***
— Паша... — проблеял слуга, склоняясь перед визирем с подносом. Ибрагим был так поглощён видом из окна, что не обращал внимания на слугу, пока тот не наклонился ещё ближе, ожидая услышать ответ. Мысли перепуганного мальчишки-евнуха были такие тихие, под стать ему, что почти не докучали Ибрагиму. Но когда он оказался совсем близко, ненавязчивый шум стал резко таким громким, что из Паргалы вырвался крик. Обхватив голову руками, он разъярённо вонзился глазами в опешившего слугу и рукой отшвырнул от себя поднос. — Проваливай отсюда! Мне ничего не нужно! — Когда слуга, быстро подобрав осколки, поднял взгляд на господина, тот выпрямился во весь рост и громогласно проревел на весь зал своего дворца: — Я запрещаю кому-либо из вас приближаться ко мне ближе, чем на десяток шагов, без моего на то дозволения! Кто ослушается — голову с плеч своими руками снесу! Пошли прочь все! К счастью, стол был уже накрыт, а потому надобность в слугах отпала. Ибрагим громко упал обратно на диван, сгорбился и закрыл лицо руками. Нелегко было признаться, но в собственных покоях — или темнице — ему и впрямь было спокойнее. Нико открыл всему Дивану своё истинное лицо, и Ибрагим ожидал буйств в Совете, ведь фактически он признался в ужасной лжи. Но в Диване все подозрительно молчали, и Ибрагим подозревал, что причиной тому было влияние Хюррем. Если в том, что Хатидже ему союзником не была, Ибрагим больше не сомневался, то последней тёмной лошадкой в этой игре оставался Нико. Мысли об убийстве брата, которые он в первую встречу услышал в своей голове, действительно путали ему все карты. Нико был влюблён в Хюррем, дарил ей украшения, но при этом он всё же привёл Селима в тот дом. Что-то не сходилось. Двери в зал открылись, и Ибрагим приготовился снова накричать на несметливых слуг, но увидел султана Селима со своими детьми и осёкся. Поднявшись с дивана, он поприветствовал юного Повелителя. — Ибрагим Паша, — в ответ отозвался Селим вяло, ведя за руку Хуриджихан и Османа. Позади них показались и няньки, чьи испуганные мысли Ибрагим незамедлительно уловил в голове. — Я давно вас не видел. Как поживаете? — Молюсь о вашем здравии, Повелитель. Когда Хуриджихан и Осман вместе с няньками прошли к дальним диванам, Селим поднялся на подиум и присел рядом с дядей, жестом дозволив присоединиться. — Вы действительно как две капли воды похожи на Николаса Пашу, — подметил задумчиво Селим. — Наверное, здорово иметь брата-близнеца. Я бы всё отдал, чтобы вместо Баязида у меня был такой брат, как у вас, паша. — Что вы, Повелитель, не говорите так. Ваш брат, шехзаде Баязид, очень достойный наследник и хороший брат. Он любит вас и уважает. — Да как бы не так, — фыркнул Селим, заметно разозлившись. — Баязид совсем не уважает меня. Он думает, что это я виновен в смерти нашего брата Мустафы, что я недостойный падишах, что я глупый и совсем не воин. Хотя о чём ему судить, когда он младше меня и сам ещё с трудом поднимает меч? Откуда ему знать, каково это — быть падишахом? Быть мной? Почему он не пытается хотя бы немного поддержать меня вместо того, чтобы постоянно обвинять? Селим грустно вздохнул, и его следующие слова прозвучали так уязвимо, что Ибрагим поневоле проникся к нему сочувствием. — Будь у меня близнец, всё было бы проще... Мама бы не смогла следить за каждым моим шагом. Я мог бы меняться с ним местами, когда захочу. А сейчас я не то что сыном — даже падишахом себя совсем не чувствую. Всё, что я говорю на Совете, утверждает моя валиде. Мой собственный брат только и ждёт, чтобы я оступился. Моя жизнь постоянно в опасности, я даже не помню, когда в последний раз спокойно спал. У меня нет даже наперсника, с которым я мог бы драться в матрак, вокруг одни шпионы моей валиде, которых я не могу ни казнить, ни отстранить от себя. — Вы знаете, что ваша валиде пережила, — вдруг вступился за Хюррем визирь, сам себе удивившись. — Она уже потеряла шехзаде Мехмеда и не может допустить, чтобы враги погубили ещё и вас... тем более, когда все взгляды прикованы к вам. — Но слежкой валиде не может защитить меня от случайностей судьбы, паша, — возразил Селим, резко выпрямившись. — Я — султан этого государства! Я должен уметь сам себя защищать, иначе какой я после этого защитник своей семьи и своей страны? — Селим сжал руки в кулаки и ударил себя по коленям. — Если валиде будет всё делать за меня, не будет давать мне дышать самостоятельно, я так и останусь беспомощным слепым котёнком, а не львом Династии! Возможно, если исключить все эти циклы, в которых султан Селим в конце концов умирал от отравления аконитом, Ибрагим бы поддержал его. Во-первых, потому что посчитал бы его слова о самостоятельности воина и падишаха разумными, а во-вторых... потому что захотел бы ещё сильнее настроить Селима против Хюррем. Но если с рыжим мальчишкой снова случится беда, всё начнётся заново. Боли усилятся, он будет сходить с ума снова и снова, и это колесо не сломается, пока Хюррем не удостоверится, что её сын в безопасности. Ибрагим не мог поверить, что в предыдущие циклы, зная всё это, он решался на убийство ребёнка. Возможно ли, что смерть Селима наступала в результате какого-то "случайного" стечения обстоятельств, которое Хюррем каждый раз упускала из виду? Или же решимость Ибрагима защитить Селима во что бы то ни стало приводила к его смерти, потому что он где-то совершал ошибку и подставлял себя? Голова закипала от попыток понять самого себя. Он знал, что мог принять любое решение. — В ваших словах есть разумное зерно, Повелитель. Как мужчина, я хорошо понимаю вашу злость. Но гнев и уязвлённая гордость — это слабости любого падишаха, которые вы должны искоренить в себе. Селим скривил губы и отвернулся. — Я это знаю, паша. Не учите меня, как младенца неразумного. — Я не смею учить вас, Повелитель, вы умны, как ваш покойный отец, и примете верное решение... Но я могу понять озабоченность вашей матери после того, как вы решились на крайне неразумный шаг. Селим тяжело вздохнул. — Если вы о предательском сговоре Абдулла Паши, то я не сожалею о своём решении, паша. Мой отец поступил бы так же. Он бы не позволил этой опухоли разрастаться дальше из страха перед людскими осуждениями. Мой брат умер, да упокоит Аллах его душу, — Селим хмуро посмотрел на Ибрагима, словно адресовал всем своим недругам через него послание. — Но теперь султаном стал я, и идти против меня значит идти против воли Аллаха. И я накажу каждого, что