***
Власть. Когда у тебя есть власть, твоё происхождение не имеет значение. Твоя вера. Твоя внешность. Подумать только, как опьяняло чувство контроля и влияния над теми, кто был таким же, как ты, — из плоти и крови, со своими стремлениями и желаниями… и как легко они превращались в ничто, стоило тебе щёлкнуть пальцем. Всё, что тебя тревожит и гложет, меркнет, когда перед тобой опускают глаза и склоняют голову, когда люди беспомощно вкладывают свою жизнь — такую же, как у тебя, — в твои властные руки… Это было божественное, прекрасное чувство. Оно успокаивало его. Оно давало ему почувствовать себя особенным — кем-то, кто разрушил стигмы "раба-отступника". Мефистофель дал ему всё, чего он когда-либо мог пожелать. Узнай мысли и чувства человека — и он на твоей ладони. Его тайны и страхи — его слабости. Дёрни одну струнку, затем другую — и он преклонит перед тобой колено, каким бы волевым гордецом ни был до этого. Если бы не Хюррем, он бы уже наслаждался своим султанатом... разумеется, с позволения султана Мустафы. Формального разрешения. И всё же Мефистофель одарил их одновременно. Демон знал, что так будет. Демон насмехался над ними — и нужно было быть полнейшим глупцом, чтобы отрицать очевидное. После их разговора ночью Хатидже покинула его покои, и спустя некоторое время он услышал, как к дверям была вновь представлена охрана. Разумеется, Повелитель пострадал — и Ибрагим неизбежно был в числе главных подозреваемых. Однако когда ноги сами понесли Ибрагима к дверям, а руки потянули за ручки, на скрип стражники не обернулись. Ибрагим переступил порог своей новой темницы, затем сделал шаг-другой и замер, недоумённо глядя на бостанджи. Те не шелохнулись, будто не видели его. Их подговорили не замечать нарушений его изоляции? Они не задали ни одного вопроса. Даже бровью не повели. Ибрагим вышел в коридор и прошёл немного вперёд, за угол, прислушиваясь к болтовне возбуждённых слуг, которые разносили сплетни и новости о состоянии государя. По их словам, ранения были не смертельные. Ибрагим облегчённо выдохнул и повернул голову на звук разговоров. К его покоям подошла наложница с подносом, лица которой он ещё не видел. Видимо, Нико распорядился прислать ему перевязочные материалы. — Паше Хазретлери не разрешено покидать покои до особого распоряжения Валиде Султан. Внутрь позволено зайти только Сюмбюлю-аге и Фахрие-калфе, хатун. Возвращайся обратно, — остановил её один из привратников, выставив ладонь. — Я пришла по повелению Николаса Паши... — заступилась за себя хатун и осеклась, увидев безмятежно разгуливавшего по коридору Ибрагима. Выражение лица у неё было чрезмерно красноречивое. — Паша Хазретлери?.. Девушка поклонилась визирю и встретила недоумённые взгляды привратников. — Ты бредишь, хатун? Паши тут нет, он внутри. Кому ты поклоны отвешиваешь? — Но паша ведь... — Девушка захлопнула рот, увидев приложенный к губам палец Ибрагима, и покорно. — Я пойду к Фахрие-калфе, её позову. — Иди-иди, — бросили ей вдогонку бостанджи и переглянулись. — Со смерти султана Сулейман-хана вся империя вверх дном. Джарийе уже мерещится всякое... — Ты прав, ага. В городе вон твердят, будто наш юный Повелитель джиннов вызвал, чтобы сжечь дом того неверного Абдуллы. Нечестивцы. — Людское невежество границ не знает, — кивнул его товарищ и вернулся к несению вахты. Ибрагим издал нервный смешок, не веря собственным глазам. Бостанджи совершенно искренне не видели его, и он даже в их мыслях не чувствовал подвоха. Значит, подобный фокус был сотворён Хатидже-Мефистофелем. Нетрудно догадаться, чего добивался демон, играя с ним в кошки-мышки. Сначала она преследовала его повсюду, путала его мысли, отводила прочь от Хюррем, чтобы не допустить чего-то... А потом искушала его словами про власть и сейчас вкладывала в его руки свободу, чтобы он прильнул к этой чаше и захлебнулся. Демон, должно быть, считал его столь примитивно мыслящим. Он считал, что после заточения и отвержения будет плясать под его дудку, требуя всё больше. Сперва он бросил его в огненную яму, а теперь предлагал искупаться в прохладном озере. Довольно прямолинейный способ надеть на его шею поводок. Ибрагим вернулся в свои покои, сел на стул и, посмотрев на шахматную доску, щёлкнул согнутым средним пальцем одну из фигур. Та врезалась в бокал с налитым вином, и алая жидкость взорвалась фонтаном брызг на белых стенах. В этом натюрморте было всё его состояние. Визирь откинул голову, тяжело вздохнув. Дьявол. Дьявол, с которым он заключил контракт, оказался его женой. Его госпожой и Династией, которой он обязан был служить. Снова Хатидже оказалась выше него — волей или неволей. Мефистофель насмехался над ним даже здесь, зная, как Ибрагим болезненно переживал их с супругой неравенство. Он снова был никчёмным рабом на её ладони, позабывшим своё место. Она знала о нём всё, ведь падшее божество давало ей знаний больше, чем люди смогли бы вобрать в себя целым светом. "Просто держи язык за зубами, Ибрагим. Не вмешивайся. Пусть всё идёт своим чередом. Рано или поздно я заберу её душу; Хюррем исчезнет, будто её и не было никогда, но ты — ты вновь возвысишься. Начнётся твоя весна, полная роскоши, признания. Не будет ни дня, чтобы пред твоим величием не содрогались короли и императоры. Ты будешь Великим Визирем, но на самом деле — выше любого властителя на трёх континентах.." Ибрагим запрокинул голову на спинку стула и нервно рассмеялся, закрыв лицо ладонью. Какая чушь. Демон откровенно пытался манипулировать им, хотя говорил подкупающие вещи: выставлял его жертвой, обещал золотые горы... Но доверять словам о "благополучии" из уст демона, который сам был воплощением искушения и лжи, было бы верхом глупости и наивности. Но что он мог поделать? Хатидже довольно прозрачно намекнула ему, что если он что-то скажет Хюррем, то всё так или иначе начнётся заново. Руки визиря медленно сползли с лица. Вопрос: почему? Почему всё начнётся заново? Почему Мефистофель пришёл именно сейчас и из кожи вон лез, чтобы не допустить их тесного общения? Двадцать циклов он не вмешивался, а сейчас сподобился... Почему? На все эти вопросы был один ответ — условия контракта распроклятой Хюррем Султан. Узнай он их — тут же понял бы, почему его слова могли закрутить воронку времени заново. Если следовать логике, то Мефистофель боялся, что Ибрагим вспомнит что-то важное — что-то, из-за чего плата за дар будет отложена ещё надолго, ведь Хюррем начнёт всё заново. А если она узнает о вмешательстве демона в жизнь её детей, это сломает её окончательно. Она вполне может дойти до того, что в следующем цикле попросту убьёт Хатидже, их с Ибрагимом детей — вообще всех, кого может "выбрать" демон, чтобы добраться до неё. Ибрагим застыл в оцепенении. Да, Хюррем Султан могла пойти на такое. Она могла убить его детей из отчаянного желания спасти своих. Как она уже поступила, погубив шехзаде Мустафу. Нет, Хюррем не должна была узнать, что в Хатидже сидел сам