Мефистофель отдаёт душу

      Всё было бы гораздо проще и убедительнее, если бы Михримах, собственно, действительно знала дорогу до кухни. Она больше не считала себя избалованным ребёнком и требовала доверия к себе... но дорогу дальше гарема совершенно не знала. Да и зачем? Выходить всё равно было нежелательно. А всё необходимое могли принести слуги по первому щелчку. Но всё же методом опроса проходивших мимо калф и евнухов Михримах всё же отыскала нужный путь. Когда нос султанши сунулся в кухню, Шекер-ага привычно разразился громкими недовольствами, но стоило ему узнать свою госпожу, как он тотчас осунулся от ужаса.       Михримах посмеялась над ним, сказала, что он так побледнел и испугался, что она может дунуть — и его снесёт ветром. Шекер облился семью потами, но всё же быстро сообразил для Валиде Султан великолепный вишнёвый щербет и добавил сверху тарелочку с лакомствами. Наверное, этот день ему будет сниться в кошмарах, подумала Михримах. Она услышала, как Шекер громко приземлился на стул и принялся отдыхиваться, стоило юной Луноликой госпоже покинуть кухню с подносом.       — Вот бы встретить Малкочоглу... — шагая по коридору обратно, прошептала про себя мечтательно Михримах и прикрыла веки. — Если матушку что-то огорчило, то Бали-бей может ей помочь... К тому же, увидев меня, он поймёт, что я не чураюсь такой простой вещи, как самостоятельно принести валиде щербет... Что ему не нужно бояться того, что я султанша, а он мой раб.       Чрезмерно довольная собой, Михримах плутала по коридорам, пытаясь наткнуться в переходах на Малкочоглу, и в итоге даже добрела до Золотого пути. Все слуги её провожали настолько неприкрыто удивлёнными взглядами, что Михримах это даже разозлило. Впрочем, больше её разозлило то, что Бали-бея не было в Топкапы, а она зря шаталась по коридорам, как заблудшая овца.       Ворча себе что-то под нос, Михримах сделала крюк и набрела на коридор, где вдалеке вдруг увидела Николаса Пашу и Хатидже Султан. Они о чём-то шептались, и вряд ли тема их беседы была о лакомых плюшках: такого холодного и высокомерно-насмешливого выражения на лице тётушки Михримах ещё не видела. Тем более во время разговоров с Ибрагимом Пашой или Николасом Пашой, в которых она души не чаяла.       Услышать что-то было практически невозможно, хотя Михримах старалась. Даже встала так, чтобы шепотки лучше влетали в ухо, как вдруг кто-то резко зажал ей рот сзади. Логичным образом из её горла начал вырываться крик, и она едва не выронила поднос из рук — благо, неизвестный подхватил и его.       — Тише, султанша, тише... — зашипел на неё не кто иной, как Ибрагим Паша.       Глаза над ладонью широко распахнулись, и он отнял руку от лица султанши. Быстрее, чем она задумалась над этим, Михримах оглядела сперва Ибрагима Пашу, а затем выглянула за угол и посмотрела туда, где разговаривали Хатидже и Николас Паша. Они были одеты совершенно идентично.       — Паша, что за шутки дурные? — возмутилась Михримах. — Что вы себе позволяете? Хватать меня...       — Простите меня, госпожа, я не хотел, чтобы вы испугались, если увидите меня без предупреждения.       — Вы могли просто окликнуть меня, — недовольно фыркнула Михримах, приподняв бровь. — Или вы не хотите выдать себя? Почему? Или вы теперь шпионите за своим братом и Хатидже Султан?       — Вы проницательны, как всегда, госпожа, — с лёгким поклоном ответил Ибрагим. На самом деле, зная все её мысли, будто те были на ладони, разговаривать с Михримах он совершенно не хотел, ведь преследовал совсем иные цели. — Надеюсь, вы не выдадите меня. Ведь, как я вижу, вам тоже было любопытно.       — Я просто проходила мимо, — уклончиво произнесла Михримах, отведя взгляд.       — И решили немного пошпионить? — беззлобно ухмыльнулся визирь, уловив одну из мыслей в голове своей бесхитростной племянницы. — Или, возможно, найти Бали-бея?       Михримах вспыхнула маковым цветом и злобно сощурила глаза.       — Следите за словами, паша, — кичливо осадила его она. — Вы говорите с султаншей, а не с рабыней.       — Простите ещё раз, госпожа. Должно быть, долгое заточение сделало меня спесивым и дерзким. Я не хотел задеть вас... более того, вы знаете, что я полностью на вашей стороне. — Он многозначительно улыбнулся. — В конце концов, должно быть, вы уже поняли, что ваша валиде не намеревается выдавать вас замуж за моего брата Нико, чего вы так непомерно страшились.       — И это ваша заслуга? — вопросительно выгнула бровь Михримах.       — Я сдержал своё обещание, данное вам, — на голубом глазу соврал Ибрагим, изобразив средоточие скромности. Опустив взгляд на поднос, он вдруг подумал, что слона-то и не приметил. — Вы несёте это своей валиде, госпожа? И как она?       — Ей... немного лучше, паша, но она всё ещё слаба, — неопределённо пожала плечами Михримах; в глазах её проступила горечь и тоска. — Я беспокоюсь за неё. Её рана так ужасна... В последнее время она столько всего пережила. Сначала гибель отца, потом покушение на Селима, теперь это... Матушку всюду преследует опасность, словно над ней висит злой рок.       Ибрагим даже знал название этого злого рока. Контракт с Мефистофелем. Контракт, который нельзя разорвать на своих условиях. Контракт, который ты сам до конца не в силах постичь. Ему срочно надо было узнать условия договора Хюррем и Мефистофеля. Он чувствовал кожей, что в этом был какой-то сакральный смысл.       Но для этого ему нужно было вообще увидеть её. Ибрагим неоднократно посылал за Хюррем Султан с тех пор, как очнулся, но ни разу не получал ответа. Затем он начал выбираться из покоев сам — теперь его формально никто не держал взаперти, но с очевидным условием, чтобы во дворце не заметили, как по коридорам в одно и то же время ходили два Ибрагима Паши.       Но даже так в самый неподходящий момент ему навстречу попадалась Хатидже или кто-то из её слуг.       Первые раз пять он считал это совпадением.       На десятый раз понял, что она следила за ним. После того их разговора, который закончился на странной ноте, Хатидже как будто во что бы то ни стало не хотела дать ему встретиться с Хюррем, хотя о причинах он не догадывался.       — Госпожа... — Ибрагим сомкнул губы и горько вздохнул. — Никому, кроме вас, я довериться не могу. Прошу вас, исполните одну мою просьбу.       — Какую? — поинтересовалась Михримах, у которой интерес к беседе тотчас удвоился.       Ибрагим приблизился к её уху, чтобы шёпот точно никем не был услышан... И чтобы у юной султанши возникло ощущение, будто ей доверяют секрет всей жизни. Её это чрезмерно подкупало, Ибрагим это точно знал.       — Меня хотят отравить, госпожа.       — Что? — ахнула Михримах, распахнув в удивлении синие глаза. Поняв, что не стоило шуметь, она притихла и зашептала: — Это как-то связано с вашим заточением... и с тем, что ваше место занимает Николас Паша?       Ибрагим поневоле улыбнулся. Всё-таки Михримах была куда сообразительнее своих братьев. Достойная наследница своей матери, хоть ещё и по-юношески наивная и импульсивная. Правда, думала она не совсем в нужном направлении, но тем не менее...       — Боюсь, вы правы. Я не могу сказать вам всего, но не потому, что не доверяю вам, а потому, что лишняя информация может навредить, султанша.       — Так что вам нужно от меня, в таком случае? Как я могу помочь? — спросила она.       — Всего лишь сообщите об этом своей валиде. Только и всего. Передайте ей мои слова, пожалуйста. Она вас поймёт, не волнуйтесь.       — Хм... У вас с валиде появились общие тайны? Как необычно, — хитро прищурилась Михримах. — Но почему вы сами не можете сказать ей это?       — По той же причине, по которой я доверяю это именно вам, а не кому-либо ещё, госпожа. — Ибрагим нутром чувствовал, как роились сомнения и лишние вопросы в голове девушки, и спешил развеять их. — Прошу вас, не говорите об этом Хатидже Султан. Я не хочу, чтобы она переживала. Вы ведь знаете, как она ранима.       Михримах любила свою тётушку и не хотела её расстраивать. После того, как с лица матери исчезла улыбка, весёлая Хатидже Султан, беседовавшая с ней на тему любви, была её единственной отдушиной — и повергать её в расстройство она не могла.       В конце концов, юная султанша пожала плечами и кивнула.       — Хорошо, я исполню вашу просьбу... Но взамен скажите: вы знаете, что случилось неделю назад? Селим молчит об этом, валиде тоже. А я должна знать, кто осмелился ранить саму Валиде Султан!       Неудивительно, что Хюррем это скрывала. Радует, что и Селиму хватало ума молчать. В конце концов, и дураку было понятно, что сунулись они вдвоём в логово фракции шехзаде Мустафы не ради душевной беседы, а во имя своеобразной "зачистки" недоброжелателей Селима. Факты были беспощадны: в доме было кровавое месиво, а выжили там только Повелитель, Валиде Султан и их люди. Погибли женщины и дети, и в таком случае горожане очевидно встали бы не на сторону рыжей жади и её недостойного сына, которого и так все недолюбливали. Если Абдулла и предсказывал такой печальный исход, то это было жестоко, но действенно. Он обезопасил себя со всех сторон, хитрый змей. Не зря Мустафа ценил его.       — Меня там не было, султанша, — соврал он ей незамедлительно. — Там был мой брат.       — Вот как? И кто же тогда остался с Селимом в тот день во дворце, а потом отправился в город? — саркастично спросила султанша и злобно сверкнула глазами на оторопевшего визиря, который не успел понять, что Михримах всё знала. — Не вздумайте мне врать, паша! Я не ребёнок и не потерплю, когда меня водят за нос! Тем более, если хотите, чтобы я вам помогла.       Он не успел ей ответить, потому как за поворотом неожиданно выросла фигура Хатидже. Сердце Ибрагима замерло от страха, который он толком не успел объяснить себе. Сколько она успела услышать, если стояла неподалёку?       — Михримах, что ты тут делаешь? — ласково погладив племянницу по волосам, произнесла Хатидже. Увидев поднос, она понимающе кивнула. — Ах, ты несёшь это Хюррем? Как хорошо. Я как раз шла к ней, так что пойдём вместе.       Ибрагим застыл, почувствовав в мыслях Михримах, что в отместку за враньё та капризно захотела рассказать Хатидже Султан всё, что только что услышала, несмотря на то, что это могло не на шутку встревожить тётушку. Визирь с мольбой посмотрел в глаза Михримах, едва заметно покачав головой, и та понимающе прищурилась в ответ, но ничего не сказала. Хатидже продолжала улыбаться супругу, хотя взгляд её оставался внимательным и непроницаемым.       — Ибрагим, Осман тебя очень хотел видеть. Прошу тебя, позанимайся с ним итальянским, а то он совсем не слушается своего челеби.       Интересно, сколько ещё занимательных причин уйти прочь из гарема и вернуться в свою "темницу" Хатидже могла придумать? Она обладала недюжинной фантазией, но тем самым только подогревала его решимость. Если она собиралась оградить его от Хюррем любыми средствами, то это означало лишь одно: он был на верном пути.       Главное, чтобы Михримах передала Хюррем его слова. Остальное неважно.       Когда Ибрагим с угрюмым видом зашагал прочь, Хатидже лучезарно улыбнулась племяннице и подтолкнула её в сторону покоев Валиде Султан.       — Это же вишнёвый щербет? — Она с любопытством осмотрела содержимое подноса. — Почему ты решила принести его сама, а не попросила слуг?       — Хочу позаботиться о валиде. А так звать служанок и ждать, чтобы те попробовали питьё на наличие отравы — это слишком долго. Валиде так печальна в последнее время, что мне очень захотелось хоть немного порадовать её.       — Только ли в том причина, Михримах? — вкрадчиво поинтересовалась Хатидже, лукаво заглядывая в лицо племяннице. — Я так полагаю, ты слышала последние новости о Бали-бее?       — Ох, тётушка, прошу вас, тише! — Михримах испуганно огляделась по сторонам. — Если кто услышит, позор будет!       Хатидже любовно погладила племянницу по плечу, умиляясь тому, как потупился её взгляд, как порозовели щёки. Она была так искренна и невинна, что это восхищало.       — Ах, дорогая, ну что позорного в любви? Твои чувства так милы и естественны. Это же цвет юности, Михримах... Я ведь и сама полюбила Ибрагима, когда он был всего лишь сокольничим при твоём отце-Повелителе. И смотри: теперь он мой муж и Визирь-и-Азам. На пути любви не может стоять никто.       — Но ведь так получилось, потому что отец и покойная Валиде Султан вас очень любили. Ваши чувства с Ибрагимом Пашой оказались взаимны. — Михримах печально вздохнула. — А я не уверена в чувствах Бали-бея.       — Я тебе о том и собиралась шепнуть, Михримах, — хитро улыбнулась Хатидже. — Я отправила кое-кого из евнухов приглядывать за Бали-беем. Вчера он был в трактире с Насухом-эфенди... и говорил он о тебе.       Михримах вспыхнула ярким фитильком и едва не выронила поднос, позабыв обо всём на свете. Глаза её загорелись слепой надеждой, хотя она спустя мгновение постаралась взять себя в руки и вернуть своему виду достоинство.       — Правда? И что он говорил, госпожа? — Голос, впрочем, Михримах полностью подвёл.       Они подошли к дверям покоев Хюррем и отозвали привратников. Хатидже наклонилась к уху Михримах с заговорщицким видом.       — Бали-бей сказал, что посещает дворец только с желанием любоваться на распустившийся цветок розы, который он помнил её крошечным ростком... Что шипы этой прекрасной розы колючи, но если бы он был рождён достойным беем, то осмелился бы прикоснуться к ним. И даже если он истёк бы кровью после того, то ни о чём бы не жалел.       Михримах показалось, что она вот-вот лишится чувств. По всему её телу пробежались мурашки восторга от услышанных слов. Сомнений не было, что он говорил о ней! Ведь она впервые увидела Бали-бея, ещё будучи ребёнком. Но сейчас она была султаншей, вошедшей в самый лучший возраст для брака. Она знала, что многие ей посвящали стихи и тайно вздыхали по ней, но эти воздыхания были нужны ей только от одного-единственного мужчины.       — Какие прекрасные слова... — прошептала срывающимся голосом Михримах, не в силах сдержать слёзы и улыбки на устах. Судорожный вздох вырвался из её груди, и она прикрыла рот ладонью, еле сдерживая рвущийся наружу восторг. — Я должна рассказать об этом валиде! Она поймёт меня... она же обещала мне!       — Михримах, родная, подожди ещё немного, — игриво шепнула Хатидже и ласково похлопала племянницу по спине. — Я поговорю сперва с Ибрагимом и попробую убедить, что Малкочоглу — достаточно сильный и перспективный бей, чтобы войти в Совет Дивана. Тогда у Хюррем не останется других аргументов против вашего брака.       Поднос заходил ходуном в руках султанши, когда она инстинктивно захотела кинуться в объятия Хатидже Султан. Бабочки надежды запорхали в животе, и она чуть не захлебнулась в этих прекрасных чувствах, от которых перед глазами всё поплыло.       — Ах, тётушка...       — Ты мой прелестный цветок, и твоё счастье для меня драгоценно, Михримах. Всегда помни об этом, — покачав пальцем, улыбнулась Хатидже и распахнула двери в покои Валиде Султан. — Хюррем! Как ты себя чувствуешь?       — Вы же с утра навещали меня, госпожа, и теперь пришли снова? Откуда такая забота обо мне? — холодно произнесла Хюррем, даже не думая вставать, чтобы поприветствовать сестру покойного мужа.       — Матушка, Хатидже Султан беспокоится за вас... Как и все мы, — быстро исправилась Михримах и поймала строгий взгляд матери. Она поняла его без слов и опустила голову, догадавшись, что сейчас последует.       — Я тебе много раз говорила, Михримах: не вмешивайся в мои разговоры.       — Хюррем, не ругай Михримах. Она просто беспокоится за тебя, — мягко пожурила невестку Хатидже и кивнула на двери около кровати. — Может, выйдем на террасу? Тебе нужен свежий воздух, раз прогулками в саду со мной ты из раза в раз пренебрегаешь.       Устало закатив глаза, Хюррем погладила лоб и подозвала Гютсун-хатун, чтобы та забрала поднос с щербетом у Михримах и вынесла его на террасу. Хатидже улыбнулась напоследок племяннице и, взяв под руку Хюррем, настойчиво повела её на свежий воздух.       Луноликая уже хотела было обидеться, но её переполняли настолько прекрасные чувства, что холодность матери не задела её. Мечтательно вздохнув, Михримах подошла к дивану, чтобы продолжить своё шитьё и заодно подождать, пока валиде не наговорится с Хатидже Султан. Вдруг в глаза ей бросилось смятое письмо, которое недавно расстроило её валиде.       Недолго думая, она взяла его в руки. В конце концов, ей было выгодно узнать, что же расстроило валиде, чтобы как-то помочь ей и заслужить ещё больше доверия...       Поглощая строчку за строчкой, Михримах всё сильнее бледнела. Мечтательная улыбка испарилась, и губы султанши задрожали. Рустем-ага, этот вонючий хорват с конюшен, плотоядно облизывался на неё всё это время? Так вот что значили эти его взгляды! А когда он помогал ей побороть свой страх лошадей, брал её за руку, помогал спуститься с кобылы...       Михримах всю передёрнуло от отвращения, и она обнажила белые зубы.       Впрочем, спустя минуту она поневоле вдумалась в содержание угрозы Рустема-аги — а он откровенно шантажировал её валиде.       Значит, Селим устроил резню в первый день Рамадана. Вот о чём сплетничали в гареме! Селим убил кучу людей, которые поддерживали их покойного брата Мустафу... из зависти и желчи. Это было в духе Селима, но такой жестокости она не могла от него ожидать. И валиде была к этому причастна? Поэтому молчала и не стремилась искать виновных в нападении на себя?       Михримах замутило, и она приложила ладонь ко рту, чтобы сдержать порыв. В том доме было кровавое море. У валиде на шее было месиво, вид которого она мечтала забыть. Мама убила всех тех людей ради Селима? Испачкалась в крови и пострадала? И теперь этот пёс Рустем за своё молчание желал её руки? Её молодого тела в своей постели? Гнусный похотливый мерзавец, годящийся ей в отцы!       Но валиде... она не могла согласиться на это. Просто не могла. Она была холодна последнее время, но теперь причины тому были ясны. Валиде никогда не поступила бы так с ней. Вместо того, чтобы подарить ей счастье с любимым человеком, она никогда бы не отдала единственную дочь в руки какому-то старому конюшему — и только за его молчание. Она ведь не вещь в глазах своей матери. Валиде просто прикажет казнить этого дерзкого глупца, забывшего своё место...       Вдруг Хатидже зачем-то вернулась в покои. Последнее, что она увидела, это как Михримах резко выбросила из рук письмо и смутилась, поняв, как красноречиво это выглядело. Она испуганно смотрела на тётушку, ожидая порицаний, но та лишь подняла уголки губ, словно всё прекрасно поняла, и подмигнула ей. А затем так же молча покинула покои Хюррем.

***

      Сегодня в дворцовом саду было тихо, как в могиле. Апрель был тёплым, но ветер — холодным и пронизывал до костей. Даже птиц не было слышно. Хюррем Султан неторопливо прогуливалась вдоль зарослей зелёного лабиринта и, обнимая себя руками, флегматично глядела куда-то вдаль. Рядом с ней минута в минуту показалась служанка, которая в очередной раз доложила о всех передвижениях султана Селима.       Конечно, Селим уже давно заметил, что не было в его окружении ни одного человека, который не был бы шпионом Валиде Султан. За ним следили везде: от личных покоев до хаммама. Он не мог вздохнуть без того, чтобы властная матушка о том не узнала. Разумеется, Селим был смертельно зол и обижен на неё, его ярость росла день ото дня, пока в конце концов он перестал даже посещать покои Валиде по утрам, чтобы поцеловать руку матери и получить благословение. Сюмбюль уже осторожно предупреждал её, что терпению Повелителя рано или поздно придёт конец, и тот совершит ошибку.       На глаза Хюррем всякий раз наворачивались слёзы, но это был единственный способ уберечь Селима. Ведь только в таком случае, как показывала практика, ему перестала за каждым углом угрожать опасность. Его самовольная вылазка в город, несмотря на строгие запреты матери, и без того едва не перечеркнула все жертвы Хюррем, на которые она пошла, чтобы спасти сына.       С каждым перерождением она чувствовала себя всё хуже и хуже. Сначала ей казалось, что это от переизбытка чувств потери и вороха воспоминаний, но теперь она ощущала, что её тело как будто хуже слушалось её. Поднявшись по лестнице, она быстро уставала, её суставы ныли от любой нагрузки, и даже проводя в постели по восемь-десять часов, она совершенно не высыпалась, постоянно чувствовала себя измотанной и тревожной.       Хюррем посмотрела на свои ладони. Кожа была гладкая, молодая, но в ней словно не было той жизни, что ранее. У неё было очень дурное предчувствие.       Из-за угла показался Николас с заведёнными за спину руками. Увидев её, он тепло улыбнулся и, подойдя ближе, низко поклонился.       — Госпожа моя. Я давно вас не видел. Надеюсь, вы в добром здравии?       Она протянула ему руку, и Николас радостно прижался к ней губами, не желая отстраняться, когда по этикету уже было необходимо. Сжав её пальцы, одетые в перчатки, в своей ладони покрепче, он поднял глаза и встретил тусклый, полный неизбывной грусти взгляд султанши. На его лице радость тотчас испарилась.       — Госпожа, что с вами? Кто посмел расстроить вас?       Разумеется, она тотчас рассказала Николасу о ситуации с Рустемом, которая уже два дня не выходила у неё из головы с тех пор, как она получила от него письмо с "вежливой" угрозой. По мере того, как Нико слушал, на лице его всё явственнее проступало выражение лютой злобы.       — Этот гнусный шакал посмел угрожать вам? Я ему этого не прощу, — процедил он с ненавистью. — Только прикажите — и голова его полетит с плеч!       Хюррем остановила его порыв, положив руку на плечо, и покачала головой.       — Рустем — хитрый бес. Он знает, что я могу попробовать убить его за такую дерзость. У него наверняка припрятан козырь в рукаве, Нико, — вздохнула она и мрачно посмотрела вдаль. — К тому же... он мне бывал очень полезен. По всей видимости, он давно заглядывается на мою дочь. Это объясняет, почему те нелепые слухи о твоей помолвке с Михримах так выводили его из себя.       — Хм... В таком случае вы думаете удовлетворить его условия, госпожа? Чтобы оставить верного пса при себе и при случае использовать его ради нашего Повелителя?       Ресницы Хюррем скорбно опустились, между бровей залегла морщинка.       — Это разобьёт Михримах сердце.       — К несчастью, судьба любой султанши — укреплять Османскую Династию, — в тон госпоже отозвался Нико, вздохнув и убрав руки за спину. — Наша султанша умна не по годам, она должна это понимать.       — Когда-то я пообещала ей, что выдам её замуж за того, кого она сама захочет. Михримах давно влюблена в Малкочоглу Бали-бея, Нико. Я вижу по её глазам, что она ждёт случая попросить меня одобрить их никях.       Николас задумчиво поводил глазами по серому небу.       — Насколько мне известно, Бали-бей довольно влюбчив. Ещё недавно он водил отношения с хатун из таверны, а теперь вздыхает по дочери венецианского купца, которая младше его на двенадцать лет.       Хюррем помрачнела. Разумеется, она обо всём этом знала и прекрасно понимала, что с таким мужчиной Михримах счастлива не будет. В одном из предыдущих циклов она помнила, как вдребезги разбилось сердце её дочери, когда она узнала об очередной измене Малкочоглу. Нет, брак с Бали-беем она не допустит. Не бывать тому.       Вдруг перед её глазами появилась пышная алая роза. Нико галантно протягивал ей безупречной красоты цветок, и в глазах его горела сплошная любовь к женщине, что стояла перед ним. Хюррем поневоле почувствовала жар на щеках и приняла розу, вдохнув её аромат. Сколько бы циклов ни прошло — она всякий раз поражалась тому, как красиво может выглядеть лицо её злейшего врага, когда оно наполнено любовью.       Хюррем повернула голову в сторону дворца, и время остановилось. Она увидела, как из окон комнаты Ибрагима Паши летело тело несчастной наложницы. Спустя взмах ресниц оно скрылось за зелёным лабиринтом, и за этим последовал глухой удар о каменную дорожку и страшный звук ломающихся костей, от которого с воплем бросились прочь с веток вороны. Хюррем застыла с выражением ужаса на лице и медленно подняла взгляд к покоям Ибрагима Паши. Глаза женщины сузились в гневе, стоило ей увидеть Паргалы, опирающегося обеими руками на оконную раму.       — Безумец... — прошипела Хюррем и дёрнулась в сторону дворца, как путь ей перегородил Николас.       — Госпожа, Тео провоцирует вас. Прошу вас, не нужно...       — Я посчитала милосердным оставить его в покое после очередного предательства, подумав, что он усвоил урок, но, по-видимому, Ибрагим Паша намерен сгореть дотла в огне, на который он так дерзко летит, — прошипела Хюррем и выставила ладонь в попытке уйти, но ей снова преградили путь.       Нико осмелел и положил ладони на плечи женщине, преданно заглянув ей в глаза.       — Госпожа, моя вина в предательстве Тео тоже велика.       — Я знаю, что ты был вынужден подыгрывать ему. И знаю, что ты винишь себя за то, что не удержал моего сына, — ответила она. — Но Ибрагим Паша не учится на своих ошибках, и в том твоей вины нет. Настало время заставить его на коленях вымаливать прощение!       — Тео загнан в угол, а в такие моменты он невероятно опасен, мне об этом известно лучше, чем кому-либо... Оттого я не могу не тревожиться за вас, госпожа. — Николас смущённо потупил взгляд и осторожно окружил ладони султанши своими. Его голос опустился до страстного шёпота: — Моя собственная жизнь лежит между ваших ладоней, вы это знаете. Если прикажете мне сгореть — я незамедлительно брошусь в огонь. Но я вижу, что не мой брат вас по-настоящему волнует... Так скажите же мне, что именно вас тревожит, я умоляю! Я переверну мир ради одной вашей слезинки, ради одного вашего слова! Всё сделаю ради того, чтобы из ваших уст снова доносился смех.       Чрезвычайно трепетно пальцы Николаса приблизились к повязке на шее султанши, которая была скрыта за воротником плаща. Он не коснулся бинтов, словно опасаясь совершить преступление, за которое его тотчас казнят, но Хюррем могла поклясться, что по её коже всё равно прошлась волна мурашек.       — И чтобы никогда не видеть даже царапинки на вашей белоснежной коже.       Холод в глазах Хюррем Султан немного оттаял. Внезапно она ощутила себя настолько одинокой, что захотелось плакать, хотя на лице её не дрогнул ни единый мускул. Она привыкла всё делать в одиночку, выживать, когда весь мир объявлял на неё охоту. Порой она не могла полагаться даже на Сулеймана, и в такие дни она сгорала. Ей невероятно не хватало любви и поддержки, и уже долгие циклы она получала её от человека, как две капли воды похожего на её злейшего врага. Он всегда был рядом с ней, но даже этого было недостаточно, ведь циклы повторялись снова и снова — и цели своей она всё никак не добивалась.       Хюррем вздохнула и позволила уголкам своих губ лишь на миллиметр подняться. Но этого было достаточно, чтобы в чёрных глазах Николаса загорелась надежда. Это было всё, на что он сейчас мог рассчитывать.       Она видела в его взгляде готовность. Значит, время настало.       — Я хочу поведать тебе одну историю, Николас, — негромко произнесла она. — Историю, которая может навсегда изменить твою жизнь. Но она может показаться тебе речами... настоящей безумицы, утратившей связь с реальностью.       Николас едва не задохнулся от возмущения, когда его косвенно упрекнули в подобных мыслях в отношении женщины перед ним.       — Я никогда не посмею посчитать вас безумицей или хоть на мгновение усомниться в ваших словах, госпожа!       Хюррем достала из небольшого скрытого кармашка в плаще мешочек. Внутри оказался изумрудный перстень, похожий на тот, что носила она, но выполненный в строгом мужском стиле. Хюррем без лишних слов протянула его оторопевшему Николасу, который взглянул на неё вопросительно.       — Меня беспокоит, что Ибрагим Паша может натворить, утонув в очередной раз в отчаянии... А потому я хочу быть уверена, что больше ваша схожесть не обманет меня.       С невероятным трепетом приняв подарок, Николас тотчас надел украшение на мизинец. Изумрудный перстень, окружённый бриллиантами, слепил ему глаза и подходил идеально, словно влитой. Украшение было невероятно похоже на ожерелье, которое сам Николас недавно преподнёс ей в подарок.       — Этим подарком вы приблизи меня к Райскому саду, госпожа... — Николас протянул ладони, чтобы попросить руку султанши, и та с привычной гордостью протянула её. — Ваш раб не сможет более снискать для себя большего счастья. Благодарю вас!       — Хорошо. Так я смогу понимать, что говорю с тобой, а не с твоим лживым братом. Поэтому он не должен знать об этом подарке, Николас.       — Разумеется, госпожа. Клянусь, я не подведу вас.       Хюррем Султан вежливо подняла уголки губ и затем бросила похолодевший взгляд на окно Ибрагима. Тот всё ещё продолжал испепелять их с Нико полным ненависти взглядом — в глазах визиря было столько злобы, что ей можно было спалить весь дворцовый сад. Сузив глаза с неприкрытой угрозой, Хюррем повернула голову к Нико.       — Отправляйся в павильон Совета, — приказала она. — Объяви Дивану о том, кем ты являешься на самом деле. Сюмбюль-ага передаст тебе фетву и мой указ, заверенный печатью Селима. С сегодняшнего дня я хочу, чтобы ты занимал должность Визирь-и-Азама официально, Николас. Настало время.       Брови старшего близнеца взлетели в недоумении, руки опустились вдоль туловища. Губы приоткрылись, но он не успел ничего толком сказать, потому что султанша уже удалилась прочь из сада, оставив грека в полном шоке глядеть себе вслед. Мысли Хюррем тем временем унеслись далеко, и, пока она добралась до покоев Ибрагима, уже преисполнилась лютым гневом. Она чрезвычайно устала от его выходок, и от собственного милосердия уже тошнило. Она не могла его убить, ей были важны сведения, которые крылись в его голове, но необязательно было сохранять терпимость, чтобы получить желаемое. Хюррем просто могла заставить его страдать самым мучительным из возможных образов — и так выудить из него то, что хотела узнать. Своей бесконечной ложью он сам подтолкнул её к этому.       