***
Пятнадцатый цикл
…Селим прислал ему очередное сообщение. Мальчишка был крайне непостоянен и импульсивен в своих стремлениях заниматься с Ибрагимом Пашой науками, необходимыми для действующего халифа Османской империи. Он был ленив, капризен, но довольно въедлив тогда, когда материал касался вопросов, которых ему приходилось недавно касаться. А именно сегодня, как Паргалы было известно, состоялось очередное ежемесячное собрание Дивана. Закатив глаза и вздохнув, Ибрагим собрал необходимые книги и направился в покои государя. Он даже не успел толком поужинать, а на голодный желудок Паргалы был крайне неприятным учителем. Сегодня Селиму придётся попотеть, чтобы получить от него хотя бы довольный кивок. Конечно, он собирался использовать эти уроки, чтобы втереться в доверие к мальчишке, а потом выступать кукловодом в делах государства. В идеальном сценарии это помогло бы ему добраться до Хюррем, но… казалось, рыжая ведьма предсказывала каждый его шаг — и это решение было для неё таким же очевидным, как подъём солнца на востоке каждое утро. Она приставляла к нему и Селиму целую дюжину охраны, которая проверяла всё, до чего дотрагивался султан, что он ел, пил, даже чем дышал. Однако, согласно информации, которую успел собрать Паргалы, в отношении собственной безопасности Хюррем была гораздо менее привередлива. Смерть Мустафы сильно изменила её: она стала хладнокровнее, осторожнее, даже взгляд у неё изменился — она глядела пристально, внимательно, будто стремясь запомнить каждую крохотную деталь и в дальнейшем использовать её невесть для чего. И всё это никак не билось в голове с тем, что Хюррем не окружала себя кольцом стражников, не проверяла каждую тарелку с едой и не переживала о том, что кто-то из её слуг сможет наброситься на неё с ножом. Всё это было чрезмерно странным. Он как будто в кромешной темноте собирал мозаику, чтобы составить портрет Хюррем в качестве Валиде Султан. Она интриговала его. Ему ещё сильнее хотелось дорваться до её секретов и использовать их против неё. Привратники постучались в двери султанских даире и сообщили Селиму о его прибытии. Внутри он увидел юного падишаха, который петлял по покоям со спокойствием разбушевавшейся обезьянки. Едва двери за пашой закрылись, Селим вскинул голову и, раздувая ноздри от нетерпения, подскочил к столу посреди покоев и плюхнулся на подушку. — Начнём, паша! У нас очень мало времени! Ибрагим сухо кивнул и сел рядом с Повелителем, раскладывая книги и свитки на столе. Мальчишка тарабанил пальцами по столешнице, вполуха слушая теорию управления из уст Ибрагима Паши и блуждая рассеянным взглядом по покоям. — Сколько визирей из совета утверждает траты из государственной казны на грядущий год, Повелитель? — оборвав поток теории на полуслове, Ибрагим убрал от глаз пенсне с вогнутыми линзами и бросил прожигающий взгляд на невнимательного султана. Селим вздрогнул, отняв руку от лица, и вскинул брови, переведя взгляд на своего учителя. — Четверо? — Трое, — сквозь плотно стиснутые зубы выдавил Ибрагим, сохраняя бесцветный вид. — Назовите их имена. — Дефтердар Исмаил Паша… — начал Селим и замолчал, забегав взглядом по потолку. Ибрагим тяжело втянул воздух через нос и прикрыл веки. — Разумеется, владыка. Он ведь главный казначей, — с ноткой едва скрываемого сарказма протянул Ибрагим. — Назовите остальных. Щёки рыжего мальчишки покраснели, слившись по цвету с россыпью веснушек. — Я забыл. Они редко появляются на совете. И туда… в основном ходит валиде. Валиде Султан посещает советы Дивана вместо государя? Это была интересная информация. Ибрагим пожевал внутреннюю сторону щёк, чтобы скрыть ухмылку, и с терпеливым вздохом закрыл книгу перед собой. — Повелитель, простите меня, но я думаю, что на сегодня я уже занял достаточно вашего времени. С вашего позволения, я откланяюсь. — Что? Вы куда, паша? — задохнулся от удивления Селим, инстинктивно схватив Ибрагима за рукав кафтана. Поняв, что повёл себя не по-султански, он поспешно натянул важную маску на лицо и откашлялся. — Я не даю вам этого позволения. Вы останетесь. — Повелитель, я не готов взять на себя ответственность за результат наших уроков, если вы наконец не станете относиться к этому серьёзнее. — То, что вы рассказываете, мне не интересно, — честно признался Селим, подперев ладонью щёку, и отвёл пристыженный