Мефистофель. С другой стороны, стоило отталкиваться от того, что Мефистофель этого не хотел не просто так. Любое слово демона — ложь и провокация. Он игрался с ними, наслаждаясь страданиями. Поэтому логичным было бы предположить, что Ибрагиму, напротив, следовало как можно скорее рассказать обо всём Хюррем. Возможно, именно это должно было как-то разорвать порочный круг. Ибрагим точно не хотел нового витка повторений, потому что почему-то подозревал худшее: новый цикл он просто не выдержит. В памяти Ибрагима было что-то настолько ценное, что этого боялся сам демон. Погружаясь в воспоминания, он испытывал невыносимую агонию. Поэтому демон агонию его ухудшал, чтобы не допустить вскрытия истины. Но какой, чёрт возьми? Что такого он помнил? И вообще — раньше он хоть когда-нибудь доходил до этого? Размышления, которым он предавался сейчас, уже посещали его в предыдущих циклах? Исходя из того, что сам Ибрагим был в центре столь пристального внимания демона, именно его фигура была центральной в этих бесконечных циклах. Хюррем хотела, чтобы Ибрагим что-то вспомнил о смерти Селима, чтобы уберечь его. Хатидже же этого не хотела, очевидно... хотя ей было выгодно, чтобы Селим выжил, ведь тогда контракт с Хюррем, по логике, будет исполнен, а демон получит свою душу. Ибрагим раздражённо помотал головой и крепко зажмурился. Хюррем всегда выбирает сама, когда умирать, — цикл не начинается заново просто так. Она пыталась перевернуть часы времени даже тогда, когда Селим был всё ещё жив, чтобы исправить ошибку. В чём же был подвох? Впервые в жизни он так ненавидел их многолетнюю вражду. Договориться с Хюррем Султан было практически невозможно, потому что она всегда думала о нём лишь дурное. Всегда ждала подвоха. Возможно, потому что он всегда предавал её? Во всех циклах? Неужели в этом цикле он так отличался от себя предыдущего? Предположение было самым логичным, если бы не одно "но". Каким образом, в таком случае, они доходили до такой близости в прошлом, чтобы неоднократно делить ложе? Теперь, когда Ибрагим точно знал, что его навязчивые галлюцинации — это воспоминания, стыдно ему не было, и потому он задумался покрепче над этой единственной зацепкой. Если она доверилась ему однажды настолько, то он был очень убедителен. И если он предал её после этого, то её глубокая ненависть к нему была вполне объяснима. И при этом иногда ему казалось, что она вполне искренне переживала за него. Или же он хотел видеть это так. Ибрагим шумно втянул носом воздух, открыв глаза и воззрившись на потолок. Боль возвращалась, когда он пытался расставить все мысли и воспоминания на свои места. Всё его существо стремилось к правде, но тело словно отвергало это мучение. И почему-то именно их физический контакт так... успокаивал его. От одних воспоминаний о прикосновении к её коже хотелось рычать. Его влечение к ней становилось всё сильнее, стоило ему укрепиться в понимании, что всё становилось понятнее и тише, как только он чувствовал жар её тела в своих объятиях, как только нос ловил сладкие нотки цитруса от её кожи. Всё как будто становилось на свои места, а его внутренние демоны успокаивались. Мог ли он решиться на такой обман? Он много лет не видел в ней женщину... в привычном понимании этого слова. Она была демоницей во плоти, соперницей, врагом. Она была страшнее десятка вооружённых до зубов мужчин и имела ум и доблесть, сравнимые с его собственными. Он уважал её, конечно, но чтобы желать её, как когда-то он желал Нигяр-калфу или парочку танцовщиц в борделе на Галате? Забавнее всего было другое: в отличие от него, Хюррем Султан всё помнила прекрасно. Она помнила целиком все те сюжеты, за куски которых он отчаянно хватался в своей памяти. Было ли ей жутко от этого? Тошнило ли её? Или вспоминая его горячие объятия, она поневоле и сама предавалась мечтам о нём? От этой мысли в животе что-то скрутилось в сладкий узел, и он судорожно сглотнул, прокручивая в памяти один из случайных эпизодов, который загорелся под его веками в её покоях этой ночью. ...Его пальцы туго вжимаются в оголённое бедро. Губы страстно накрывают её рот, облепляют, вытягивают горячее дыхание и жаркие стоны. Он чувствует власть от того, что любое её касание высекало из неё вздох поражения. Рыжие волосы щекочут ему торс и спину, когда она обнимает его за шею, двигаясь вверх-вниз в судорожном, неистовом темпе — с тем, с которым обычно летят в пропасть, раскинув руки. По его плавящейся коже струится шёлк её ночной сорочки, которая смялась в гармошку на её животе, оголив острую грудь. Она плачет, но это не похоже на истерику или сопротивление. Он подозревает, что это слёзы одновременно горя и счастья. И он прекрасно знает, какие ощущения ей дарит. Ощущение мужского тепла, успокоения, наполненности, защиты и невыносимо жгучее чувство вины от предательства, от которого пышным цветом горят щёки и от которого жаркие стоны кажутся ещё слаще, ведь они наполнены пикантной ноткой стыда. Ему достаточно лишь погрузить пальцы в волосы на её затылке, надавить на шею и прижать её губы к своему рту ещё сильнее, будто желая поглотить её, и она без остатка отдаётся ему и этому безумному моменту, вонзаясь ногтями в кожу на спине, касаясь шрамов, пропуская мириады мурашек. Она не видит, как мужские пальцы покидают её бедро, и никогда бы не заметила, как ласкавшая её мгновение назад ладонь тянется за пояс, как вытаскивает оттуда уже обагренный кровью кинжал, как медленно заносит его над её спиной, в то время как хозяин продолжает тонуть в восхитительных ласках её губ. Вдруг она приоткрыла веки, обхватив его лицо ладонями, и показала ему самый открытый взгляд, на который была способна. Голубые глаза казались чёрными от расширившихся зрачков, были подёрнуты прелестной поволокой страсти и осматривали его жадно, горячо; от этого взгляда его пронзало насквозь сильнее удара молнии. Кинжал упал на мягкие перина, она предприняла попытку инстинктивно повернуть голову на звук, но Ибрагим успел обхватить руками её стан, обрушился на неё со страстным поцелуем и, толкнув на спину, увлёк в беспорядочный ворох влажных перин. — Паша Хазретлери! Когда в двери постучали, Ибрагим резко встрепенулся всем телом, чувствуя, как в паху противно ныло от сдерживаемого возбуждения, и плотнее укутался в атласный халат, закинув ногу на ногу. — Войдите, — поняв, каким сухим было горло, он прокашлялся. Он поймал себя на мысли, что если бы в эту минуту в его покои вошла не кто иная, как Хюррем Султан, он бы вряд ли сдержался. Непристойно было даже думать о подобном в адрес неприкосновенной госпожи, но он не думал, не фантазировал — он именно вспоминал. У него словно было на это полное право. Ибрагим не был ответственен за то, что делал в предыдущих циклах. Как не был ответственен и за то, что желал эту женщину до безумия. А физическое влечение было таким же естественным, как дыхание, так что стыдиться ему было нечего. К тому же, даже простые воспоминания об этой