посмеет сомневаться во мне. Очень сурово! Ибрагим поневоле прищурился, почувствовав диссонанс в мыслях и чувствах юного падишаха перед ним. Губы его говорили одно, а в голове царило совсем другое. Мальчик был и впрямь уязвлён; боялся, что люди вокруг него станут сомневаться в том, что он достоин зваться падишахом. Однако на сердце его было зябко от страха. Селим боялся за свою жизнь и в открытую драку лезть явно не хотел, Ибрагим это ощущал совершенно точно. — Слушая ваши слова, Повелитель, я слышу нотки вашего отца... И меня не может это не радовать. Вы правы: покойный султан Сулейман поступил бы так же. Морщинки на лбу Селима разгладились, и он рассеянно кивнул. Румянец на щеках выдавал волнение, а бегающий взгляд — смятение. Ибрагим задумался над тем, почему Селим вообще решил поговорить с ним, когда у него был послушный Николас. Когда разговор был очевидно закончен, падишах встал с дивана, и Ибрагим поспешил подняться вслед, проявляя уважение. Когда стопы Повелителя опустились с подиума, визирь, поразмыслив, бросил ему вдогонку: — Мне стоит поблагодарить вас за терпимость к моему брату, Повелитель. Зная его, он наверняка пытался остановить вас, не понимая, как для вас важно пресечь на корню предательство в назидание всем, кто посмеет сомневаться в вас на заре вашего султаната. Селим повернул голову к Ибрагиму, заметно растерявшись и принявшись раздумывать над тем, что ответить. Паргалы зацепился за это и спустился с подиума, качая головой с заметной досадой. — Нико очень недальновиден, мне ли, как его брату, этого не знать. Не понимаю, как ваша валиде допускает, что он станет хорошим Визирь-и-Азамом. Я думаю, мне стоит поговорить с ней и убедить удерживать Нико подальше от вас, пока он не начал оказывать на вас дурное влияние. Селим весь встрепенулся, взмахнув ладонью, чтобы остановить поток речи бывшего визиря. — На самом деле, Николас Паша дал мне этот совет. Вы несправедливы к нему, паша, — с недовольным видом вступился за Николаса Селим. — Он лучше всех понимает меня, мои трудности и мои тревоги. Даже лучше моего брата и моей валиде! Поэтому не говорите о нём дурного! Я больше моей валиде хотел, чтобы он стал Визирь-и-Азамом и вышел из вашей тени, — осадил его Селим и тотчас отвернулся. Хотя наблюдательный Ибрагим заметил, как поджались губы юного падишаха, и тут же всё понял. Селим в силу неопытности и доброго сердца мучился совестью из-за того, как поступил, но уважение к Николасу, который окружил его заботой и вниманием, боролось с внутренним голосом, который убеждал его в чрезмерной жестокости совершённого. И, мучимый совестью, он пришёл к Ибрагиму, чтобы найти для себя истинный ответ — понять, правильно ли он по-настоящему поступил. Этот ребёнок, ставший падишахом слишком рано, чувствовал жгучее одиночество. Но Ибрагиму было важно совершенно другое. — Простите, Повелитель. Я был убеждён, что ваша валиде наказала Нико беречь вас как зеницу ока, — извинился Ибрагим, склонив голову. — Я не был осведомлён обо всех деталях. — Это наша с Николасом Пашой тайна. Не смейте выдавать её валиде, — пригрозил ему Селим, сурово сощурив глаза. — Если матушка узнает, я буду думать, что это вы в том виноваты, паша, так и знайте. Вам известно, как я поступаю с предателями. — Разумеется, мой Повелитель, — легко согласился Ибрагим, едва сдерживая улыбку от самоуверенности юного султана. — Я не предам ваше доверие, не сомневайтесь. Я клялся Повелителю защищать вас и ваших братьев до последнего вздоха, и сдержу слово. Вдруг на лице султана появилась невесёлая усмешка. — Не клянитесь понапрасну, Ибрагим Паша. Я знаю, что вы сложили печать, чтобы отправиться к моему брату Мустафе и поддержать его мятеж. То, что вы сейчас живы и сидите здесь, говорит о том, как легко вы изменили своим принципам и обещаниям, данным моему покойному брату, лишь бы остаться в живых. Ибрагим не ожидал услышать подобное и даже остался впечатлён. Селим подошёл к близнецам, чтобы вернуться к игре, которую они ранее прервали, оставив пашу размышлять над узнанным. Значит, это Николас посоветовал Селиму ослушаться матери и пролить кровавое море в доме Абдуллы. Хитрый дьявол, притворявшийся ангелом подле Хюррем Султан. В голове что-то щёлкнуло, и всё тело Ибрагима прошило холодными мурашками. Нико не мог не понимать, во что выльется вторжение султана в дом Абдуллы. Если бы он действительно хотел защитить юного падишаха, который так доверял ему, то послушался бы Хюррем и уберёг его от этой вылазки. Нико был врагом Хюррем. Какую же элегантную паутину коварства его безобидный брат сплёл. Но Нико было неведомо, что Хюррем каждый раз перерождалась, чтобы не допустить смерть сына. Чтобы выпутаться из этой петли, мальчишку просто стоило оставить в покое. Тогда Хюррем наконец получила бы то, что хотела, и все их души наконец успокоились. Но если рассказать о подобном Нико... Ибрагим всё ещё не мог быть уверенным, что брат был полностью и безоговорочно на его стороне, а потому рассчитывать, что он поверит в перерождения, было глупо. Нико не верил в контракт с дьяволом, когда брат говорил о нём, и Ибрагим не мог отделаться от мысли, что Нико играл на своей стороне, желая остаться у власти и держать Хюррем и её сына на коротком поводке. Если действия всех вокруг, кроме него и Хюррем Султан, связанных контрактом, повторялись из цикла в цикл... возможно ли, что именно Николас был как-то причастен к убийству Селима? Может, это он был волком в овечьей шкуре? Впервые, должно быть, Ибрагим почувствовал толику уважения к брату, которое тут же перекрыли противоположные чувства. Нико оказался вполне неплох в плетении интриг, раз ему удалось провести собственного брата своей фальшивой непутевостью и неловкостью, но, получается, это из-за него Ибрагим становился козлом отпущения всякий раз? Из-за него Хюррем мучила его каждый цикл, пытаясь добиться правды? За всеми этими размышлениями, в которые Ибрагим погрузился с головой, он не заметил, как в зале снова показались слуги, чтобы расторопно закончить приготовление стола к ужину. Стоило заметить их, как Ибрагим почувствовал гудение в голове и, плотно стиснув зубы, предпочёл выйти из зала, чтобы оставшиеся полчаса побыть в одиночестве и всё как следует взвесить. Он чувствовал воодушевление, понимая, что всё начало вставать на свои места благодаря случайно обронённым словам Селима. Убрав руки за спину, он поднялся по лестнице и зашагал по коридору