дорогой братец. Твоя драгоценная Хюррем Султан, на которую ты так вожделенно смотришь, тоже заключила сделку с дьяволом. Я не знаю, как именно она это делает, но она перерождается и при этом сохраняет память о прошлом. Так она смогла "предугадать" все мои шаги и убить Мустафу. Она не настолько умна, как видишь, а тобой она лишь пользуется, чтобы манипулировать мной. Ты лишь очередная пешка в её руках, хотя может и считаешь, что ей есть до тебя дело. Она выбросит тебя, как только заставит меня дать ей то, что она хочет. — Мой бедный Тео... — Ибрагим не заметил, как робкие пальцы брата коснулись его напряжённых плеч. — Что же она с тобой сделала? Я не... — он начал всхлипывать и вдруг импульсивно обнял брата. — Прости меня, Тео! Я думал, что смогу как-то ей помешать терзать тебя! Но я не смог... не успел... — Что ты несёшь?! — процедил Ибрагим в плечо брату, отталкивая его от себя, но его объятия в ответ становились лишь крепче. — Хватит реветь, скажи наконец, в чём дело! Нико отстранился и шмыгнул носом, превратившись в того эмоционального братика, которым Ибрагим его помнил в Парге. На секунду его сердце дрогнуло: он помнил выражение этих глаз. Замешательство Ибрагима позволило Николасу собраться с мыслями и заговорить тихим, успокаивающим голосом: — Скажи мне, брат... Если ты можешь читать мысли других... О чём сейчас думаю я? Пустота. Он не мог читать его мысли. Ибрагим скривил губы в оскале, который вышел настолько неестественным и натянутым, что Нико только покачал головой со вздохом. — Хорошо. А Хюррем Султан? Она ведь твой злейший враг, или я ошибаюсь? Она виновна в смерти шехзаде Мустафы и не убила тебя лишь из мести. А Хатидже Султан? Она ведь ближе всех тебе. Ибрагим ощерился, и трогательное выражение скорби застыло на лице Нико. Он говорил с ним мягко, плавно подводя к нужным мыслям, словно действительно боялся навредить человеку с воспалённым умом. — Брат мой... умоляю, не поддавайся этой холере. — Нико сжал плечи Ибрагима, и подбородок его задрожал. — Прошу тебя, поверь, я просто хочу тебе помочь... Хюррем Султан тоже не контролирует себя: трагедии, произошедшие за один год с шехзаде Мехмедом и покойным Повелителем сильно пошатнули её душевное здоровье. Она сама заигралась в игру с твоим разумом, но не позволяй ей манипулировать тобой, что бы она тебе ни говорила. Ибрагим отстранился от брата, но на сей раз без лишних грубостей. Поводя взглядом по комнате Нико, он подошёл к столу, на котором стоял графин с водой и двумя кубками, налил себе немного в один из них и залпом осушил. Затем глубоко вздохнул и отошёл к окну, держа в руках свой кубок. — Подумай сам, — тихо продолжал Нико. — Она увидела меня второй раз в жизни и тут же, ничего обо мне не зная и поди думая, что я невежда, доверила мне жизнь своих детей, свои тайны... Она отдала мне печать. Она безоговорочно верит любому моему слову — просто потому, что я без труда сделал вид, будто всю жизнь тебе завидовал и пытался занять твоё место. Что бы ты обо мне ни думал, но мне бы никогда не удалось так быстро втереться к ней в доверие, если бы... не вся эта ужасная игра, которую она затеяла с тобой. Ибрагим почувствовал, как у него спёрло дыхание. Он сжал кулаки и в отражении стекла увидел, как Нико налил себе воды в оставшийся кубок и тоже смочил горло. Словно неосознанно повторял за младшим братом. Теодорис так и не мог понять, почему он не мог читать мысли Хюррем, Нико и Хатидже. Но не может же быть так, что он просто однажды сошёл с ума, всё это себе придумал, а эта огнедышащая змея воспользовалась его помутнением и решила замучить, чтобы заставить подчиниться себе? Но такие головные боли и преследующие его видения не могли быть придумкой воспалённого разума. Они были слишком реальны. — Тогда почему ты согласился делить покои с Хатидже? — По дворцу начали бы ходить ужасные слухи, которые уронили тень на Хатидже Султан, а потом и на тебя, — пожал плечами Нико и изогнул брови домиком. — Брат, ничего не было и не могло быть, клянусь! Султанша никогда бы не предала тебя... — Хорошо. Откуда ты