близости приносили ему небольшое облегчение от головной боли. К счастью, неожиданной гостьей оказалась Фахрие-калфа. В руках она несла поднос, но Ибрагим сразу почувствовал в её мыслях, что принести что-то в его покои было лишь поводом. Фахрие странным взглядом окинула визиря. — Паша, вас лихорадит? Вы будто горите. Он машинально взял со стола носовой платок и стёр со лба капельки пота. — Всё в порядке, — сухо отмахнулся визирь. — Зачем ты здесь? Ему захотелось тряхнуть головой, чтобы сбросить наваждение и сосредоточиться на чтении мыслей ближайшей служанки Хюррем. Это ведь был кладезь полезной информации, стоило лишь натолкнуть её на нужную мысль. Но сердце всё ещё клокотало в глотке, пульс бил в ушах, отвлекая его от всего рационального. Воспоминания были слишком яркими. — Я пришла сообщить вам, что кто-то убил Перчема-агу, паша. Он тотчас протрезвел от пьянящих мыслей и широко распахнул глаза. — Что? Кто на это осмелился? — Неизвестно, — покачала головой Фахрие. — Его нашли повешенным в прачечной сегодняшним утром. — Хюррем Султан знает об этом? — Пока нет, ей сообщат позже. В настоящий момент она озабочена волнениями в городе... Должно быть, вы слышали, — предположила Фахрие. В мыслях слуг действительно были пересуды относительно пожара в доме Абдуллы, но Ибрагим большого внимания им не уделял. Огненные джинны, сам Иблис рядом с султаном Селимом... в какой-то степени слухи были правдивы, если подумать о том, что там была Хатидже. Чёрная ирония. — Это не я. Я не мог отдать такой приказ — всё утро я нахожусь под охраной, а ночью ты прекрасно знаешь, где я был, Фахрие-калфа, — намекнул он ей, хмуро выгнув бровь. — Да и зачем мне? В любом случае подозрение пало бы на меня, ведь именно Перчем-ага отправился со мной за Повелителем минувшим вечером. Вдруг на лице калфы проступили морщины недоверия. Она отвела взгляд, будто силилась что-то вспомнить, и Ибрагим сразу понял, что именно её тревожило. Фахрие вдруг вспомнила, что ушла через несколько минут после того, как Ибрагим вошёл в покои её госпожи, но не могла понять, почему поступила именно так, когда должна была охранять покой визиря и госпожи. Разумеется, Мефистофель позаботился о том, чтобы лишних свидетелей не было. Могла ли Хатидже убить Перчема-агу? Таким образом она бы свела все подозрения на Ибрагиме, и Хюррем бы точно больше никогда ему не поверила. Именно Перчем-ага мог засвидетельствовать его невиновность, раз пробыл с ним всё то время, что они преследовали Повелителя, чтобы сопроводить того в Топкапы. Это он сболтнул, что Михримах Султан пыталась покончить с собой, и поэтому султан потерял сноровку и разбился. Но кто теперь мог ему поверить? Другим янычарам уже наверняка позатыкали рты, да и там была такая кромешная тьма, что эти глупцы могли поверить в любую чушь. Даже в то, что сам шайтан выскочил из геенны огненной, чтобы переломать кости султану Селиму руками Паргалы Ибрагима. — Перчем-ага следил за Рустемом-агой и должен был привести мне для допроса танцовщицу, которая передала Бали-бею записку, якобы написанную султаншей. Не окажись Малкочоглу в тот злополучный момент в саду, трагедии бы не случилось. Вот на ком лежит вина. — На лице Ибрагима проступило мрачное понимание, он скрипнул зубами. — Нетрудно догадаться, что убил Перчема-агу тот, кто не хотел допустить, чтобы правда вскрылась. Кто занимается расследованием этого дела, Фахрие-калфа? Неужели мой братец? Албанка отрицательно помотала головой. — Этого я не знаю, паша... Должно быть, Бали-бей займётся этим делом. В конце концов, он был свидетелем трагедии. — Вдруг Фахрие как-то странно пожала плечами. — А Николасу Паше препоручено другое дело... лично госпожой. Наконец они приблизились к сути. Ибрагим понимающе хмыкнул, медленно поднялся со стула, на котором сидел, и неторопливо подошёл к калфе. — Я тебя слушаю, Фахрие-калфа, тут нет чужих ушей, — напутственно кивнул он и ухмыльнулся, увидев сомнение в чёрных глазах служанки. — Ты ведь не про несчастного Перчема-агу пришла сюда мне поведать, не так ли? Говори. — Дело в Ташлыджалы Яхье-бее. Ибрагим тотчас нахмурился, услышав имя старого друга, и скрестил руки за спиной. — Да? И как же Нико может быть связан с ним? Он ведь его даже не знает. Да и для Хюррем Султан Ташлыджалы никакой угрозы не представляет. — Султанша хочет отвести от Повелителя все подозрения относительно участия в том пожаре. Она хочет обвинить сторонников покойного шехзаде в случившемся, тогда распространяемые слухи станут клеветой и изменой. Ибрагим поневоле усмехнулся. — Хм, понятно, — протянул он с едким смешком. — Значит, Хюррем Султан решила прибегнуть к старым трюкам? Обвинить людей Мустафы в том, что они сами себя убили, чтобы навредить ей и её сыну? Как это в её духе. На лицо Фахрие упала тень, и Ибрагим быстро спрятал насмешку. В конце концов, ункяр-калфа откровенничала с ним из недоверия к Нико, а не из желания предать доверие Хюррем Султан. — Фахрие-калфа, почему ты решила рассказать об этом мне? Ты ведь знаешь, что Ташлыджалы — мой старый друг. А ты, насколько я помню, уже давно преданна своей госпоже. — Вы обещали не вредить моей госпоже, паша, — сухо произнесла Фахрие, исподлобья прожигая визиря взглядом. — Ради Хюррем Султан я готова отнять жизнь любого... Однако я не хочу, чтобы Ташлыджалы Яхья-бей пострадал. Завтра утром Николас Паша отправляется в Бурсу, чтобы найти его и привезти сюда. После он должен убедить его встать на сторону госпожи… любыми способами. Ибрагим побагровел от гнева, когда догадался, что братец собирался воспользоваться его личиной, чтобы обманным путём заставить Яхью довериться себе. Бывший Великий Визирь осклабился и угрюмо покачал головой, чувствуя распроклятую беспомощность. — Я ничего не могу сделать взаперти, Фахрие-калфа. Хюррем Султан избавится от меня при любой удобной возможности... особенно теперь, когда Перчем-ага убит, а наш Повелитель снова пострадал. Албанка не на шутку расстроилась, и вдруг в её мыслях визирь ухватился за робкую, практически призрачную мысль. — Фахрие-калфа, ты... имеешь чувства к Ташлыджалы? — прямо спросил он, склонившись тенью над ункяр-калфой. Её голова тотчас вздёрнулась, и на лице проступили алые краски. — Паша, как можно, что вы! Это неправда, я... Визирь поднял руку, призывая калфу помолчать. — Не кричи и не оправдывайся. Я не собираюсь обсуждать это. Ункяр-калфа покорно затихла, зажмурившись. Ей было стыдно, что она призналась, но назад дороги не было. Ибрагим был благодарен: теперь ему была больше понятна мотивация Фахрие-калфы сговариваться с ним. Как и стали понятны все её долгие взгляды, бросаемые на Ташлыджалы, когда тот оказывался в их обществе во дворце в Манисе. Грубоватая, нескладная, но преданная калфа Хюррем испытывала безответную симпатию к поэту. Какая прелесть. Ибрагим не был бы собой, если бы не воспользовался этим. Визирь сделал вид, что задумался, и погладил бороду. — Мы можем попробовать спасти его