к своим покоям. По пути он встретил любимую наперсницу своей жены и приветливо кивнул ей. — Паша Хазретлери, — склонила та голову. — Гюльфем-хатун, — поприветствовал он её хрипловатым голосом. — Давно мы с тобой не виделись. Рад видеть тебя в добром здравии. — И я вас, паша, — кивнула Гюльфем и тяжело вздохнула, словно давно хотела кому-то выговориться. — Удивительно, как жизнь складывается... ещё недавно наш шехзаде Мустафа погиб от козней Хюррем Султан, а уже сегодня мы все вынуждены ужинать с ней под одной крышей, будто ничего не случилось. — Все мы проживаем то, что нам отвёл Всевышний, Гюльфем. Я предпочитаю полагаться на Его промысел. Есть вещи, которые недоступны нашему пониманию. — Не думала, что вы такое скажете, паша. Особенно после всего, что Хюррем Султан заставила вас пережить, — с лёгким укором произнесла Гюльфем, поспешно поджав губы, когда увидела, каким взглядом на неё посмотрел визирь. — Следи за словами, Гюльфем. Ты тоже не поспешила покинуть дворец, когда Хюррем стала Валиде. И продолжаешь жить на иждивении и получать золото от неё. — Но что, если я родила Повелителю наследника, который рано погиб, а потому не могу больше выйти замуж, паша? Должности гарема розданы верным Хюррем людям, да и здоровье моё уже не то... что же мне остаётся делать? — Только смириться, Гюльфем, — фыркнул визирь, чувствуя раздражение от лицемерия наперсницы своей жены. Он вознамерился было обойти её стороной, как вдруг об пол ударился какой-то сосуд, но стекло оказалось достаточно прочным, чтобы не разбиться, и Гюльфем спешно подобрала сосуд и спрятала в рукаве своего платья. Увидев это, Ибрагим нахмурился, указав на руку наложницы пальцем. — Что в сосуде, Гюльфем? — Ничего, паша, — спешно отозвалась та, отступая на шаг. — Просто успокоительные капли, которые лекарки сделали для меня. При сердечных болях помогают. — Да? И отчего же тогда ты так побледнела и вся трясёшься? — хищно сощурился Ибрагим, грозно надвигаясь на наложницу покойного султана. — Ты знаешь, как я не люблю, когда ты увиливаешь, Гюльфем? У тебя получается крайне скверно лгать мне. Женщина испуганно сглотнула, помня о том, как Ибрагим из неё чуть душу не вытряс, когда допытывался о судьбе своей мертворождённой дочери. — Или ты вздумала отравить Хюррем за ужином, чтобы успокоить своё ревнивое сердце? — бросил он ей в лицо. — Или же хотела отравить нашего Повелителя в память о Мустафе? — Аллаха ради, паша, как такое возможно?! Нет, это ложь! — задохнулась Гюльфем, вытащила из рукава платья прохудившийся мешочек и протянула его визирю в трясущейся ладони. — Это действительно капли от сердца, клянусь вам! Ибрагим подозрительно сощурился и, взяв мешочек с дыркой, откуда и вывалился сосуд, достал оттуда две маленькие бутылочки. Одну из них он откупорил и принюхался. Ужас окатил его холодной волной, когда он догадался, на основе какого растения были эти "капли от сердца". Он схватил Гюльфем за предплечье и оттащил в сторону, чтобы их никто не слышал. — Это же аконит, Гюльфем, — тихо прорычал Ибрагим ей в лицо. — Хюррем Султан приказала запретить его хранение и распространение во всём городе. Если она узнает, что во дворце хранится аконит, она прикажет казнить всех. Или ты не слышала? А может, напомнить тебе, что это яд? Тебя могут обвинить в подготовке отравления султана, если Хюррем так вздумается. — У меня больное сердце, паша, и только эти капли мне помогают, — выдавила со слезами Гюльфем, поджимая дрожащие губы. — Разведённые водой и в небольшой дозировке они совершенно безвредны... — Почему ты не сказала дворцовым лекарям? — Кому нужна хатун с больным сердцем? — выпалила Гюльфем с горечью, голос её сорвался от слёз. — Хюррем Султан выгнала бы меня из дворца. Здесь я ни в чём не знаю нужды, и у меня хотя бы есть Хатидже Султан... а за пределами Топкапы меня ждёт лишь тоскливая жизнь и смерть от одиночества, которая наступит раньше смерти от сердечной болезни. Что же мне оставалось выбрать, паша? Попробовать опасное лечение или же тихо ждать, когда сердце моё остановится? Хатидже Султан обо всём знает... Я думала, и вы знаете, но молчите. — Кто тебе помогает? Кто доставляет аконит? — нетерпеливо спросил Ибрагим, покачивая сосудом перед бегающими глазами Гюльфем. Та потупила взгляд и помотала головой. — Слишком рискованно кого-то просить. Я сама хожу к апофикарам... — Имя? — тут же спросил Ибрагим грубо. — Джамшид-бей, — сдалась Гюльфем. — Он живёт у Южного порта. Я получила капли, когда мы с вами и Хатидже Султан ездили в город, чтобы навестить Яхью-эфенди... Ибрагим отстранился от Гюльфем с раздражённым видом, продолжая крутить в ладони сосуд с ядом. — Всё, довольно, я вспомнил. — Что вы собираетесь делать, паша? — осторожно спросила Гюльфем шёпотом. Молчание затянулось, пока визирь, тяжело дыша, прикидывал, как ему поступить. Если бы он мог, то спросил бы Хюррем, умирала ли в каком-нибудь из циклов Гюльфем из-за того, что не получала такое опасное лекарство. Ему не хотелось взваливать на себя груз из-за её смерти. В её мыслях он не почувствовал фальши или желания действительно отравить Селима или Хюррем. Но всё же он хорошо помнил, что именно от аконита умирал султан Селим. Он до сих пор помнил этот острый запах, от которого пробирало до желудка. Ибрагим поморщился, почувствовав накатывающую головную боль, как и всякий раз, стоило ему начать насильно вспоминать прошлые циклы. Ибрагим посмотрел на сосуд, покусывая губы, и перевёл взгляд на Гюльфем. — Завтра я распоряжусь привезти хорошего лекаря, чтобы он приготовил тебе капли не на основе аконита. Это слишком опасное лекарство, даже если и действенное. Эти два сосуда — последние, ты поняла меня, Гюльфем? — приказал он металлическим тоном, кинул сосуд обратно в мешочек, завязав его так, чтобы из дырки ничего не вывалилось, и вложил в ладонь наперсницы своей жены. — Спрячь, чтобы никто не нашёл. Если Хюррем Султан узнает, тебе несдобровать. — Да, Паша Хазретлери, благодарю вас... — На глазах Гюльфем вновь выступили слёзы, и она поспешно удалилась в сторону своих покоев, чтобы, очевидно, спрятать сосуды как следует. Ибрагим погладил лоб. Было ли совпадением, что он узнал об этом именно так, настолько случайно? Почему именно аконит? Может, избавив Гюльфем от него, он разорвал этот порочный круг? Ведь если сердечная боль в каждом цикле преследовала её, то аконит мог оказываться в кубке султана Селима по её вине. Сознательно или нет — неважно. Планам посидеть в одиночестве и поразмыслить не суждено было случиться — из-за угла вышла Михримах. — Паша, добрый вечер, — поздоровалась она. — А я как раз переоделась после дороги и шла на ужин. — Что ж, пойдёмте вместе, я тоже иду туда, — вяло улыбнулся Ибрагим, посмотрев вслед Гюльфем, и последовал за молодой госпожой. Все наконец собрались в одном месте, и Ибрагима преследовало дурное предчувствие, от которого он не мог избавиться.***