тогда знаешь австрийский и итальянский? Как тебе удалось так быстро овладеть тем, чему я учился годами? — Мама всегда говорила, что из нас двоих я умней и талантливей, — шутливо выпятил грудь Нико и стушевался под грозным взором брата. — Прости, Тео... Я же учился в медресе, которую ты открыл в Парге семь лет назад. Там всего и понабрался... Мне не хотелось отставать от тебя, когда я узнал, что ты стал Визирь-и-Азамом и женился на сестре падишаха! Звучало крайне убедительно. Может, он действительно снова себе всё надумал? Эта проклятая ведьма полностью расшатала его нервы. Теперь, когда он услышал объяснение брата, всё становилось проще... и гораздо сложнее одновременно. — Я собирался... позвать Хюррем Султан на рыбалку... Ну, туда, к заливу у Охотничьего домика... Туда ещё... Хюррем Султан позвала... — он начал как сонная муха махать рукой, будто указывая направление. — Мост такой висячий есть, старый... Вот там я думал разузнать про её планы... и... придумать, как... Ибрагим чуть повернул голову и увидел, как Нико положил руку на спинку стула, словно ему было сложно удерживать равновесие. Ноги начали подрагивать, Нико зажмурился, будто перед глазами всё поплыло, и растёр лоб свободной рукой. — М-м... Голова кружится... — простонал он вяло заплетающимся языком. — Тео... Эта женщина хочет, чтобы ты стал видеть врагов во всех своих близких... Во мне... В Хатидже Султан... И смотри: ей это удалось... Кубок с водой выпал из ослабевших рук Нико, а сам он пошатнулся и безвольно рухнул на кровать позади себя. Ибрагим поставил свой кубок на стол, снял с брата кафтан и надел на себя, затем укутал Нико в одеяла и подошёл к зеркалу. Зачесав волосы на манер Нико, он оценил свой внешний вид с прищуром и вздохнул. Стоило всё проверить самостоятельно, а не полагаться на чужие слова. Хатидже сказала, что Хюррем собиралась выдать Михримах за Николаса. Сам же Нико об этом не сказал ни слова. Но он не мог поверить, что его брат не знал о таком решении со стороны той, кому служил — искренне или нет, значения не имело. И если он промолчал... Ибрагим сжал кулаки. Он готов был дать последний шанс брату. В последний раз он был готов ему поверить. "Нико знает, что было в контракте... Может ли случиться так, что я не уничтожил его?" — Ибрагим не мог допустить, чтобы хоть одна единая душа добралась до его тайника, где потенциально он мог оставить свёрток, обагренный его кровью. Эта ведьма собиралась позвать его к обрыву, но Николас не мог знать о том, что мост давно прогнил. "Смерть Нико совершенно бесполезна Хюррем, если он — её ключ ко мне. Тогда почему она позвала его именно туда? Чего она добивается?"***
Когда Ибрагим открыл глаза, первой мыслью было, что он заснул прямо там, на сырой траве, мокрый и изнеможённый. Погрузившись в раздумья так глубоко, он не заметил, как потерял сознание. Но судя по тому, что в голове не звенело, а на нём была чистая и сухая одежда, Хюррем всё же любезно сдержала всё обещание и вернула его обратно. Всё тело ныло, и он со слабым стоном поднялся на постели, держась за голову, будто это могло утихомирить головокружение. Оглядевшись, он быстро понял, что был в Топкапы, в новых покоях, которые ему выделила Хюррем после устроенного им пожара. Сколько вообще прошло времени с того дня, как он сбежал с помощью Хатидже из дворца и отправился в Охотничий домик? Что более важно... "Контракт!" — едва коснувшись этой мысли, визирь тяжело поднялся на постели, откинул одеяло и, хромая, направился к дверям. Ожидаемо, они были закрыты, и Ибрагим начал яростно колотить по дереву кулаками. Когда двери открылись, ему поклонился евнух, ожидавший, видимо, его пробуждения. — Паша Хазретлери, что вам угод... Паша! Евнух засуетился и дал знак страже покоев, чтобы те попытались остановить Ибрагима, но тот резко повернулся и посмотрел на них тяжёлым взглядом, пришпорив к земле. На лбу визиря блестели бисеринки пота, ему даже дышать было тяжело от изнеможения. — Мне... нужно попасть... в свой кабинет... — Тогда мы проводим вас и отведём обратно, паша. Валиде Султан приказала... — Мне