жизнь, Фахрие-калфа... Но для этого тебе придётся очень сильно рискнуть. — Что вы имеете в виду, паша? — насторожилась калфа, но глаза выдали её искреннюю заинтересованность. Визирь подавил улыбку и чуть наклонился перед калфой, чтобы придать их общению больше таинственности. — Наверняка Хюррем Султан попытается склонить его к сговорчивости пытками... И наверняка сделает это руками Нико. Но если я окажусь в темнице вместо своего брата, то смогу помочь Ташлыджалы. В конце концов, мы с Нико похожи как две капли воды, Фахрие-калфа. От тебя требуется всего лишь предупредить меня, когда он окажется во дворце, и проследить, чтобы никто не помешал мне выбраться отсюда. Идея казалась на первой взгляд блестящей, но у ункяр-калфы она не вызвала особого восторга. Поджав губы и пожевав их, она помотала головой, отметая эту идею. — К сожалению, паша, не всё так просто. — Да? И почему же? — спросил он недовольно. Фахрие замолчала, отвернувшись, и Ибрагим почувствовал, как все мысли в её голове перепутались, образовав клубок ниток. Что-то её останавливало от того, чтобы сказать ему правду. Давить на неё было опасно. Визирь выпрямился и огорчённо вздохнул, не скрывая своего разочарования. — Жаль Ташлыджалы. Он был прекрасным поэтом и воином. И не менее хорошим другом. Что ж, возможно, его судьба предписана самим Аллахом — принести свою жизнь в жертву ради очищения имени нашего Повелителя... Кто мы, чтобы не смириться с Его волей? Это был неправильный ответ. Упоминать Всевышнего было неразумно — Фахрие и впрямь верила в промысел Божий. Руки Фахрие, которые она держала сцепленными в замке, сжались до побелевших костяшек. Ибрагим мог услышать, как внутри калфы боролись два противоположных чувства: верность Хюррем и совесть. Она не хотела лишних жертв. Не хотела, чтобы тот, кто вместе с шехзаде спас её на грязных улицах Манисы, бесчестно умер как предатель и изменщик на глазах у всего народа. Она и так едва заталкивала в самую глубь своего сознания чувство вины перед шехзаде Мустафой. — Если вам что-то понадобится, паша, слуги за дверью, — дежурным тоном произнесла Фахрие, склонив голову, и уже начала двигаться к выходу. Видимо, подставить свою госпожу она не хотела сильнее. Ибрагим это почувствовал довольно ясно. Пришлось использовать единственный козырь. — Даже если мы не вмешаемся, Фахрие-калфа, — окликнул её Ибрагим, — Ташлыджалы не пойдёт на поводу у Хюррем Султан. Он не предаст память шехзаде из страха перед пытками. Он не только поэт, но и воин... Поэтому, к сожалению, смерть его будет напрасной. Фахрие успела отвернуться от визиря и скрыть выражение лица. Плечи её горько опустились. — Но что, если вы правы? Что, если на всё воля Аллаха? — горько зашевелились губы калфы. — В таком случае, то, что ты пришла ко мне и предложила спасти Ташлыджалы, — тоже воля Аллаха. Разве не так? Плечи Фахрие едва заметно вздрогнули, и Ибрагим почувствовал торжество. Он сказал то, что нужно. Увы, сам Ташлыджалы волновал его сейчас меньше, чем возможность выйти наружу и взять ситуацию под свой контроль. Он догадывался, что Фахрие знала какую-то тайну, которую скрывала от него даже в мыслях за какими-то стенами. Ункяр-калфа подумала некоторое время в тишине и наконец взяла себя в руки. — Слуги знают, что Николас Паша носит изумрудный перстень на мизинце. Так они различают вас, — призналась она тихо, будто таким образом меньше предавала свою госпожу. Ибрагим встрепенулся, тут же вспомнив украшение, которое привлекло его внимание ещё на вчерашнем ужине. Оно было подозрительно похоже на кольцо, подаренное Хюррем покойным Повелителем много лет назад. Видимо, она решилась на это после его выходки у Охотничьего домика, когда он поменялся местами с Нико. — Что ж, умно, стоит отдать госпоже должное, — признался Ибрагим, погладив бороду с блеском уважениям в глазах. — Султанша… пообещала встретиться с Николасом Пашой после его возвращения в Стамбул с успешно выполненным заданием. — И что? Они видятся постоянно, — фыркнул Ибрагим, сложив руки за спиной. — Нет, встреча будет носить иной характер. Валиде Султан… — Фахрие досадливо зажмурилась, прогоняя от себя отвращение и прочие недостойные мысли. — Я даже произносить это вслух не хочу, паша. Руки визиря медленно, напряжённо упали вдоль туловища. — Говори, хатун, — низким голосом прошипел он, чувствуя непонятную тревогу и злость. — Это слишком, паша, — помотала головой Фахрие. — Я и так сказала достаточно. Ибрагим едва держал себя в руках, вынужденный играть в дипломатию перед рабыней. Но игра стоила свеч. Фахрие сейчас была его самым ценным союзником. — Причина твоей тревоги лежит ещё глубже, чем опасность для Ташлыджалы, полагаю? — осторожно спросил Ибрагим. Ответа сперва не последовало, и он решил урезонить её бдительность своими рассуждениями: — Ты права, что не доверяешь моему брату, Фахрие. Он глуп, но при том хитёр, как дьявол. Мне пока неизвестны его цели, но с благополучием нашей султанши они точно не связаны. — Вы в этом уверены? — нахмурилась Фахрие. Ибрагим принялся медленно приближаться к служанке, словно подкрадывающийся к жертве лев. Голос его был вкрадчивым и обманчиво мягким. — Полностью. Ведь именно Нико привёл нашего государя в тот дом, Фахрие-калфа. А ведь Нико должен был защищать его и удерживать от этого шага. Это мне известно от самого Повелителя, поэтому можешь не сомневаться. Да и ты сама знаешь нашего государя. Он бы не решился на такое в одиночку. Фахрие ошеломлённо приоткрыла рот. Взгляд её ожесточился, и тон голоса стал колючим и холодным. — Если Николас Паша и вправду враг Хюррем Султан, то он не жилец, — прошелестела она и сердито прищурила чёрные глаза. — Как же султанша может так слепо доверять ему... Калфа виновато осеклась и замолчала. Ибрагим же только самодовольно усмехнулся. — И что же султанша с моим братом намерена обсуждать, что тебя это так беспокоит? Говори, Фахрие-калфа, ты уже сказала слишком много, чтобы обрывать историю на полуслове. — Хюррем Султан сказала, что в случае выполненного задания отдаст паше какой-то дефтер, — сдалась Фахрие. — Она сообщила, что тайны в нём изменят полностью не только жизнь самого Николаса Паши, но и… но и их дружбу. И после этих слов госпожа подошла и взяла пашу за руку. Это не похоже на неё! — в конце добавила Фахрие и тут же стушевалась, поняв, что сказала лишние слова в адрес своей хозяйки. Но, вопреки её ожиданиям, Ибрагим Паша не сказал ни слова. Глаза его стали чёрными, как бездна, по лицу загуляли желваки ярости. Это был её дневник. Тот самый, который переводила служанка Михримах Султан. В нём Хюррем выражала свои мысли по поводу смерти Селима, которая преследует её. Получается, султанша собиралась открыть Нико тайну о своём даре, о сделке с Мефистофелем. Но хуже всего было не это. Она собиралась… Нет, в это просто невозможно было поверить. Она бы не упала так низко. Вступить в связь с его братом… который выглядит в точности как он. Ещё и так