Наступили самые сложные дни — затишье перед бурей. Смерть Селима всегда наступала в разные дни, но всякий раз это была майская ночь. Хоть в этом цикле уже довольно многое шло не так, как обычно, опасность всё ещё повсюду преследовала Селима. Сперва нападение в городе, затем какие-то мелкие синяки, ссадины, потом пожар, закипающее негодование народа — во сне ей всё чаще виделся мусульманский ангел смерти, Азраиль, и то, как он дышит её сыну в затылок, приближая его смерть.       Но Хюррем знала, что то был всего лишь её страх. Ей просто следовало быть жёстче. Не было никакой судьбы — она просто где-то раз за разом совершала ошибки, вот и всё. А значит, ошибки можно было исправить... если даже с сотой попытки, то так тому и быть. Если Аллах дозволил ей упасть так низко, в объятия дьявола, ради спасения сына — значит, Он не осуждал её взаправду?       Слуги открыли перед Хюррем Султан дверь в покои Ибрагима, и она в очередной раз переступила порог слуги дьявола на этой земле. Паргалы всё ещё стоял у окна — там же, где минутами ранее испепелял её и Нико взглядом, и поворачиваться явно не собирался без личного приглашения.       Со скрипом двери медленно закрылись, и Хюррем откинула с головы капюшон. Шаг за шагом она начала приближаться к визирю.              — Порой мне кажется... — грозно зашипела она, — что утопи я тебя даже в ложке воды, не найду покоя. Должен же быть предел твоему безрассудству, паша.       Ответом ей послужил равнодушный вздох, от которого её всю передёрнуло от отвращения. Ибрагим неторопливо закрыл ставни и повернулся к ней с совершенно непроницаемым видом. В лице его не читалось ни капли той ненависти, что она видела только что в окне.       — Михримах Султан что-нибудь рассказала тебе? — спросил он бестрепетно, будто и не слышал её упрёка секундой ранее.       Хюррем оторопела от того, каким спокойным был его голос. Он не набросился на неё с привычными проклятиями и увещеваниями, не буйствовал. На долю секунды она даже забыла, зачем пришла, и за неё ответило откровенное недоумение на лице. Ибрагима увиденное разочаровало, и он раздосадованно выдохнул, покачав головой, и принялся расчесывать свою неопрятную бороду.       — Проклятье... Значит, Хатидже её всё-таки сумела отвлечь. Я так и думал.       — О чём ты вообще говоришь, паша? — тихо процедила Хюррем, приподняв подбородок. — Что это опять за игры?       — Я встретил султаншу в коридоре и попросил передать тебе, что меня пытаются отравить, а потому мне необходимо с тобой встретиться. Однако Хатидже всячески препятствует тому, чтобы мы встретились, поэтому, полагаю, она каким-то образом отвлекла и Михримах Султан, — на одном дыхании произнёс Ибрагим, насладившись выражением откровенной озадаченности на лице султанши. Её глаза были так широко распахнуты, что, казалось, вот-вот вывалятся из орбит. — Что тебя так удивило, госпожа?       Слух обманывал её?       — С чего бы Хатидже Султан препятствовать нашим... встречам? — Было трудно даже озвучивать эту бредовую мысль. — Мы вместе отправились в дом Абдуллы, если ты не забыл, и она не выглядела "препятствующей"... — Взгляд Хюррем, стоило ей сбросить с себя оторопь, наполнился грозной желчью. — И не пытайся отвлечь моё внимание, бросая пыль мне в глаза. Не думай, что я забыла о подстроенной тобой ловушке, паша. Довольно бездарной, но от этого я не менее зла.       Вместо того, чтобы снова сотрясать воздух, Ибрагим отошёл в сторону и отодвинул штору, за которой прятал горшок с растением. Хюррем поморщилась, увидев иссушенное нечто, которое раньше называлось цветком. Стебель был почерневший и безжизненный, простираясь в стороны сухими ветвями, словно паучьими лапками. Из растения будто выпили всю жизнь.       — Я несколько дней выливал в горшок то лекарство, которое передавала мне Хатидже, и пил то, что ты передавала отдельно. Поэтому я до сих пор в своём уме. — Ибрагим посмотрел на Хюррем, которая стояла с приоткрытым от ужаса ртом и не могла поверить своим глазам. — Ты оказалась права. Хатидже травит меня. С ней что-то не так.       — Тогда это твоё лучшее наказание, паша, — фыркнула презрительно Хюррем, свела руки перед собой и принялась крутить перстень. — Если рассудок оставил нашу Хатидже Султан, то рядом с тобой больше никого нет. Ты остался один.       Вопреки её ожиданиям, слова не произвели на него ожидаемого эффекта. Ибрагим покачал головой, задумчиво поводив глазами по лицу султанши.       — Рассудок Хатидже остался с ней. Возможно, даже в большей степени, чем обычно. Ты сама об этом говорила. Так вот я признаю: ты была права.       Хюррем нахмурилась и отступила на шаг.       — К чему ты клонишь? Ты сбросил невинную девушку с окна ради того, чтобы...       — Не изображай, будто тебе не всё равно. Памятуя о том, сколько невинных душ ты загубила, чтобы досадить мне, — угрюмо посмеялся над ней Ибрагим и приблизился на два шага, вынудив Хюррем отойти ближе к его рабочему столу. Вид у него вновь стал серьёзным. — Только так можно было заставить тебя прийти сюда. И убедить Нико в моих самых недружелюбных в отношении тебя намерениях.       У Хюррем засвербело в горле, и она не сдержала слабого едкого смешка.       — "Убедить"? "Недружелюбных"? — Она насмешливо сузила глаза и обнажила передние зубы. — Ты отправил Абдулле письмо и предупредил о том, что я буду там. Ты снова обманул меня, поставив под угрозу не только жизнь мою и моего сына, но и даже собственных детей. У тебя нет никаких границ. Ты бессердечное чудовище, и никаких убеждений...       — Хюррем Султан, послушай меня! Послушай меня хоть раз вместо того, чтобы осыпать очередным потоком пустословия, — перебил он её, едва сдерживая гнев. — Я догадывался, что ты собиралась проверить меня и оставить Селима во дворце.       — Ах, вот как? Значит, ты всё знал и подыгрывал мне? Какое интересное решение! — туго рассмеялась Хюррем.       — Но всё пошло не так, как ты ожидала. Наш юный Повелитель расстроил твои планы... И ты перерезала себе горло, чтобы начать всё с начала, не так ли? Чтобы переродиться. — Он поравнялся с ней и смело посмотрел прямо в глаза. — Все эти циклы и сценарии не случайны — всё это было по твоей воле. Ты умираешь и возрождаешься, и все теряют память, кроме тебя. В этом секрет твоего всезнания, верно, султанша?       На лице Хюррем отразился немыслимый ужас. Она широко распахнула глаза и, отойдя назад, ударилась поясницей о столешницу. Ибрагим не скрыл своего изумления от такой её реакции.       — Ты выглядишь удивлённой. Хочешь сказать, раньше, в предыдущие циклы, я не догадывался об этом? — Визирь недоумённо выгнул бровь. — Но ведь всё довольно очевидно, ведь ты сама навела меня на эти мысли. Ты проговаривалась. Догадаться было вопросом времени.       — Но не так рано! О, Аллах... проклятье Иблисово! — выпалила она и прикусила язык, свирепо сверкнув глазами на Ибрагима, когда поняла, что сказала лишнего. — Зачем ты заставил меня прийти сюда? Чего ты хочешь, говори?       Он взял на заметку её случайно обронённые слова о слишком скорой догадке, но решил поразмыслить над этим позднее.       — Нами кто-то играет. Забавляется. Это чувство не покидает меня уже много дней.       — Вот как? И кто же? Может, сам дьявол? — Хюррем издевательски подняла брови и хмыкнула. — Ты испугался, паша?       Визирь скрестил руки на груди, внимательно вглядываясь в лицо султанши. Он собирался не дать ей соврать ему во что бы то ни стало. Голова начинала гудеть с затылка, но он впервые с того злосчастного дня оказался так близко к Хюррем, поэтому готов был потерпеть. Ибрагим зажмурился и помассировал лоб.       — Ты упоминала, что в этом цикле Хатидже впервые вмешалась в твои планы, вернувшись с Крыма. Её действительно раньше не было? Или это очередное враньё, чтобы сбить меня с толку?       Подумав, султанша всё же ответила честно:       — Нет, её действительно ни разу раньше не было. Что с того?       — У тебя есть предположения почему?       Хюррем подозрительно сощурилась, продолжая нервно крутить перстень на безымянном пальце. Его умственные изыскания имели смысл, но её раздражало, что она так легко поддавалась на его манипуляции и забывала, как с ним стоило разговаривать. Но Хатидже волновала и её саму.       — Она сказала, что её единственная цель — быть рядом со своей семьёй. Смею предположить, что это касалось тебя, а также Хуриджихан и Османа.       — Я ей предлагал это. Предлагал уехать прочь из дворца, жить тихо одной семьёй... И султанша отказалась. — Ибрагим досадливо покачал головой. — За всё это время я убедился только в одном: Хатидже врёт нам обоим, Хюррем Султан. Но я не могу понять почему, и это выводит меня из себя вдвойне. Она словно совершенно другой человек. Говорит по-другому, сидит по-другому, смотрит по-другому. И не говори, что подобные мысли не посещали и тебя.       Наверняка, это была очередная уловка с его стороны. Ему совершенно — абсолютно никак и ни при каких обстоятельствах — нельзя было доверять. Он пользовался любой крупицей её попытки довериться ему, чтобы обмануть и избавиться от неё и Селима.       Поэтому Хюррем сымитировала задумчивость, а затем цинично рассмеялась ему в лицо.       — У всего этого может быть лишь одно объяснение, паша. Может, ты просто оказался не тем супругом и визирем, что был бы достоин нашей султанши, а потому она решила избавиться от тебя. В конце концов, ты обычный зарвавшийся раб из Парги. Сын рыбака, забывший своё место.       — По твоей логике, наша Хатидже Султан решила избавиться от одного своего раба из Парги, чтобы остаться женой второго, его близнеца? Твоё чувство юмора раньше казалось мне менее отвратительным, Хюррем Султан, — мертвецки-спокойно парировал Ибрагим, с любопытством склонив голову. — Это следствие бесконечной погони за собственным хвостом? В своих попытках перехитрить всех вокруг ты походишь на лису, но, как в той старой сказке, у зарвавшейся лисы есть только одна судьба — быть съеденной волком.       — Так ты волк или орёл?       Он словно ждал этого замечания и снисходительно улыбнулся, взмахнув ладонью.       — А я и не говорил о себе, султанша. У тебя достаточно врагов и без меня. Переродись ты ещё хоть сотню раз, ничего не изменится. Мне, конечно, льстит, что из всей этой толпы тех, кто мечтает от тебя избавиться, ты выделяешь именно меня, но не приходило ли тебе в голову, что ты упорно ищешь не там, где надо?       — Ты настолько забылся, что собираешься убедить меня в том, что мой враг — Хатидже Султан, а не ты? Что она пытается тебя отравить, мешает нам обоим? Но султанша решила остаться во дворце только в этот раз, Ибрагим Паша, — напомнила ему она едко, сузив глаза. — А мой сын умирает из-за тебя каждый раз и без участия нашей султанши, имевшей несчастье полюбить такого мерзавца, как ты.       Выпалив эти слова, она не сдержала сиплого вздоха, почувствовав, как в горле запершило, и отвернулась, чтобы отойти на несколько шагов в сторону. Уйти гордо из покоев она не могла, потому что так бы объявила о своём поражении, показала бы, что испугалась.       На самом же деле её всю трясло. Хотелось вырваться наружу, отдышаться и успокоить разбушевавшиеся мысли и страхи. Он слишком рано догадался, слишком. Смерть Селима наступала в мае. Ибрагим всегда узнавал правду за пару недель до его смерти, тем самым словно переворачивая песочные часы неминуемой гибели её рыжего львёнка... А сейчас оставался ещё почти целый месяц. Был ли это дурной или добрый знак?       — Ты теряешь своего сына только по одной причине, госпожа: ты слепа и не видишь никогда дальше собственного носа, — припорошил он её своим ядом. — Если бы ты научилась слушать и научилась хладнокровию, твоя жизнь не была бы наполнена этим бесконечным водоворотом страданий.       — Прикуси свой ядовитый язык, паша, — прошипела Хюррем, чуть повернувшись к нему с влажно блестящими глазами.       Ибрагим что-то достал из футляра скрипки и подошёл к ней, протянув свёрток.       — Хатидже просила меня не сжигать контракт, который я верил, что бросил в камин в день затмения, — произнёс он холодно и дождался, когда Хюррем сопоставит услышанное и увиденное перед собой. В глазах женщины закономерно проступила тревога. — Я не послушался её и трижды сжигал контракт после этого. Не удержался. И каждый раз он снова оказывался здесь. Тебе нужны ещё какие-то доказательства, что всё происходящее вокруг — бесовщина?       В доказательство своих слов Ибрагим раскрыл свёрнутый пергамент и продемонстрировал Хюррем подлинность содержимого. Бумага была старой, как и чернила, а печать выглядела потрёпанной; документ явно неоднократно сминали, сворачивали и разворачивали. Выглядело всё натурально.       — Это бессмыслица, подделка. Такое попросту невозможно. Ты думаешь, я тебе поверю? — Голос её слегка дрогнул.       — Невозможно? Это говорит мне та, что может перерождаться после того, как вонзит себе кинжал в горло? — издевательски произнёс он, подняв брови. — Если не веришь мне, возьми свой контракт и попробуй избавиться от него.       — Я давно избавилась от него, — тут же ответила Хюррем.       Плечи визиря опустились.       — Я тоже так думал. Но бумага цела. Так что не будь так уверена в себе и проверь. Это станет лучшим доказательством моих слов. Может, тогда это наконец вразумит тебя, и ты станешь относиться к моим словам серьёзно.       В глазах Ибрагима встревоженность была вполне искренней. Это её не на шутку удивило — и, возможно, даже немного испугало.       Поняв, что она выжидающе молчала, Ибрагим вздохнул и воспринял это как знак, что можно продолжать.       — Причина, по которой я был вынужден заставить тебя встретиться со мной именно так, воспользовавшись той бедной хатун... — Он выразительно кивнул на окно. — В том, что Хатидже со дня пожара всеми силами препятствует тому, чтобы я поговорил с тобой.       — Откровенно говоря, я не могу испытывать к нашей султанше ничего, кроме благодарности за это, — съязвила Хюррем, сведя руки на груди. — Но что тебя так возмущает? Формально ты больше не взаперти и сидишь здесь по своей воле, ведь головные боли от чужих мыслей могут убить тебя. Ты можешь видеть детей, брата и жену. Можешь даже советоваться с Николасом по управлению государством. Едва ли это худшие условия, в которых я позволила бы тебе жить, учитывая все обстоятельства. Так с чего же ты так огорчён, паша, что Хатидже Султан не даёт нам видеться?       Ибрагим сглотнул и опасливо посмотрел на двери, будто ожидал, что супруга вот-вот войдёт в них. Хюррем проследила за его взглядом и не скрыла ехидства.       — Сейчас наша султанша в своём дворце вместе с детьми, она уехала туда совсем недавно. — Хюррем с насмешкой посмотрела на своего недруга и демонстративно огляделась. — И что же? Где все те слуги, что препятствуют нашей встрече? Где султанша, которая врывается сюда, едва переводя дыхание, и мешает тебе?       — Всё не так просто. Она появляется передо мной всякий раз, когда я хочу найти тебя и задать тебе очень важный вопрос. И меня не покидает чувство, что она вот-вот зайдёт сюда.       — Что за вопрос? Я начинаю терять терпение, паша.       Ибрагим сделал глубокий вздох и тихо озвучил свой вопрос:       — Я хочу знать условия твоего контракта. Я убеждён, что ты не просила о силе перерождения, потому что наверняка подумала о последствиях. Значит, дело в другом. И мне необходимо знать, в чём именно, потому что это может помочь спасти твоего сына.       Какое-то время Хюррем молча сверлила его лицо взглядом, а затем не удержалась и нервно рассмеялась, запрокинув голову и прикрыв рот тыльной стороной ладони.       — Агония и одиночество совсем лишили тебя рассудка, Ибрагим... Тебя, а не Хатидже Султан. Клянусь, на долю секунды я готова была поверить тебе.       Ибрагим стиснул зубы и злобно выдохнул через нос, опустив плечи и сжав в руке контракт до характерного хруста. Выражение лица Хюррем снова стало холодным и отчужденным.       — Поразительно, как насмешлива судьба, если раз за разом я вынуждена смотреть, как убийца моего сына, предатель и лжец сходит с ума, обманывает меня, но всякий раз продолжает дышать со мной одним воздухом... Мне бы доставило особое удовольствие умерщвлять тебя тысячи раз. Своими руками. Ты не представляешь как.       — Что изменится, если ты скажешь мне условия контракта? Я знаю о твоём даре, и тебе стоило бояться именно этого. Также я знаю, что ты одержима шехзаде Селимом и тем, чтобы наказать меня за его убийство, хотя я не помню, чтобы был к этому как-то причастен. Более того: этого не знаешь даже ты, лишь догадываешься. — Он погрозил ей пальцем, будто она была несмышлёным младенцем, возомнившем себя сыщиком. — Почему ты так уверена, что это я убил твоего сына? И в чём условия твоего контракта?       От его требовательного голоса Хюррем почувствовала, как к щекам прилила кровь от закипающей злости. Султанша медленно повернула к нему голову и посмотрела тем самым взглядом, который испепелял на месте.       — Что это за допрос, паша? — выразительно отчеканив каждое слово, спросила она. — Ты забыл, с кем разговариваешь?       — Султанша, — на раздражённом выдохе Ибрагим приблизился к Хюррем и указал на строчку в контракте, дождавшись, когда она посмотрит на документ. — Договор с Мефистофелем — это игра, в которой ты проиграешь, несмотря на то, что первое время кажется иначе. О чём бы ты ни попросила, ты раз за разом не получаешь желаемого, иначе бы не перерождалась множество раз. Я желал полной власти над людьми, и эта власть подтачивает мой рассудок, как вода точит камень, день изо дня. Будь моя воля, я попросил бы у Аллаха прощения и повернул время вспять, лишь бы лишиться этого проклятого "дара"!       Визирь обессиленно развёл руки в стороны, словно сдавался.       — Я раскрыл тебе свои карты. А теперь говори: что просила ты?       Хюррем почувствовала холодок по коже, но головы не повернула, погрузившись в тошнотворные воспоминания.       — Во всех циклах, когда твоя жизнь не стоит даже грязи под ногтями моего несчастного сына, ты оказываешься виновен в его смерти, даже когда над твоей шеей находится шёлковый шнурок... Были случаи, когда я даже доверяла тебе и платила огромную цену за это, — прохрипела она горько. — Что бы ни случилось, я никогда больше не пойду у тебя на поводу, паша. Забудь. Я ничего тебе не скажу. Никогда.       — Иблисово проклятье! Хюррем! — взъерепенился он, выбросил контракт в сторону и, схватив за плечи женщину, развернул её к себе. — Говори мне правду, чёрт возьми! Говори!       Она вырвалась из его хватки, отвесила пощёчину и свирепо посмотрела в глаза. Оплеуха заставила его распахнуть широко глаза, и он почувствовал колющую боль на щеке — острые грани её кольца пронзили его кожу и пустили кровь.       — Ещё раз ты посмеешь коснуться меня своими грязными руками, и я прикажу оторвать их и бросить псам на съедение, — пригрозила она ледяным тоном.       Прижав ладонь к щеке, он закрыл глаза и попытался отдышаться.       — Ты ничего не теряешь. Теряю я, — напомнил он. — Ты можешь переродиться и начать всё заново, даже если окажется, что из-за моего знания об этом ты снова лишишься сына. А мне будет становиться всё хуже из раза в раз. Эта информация может помочь распутать тот проклятый клубок, в котором мы оказались, неужели ты этого не понимаешь?       Ярость немного отступила, стоило ей ударить его, и рациональность вновь взяла бразды в свои руки. Плотно сомкнув губы, Хюррем задумалась. В конце концов, информация и не была столь тайной — ей просто не хотелось подыгрывать ему в очередной раз. Но, возможно, он был прав, и она чего-то не замечала перед собой?       — Даже если я скажу тебе, ничего не изменится.       — Ты этого не знаешь, — возразил он холодно. — Потому что, видимо, раньше никогда этого не сообщала. Ты настолько поглощена следованием каждой детали, раз ведёшь дневник, что должна понимать, как эта деталь может изменить ход событий.       — К худшему.       — Или к лучшему. Худшее и без того случается каждый раз — твой сын умирает.       Если отбросить всё, она понимала, что он был прав. Но стоило только одной мысли о том, чтобы поведать ему эту маленькую правду, родиться в голове, как двери открылись и в покоях показалась Хатидже Султан. Когда Хюррем увидела её, то почувствовала, как сердце само собой похолодело и застыло в груди, пропустив мурашки по всему телу от головы до пят.       — Госпожа, — поздоровался с женой Ибрагим и отошёл от Валиде Султан на шаг.       Хатидже кивнула ему, откинула капюшон с головы и вопросительно взглянула на Хюррем.       — Что ты тут делаешь, Хюррем? — Чёрные, как бездна, глаза сдвинулись затем на Ибрагима. — Или беда какая случилась?              Он был прав. Хатидже ещё пару часов назад отправилась с детьми во дворец на Ипподроме. Хюррем своими глазами видела на террасе, как её карета неспеша скрылась за воротами. И сейчас, когда он заговорил о контракте, Хатидже материализовалась здесь. Словно почувствовала это.       Хюррем не могла отвести глаз от Хатидже, которая со странным выражением глубоко скрытой потехи наблюдала за ними обоими, кокетливо поигрывая браслетами на запястье. Хюррем почувствовала буравящий взгляд визиря на себе, в котором читались слова: "Я же тебе говорил". Ноги сами понесли её прочь из покоев, прочь от этой бесовщины, места которой раньше никогда не было. Был только Ибрагим, убийца её сына, любимый Селим и покорный до смерти Николас. Не было вездесущей султанши, которая походила на себя прежнюю лишь внешне и которую в странном поведении обвинил собственный муж — её главный, казалось бы, союзник.       Когда двери за Хюррем закрылись, Хатидже прошла внутрь и встала полубоком рядом с Ибрагимом. Пальцы султанши бездумно перебирали всякие статуэтки, но сама она сохраняла обиженное молчание.       — Госпожа, что-то случилось? Почему вы пришли? — спросил он безучастно.       — Как мы пришли к такому? — еле слышно посетовала Хатидже. — Мне уже, видимо, нужно искать повод, чтобы увидеть тебя.       