наплевать. Пошли, — выплюнул он и зашагал к своему кабинету. Пока Ибрагим, пошатываясь и держась за стены, шёл по коридору, сознание его начало потихоньку проясняться после долгого сна. На дворе стояла глубокая ночь, судя по мертвецкой тишине и множеству зажжённых факелов. Коснувшись лица в тех местах, которые обычно брил, он по щетине догадался, что прошло около трёх дней. В желудке от голода всё скручивалось в узел, но всё, что он хотел, это найти свёрток, запятнанный кровью. В день затмения он увидел, как яркое солнце полностью закрыла луна, погрузив землю во мрак, а затем провалился в глубокий сон, в котором заключил контракт с Мефистофелем. Сначала он подумал, что всё это лишь его разыгравшаяся фантазия после очередной ночи, проведённой в обнимку с "Божественной комедией", но наутро подле себя он увидел туго стянутый грубой нитью пергамент. Внутри были стихи, написанные его почерком — вместо чернил была использована кровь. В них он в лирической форме клялся отдать свою душу демону и навсегда застрять в Чистилище, лишённый воли сопротивляться ему. Взамен он получал то, о чём мечтал больше всего — видеть людей насквозь. Мефистофель исполнил его желание. Ибрагим, помнится, тогда тотчас сжёг контракт, чтобы никто из слуг или тем более Хатидже не наткнулись на него. Когда чужие мысли и чувства ворвались в его разум — тогда это было не так тяжело и болезненно, — он понял, что миф о Проклятом Колесе Мефистофеля оказался правдой. Если он найдёт контракт и как следует перечитает его, быть может, это даст ему какие-то ответы. Открыв дверь кабинета, он едва не запутался в шторках и сразу направился к своему рабочему столу. Комнату освещали лишь несколько свечей, и он начал открывать и обыскивать ящики практически на ощупь, вскрывая скрытые панели. Затем распахнул футляр от скрипки, в которой тоже была маленькая потайная дверца, но и в ней ничего не было. — Ты не это ищешь? Его спину прошила холодная змея страха, и он обернулся на звук. На диване, закинув ногу на ногу и выставив в сторону руку со свёртком, сидела Хатидже. "Что она здесь делает? Как долго? Как она узнала, что я..." Сдвинув взгляд на свёрток в её руках, он ощутил головокружение. Потому что сразу его узнал. Тысячи вопросов жгут ему голову — ни единого ответа с ними нет. И улыбающиеся в полумраке ланьи глаза, которые смотрят на него с таким пугающим пониманием, что на какое-то мгновение Ибрагим чувствует себя полностью застигнутым врасплох. По коже головы проносятся мурашки, когда Хатидже поднимается с дивана и летящей походкой приближается к мужу. — Где ты нашла это? — Ибрагим попытался соврать, чтобы выглядеть естественно; в конце концов, свёрток был перевязан нитью, возможно, он зря боялся. Забрав его у султанши, он опустил руку, боясь, что дрожь выдаст его. — Я думал, что сжёг это. — А что это такое? — невинно спросила Хатидже, опуская взгляд на свёрток, и от этих слов на душе Ибрагима растеклась сладкая патока облегчения. — Просто вырезки из стихов "Божественной комедии", ничего особенного, — на выдохе улыбнулся Паргалы. Он помнил, что Хатидже лежала в кровати с творением Алигьери, но не придал этому особого значения: такую серьёзную литературу тонкая душа Хатидже не выносила. Наверняка она использовала эту книгу, чтобы ставить на неё чашку с чаем в саду или быстрее засыпать в кровати. Во взгляде Хатидже от его ответа что-то неуловимо изменилось. Она чуть склонила голову набок и опустила взгляд на руку мужа, тремор в которой он не смог подавить. Коснувшись сухими тёплыми пальцами его ладони, она подняла её вверх, чтобы внимательно посмотреть сначала на свёрток, а затем и на Ибрагима. Она вдруг что-то поняла и улыбнулась — и от этой совершенно незнакомой ему улыбки по спине Ибрагима пробежался пугающий холодок. В тёплых медовых глазах, которые он знал и любил, никогда не было такого... — Разве в "Божественной комедии" были стихи, где Вергилий* заключал сделку с дьяволом? Значит, она прочитала, соврала ему. Хатидже уже видела, что там описана его рукой и его кровью сделка с Мефистофелем. Но