просто? Значит ли это, что подобное имело место в прошлом? Получается, Хюррем Султан вступала в греховную, порочную связь сразу с двумя братьями? Ибрагим Паша не мог понять, какое чувство было сильнее: отвращение или паршивая ревность. — Сейчас перстень на нём? — процедил он сквозь зубы вибрирующим голосом, смотря в одну точку. — Когда султанша виделась с пашой в лазарете, перстня на нём не было, — ответила ункяр-калфа. — Госпожа выразила недовольство этим. Раздался шумный вздох, полный злости и нетерпения. — В таком случае, Фахрие-калфа, я собираюсь попросить тебя сделать то, что можешь выполнить только ты. Только тебе я могу доверить это. — Он опустил голову и посмотрел калфе прямо в глаза, ничего не утаивая. — Ты должна отдать это кольцо ювелиру и сделать его копию для меня. Немедленно. Это необходимо сделать до отъезда Нико. Фахрие досадливо помотала головой, словно ожидала этого. — Не выйдет, паша. Помимо изумруда, Хюррем Султан потребовала инкрустировать перстень редкими алмазами, которые использованы и в её собственном ожерелье — подарке Николаса Паши. Больше таких во всей империи не сыщешь; они стоят золота больше, чем целый вакуф... Ибрагим рассмеялся, услышав это. — Фахрие-калфа, Нико — сын простого рыбака. Он в жизни не отличит муассанит от алмаза. Не уверен, что он знает названия самоцветов, которые носит на пальцах. — Визирь посмотрел в глаза калфе с ехидством и одновременно непринятием отказа. — Выкради перстень и сделай копию. Если мне не изменяет память, ты была воровкой, — так используй свои навыки в деле. От этого зависит не только судьба Повелителя и нашей госпожи, но и Ташлыджалы. Ибрагим подошёл к своему рабочему столу и достал из сундука увесистый мешок с золотыми монетами. Протянул калфе, которая настороженно поглядывала то на мешочек, то на визиря. — Времени мало, Фахрие-калфа. Если нужны деньги, воспользуйся этими. Должно хватить на хорошую подделку. Поспеши. Вопреки его страхам, Фахрие-калфа всё же приняла деньги. Откланявшись, служанка скрылась за дверьми, оставив Ибрагима напряжённо раздумывать над новыми кусочками мозаики. Это был великолепный шанс узнать всю правду. Совпадение ли, что стражники у его двери по воле Мефистофеля могли "не заметить" его исчезновения? Совпадение ли, что демон подарил ему такой козырь? И зачем, если он не хотел, чтобы Ибрагим разоблачил его истинное лицо? Каким был его истинный мотив?Глава XIII. Пауки в паутине
3 июля 2022 г. в 21:09
Хюррем Султан вошла в лазарет в сопровождении Фахрие-калфы, которая поддерживала её за локоть, помогая не упасть. Не спавшие всю ночь лекари собрались встречать госпожу и при виде неё почтительно поклонились. В их лицах читалась огромная усталость; руки подрагивали от недосыпа, под глазами зияли глубокие синяки.
— Госпожа, вы ещё слабы, вам не стоило вставать, — робко роптала Фахрие-калфа.
Хюррем еле кивнула подбородком, и ункяр-калфа, поняв этот жест, махнула рукой, отпустив лекарей прочь. Валиде Султан бросила пронизывающий взгляд на свою ункяр-калфу, которая подобралась и потупила взгляд. Она-то думала, что в полусне султанша не расслышит их бормотаний.
— Я слышала, как вы о чём-то шептались с Сюмбюлем. Что вы скрываете? — сурово спросила Хюррем.
— Госпожа, мы просто не хотели вас тревожить после всего случившегося… Николас Паша сказал, что возьмёт дело в свои руки.
— Какое дело? — Хюррем погладила лоб, не скрывая накопленной усталости и раздражения. — Говори, Фахрие, я всё равно узнаю.
— По городу кто-то продолжает распускать слухи о пожаре в доме Абдулла Паши. Появились свидетели, якобы видевшие, как наш Повелитель устроил там резню, не пожалев ни женщин, ни детей. Кто-то даже утверждает, что видел, как огонь в том доме воспламеняли ифриты Иблиса, которых призвал Повелитель...
Фахрие сглотнула и опасливо посмотрела на Хюррем Султан, чьи губы напряжённо сжались в тонкую линию. Они мнили Мустафу святым мучеником, а её сына — одержимым слугой шайтана, погубившим его. Всё из-за "дурной" крови и ведьминской славы рыжей жади. Очевидный вывод гнусных сплетников.
— Народ беснуется и хочет призвать падишаха к ответу, госпожа, — продолжала Фахрие. — Если волнения продолжат разрастаться, вскоре люди устроят пикет возле дворцовой площади.
— Аллах... — обречённо вздохнула султанша, спрятав лицо в ладони.
Этого следовало ожидать. Рустем был мёртв, и его смерть послужила толчком к разжиганию пожара, как она и боялась. Подобные зачистки уже проходили в предыдущих сценариях, но ни Рустем, ни Эбусууд-эфенди не погибали — а потому рядом с ней всегда были верные союзники. Сейчас же предстояло решать всё в одиночку.
— Но это ещё не всё. Ходят слухи, госпожа, что кто-то донёс о случившемся кадиям, — рискнула добавить Фахрие. — После смерти Шейх-аль-Ислама, Эбусууда-эфенди, его место занял досточтимый кадий Мухиттин-эфенди, прибывший из Бурсы. Говорят, он очень любил Эбусууда-эфенди и готов со всей яростью расследовать это дело.
Хюррем молча уставилась на лицо сына, чувствуя невообразимую горечь. Не успели на лице её сыночка затянуться старые ссадины, как появились новые, ещё ужаснее. Правая часть черепа, на которую он упал, была вся отёкшая и в кровоподтёках, сломанные рука и нога были перевязаны и зафиксированы с помощью кожаных манжет, разделённых тонкими деревянными перекладинами, с помощью которых кости должны были правильно срастись. Он так и не пришёл в сознание, но лекари убеждали, что с ним всё будет хорошо. Позвоночник не пострадал, и при должном старании султан мог самостоятельно передвигаться уже через пару месяцев. Оставалось молиться, чтобы ранение головы не оказалось слишком серьёзным. Благодаря тому, что Селим каким-то чудом выставил руки при падении, весь удар пришёлся на них.
— Этому народу был нужен повод ненавидеть моего сына. Шехзаде Мустафа продолжает быть их падишахом даже после своей кончины, Фахрие. Пока жива память о нём, волнения не прекратятся.
— Боюсь, вы правы, госпожа, — согласилась албанка, понуро опустив голову.
Хюррем села на стул рядом с постелью сына и горько погладила его по лбу, отмечая, что теперь на бледном лице даже веснушек было практически не видно — только сплошные лиловые синяки и ссадины. Это было ужасное зрелище, и хоть Хюррем видела его уже не первый раз, в горле привычно защипало от накатывающих слёз. Что бы она ни делала, враги добирались до него. Калечили, убивали. И сколь много раз она ни переворачивала песочные часы времени, всё оборачивалось против неё.
Хюррем наклонилась прямо к его лицу.
— Прости меня, сыночек. Прости меня, мой лев, — шептала она Селиму, продолжая гладить его волосы. — Мама снова подвела тебя. Не уберегла. Не уберегла твоего брата Мехмеда, а теперь не уберегла Михримах… Это всё моя вина.
— Госпожа... Это ведь не так, — тихо вступилась за неё Фахрие. — Кто-то обманул нашу султаншу, а Повелитель упал с лошади случайно. Всё это лишь трагичные совпадения... прошу вас, не мучайте себя ещё больше.