Ибрагим устало вздохнул, стараясь всеми силами скрыть разочарование от того, что им с Хюррем вновь не удалось договориться до того, что ему нужно было. Он ведь видел по её глазам, что надавил достаточно — она вот-вот собиралась рассказать ему всю правду. А теперь у неё будет время всё обдумать и не идти на попятную.       С другой стороны, он видел, что Хюррем испугалась. Она сама сказала, что Хатидже быть во дворце не могло, но тут она возникает именно тогда, когда её губы раскрываются, чтобы открыть ему правду. Чем не лучшее доказательство его слов? Если у Хюррем осталась хоть капля былого ума, она поймёт, что он не обманывал её... в этот раз.       — И что заставляет вас так думать?       — Думаешь, я не вижу, что происходит, Ибрагим? — Ланьи глаза расстроенно взглянули на него на секунду и, увлажнившись, потупились вновь.       Эта её театральщина всё сильнее выводила его из себя. Она пыталась давить ему на чувство вины, хотя он прекрасно знал, как ей всё это было безразлично. А сейчас эта Хатидже пыталась упрекнуть его в том, что он убегал от неё и детей уже который день и даже не приходил ночевать в покои.       — Разве я не объяснял, почему не пришёл прошлым вечером? — с большим негодованием, чем стоило бы, спросил Ибрагим.       Женщина громко поставила статуэтку, которую крутила в руках, на место.       — Дело не во вчерашнем вечере, Ибрагим! — Она повернулась к нему, смахнув слёзы. — Так продолжается уже долго... Я вижу, как ты избегаешь меня, пользуясь любым поводом. То, что случилось в городе, расстроило тебя, я знаю... Но мы с детьми скучаем по тебе. Я стараюсь не давить на тебя, но ты отстраняешься от меня всё сильнее, и меня это... — Голос султанши сорвался, и она облизнула губы и отвернулась. — Очень сильно расстраивает. Я совсем не знаю, что делать.       Вот как. Она пыталась объяснить своё преследование тем, что якобы пыталась провести с ним больше времени. Она снова делала его виноватым в своих печалях.       — Госпожа... — начал было он, но Хатидже громко вздохнула, оборвав его речь на зародыше.       — Я вижу, что в глазах твоих... Недоверие. А в тот день они смотрели со страхом, — произнесла она, продолжая горько плакать. В конце концов в ответ на его молчание она вымученно улыбнулась. — Но страшиться тебе совсем нечего. Всё, что тебе нужно...       Султанша наклонилась к мужу, и голос её опустился до шёпота, словно она давала ему разгадку тайны, над которой он столько времени ломал голову:       — Это сделать так, чтобы всё вернулось на круги своя.       Ладонь султанши погладила его по лицу, и от её прикосновения его будто парализовало. Хатидже наклонила голову и улыбнулась ещё шире, затем подобрала подол своего платья и направилась к выходу из покоев, оставив его в опустошённом и оглушённом состоянии. Что она имела в виду, когда сказала, что он должен вернуть всё на круги своя?       — Ибрагим... — тихо окликнула она его, когда привратники уже распахнули перед госпожой дверь. Голова визиря медленно, словно движение причиняло ему боль, повернулась к Хатидже. — Николас-эфенди... теперь он — Визирь-и-Азам. Так Хюррем приказала, и наш Повелитель одобрил. Теперь все знают, что вас было двое, что ты болел, а твой брат взвалил на себя твою ношу.       — Нико... стал Визирь-и-Азамом? — не слыша собственного голоса из-за шума в голове, переспросил Ибрагим.       На лице Хатидже тоска испарилась, будто её и не было. Лицо женщины вновь стало спокойным и ласковым.       — Да. Вечером в честь этого в нашем дворце состоится ужин. Я поехала туда отдать необходимые указания и потому вернулась, чтобы пригласить всех к нам домой. Ты давно там не был... — Губы Хатидже обиженно изогнулись. — Но, должно быть, тебя эта новость опечалила, ведь придётся ужинать со мной за одним столом... снова.       — Хатидже, перестань... — Ибрагим зажмурился, чувствуя накатывающую головную боль, и схватился за уголок стола, чтобы удержать равновесие. В горле встал комок, и он тихонько покашлял. — Я не... Я не пойду туда. Нет. Прости, Хатидже.       — Тебя расстраивает, что Николас согласился на такое? Согласился всем заслугам приписать своё имя? Но, если подумать, он достоин этой великой должности. Кажется, он был рождён, чтобы стать Визирь-и-Азамом. Он хладнокровен, умён, справедлив, в нём нет непомерной жадности, и он...       — Хатидже, довольно! — он накричал на жену, широко распахнув глаза. Увидев испуг в лице султанши, Ибрагим охладил свой пыл и выставил ладонь в жесте извинения. — Я неважно себя чувствую. Передай Нико мои поздравления.       Хатидже проследила за тем, как Ибрагим обошёл свой рабочий стол, опустился на стул и изнеможённо спрятал лицо в ладони. Голос её стал нежнее и наполнился кроткой лаской:              — Я приглашу туда и Хюррем с детьми. Хуриджихан и Осман давно не виделись с братьями и сестрой... Ибрагим, мы не можем собраться без тебя, — пожурила его ласково Хатидже. — Прошу тебя, дай мне немного почувствовать, будто у меня есть семья.       Вопреки его желанию, в сердце всё же что-то тоскливо сжалось. Это прозвучало как будто искреннее всего, что он до этого дня слышал из уст Хатидже. Кажется, семья была тем единственным, в чём она не лгала ему и Хюррем, хотя всё это время говорила им разные вещи.       Ибрагим поднял взгляд на жену, которая терпеливо ждала его ответа. Она собиралась позвать Хюррем на ужин, где хочет видеть и его? Ездила во дворец и вдруг вернулась, чтобы пригласить всех туда? То, как она зашла в самый важный момент, было снова совпадением, как и в предыдущие десятки раз? Всё потому, что он был параноиком, а Хатидже просто тосковала по нему и искала встречи?       Раньше бы он поверил в это, но теперь знал, что за этим крылся какой-то смысл — тот, что был ему всё ещё недоступен. Он чувствовал, будто перед ним высыпали кучу кусочков мозаики, но картинка никак не складывалась, потому что половины деталей не было. Но он знал, что детальки эти не исчезли бесследно — они были в руках Хюррем и Хатидже.       — Хорошо. Я соберусь и дам знать, как буду готов.       На лице Хатидже расцвело счастье, и она радостно набросила на голову капюшон. В уголках глаз заблестели слёзы.       — Как чудесно! Мы будем ждать тебя внизу, Ибрагим.       — Почему ты думаешь, что Хюррем согласится? Вы стали с ней подругами? — спросил он внезапно.              — Врагов нужно держать ближе друзей, Ибрагим. Тебе ли не знать, — улыбнулась ему мягко Хатидже. — Она придёт. Хотя бы потому что Селим уже собирается ехать. Хюррем может сколько угодно следить за ним, но никто во дворце не перегородит дорогу падишаху, если он решит поехать навестить свою тётушку. Кто знает, может, эта встреча заставит её оттаять... Ах, я и Гюльфем приглашу с нами. Почти забыла.       Поглощённая своими мыслями султанша покинула его покои. Взгляд Ибрагима сдвинулся на пергамент, который он швырнул в сердцах некоторое время назад и который в смятом виде лежал на столе. Теперь документ был аккуратно свёрнут и перевязан алой лентой — той самой, что каждый раз он в первую очередь предавал огню, прежде чем спалить и остальную часть контракта.       Дыхание перехватило от страха, но он зажал себе рот обеими ладонями, уперевшись локтями в стол, и крепко задумался. Теперь он не сомневался, что в этой паутине Хюррем Султан и он сам были не противоборствующими друг другу антагонистами, а всего лишь жертвами чьей-то потешной игры.