— За этим столом когда-то собирались мы с Повелителем... Какие это были прекрасные дни, — с печальной ностальгией прошептала Хатидже, опускаясь на своё место напротив Ибрагима. — Вы правы, — бездумно отозвалась Хюррем по левую руку. — С нашего последнего разговора в саду ты изменилась. Всё было хорошо, пока тебя не увёл Сюмбюль-ага, а теперь на тебе лица нет, Хюррем, что-то случилось? — встревоженно спросила Хатидже, положив руку на плечо невестке. — Может, позвать лекаря? — Не нужно, со мной всё хорошо. Давайте ужинать. — Как хочешь, — мягко согласилась Хатидже и выгнула шею, будто пытаясь высмотреть где-то близнеца своего мужа. — Где же Николас Паша? Без него начинать бессмысленно, ведь этот ужин организован в его честь... не так ли, Ибрагим? Она заметила, что муж не сводил глаз с бледной Хюррем, которая с абсолютно пустым выражением смотрела в свою тарелку. Услышав голос жены, он вздрогнул и нервно ей улыбнулся. — Конечно, Хатидже. В дверях показалась Михримах, которая летящей походкой подошла к столу и поочерёдно всем поклонилась, пребывая в крайне добром расположении духа. Она элегантно села за стол, положив салфетку себе на колени, и весело оглядела сидевших напротив неё султанш. — Как же я соскучилась по вашему дворцу, тётушка! Здесь мне так уютно и спокойно. Хотелось бы чаще вас навещать. — Навещай, родная, я буду только рада, — улыбнулась ей Хатидже и, поймав долгий, внимательный взгляд племянницы, хитро ей подмигнула. Хюррем этой переглядки не заметила, погружённая в свои тяжёлые мысли, содержание которых Ибрагим так отчаянно хотел узнать. Он и раньше мечтал о том, чтобы прочитать её мысли, но то было продиктовало злостью и жаждой мести. Сейчас же, узнав так много важных деталей, он жаждал услышать, о чём она думала, чтобы понять, как достучаться до неё. Гюльфем тоже присоединилась ко всем за столом, бросив осторожный взгляд на визиря, но ему до неё уже особого дела не было. Наконец двери открылись, и раздался громкий голос слуги: — Внимание! Визирь-и-Азам Николас Паша Хазретлери! Ибрагима всего передёрнуло от отвращения. Прибытие его брата объявляли так, словно всех собирался почтить своим присутствием сам падишах. Когда Николас вошёл в зал, Ибрагим поражённо распахнул глаза. Его брат надел роскошный парадный кафтан из красного атласа с золотой вышивкой и высокий белоснежный тюрбан, который Ибрагим надевал в случае особо важных торжеств. Он вошёл совершенно другой походкой, словно был вторым падишахом. — Я счастлив, что все мы здесь сегодня собрались, — с нескрываемым восторгом произнёс Николас и, подойдя к Хюррем, поцеловал её руку, надолго встретившись с ней глазами. — Госпожа моя... Та дежурно кивнула, не выпуская ладони из его кисти. Ибрагим заметил, что Николас заказал себе новый перстень на мизинец, похожий на тот, что носила Хюррем на безымянном пальце. Безвкусица, как и всё, что делал его брат, но, возможно, он так пытался убедительнее втереться к ней в доверие. — Николас Паша. Поздравляю с официальным вступлением в должность под своим именем. Да будет это во благо нашей Династии и всего государства, — заранее заготовленной речью поприветствовала его Хюррем и обеспокоенно заглянула за его плечо. — Но где Селим? — Повелитель вместе с шехзаде и близнецами в детской, под надёжным присмотром стражи и Фахрие-калфы, поэтому не извольте беспокоиться, госпожа, — сообщил Нико, понизив тон. — Он не пожелал спуститься вниз, сообщив, что устал и хочет провести время с братьями и сестрой. — Он с Баязидом? — удивлённо переспросила Хюррем и облегчённо вздохнула, порадовавшись, что её сыновья наконец-то решили попробовать найти общий язык. — Хорошо, слава Аллаху... Спасибо, Николас. Она положила вторую ладонь на его руку, пожимая её в знак признательности, и Ибрагим хмуро сощурился, чувствуя подкатывающую к горлу тошноту. Если Нико играл, то играл крайне убедительно, не подкопаешься. — Может, мы наконец сядем и начнём трапезу? — недовольно спросил Ибрагим, чем привлёк к себе всеобщее внимание. — Сегодня ты и так собрал достаточно благодарностей, Нико. Я удивлён, как у тебя за спиной ещё крылья не выросли. Едкое замечание брата вызвало лишь улыбку на лице Нико. Он покачал головой и сел во главе стола, где ожидали увидеть султана Селима. — Это место Повелителя. Не слишком ли много ты на себя берёшь, Нико? Или, получив официальное признание, ты поставил себя на один уровень с султаном? — Как можно, Тео? — искренне удивился Нико в своей привычной, простодушной манере. — Дело в том, что я подготовил для всех интересный сюрприз, и всем будет удобнее, если я буду сидеть здесь. — Какой же сюрприз? — поднял брови Ибрагим. — Неужели ты споёшь нам? В таком случае, это не сюрприз, а наказание, которое лишит всех нас аппетита. — Ты всегда сыплешь саркастическими шутками, когда голоден, Тео. Точно как в детстве, — поддел близнеца в ответ Николас, и женщины рассмеялись над его шуткой, заставив Ибрагима побагроветь от гнева. — Успокойся и ешь, брат. Я уверен, тебе мой сюрприз понравится. Нужно немного подождать. Слуги тотчас подошли к столу и подняли крышки с блюд. От восхитительных запахов жареной баранины и печёных овощей тотчас защипало в носу. Ибрагим подумал, что давно не ел такой сочной еды. Из-за головных болей аппетит был гораздо хуже. — Сомневаюсь в этом, — мрачно бросил Ибрагим, беря в руки вилку. Над столом развернулась лёгкая и совершенно пустая беседа в духе обычных званых ужинов. О погоде, о последних новостях в городе, минуя известные всем и печальные, и известиях из Европы. Хатидже вела себя как обычно: шутила, смеялась, то и дело бросая на Ибрагима странные взгляды. Сперва он подумал, что она насмехалась над ним, а потом в огоньке в ланьих глазах разглядел знакомую похоть. Она как будто заигрывала с ним, отчего по его коже пробежался холодок. Один раз эти взгляды поймала и Хюррем, погрузившись в ещё более тяжёлое молчание, которое Ибрагим не мог не заметить и не помрачнеть ещё