она не могла помнить все сто стихов из трёх кантик "Комедии", чтобы утверждать, что это не вырезка из книги. Это просто невозможно. Либо она блефовала, либо... — Султанша, вы что, читали это? — Он воспользовался слабым местом Хатидже: её сердце не выдерживало, когда он начинал давить на её чувство вины и обращаться к ней формально на "вы". — Зачем тогда спрашивали меня, что это? Сейчас она должна была стушеваться, потупить свои ланьи глазки и кротко попросить прощения за вторжение в его личную жизнь, за недоверие и этот нелепый трюк с вопросом "а что это такое", когда уже знала ответ. — Всего лишь хотела узнать, скажешь ли ты мне правду, — в лоб призналась она, подняв брови, чем во второй раз огорошила Ибрагима. — Ты так надежно спрятал это, что я просто не смогла удержаться и прочитала... В творении Данте не было этих строчек, Ибрагим. Почему же ты соврал мне? Он некоторое время собирался с мыслями, маскируя это подавлением возмущения. Хорошо, что она не видела, как дрожали его руки — и от волнения, и от голода, и от усталости. Он был вовсе не в том состоянии, чтобы плести искусную паутину лжи, поэтому снова пошёл в контратаку. — Совсем недавно вы солгали, что уедете к своей сестре, Бейхан Султан. Раз вы ждёте честности от меня, не следовало бы вам тоже перестать лгать мне? — осадил её Ибрагим, отвернувшись и потерев лоб ладонью, демонстрируя ужасную изнеможённость. — Я бы хотел узнать, почему вы солгали мне и уехали в Охотничий домик. Он спрятал от неё лицо, ожидая, что в этот раз она не сможет никак оправдаться, ведь он был полностью прав. Его невинная ложь, которую вполне можно было бы объяснить некой творческой застенчивостью, не могла встать вровень с обманом Хатидже. Помолвка Михримах и Нико оказалась слухами, раздутыми самой Хатидже, и она не посвятила его в свои планы, уехав с Хюррем в Охотничий домик. Почему-то ему не казалось, что там Хатидже стояла на баррикадах против Хюррем. Видимо, это тоже было частью какого-то "плана", о котором она ему не посчитала нужным сказать. — Как ты можешь, Ибрагим? Я же сделала это ради тебя! — Хатидже всплеснула руками, сдвинув брови в гримасе обиды. — Я просто не хотела тебя тревожить и разобраться со всем самой... — Разобраться? — переспросил он, распахнув веки и уставившись на неё в недоумении. — Разобраться с кем? С Хюррем? Не посвятив в это меня? Разве не ты распустила ложные слухи о никяхе Михримах и моего брата, Хатидже? — Что? Почему ты это говоришь, Ибрагим? — Теперь выражение лица его жены стало таким, каким он привык его видеть: она была растеряна и пристыжена. — За кого ты меня принимаешь? За гаремную сплетницу? — Иблисово проклятье! Хатидже, я уже не знаю, чему мне верить! — он развёл руками в жесте бессилия и тяжело выдохнул, почувствовав слабость. Хатидже поддержала его за плечо, и он сжал её пальцы. — Все мне лгут: ты, Нико, Хюррем, даже чёртовы рабы! Это невыносимо! Он схватился за стол, чтобы не упасть, и повернулся спиной к жене, чтобы та не видела минуту его слабости. Он сам себе был противен, но ничего не мог поделать — без лекарства Хюррем он становился слаб, как голубь, которым её называл. Вся эта память о прошлом, о тысячах дней, которые стирались из его памяти каждый раз во время нового цикла, просто разрывали его голову изнутри. Он мечтал вытащить оттуда всё и упорядочить, но как только пытался — мигрень возвращалась. — Ибрагим... — ласковым шёпотом окликнула его Хатидже, коснувшись ладонью его лица и мягко повернув к себе. — Что бы я ни делала, прошу тебя, просто доверься мне. В конце концов, поверь, ты будешь благодарен мне. Хюррем только и ждёт, чтобы посеять между нами вражду, разве ты не видишь? Ибрагим невесомо поцеловал запястье жены и нежно коснулся её пальцев своими, после чего сжал крепче дозволенного и отнял её ладонь от себя, встретив недоумённый взгляд Хатидже. Он уже слышал эти слова от Николаса. Едва он понял это, внутри что-то покрылось трещинами и раскрошилось. Ибрагим вспомнил слова Хюррем и прикрыл веки, взгляд его стал холодным и неприступным. "Мне она сказала, что