— Не бывает таких совпадений, Фахрие, — сухо поспорила Хюррем. — Совпадение ли, что мой сын пострадал на стройке? Совпадение ли, что против него плетут заговоры, когда положение его столь уязвимо? Совпадение ли, что он едва не погибает, стоит нам повздорить? Совпадение ли, что его настигает беда тотчас, когда Михримах… — Султанша задохнулась на имени дочери, не сдержав всхлипа, и спрятала лицо в ладони, покачав головой. — Нет, Фахрие. Это Аллах наказывает меня... самым жестоким способом.
— За что, госпожа?
— Шехзаде Мустафа погиб по моему приказу. На мне этот грех. Я отняла его жизнь, но если бы не сделала этого, то рано или поздно пролилась бы кровь моих детей, — с тяжёлой удушливой печалью исповедалась Хюррем. — И теперь Всевышний наказывает меня за этот грех, пытаясь отнять у меня моих детей.
— Госпожа... — просипела Фахрие, толком не зная, как успокоить султаншу.
— Но я ещё не сдалась, — сухо отрезала Хюррем, смахнув слёзы. — Мои дети больше не пострадают. Я не позволю этого, нет. Каждого, кто посмеет стать врагом моим детям, я испепелю, обратившись огнедышащим драконом. Каждого в ад отправлю! Буду проклята за это тысячи раз — пусть так, мне всё равно. Это мои грехи, и отвечать за них придётся перед Аллахом только мне одной.
— Пути Всевышнего неисповедимы, султанша... Наша судьба известна Ему лучше, чем нам. — Фахрие горько перевела взгляд с госпожи на султана Селима. — Повелитель стал падишахом слишком рано, и он ещё не готов к такой непосильной роли. Государство переживает смутные времена после смерти шехзаде Мустафы и Повелителя. Люди разносят дурные сплетни, недовольство нарастает... Возможно, Всевышний пытается оградить его от этой тяжёлой ноши.
— И что ты хочешь этим сказать? — тут же подняла голову Хюррем, нахмурившись и посмотрев на служанку через плечо. — Дорога к султанату вымощена из предательства и коварства, Фахрие-калфа. Это каждому известно. Если ты силён, то падая — лишь обязан подняться ещё выше. И раз моего сына преследуют неудачи и трагедии на заре его султаната, я должна узреть в том печальную волю Аллаха, смириться и просто смотреть на то, как стервятники сгрызают его, только потому что у него нет любви народа, как у Мустафы?
Валиде Султан импульсивно поднялась с места и сердито посмотрела на Фахрие, которая покорно опустила голову перед оскорблённой услышанным госпожой.
— Не будь такой наивной, Фахрие. Мустафа покупал любовь людей решениями, которые вызывали у них восторг, но которые наносили ущерб султанату, казне, репутации нашего Повелителя. Махидевран же регулярно устраивала праздники, сыпала золотом во все стороны, или ты уже забыла это? Ты ведь прислуживала ей долгое время. — Хюррем подняла лицо Фахрие за подбородок, заставив посмотреть себе в глаза. — Люди просты. Они хотели видеть на троне Мустафу, потому как ожидали, что у них всю жизнь будут звенеть в кармане монеты. Но любовь, купленная золотом, недолговечна и разбилась бы при первом решении Мустафы, которое не пришлось бы по вкусу народу.
— Госпожа, прошу простить меня, я не это имела в виду, — поспешила оправдаться Фахрие, когда султанша отняла пальцы от её подбородка и отошла на шаг. — Я беспокоюсь за вас и за нашего падишаха. Лекари тревожны из-за того, что ваше состояние ухудшилось. Илия-эфенди говорит, что ваше здоровье стало гораздо хуже, чем ещё несколькими месяцами ранее. Совсем мало времени прошло!
По спине Хюррем прошёлся холодок. Она действительно чувствовала себя хуже: это выражалось в ухудшении памяти, постоянной усталости, странной тяжести в теле, бессоннице по ночам. Если учесть все циклы перерождения, то времени, должно быть, прошло очень много — и всё же внешне Хюррем Султан до сих пор была цветущей гурией, полной сил, чтобы растерзать своих врагов. Разумеется, память о стольких печалях и трагедиях не могла не отразиться на её здоровье. Хюррем поднялась со стула, чуть пошатнувшись, и тут же убрала от себя подставленную руку калфы.
— Заткни всем рты, Фахрие. Всем, кто посмеет распускать эти нелепые пересуды, — приказала она сурово. — Никто не должен знать о моём состоянии. Я не допущу, чтобы враги узрели в том повод думать, будто защита моя ослабла.
— Разумеется, я заставлю всех молчать, госпожа. Но вы...
Хюррем сжала губы в тонкую линию и, подняв ладонь, сурово сощурилась.
— Ты уже забыла, сколько мне пришлось пережить, чтобы стать Валиде Султан? За столько лет жизни под этим кровавым куполом я вырывалась из лап Азраиля чаще, чем сумею подсчитать, хотя мои враги день и ночь молились Всевышнему о моей скорой погибели, — твёрдо заявила Хюррем, гордо распрямив плечи. — Утрать я бдительность хоть на миг, давно мои кости лежали бы в Босфоре. И что же? Думаешь, я сдалась на волю Аллаха? — Султанша упрямо помотала головой. — Нет. Я боролась! Боролась тогда, борюсь сейчас и буду бороться до последнего вздоха! А уж поверь: он наступит очень нескоро.
В глазах Фахрие промелькнуло настороженное уважение, и она покорно кивнула, соглашаясь с госпожой. Она восхищалась её упорством и силой духа. Великая госпожа могла позволить себе слабость только тогда, когда никто не видел. Хюррем глубоко вздохнула, чувствуя, как к ней возвращались силы. Она напомнила себе, что времени на слёзы и отчаяние у неё просто не было. В её контракте совершенно чётко было установлено условие, после которого она готова была отдать свою душу Мефистофелю, а до того момента смерть ни ей, ни её близким страшна не была.
Её желанием было состариться рядом со своими живыми и здоровыми детьми. Условие было идеально сформулировано, как считала Хюррем, и потому Мефистофель был вынужден подарить ей невероятно ценный дар перерождаться, которым она могла воспользоваться в любой момент, чтобы начать цикл со дня затмения заново. Лихо закручиваясь, временная петля, подчинённая ей, стирала разные драгоценные воспоминания и лица людей, которых она видела ещё во времена, когда Сулейман был жив, но всё это было неважно.
Она готова была заплатить эту цену.
В дверях лазарета наконец показался и Николас. Он посмотрел сперва на госпожу, склонив перед ней голову, а затем подошёл к султану, отвесив глубокий поклон и ему.
— Желаю вам скорейшего выздоровления, мой Повелитель, — прошептал он и повернулся к султанше, чтобы нежно поцеловать дежурно протянутую ладонь.
Фахрие недовольно поморщилась при виде этого действа. Её всю трясло от недоверия к Николасу, а уж после того, как он начал получать всё больше внимания и признания Хюррем Султан, шаг за шагом захватывая власть, недоверие превратилось в откровенную неприязнь. Словно почувствовав её мысли, Нико повернул голову к служанке своей госпожи, окинул её мрачным взглядом, и вновь обратился к султанше.
— Валиде, я хотел бы поговорить с вами наедине, без посторонних ушей, — "тонко" намекнул Николас о желании уединиться с госпожой.
Хюррем безразлично пожала плечами, кивнула и взмахнула рукой.
— Ты можешь идти, Фахрие, — приказала она. — Поднимись к Михримах и узнай, как она.
Низко поклонившись, ункяр-калфа вышла из лазарета, но, закрывая за собой дверь, она услышала шепотки и не сдержала любопытства. Мысленно от души себя отругав, Фахрие-калфа всё же оставила крошечную щёлочку и прислонилась ухом к проёму.