сильнее. Сам он не вмешивался в разговоры, думая о том, как бы выкроить момент между приёмами блюд и поговорить с ней. Ему не нравилось, как Хатидже смотрела на Хюррем. Так, словно между ними воцарился мир. Ибрагим не хотел думать о том, что Хатидже успела запудрить ей мозги. Пока Михримах беседовала с тёткой, Ибрагим повернул голову и посмотрел на своего близнеца. На секунду ему снова стало дурно от понимания, что Нико больше не ел так, как в их первую встречу, когда набрасывался на еду, неловко путая приборы и ведя себя по-деревенски, без каких-либо манер. Сейчас он вальяжно развалился на стуле Повелителя, одной рукой опираясь на стол, словно желая завладеть большим пространством вокруг себя, а другой обмакивая мякиш хлеба в подливу баранины и погружая его в рот. Весь его вид был насмешкой над тем, как выглядел сам Ибрагим в зените своей власти. Все его пальцы были окружены перстнями. Выглядело это до нелепого мерзко и смешно. Когда в двери постучали, Нико выбросил кусочек еды в тарелку и отодвинулся на стуле, облизав пальцы. — Наконец-то. Войдите! В зале показался евнух, в руках которого было что-то увесистое квадратной формы, окружённое платком и перевязанное золотыми лентами. Ибрагим понял, что это была книга. Первой мыслью было, что Нико подарили драгоценный Коран, испытывая его алчность, но ошибся, увидев незнакомое название на немецком. — Недавно мне в дар преподнесли историю одного человека, — начал Нико, с интересом разглядывая корешок книги. — Ты решил почитать нам книгу, Нико? — с издёвкой бросил Ибрагим, продолжая разжёвывать пищу. — По-твоему, мы нуждаемся в дополнительном просвещении? В уголках глаз Николаса появились морщинки смеха. Он осмотрел гостей стола и покачал головой с откровенной насмешкой. — Всё гораздо интереснее, брат. Дело в том, что автор этой книги утверждал, что написал её вместе с дьяволом. — Нико выгнул бровь в манере своего брата, и после раздался глухой смех, от которого по спине Ибрагима прошлись мурашки. Гюльфем и Михримах посмеялись с ним, поняв всю нелепость веры писателя, а Хюррем посмотрела на своего союзника и выдавила из себя улыбку. — Что ж, давайте взглянем, что мог написать сам шайтан? — в голосе Нико звенел восторг от тщательно сгущаемой интриги. Ибрагим запустил в рот ложку с пловом и поневоле поднял взгляд на Хатидже, которая уже давно смотрела на него исподлобья с широкой улыбкой. Глаза её были чёрными, в них зияла хитрость и такой мрак, от которого еда чуть не встала ему поперёк горла. Она так насмехалась над стихами Ибрагима, в которых он продавал душу дьяволу за власть? Провоцировала его, как и Нико, который однажды уже засомневался в его здравомыслии? Нет, он должен был держать себя в руках и понять, к чему всё это было задумано. Прочистив горло, Нико тем временем громко начал чтение. — "Величайшая слабость человека — немощь перед игральной костью Бога. И желал бы он единолично решать, когда ему жить, а когда умирать... Вот и я возжелал однажды такой силы, чтобы перехитрить законы причины и следствия, чтобы спасти свою возлюбленную жену от преследовавшей её смерти. Я не мог с этим смириться..." Глаза Ибрагима расширились и медленно сдвинулись на Хюррем, которая самозабвенно вкушала трапезу, делая вид, что слышимое было ей совершенно безразлично. У любого действия были последствия, это был непримиримый закон жизни. И он знал женщину, которая отказывалась сдаваться и раз за разом перерождалась, чтобы сломать этот самый закон. Почему Нико читал об этом? Что за шутки такие? — Похоже, этот человек не знал, что бесполезно плыть против течения. Верно? — Михримах решила поучаствовать в разговоре взрослых и высказать своё мнение. Хатидже улыбнулась, облизнув губы, поковыряла мясо в своей тарелке и как бы невзначай обратилась к невестке. — Хюррем? А ты что думаешь? Прожевав пищу, Хюррем вздохнула, не поднимая глаза. — Желание спасти любимую от неминуемой смерти не может вызывать у меня осуждение, — философски высказалась она. — Если кто-то по-настоящему любит, он не может так просто сдаться. Ибрагим забыл, как дышать, и понял, что уже несколько минут так и держал ложку в воздухе, пока рис не начал сваливаться в тарелку. Ему мерещилось, или прямо сейчас они обсуждали Хюррем и её дар перерождаться, потому что она не могла смириться с гибелью сына? Что вообще происходило? Это была насмешка Нико и Хатидже? Они что-то знали? Почему именно об этом? Когда в воздухе повисло молчание, Нико поспешил прочистить горло. — Видимо, автор этой истории был из тех, кто верил, что знает будущее лучше Бога. — Что вы имеете в виду, паша? — спросила Хюррем напряжённо, решившись наконец оторвать взгляд от тарелки. — Всё в жизни имеет смысл, госпожа. Смерть одного может дать рождение другого, может привести к важнейшим жизненным переменам, может открыть доселе закрытое сердце, отворить запертую дверь... Мы не знаем слишком многого, но ропщем на несправедливость Всевышнего потому лишь, что опираемся на свой чувственный опыт. Мы всего лишь люди, мы чувствуем, что у нас отнимают что-то важное, но даже наши души нам не принадлежат... Мы ломаем свои и чужие судьбы от своих привязанностей, а потому бываем слепы... к сожалению, — учтиво объяснился Николас и, почувствовав неловкость от прямого взгляда Валиде Султан, перевёл его на книгу, которую ему принесли. — Возможно, Всевышнему было угодно, чтобы возлюбленная автора этой книги вернулась в Его объятия, чтобы чьи-то судьбы могли двигаться дальше. Но автор этой книги пошёл против воли Аллаха и утонул в своей гордыне, посчитав, что способен знать, как будет правильнее, лучше Него. Хюррем была категорически с этим не согласна, но тщательно скрывала эмоции, поджимая губы. — Иншаллах, Всевышний простит ему это за такую жертвенную любовь к жене. Он вложил свою душу в руки дьявола, чтобы его супруга могла жить. Ибрагим посмотрел на Николаса и опешил от незнакомого ему выражения на его лице. Губы Нико были сведены в тонкую линию, а глаза неотрывно прожигали профиль султанши. Он был откровенно недоволен услышанным, раздосадован. Неужели власть успела так приласкать его, что он дозволял себе раздражение в адрес султанши, которая впервые не согласилась с его мнением? Нико был смешон до невозможности. А вот Хатидже повеселела ещё больше. Встретившись с Николасом взглядами, она растянула губы в широкой улыбке. — И я бы без раздумий согласилась на подобное ради своей семьи, паша. Это же