её единственная цель — вернуть спокойствие и радость в Топкапы, быть рядом с мужем и детьми... Если подумать, совершенно необязательно, чтобы этим мужем был ты, Ибрагим". Его напополам рвали чувства, которые он испытывал и которым не мог дать рационального объяснения. Он чувствовал, что эта лживая змея Хюррем говорила ему правду, а всё, что он слышал от Хатидже, было искусно сотканной ложью. Хатидже никогда раньше не действовала за его спиной, она даже толком не умела врать. — За всё это время ты навестила меня лишь трижды, Хатидже. Ты ничего не сделала, чтобы я не выл от головной боли или одиночества в четырёх стенах. Ты преступила мою просьбу оставаться у Гиреев и вернулась сюда, подыгрываешь Хюррем и Нико, предаёшься веселью и трапезам. Ты говорила, что Хюррем тебя полностью оградила от своих детей, но ты проводишь много времени с Михримах и ездишь с ними и Хюррем в Охотничий домик, скрывая это от меня. Но хуже всего то, Хатидже, что ты обманываешь меня сразу после того, как убеждаешь в своей честности... — Ибрагим... — прошептала она надломившимся голосом. — Прости меня... Прости, что я пытаюсь помочь тебе. Пытаюсь, хоть и тайно, видя, что ты беззащитен, и переживая, что Хюррем может воспользоваться этим. — Хатидже, дело не в том, что ты пытаешься мне помочь, а в том... — попытался снова объяснить Ибрагим, но султанша уже отвернулась от него. — Всё же Хюррем добилась того, чего хотела, своим ядовитым языком. Ты мне не веришь. Мне, матери твоих детей и законной супруге... Проклятая змея всё-таки отравила тебя. Визирь устало потёр пальцами воспалённые глаза. — Хатидже... — Хорошо, Ибрагим, я тебя поняла, — выдавила из себя улыбку Хатидже, стерев капельки слёз в уголках глаз, и прерывисто вздохнула. — Больше я не буду ничего делать и даже лишнего слова не скажу, чтобы, не дай Аллах, лишиться твоего доверия. Паргалы устало обнял свою жену, зарывшись пальцами в бронзовые волосы, и вздохнул, тихо попросив прощения за то, что вспылил. Хатидже потёрлась носом о плечо мужа, и он почувствовал, как раздвинулись в улыбке её губы. От его супруги пахло чем-то очень знакомым, но он не мог никак вспомнить, где уже мог слышать этот аромат. Одна его рука сжимала пальцы Хатидже, другая же держала свёрток с контрактом. Надо было поскорее сжечь его. В этот раз наверняка. — И всё же... — она чуть отстранилась и посмотрела вниз, на свёрток, чтобы вновь обхватить его пальцами и поднять на уровень их глаз. — Больше не сжигай такие важные вещи, Ибрагим. Паргалы снова ощутил необъяснимую тревогу, когда увидел абсолютно сухие глаза только что плакавшей Хатидже. Они смотрели на него широко и ясно, будто желали заглянуть ему прямо в душу, коснуться её там. Ибрагим поневоле поёжился. — То, что я прочитала... мне очень понравилось. Это было так... проникновенно и красиво. Поэтому береги это, — выдохнула его жена, подняв вторую руку и погладив фалангой указательного пальца его скулу. — Хорошо? Это было очень странное чувство диссонанса между ситуацией, её поведением, жестами и словами, что он слышал. Ласковый медовый взгляд чуткой и ранимой Хатидже появлялся на короткий миг, а затем исчезал, и на него как будто смотрели тёмно-карие, почти чёрные глаза совершенно незнакомого ему человека. Ибрагим никогда не боялся тех, кто был слабее его: он всегда ощущал внутреннюю силу и власть того, с кем говорил. Дар Мефистофеля лишь перевёл его шестое чувство на совершенный уровень. Единственной женщиной, перед которой он ощущал лёгкий трепет и некоторое восхищение, вкупе с неприязнью, была Хюррем. Рядом с Хатидже ему всегда было комфортно и уютно. До этой минуты. Когда Хатидже отвела его к слугам, ожидавшим снаружи, и приказала знакомым сладким тоном, чтобы те сопроводили его обратно в его спальню — то есть темницу, — а сама зашагала в другую сторону, он не удержался и спустя какое-то время повернул голову, чтобы посмотреть жене вслед. Она уже смотрела на него из-за плеча. Ибрагим почувствовал, как всё его тело прошило иголочками от улыбки и пугающего блеска в немигающих чёрных глазах его жены.