— Госпожа, вы в добром здравии? Когда я увидел вас в коридоре бессознательную, клянусь, на мгновение я лишился рассудка, — прошептал он встревоженно.
— Со мной всё хорошо. Главное, что Селим и Михримах живы, а остальное совершенно неважно... Но почему ты не надел перстень, который я подарила, Николас? Я ведь просила не снимать его, — донёсся до ушей калфы недовольный голос Хюррем. — Если бы я не знала от Сюмбюля, что Ибрагим всю ночь был с Хатидже Султан в их спальне и до сих пор не вышел, то приказала бы страже отправить тебя в пыточную.
— Клянусь, госпожа, мне самому иной раз тяжело смотреть в зеркало. Меня сжирает жгучий стыд из-за того, что наши лица так похожи и что это причиняет вам боль, — процедил Николас, виновато вздохнув. — Услышав после пробуждения, что вы очнулись, я так заторопился навестить вас, что совсем забыл надеть перстень. Но больше я с ним не расстанусь, не извольте сомневаться.
Получается, вот для кого султанша заказывала у ювелира перстень, похожий на её изумрудное кольцо? Она подарила его Николасу Паше, чтобы различать их с Ибрагимом. Фахрие прислушалась внимательнее.
— Почему ты скрыл от меня известия о нарастающих волнениях в городе? — Голос султанши стал ещё сердитее. — В твои обязанности входит ставить меня в известность обо всём, что происходит в государстве, паша. Тем более если это касается моего сына.
— Простите, госпожа, я всего лишь не хотел вас беспокоить... прямо сейчас. — Николас окинул султаншу встревоженным взглядом, отмечая её бледный и ослабленный вид. — Я намеревался уладить дело и только потом сообщить вам.
— Уладить? И как же? — выразительно подняла брови Хюррем. Когда Николас скупо поджал губы, подбирая слова, она покачала головой. — Тебе ведь известно, что за этим стоит кто-то из связных Рустема. Узнав о его смерти, кто-то сообщил кадиям. Случилось то, чего я и боялась.
— Это всего лишь чьи-то домыслы, госпожа. Я убеждён, что никаких улик против нашего Повелителя нет, чтобы...
Хюррем раздражённо вздохнула и отошла от Николаса, принявшись измерять шагами лазарет. Тот понимающе замолчал, увидев, что госпожа была не в духе. Валиде привычно потёрла виски пальцами, чувствуя нарастающую пульсацию.
— Паша, неужели ты до сих пор не понял? — спросила она, бросив через плечо своему главному визирю вымученную улыбку. — Моего сына ненавидят просто за то, что он моей крови. Люди винят меня в смерти Мустафы, а значит эта тень падает и на Селима. Тут нет никому дела до того, есть ли на нём вина взаправду или нет. О чём мы говорим, если народ без труда поверил слуху, будто мой сын стоял бок о бок с самим Иблисом и его ифритами, когда поджигал дом Абдулла Паши?
— Это всё досужие сплетни, госпожа, — мягко возразил Нико. — Вы же знаете, им всегда среди доверчивого люда нет числа.
— Но сейчас это сплетни не о постояльце из местного кабака, паша, а о самом Повелителе! О моём сыне! — повысила голос Хюррем, ударив себя ладонью в грудь, и Фахрие почувствовала, как у неё мурашки прошлись по всему телу.
Николас громко выдохнул, смиряясь с правотой госпожи.
— Что у вас на уме, госпожа? Я сделаю всё, что вы прикажете, — тихо прошептал он.
Некоторое время Хюррем молчала. В действительности, она помнила о похожих сценариях в прошлом, а потому знала, что силой или бесполезной дипломатией здесь дело не решить.
— Нам нужен козёл отпущения, Николас. Нужно показать людям, что последователи Мустафы, под стать ему, лишь внешне праведны, а внутри — настоящие змеи, посягнувшие на честь невинного государя. — Хюррем тяжело вздохнула и выставила указательный палец. — Ты должен найти найти бея, которого люди знали как преданного умершему шехзаде человека. Это не должен быть обычный горожанин, его имя должно быть на устах людей. Он должен вызывать трепет и уважения.
— Такого будет не так-то просто найти, госпожа, — склонил голову Николас. — Учитывая, что большая часть преданнейших шехзаде Мустафе людей были казнены вами.
Хюррем импульсивно замахала ладонью.
— Я скажу тебе имя, и ты найдёшь его, — быстро ответила она. — А после... Сделай так, чтобы он сознался в поджоге дома Абдуллы. И не просто сознался, а сделал это перед судом кадиев. Пусть скажет, что приказ отдал сам Абдулла, чтобы оклеветать меня и моего сына.
Николас застыл в недоумении. Слова султанши звучали абсурдом: если и был такой бей, то из преданности мёртвому шехзаде бы никогда не пошёл на поводу у его убийцы.
— И вы знаете такого бея, госпожа? — с гримасой вежливого удивления спросил Николас. — Кто же он?
Валиде сделала короткую паузу, и Фахрие осторожно заглянула в щель, чтобы разглядеть свою госпожу получше. Та наклонилась к самому уху Николаса, но калфе всё же удалось услышать едва разборчивое имя, от которого сердце Фахрие сделало кульбит.
— Ташлыджалы Яхья-бей.
— Я о нём не слышал, госпожа, — равнодушно пожал плечами Нико.
— Албанец, совсем молодой юноша. Он долгое время был близким другом Мустафы и Ибрагима, — объяснила Хюррем, плотнее укутавшись в тёплую шаль, будто ей становилось зябко. — Люди знают и уважают его не только как сторонника Мустафы, но и как прославленного и талантливого поэта-романтика.
— Но как найти его, госпожа? Мне ведь практически ничего о нём не известно.
Фахрие застыла, почувствовав лёгкое головокружение и покалывание в конечностях. Лицо поэта зажглось под веками калфы. Когда шехзаде Мустафа обратил внимание на Диану много лет назад, Ташлыджалы Яхья был рядом с ним. Тогда она была обычной воровкой, голодной оборванкой, хоть и довольно смышлёной и начитанной, и они взяли её во дворец — навсегда изменив её жизнь. И пусть Фахрие уже долгое время не вспоминала прошлое, стараясь выбросить из головы смерть Мустафы и Махидевран Султан, которым служила, имя близкого друга шехзаде вдруг обожгло ей сердце.
Что же госпожа собиралась с ним сделать? Использовать как козла отпущения, чтобы затем прилюдно казнить? От этой мысли Диане стало дурно.
— Насколько мне известно, он остался в Бурсе, где находится тюрбе шехзаде Мустафы, — сообщила Хюррем. — У меня... есть несколько идей, как выманить Яхью из его убежища, где бы оно ни было.
— Но как вы заставите его чистосердечно признаться перед судом в том, чего он не совершал, да ещё и чтобы быть затем казнённым? Он ведь, должно быть, ненавидит вас, госпожа.
Николас долгое время всматривался в бледное, но серьёзное лицо Хюррем Султан, пока Фахрие пыталась угомонить разбушевавшееся от тревоги сердце.
— Ташлыджалы Яхья и моя Михримах когда-то были влюблены, — тяжело выдавливая из себя слова, призналась Хюррем и отвела мрачный взгляд в окно.
— Неужели? Я поражён... Должно быть, это была красивая и трагичная история любви, — ахнул Николас, не сдержав эмоций. Сейчас он выглядел таким же впечатлительным, как тогда, когда только приехал из Парги. Увидев, как султанша недовольно сощурила глаза, Николас поспешил исправиться: — Простите, госпожа, я не сдержался. Не могу побороть в себе слабость к обречённым историям любви.