любовь, а любовь наш Пророк считал ценнейшим даром Аллаха человеку. Любые жертвы, принесённые ради этого чувства, стоят прощения Всевышнего. — В таком случае, госпожа, я думаю, не зря ад полнится людьми, оправдывавшими свои грехи этим возвышенным чувством, которое должно приближать нас к Аллаху, а не отдалять. Ибрагим напрягся всем телом. Нико ходил по тонкому льду, и его слова, произнесённые так сухо, можно было вполне посчитать за откровенное хамство. — Откуда вам знать, полнится ад людьми или нет, паша? Неужели вы там были? — рассмеялась она, парировав замечание Николаса довольно тонко и хлёстко. От очередного стука в дверь Ибрагиму захотелось взвыть и швырнуть в лицо любому вошедшему порцию отборных проклятий. В конце концов, что за чёртов проходной двор? Но когда слуга объявил о прибытии Рустема-аги, Ибрагим застыл в недоумении. Как этот конюший осмелился заявиться на трапезу Валиде Султан? Хюррем помотала головой, чувствуя накатившее головокружение, и задышала чаще. Ибрагим вонзился в неё внимательным взглядом, следя за каждым её движением. — Хм, ну пусть войдёт, — дозволила Хатидже, набросив на голову шаль, которая лежала на плечах. — Хюррем, это был твой приказ? — Что этому конюшему здесь понадобилось? — недружелюбно ощерилась Михримах и посмотрела на бледную мать. — Матушка, вам нездоровится? Может, лекаря позвать? Когда в дверях показался Рустем-ага, низко склонивший голову перед султанской четой, Хюррем зажмурилась и опустила голову. — Мне просто немного душно, — слабо отозвалась она, касаясь шеи, будто желая отодвинуть несуществующий воротник. Михримах вонзилась таким свирепым взглядом в Рустема, будто желала превратить его в ничтожного клопа. Он посмел угрожать её матери, а теперь из-за него ей было дурно! — Моей валиде нехорошо. Ты придёшь в другой раз! — приказала Михримах. — Михримах, — строго осадила её Хюррем. — Это я позвала Рустема-агу. От лица Михримах моментально отхлынула кровь, и она как-то неловко села обратно на стул, широко распахнув синие очи. — Что? Но... но зачем? Рустем осмелел и поднял голову, вперившись таким обожающим и вожделеющим взглядом в молодую султаншу, что той поплохело, как и матери минутой ранее. Он выглядел слишком счастливым, даже дышал так, словно только что пробежал пару миль. — Я хотела объявить... — тихо, едва складывая слова, прошептала Хюррем, отказываясь смотреть в глаза дочери. — О своём решении... выдать тебя замуж за Рустема-агу, Михримах. Николас Паша подготовил приказ о его назначении куббе-визирем. — Да будет это во благо, Рустем-ага, — отозвался лениво Николас, бросив из-за плеча взгляд на уже бывшего конюшего. Тот поклонился параллельно полу и с вибрирующим от восторга голосом подобострастно произнёс: — Я недостоин этой должности и милости нашей Валиде Султан, Паша Хазретлери... Ваш раб Рустем будет до последнего вздоха служить нашей Династии и беречь её от промысла шайтана. — В таком случае, Бог тебе в помощь, Рустем-ага, — со смешком поздравила его Хатидже, вытерев уголок рта салфеткой. В ушах Михримах зазвенело, и она поняла, что плачет, когда сдвинула зрачки на мать и по щекам от этого движения покатились крупные капли слёз. — Нет... Нет, это невозможно... Матушка, вы не можете так со мной поступить! Я люблю Малкочоглу Бали-бея, матушка! — Михримах импульсивно поднялась с места, не помня себя от сотрясающего до глубины души чувства предательства. — Вы же обещали мне! — Михримах, это то, о чём я тебе говорила. Ты султанша и должна думать прежде всего о своей судьбе, а не о таких... — Голос сорвался, и Хюррем сипло вздохнула, пытаясь унять волнение. — Преходящих вещах, как любовь. — Это ложь! Вы с отцом любили друг друга! Тётушка и Ибрагим Паша тоже! Чем я хуже? Чем провинилась?! Как вы можете... как можете выдавать меня замуж за конюшего! — Теперь он куббе-визирь, Михримах. Уважаемый паша. Ты должна принять это. Моё решение... — Хюррем решилась посмотреть на дочь, чтобы выразить всю серьёзность своего выбора. — Окончательное. — Нет! Не бывать тому! Мы с Бали-беем любим друг друга, и я выйду замуж за него! И ты услышь это, паша! Я никогда не стану тебе женой! — дёрнула трясущимся от слёз подбородком Михримах, указав на хорватского выскочку пальцем. — Не мечтай об этом! Я скорее умру! Подобрав подол платья, Михримах направилась прочь из зала, не сдерживая слёз. — Михримах! Немедленно вернись на место, как ты себя ведёшь! — окликнула её Хюррем, поднимаясь, чтобы добраться до дочери. Хатидже нагнала её уже у выхода и удержала за плечо, когда обе женщины увидели, как Рустем-ага бросился вслед за юной султаншей. — Оставь её, Хюррем. Ей нужно время, чтобы смириться с этим решением. — Нет, я должна поговорить с ней, должна всё объяснить... Моя доченька всегда была послушной... — Хюррем тревожно помотала головой, надкусывая губы. Голубые глаза влажно блестели. — Из-за надежд о Бали-бее она может натворить глупостей... — Михримах вскоре поймёт, как пусты эти надежды, Хюррем. — Что? О чём вы говорите? — Она удивлённо посмотрела на мягко улыбающееся лицо Хатидже, и ей стало не по себе от этого выражения. — Султанша, что вы задумали? — Михримах должна повзрослеть. Не волнуйся, Хюррем. Позволь ей это пережить. Николас бросил салфетку на стол, со скрипом отодвинулся на стуле и встал рядом с султаншами. — Я прослежу, чтобы ничего дурного не случилось, госпожа. С вашего позволения, — получив немой кивок, новый Визирь-и-Азам направился за Рустемом и Михримах. Как только он скрылся за дверьми, в зале показались Селим, Осман и Баязид, который шёл за ручку с Хуриджихан. — Я видел, как Михримах выбежала отсюда в слезах. Что случилось? Кто-то её обидел? — спросил Селим, бросив настороженный взгляд сперва на мать, на которой лица не было, а затем на тётушку, предпочтя говорить с ней. — Султанша? — Михримах по воле твоей валиде выходит замуж, Селим. За Рустема-агу, — ответила Хатидже с лёгкой грустью, выражая своё сочувствие племяннице, столкнувшейся с судьбой османской султанши. Тонкие рыжие брови Селима взлетели в изумлении, веснушчатое лицо покрылось красными пятнами от злости и повернулось к Валиде Султан. — Как так? Почему такое решение принимается без меня, валиде? — Потому что Михримах — моя дочь, Селим, и решение о её никяхе принимаю я, — сухо ответила Хюррем. Селим в пару шагов встал напротив матери, сжал руки в кулаки и гордо выпятил грудь. Голубые глаза юного султана сузились в гневе. — Михримах — моя сестра, а я падишах этого государства! Судьбу моей семьи и моей страны решаю я! — выпалил Селим, почувствовав злость на мать и обострившееся сопереживание к сестре за то, что валиде контролировала жизни их обоих. — И если принимается решение, которое может так ранить мою семью, я не дозволяю его. Наша покойная бабушка советовалась с отцом-Повелителем, когда решала судьбу Хатидже Султан, и вы тоже будете советоваться со мной, валиде. Непокорность сына в такой чувствительный момент не воспринималась Хюррем с привычной терпимостью или печальной горечью. Взамен она заметно разозлилась. — Селим... — с тихой злостью начала Хюррем, смахнув навернувшиеся слёзы досады, жгучей обиды и накопившейся усталости. Она нависла над сыном угрожающей тенью. — Немедленно поднимись к себе в покои. Пока я регент этого государства, решения принимаются по моей воле! И ты будешь уважать их, пока не достигнешь зрелости. Хочешь ты того или нет. Решение окончательное. Ступай, сын! На сердце похолодело от разочарования. Селим поджал губы и громко объявил: — Сюмбюль-ага, прикажи собрать вещи и запрячь карету. Я возвращаюсь во дворец. — Повелитель... — стушевался Сюмбюль, испуганно посмотрев на Хюррем, которая каменным изваянием застыла напротив сына. — Ваша валиде... — Или ты делаешь так, как я говорю, или я вышлю тебя из дворца, Сюмбюль! Немедленно прикажи собирать мои вещи! Я возвращаюсь в Топкапы. Прямо сейчас! В голове тотчас вспыхнули картинки далёких прошлых циклов, когда она однажды недоглядела и позволила сыну в одиночку покинуть дворец в вечернее время. Она помнила его трясущееся от кровопотери тело. Враги истерзали его и оставили медленно умирать в лесу. Страх тотчас вскипятил ей кровь и затуманил рассудок. — Нет! Я запрещаю! — повысила голос Хюррем на уровне слышимости всему залу и тут же понизила его до страшного шёпота, от которого у каждого жителя дворца поджилки затряслись. — Голова каждого, кто ослушается меня, полетит с плеч. Каждого, Сюмбюль. Бедный кызляр-ага обратился привидением от непонимания, кого слушаться, и затрясся, как птенец, прижав ко рту руку, мотая головой от своего владыки до своей владычицы. Подневольные люди были самыми несчастными на всей земле. — То же будет и с теми, кто ослушается меня! — объявил Селим, встретившись глазами с матерью. — Прямо сейчас вы не оберегаете меня, валиде, а лишь подрываете мой авторитет в глазах моей семьи и наших рабов. Довольно этого. Я отправляюсь домой. Слова умерли на устах Хюррем, и она поневоле огляделась, догадавшись, что сын был прав. Она всего лишь боялась отпускать Селима одного в тёмное время суток обратно во дворец. Сердцем чуяла, что быть тогда беде. Селим не стал дожидаться ответа матери и, сурово посмотрев на евнуха, отдал ещё один приказ, симметричный прошлому. Безвольный раб испуганно посмотрел на притихшую Валиде Султан и покорно кивнул, когда не встретил сопротивления со стороны госпожи. Затем они оба покинули залу, в которой стало оглушительно тихо. Баязид прижал к себе Хуриджихан и Османа, которые тихонько захныкали от чужих ссор. Маленькая султанша зажала себе уши ладошками и с мольбой смотрела на свою мать, которая безучастно наблюдала за происходящим с призрачной усмешкой на устах. — Мамочка... Почему ты улыбаешься? — От тоненького голоса Хуриджихан на мгновение показалось, будто сотряслись стены. Хюррем медленно повернула голову к Хатидже, и та решила не прятать истинного выражения лица. Она потешалась над ней. Но почему? — Дерья-хатун, проводи детей в детскую, — мягко попросила Хатидже одну из наложниц, и та покорно вывела близнецов и Баязида из залы. Хатидже вздохнула, игнорируя тяжёлый, полный ужаса взгляд Хюррем. — Что ж, ужин ещё не окончен. Я прикажу пока убрать блюда и подать десерт, — с этими словами султанша отошла от застывшей Хюррем, обогнула стол и положила ладони на напряжённые плечи мужа, которые от этого прикосновения и вовсе стали каменными. — Ибрагим, на десерт будет кадаиф. Твой любимый. Наклонившись к мужу, она прикоснулась губами к его щеке и жарко поцеловала на глазах у Хюррем, которая вся затряслась от ужаса. Бросив на визиря неприязненный взгляд, она дала ему понять, что видела в нём предателя, в очередной раз солгавшего ей. От этого взгляда сердце Ибрагима наполнилось тоской и странной тревогой. — Это всё гнусная игра... Ловушка... — прошептала Хюррем враждебно, пятясь назад. — О чём ты говоришь, Хюррем? Присядь и давай подождём Михримах. Нас ещё ждёт десерт и добрая беседа. В голове судорогой била мысль о том, чтобы вырваться из стальной хватки Хатидже, но что-то его как будто парализовало. — Беда! Скорее сюда, беда! — раздался вопль снаружи. Внутри Хюррем всё замерло, когда она услышала голос Фахрие-калфы. Хатун ворвалась в комнату, тяжело дыша, и судорожно замахала рукой в сторону улицы. — Рустем-ага! Он мёртв! Скорее! Рот Хюррем приоткрылся в ужасе, и она бросилась к Фахрие, прошептав имя своей дочери. Хватка Хатидже ослабла, и Ибрагим подорвался с места, чтобы последовать за Хюррем. Не помня себя от паники, причину которой не понимала, Хюррем выбежала на улицу, мотая головой в поисках слуг, которые бы привели её на место смерти. Фахрие её нагнала и показала дорогу. Рустем-ага лежал на земле с широко распахнутыми глазами, из которых исчезла жизнь, и из уголка губ его стекала кровь. Хюррем задохнулась от ужаса, закрыв рот руками, и почувствовала, как ноги подкашиваются. Она так и упала бы, не подхвати её Ибрагим, оказавшийся вовремя сзади. — Рустем... Рустем... — бормотала султанша, качая головой в неверии. Её всю сотрясало от увиденного. — О, Аллах всемилостивый... Ибрагим склонился над конюшим, успевшим насладиться ролью паши всего несколько часов, и увидел в его ладони опустошённый пузырёк. Подняв его и поднеся к носу, он принюхался и закашлялся, незамедлительно узнав эту вонь. — Это аконит... — Ибрагим сам не верил тому, что произносили его губы. — Иблисово проклятье, это аконит! Хюррем застыла, медленно отняв руки от влажного лица. — Это невозможно... Откуда... Я же запретила... — Твои запреты не всем писаны, госпожа, пора бы уже привыкнуть к этому, — огрызнулся Ибрагим, поднимаясь с места. — Либо Рустем берёг его для себя, либо... Вдалеке он увидел самого неожиданного человека из всех, кого ожидал встретить. Малкочоглу Бали-бей. Рядом с ним, вцепившись в руку воина, стояла испуганная девушка, которую он когда-то видел рядом с ним и