Хюррем заметно смягчилась и не стала акцентировать внимание на реакции Николаса.
— Если сердце поэта до сих пор помнит Михримах, то он вернётся в Стамбул, когда услышит о случившемся с ней.
— Почему вы так думаете? Прошло ведь много лет. К тому же, юноша не сможет увидеть нашу Михримах Султан, избежав риска быть тут же обезглавленным.
Лицо Хюррем стало угрюмым и отстранённым.
— Есть лишь один человек, которого Ташлыджалы ненавидит больше меня. Это Рустем-ага. Недостаточно узнать о трагедии, случившейся с Михримах. Важно пустить слух, что именно Рустем дерзнул полюбить мою дочь и пытался убить её из-за того, что та его отвергла.
Лицо Николаса вытянулось в недоумении, и он несколько раз моргнул. Даже Фахрие не сдержала поражённого вздоха: Хюррем Султан собиралась использовать трагедию, случившуюся с Михримах Султан, ради своей выгоды?
— Я вас плохо расслышал, госпожа?
— Нет, ты всё правильно понял. — Хюррем повела плечом и решительно тряхнула волосами. — Слухи о случившемся всё равно расползутся, так пусть они запятнают честь Рустема, а не моей дочери. Отправляйся в Бурсу завтрашним утром и разыщи Ташлыджалы. Пусть до него дойдут слухи о выходке Рустема, и поэт тайно прибудет в Стамбул.
Вдруг Хюррем строго погрозила пальцем визирю.
— Но позаботься, чтобы никто не узнал о его перемещениях. Люди не должны знать, что до сегодняшнего дня его в столице не было. Всё должно сложиться так, будто он уже давно в городе и готовил покушение на Селима.
— Вы сумеете выманить его в Стамбул, но как вы заставите его оклеветать Абдулла Пашу, госпожа? Пытками? — не унимался Нико.
— Возможно, они и не понадобятся, — туманно заключила Хюррем и вздохнула, решив сменить тему. — Отправишься завтра утром. Но прежде... есть ещё кое-что, о чём я бы хотела с тобой поговорить.
— Я вас слушаю, госпожа.
Хюррем облизнула губы, почувствовав, как смелость озвучить ту самую мысль оставила её на мгновение, и отошла на несколько шагов от Великого Визиря, обняв себя руками.
— Помнишь, я говорила тебе, что храню тайну, узнав которую, ты посчитаешь меня безумицей? — напомнила ему Хюррем.
— Конечно, госпожа. Как помню и то, что отказался даже допускать такую возможность, — отчеканил Николас, гордо выпятив грудь. — Да разверзнется земля и упаду я в огненную яму, если допущу хоть одну гнусную и недостойную мысль о вас.
Всё это время под тёплой шалью Хюррем держала свой дефтер, который хранила вдали от чужих глаз и берегла от загребущих рук Ибрагима. Посмотрев в чистые глаза Николаса, она подняла исписанный дневник.
— Здесь ты найдёшь множество тайн, которые изменят твою жизнь, Николас Паша. Возможно, не просто изменят, а перевернут с ног на голову.
Нико во все глаза смотрел на тетрадь, часто моргая.
— Госпожа, я…
— Более того: эти тайны изменят и нашу дружбу, паша, — голосом загадочной гурии добавила Хюррем.
Лицо визира вспыхнуло алым цветом, грудь мужчины начала вздыматься глубже и чаще.
— Однако ты узнаешь их, когда доставишь в Стамбул Ташлыджалы Яхью. И сделаешь так, чтобы он захотел встать на мою сторону.
— Как мне это сделать, госпожа? — тут же потух Николас. — Я ведь не знаю этого бея. Не знаю его истории с Михримах Султан, я…
Хюррем хмыкнула и убрала тетрадь с глаз долой, скрестив руки на груди.
— Прояви смекалку, в которой тебе нет равных, Николас. Ты взобрался так высоко, потеснив своего брата-шайтана. Ты найдёшь способ, я уверена. А награда… — Пухлые алые губы изогнулись в улыбке. — Будет стоить того.
— Я сделаю всё, что в моих силах, госпожа, — жарко пообещал Николас, склонив голову. — Доверьтесь мне, ибо самый великий страх вашего раба — лишиться вашей любви и доверия.
Хюррем долгое время водила глазами по лицу Николаса, в котором читалось смятение, гордость и уже ставшее привычным смущение. Его взгляд был мягким, тёплым, открытым, и в нём было столько преданности, что ей на душе становилось легче, стоило поговорить с ним. Она чувствовала непонятную тягу к Николасу, будто к единственному союзнику и спасению... кем он и являлся всегда.
Раньше она давала ему неделю на раздумья. Отдавала дефтер без дополнительных испытаний и отправляла в Охотничий домик, в Манису или на ревизию, чтобы в деловой поездке он как следует осмыслил то, что прочитал, и сбросил с себя естественное недоумение и ужас. В конце концов, осознанно понять и принять за короткое время истории о паре десятков неких "циклов", повторяющихся из раза в раз, было тяжело даже для Николаса, который любил её.
Но в этот раз, с одной стороны, времени не было, а с другой — он не доказал ей свою безоговорочную преданность. Всё слишком резко изменилось. Хатидже была сама не своя. Ибрагим Паша знал о перерождениях. Селим был ранен. Необходимо было как можно скорее разобраться с глупой стамбульской толпой и обеспечить сыну безопасность, чтобы разобраться с Хатидже. Голова Хюррем чуть наклонилась, и взгляд её вдруг наполнился мольбой и извинением.
— Я знаю, что ты верен мне, Николас, — произнесла она мягко. — Но ты должен доказать мне свою преданность. Нам предстоит путь, устланным огнём. Я должна знать, что ты на моей стороне.
Увидев, как приоткрылся рот Николаса, который собрался разубеждать её, Хюррем выставила ладонь и поджала губы, призывая помолчать. К счастью, даже говорить ничего не пришлось — Нико всё понял и сомкнул губы.
— Носи перстень, не забывай, — наказала она. — Я предупрежу ближайших слуг о том, как вас различать. Помни: никто посторонний не должен знать ни о перстне, ни о нашем плане. А вскоре, когда ты вернёшься с завершённой миссией… — Хюррем заговорила тише: — Я буду ждать момента, когда смогу назвать тебя своим самым близким союзником.
Николас несколько раз моргнул, готовя ответ, но как только почувствовал тяжесть прохладной ладони на своих горячих руках, то всё моментально понял. У мужчины перехватило дыхание, и всё, на что его хватило, это сипло прохрипеть:
— Я исполню вашу волю, госпожа. Даже если по пути придётся переплыть озеро из горящей лавы, я приду к вам с победой. Любой, кто встанет на пути вашего освобождения от этих оков… обязательно пожалеет об этом. Богом клянусь.
Хюррем кивнула, выражая ему свою благосклонность.
— Мои единственные оковы — это враги моего сына, желающие ему смерти.
Затем султанша подошла к сыну, любовно поцеловала его в лоб, пропустив через пальцы рыжие волосы и зашептала:
— Спи спокойно, мой сильный лев, набирайся сил. Никто не посмеет погубить тебя, пока я жива.
Фахрие успела только увидеть, как в ответ на слова султанши в окна лазарета проклюнулось солнце, искупав её алый халат в своих ярких лучах. Рыжие волосы стали похожи на языки пламени. Она кивнула Николасу и зашагала к выходу. Когда султанша вышла и направилась в сторону покоев Михримах, чтобы проведать её, Фахрие-калфы уже и след простыл. Ловкость бывшей воровки никогда не подводила.