запомнил только из-за яркой внешности. Она была дочерью венецианского купца и приходила во дворец, чтобы торговать тканями. Хюррем успела посмотреть туда же, куда смотрел Ибрагим, и обо всём догадаться. Михримах встретила их обоих. Бали-бея с его женщиной. "Михримах вскоре поймёт, как пусты эти надежды, Хюррем..." Вот что значили слова Хатидже. Проклятая тварь, демоница в человеческом обличье! Материнское сердце заорало так громко, что все органы чувств вмиг отказали. Ноги сами понесли её обратно в сторону дворца, а руки принялись расталкивать всех, на кого натыкались по дороге. Ибрагим бросился за ней, понимая, какие подозрения рвали на части душу Хюррем. Гюльфем. Аконит принадлежал Гюльфем, Ибрагим был в этом уверен. Теперь понятно, почему ему на долю секунды показалось странным, что Михримах вышла из-за угла сразу же, как только они с Гюльфем переговорили. И нетрудно было догадаться, на что решилось истерзанное, лишённое надежды, преданное сердце. Хюррем взлетела по лестнице наверх так быстро, словно у неё за спиной внезапно выросли крылья. Когда она наткнулась на плотно закрытую на замок дверь, то закричала, чтобы стража выломала её, так громко, что сама оглохла. Руки тарабанили в дверь, голос срывался в мольбах, чтобы дочь скорее открыла ей. В полубреду Хюррем ворвалась в комнату через выломанную евнухами дверь, и грудь её разорвало от боли, когда она увидела свешенную с постели руку Михримах. Хюррем кинулась к дочери с воплем, полным агонии. — Стража, позовите лекарей! — во всё горло заревел Ибрагим, бросившись к юной султанше, чтобы первым делом проверить дыхание. Его не было. Он сразу заметил на полу пустой пузырёк с аконитом. Второй. Первым воспользовался Рустем, а вторым — Михримах. Как такое было возможно? — Михримах! Михримах, нет! Нет, не умирай, умоляю! Михримах! Нет! — ревела на полу рядом Хюррем, чувствуя, как собственное сердце отказывает от боли. Руки женщины бездумно щупали ещё тёплое тело дочери, но от ужаса ей казалось, что оно холодеет. — Михримах, доченька, умоляю, не умирай! Если ты умрёшь, я тоже умру! В дверях, снося всё на своём пути, показались лекари. — Живо сюда! Она не дышит! — От крика Ибрагима содрогались стены. Увидев потерявшую сознание султаншу, лекари, едва переводя дыхание, крикнули визирю, чтобы тот незамедлительно увёл султаншу из комнаты. Ибрагим сразу же оторвался от Михримах, пропуская лекарей, затем вонзился цепкими пальцами в предплечья Хюррем и поволок её прочь. Ему удалось вытащить султаншу из комнаты, но в коридоре, прямо перед распахнутой дверью, из которой всё было видно, она рухнула на колени. Он выхватил у неё из рук кинжал и швырнул прочь. — Не вздумай! Не смей! Я не позволю! — Дай мне умереть! Моя дочь! Моя дочь умерла! Она царапала его ногтями, намереваясь вырваться во что бы то ни стало, но он держал её крепко, как в Железной Деве. Сквозь пелену из слёз Хюррем умоляла Михримах очнуться, задыхаясь от истерики, от несправедливости жизни, от непрекращающейся боли от потери детей — то одного, то другого, как бы она ни пыталась обмануть судьбу. Вдруг под веками она увидела принесённый из заботы щербет, полное надежды лицо. Затем в спутанных мыслях заносились тысячи картинок, где доченька её только родилась, сделала первый шаг, где обнимала её по ночам, когда слышала тихий плач, гладила по волосам тоненькими пальчиками. И квинтэссенцией всего этого было её плачущее лицо, её последние слова, полные жгучей обиды от предательства любимой матери, которую она никогда не оставляла в трудную минуту, но которая бросила её в объятия конюшего, чтобы спасти другого ребёнка. Спасти свою власть. Хюррем выбрала самый простой путь, и этот путь привёл её дочь к смерти. — Я умру! Я хочу умереть! — Хюррем продолжала отчаянно вырываться, чтобы достать припасённый на поясе кинжал и начать всё заново. Ей невыносимо было слышать отчаянную ругань лекарей, неспособных вернуть султаншу к жизни. Наполнив воздухом грудь, Хюррем завопила во всё горло в руках Ибрагима. — Моя девочка не умрёт! Дай мне умереть! Лекари принялись бить по груди хрупкой султанши, чтобы запустить сердце, и от этого стука хотелось выть — настолько ужасным был этот звук. Ибрагим слышал всю панику в мыслях лекарей, и чувствовал, как его собственную голову разрывает от невыносимой боли, сдавливающей виски калёным железом и миллионом иголок. Руки, которые держали дрыгающуюся Хюррем, сковало противными судорогами, и, приоткрыв глаза, он посмотрел влево. Сквозь агональную пелену Ибрагим увидел Хатидже. Стук об грудную клетку. Ещё один. И ещё. Она снова улыбалась, но в этот раз в улыбке не было никакой напускной ласки. Султанша опиралась плечом на стену, склонив голову набок, и исподлобья наблюдала за жертвами своей игры. По этим слегка вздувшимся венам на лбу, в этой коварной ухмылке, в абсолютно чёрных, полных невероятной потехи над происходящим, глазах он увидел будто самого дьявола. И тут же всё понял. Стук. Стук. Стук. Ритмичный, пугающий, от которого рыдания Хюррем становятся всё сильнее. Стоило осознанию отразиться во взгляде Ибрагима, как Хатидже улыбнулась ещё шире. Взгляд её сместился с лица мужа чуть левее, на кого-то, кто стоял в коридоре. Стук. Стук... Ибрагим резко повернул голову и встретился глазами с Нико, который со скрещенными руками смотрел на Хатидже в другой части коридора. Старший брат его был совершенно спокоен, лишь в сощуренных глазах зияли непонятные чувства, совершенно не вязавшиеся ни с ситуацией, ни с его обликом. Они смотрели друг на друга, и Ибрагим не имел ни малейшего понятия, о чём они думали, о чём немым образом переговаривались, что было между ними. Хоть уши и закладывало от невыносимого воя вокруг, Ибрагим мог поклясться, что услышал тихое фырканье, вырвавшееся из уст Хатидже, прежде чем она отвернулась и неторопливо зашагала вниз по лестнице. Стук... После которого, казалось, весь мир замер, когда лекари услышали в резко загудевшей тишине громкий девичий вздох. — Она вернулась! Госпожа дышит! — радостно воскликнул один из лекарей. К носу султанши сразу же поднесли нюхательные соли, и та, содрогнувшись всем телом, опорожнила желудок от яда. Услышав измученный кашель дочери, вернувшейся с того света, Хюррем застыла, всё её тело прошило холодной молнией облегчения, и, не помня себя от счастья, такого резкого и контрастного, женщина издала громкий стон и лишилась чувств — в очередной раз на руках злейшего врага.