взгляд. — Вопросы казны, принятия законов, постоянные указы, указы, указы… Всем этим пусть занимаются люди в Диване, у них должность такая. А я хочу знать, как управлять ими! Я ведь султан! Сегодня я был на совете, где заслушивал доклады о положении дел в державе, а они все вели себя так, будто я пустое место! Докладывали так, словно желали поскорее уйти! А один из них даже посмел перебить меня! — султан сжал руку в кулак. — И что вы сделали? — спокойно поинтересовался Ибрагим. — Потребовал, чтобы он впредь был поосторожнее, если не хочет расстаться со своим языком. Проявил милосердие, — подняв подбородок, гордо заявил Селим. — Для того чтобы милосердие воспринималось таковым, нужно уметь показывать жестокость, Повелитель. Ни один раб в этом государстве не может посметь перебить вас. Не может позволить себе относиться к вам с пренебрежением. — Поэтому я и приказываю научить меня управлять ими! — ударил кулачком по столу Селим, насупив брови и воззрившись на Ибрагима с неизбывной решимостью. — Это мне сейчас важнее, чем вся эта дурацкая теория Платоновского государства или основы экономики! Зачем мне всё это, если меня и султаном-то не видят, пока регент — моя валиде? Ибрагим слегка откинул голову назад и окинул Селима изучающим взглядом. — Вы позволите мне говорить откровенно, Повелитель? Селим поджал губы и кивнул. — Как вы думаете, почему пред вашим отцом даже деревья содрогались? — Потому что он был великим воином, завоевал множество земель неверных, — тут же ответил Селим без толики сомнения. — По-вашему, только военные заслуги могут принести османскому мужу славу и почтение? — Нет, — пожав плечами, ответил Селим, немного подумав. — Но эти заслуги первостепенны. Только сильный воин, сразивший немало врагов, может возглавлять нашу державу. А я был с отцом в походе лишь единожды и то не участвовал ни в одном сражении, только присутствовал в ставке вместе с Мехмедом. Меня даже в санджак ещё не успели отправить. Поэтому меня никто не уважает, в отличие от Мустафы. Мальчишка повесил нос, и Ибрагим поневоле проникся к нему сочувствием. Опуская факт его родства со змеёй Хюррем, он был сыном Сулеймана и самым обыкновенным ребёнком, который хотел славы, как у своего отца. И обижался, не получая её. Его отец всё-таки был старшим сыном, довольно рано поехал в санджак и в юном возрасте начал участвовать в многочисленных походах. Когда он стал султаном, то уже обладал достаточным уважением среди имамов, янычар и должностных лиц в Диване. Потому-то Селим Явуз и хотел казнить его — боялся свержения. Конечно, на его фоне хрупкий рыжий мальчишка, ставший султаном без военного опыта и каких-либо заслуг перед державой, казался в глазах совета просто шуткой. Сулейман Кануни, Селим Явуз, Баязид Дервиш, Мехмед Завоеватель — все без исключения предки нынешнего султана были выдающимися. Мальчишка это прекрасно понимал. Это было его уязвимое место, которое Селим любезно вложил в ладони Ибрагима. — Ваш покойный отец внушал почтение и страх не только из-за того, что был могучим воином, — уже мягче сказал Паргалы, поймав внимательный взгляд мальчика. — Ваш дед, чьё имя вы носите, тоже был непобедимым воином, но всё же жители империи желали видеть на престоле вашего отца, хотя тот был ещё совсем молод и имел явно меньше военных успехов. Как вы думаете, в чём была причина? Селим задумался. — Отец всегда был очень мудр. Сдержан, даже когда злился. Милосерден, даже когда стоило пролить море крови. Он знал всё обо всех. Как будто не было ничего такого, о чём я мог спросить его, а он бы не знал, — с восхищением, вибрирующим в голосе, ответил Селим. Ибрагим улыбнулся. — Верно, государь. И вы его сын. В вас течёт его кровь. На ваши плечи возлегла ответственность во много крат тяжелее, чем та, которую взял на себя ваш отец много лет назад, став султаном. Скоро вы сможете лично участвовать в походах, но до этого вы сможете почерпнуть опыт отовсюду, научиться всему, чему в вашем возрасте не мог обучиться ваш отец за неимением времени. Сможете узнать всё, что покойный Повелитель знал уже в зрелом возрасте… ведь именно для этого вы и пригласили меня, не так ли? Селим быстро перевёл взгляд на Ибрагима и издал дрожащий вздох, кивнув. Кажется, слова Паргалы ужалили в нужное место. Вдохновили. В конце концов, его учителем был бывший Визирь-и-Азам, занимавший эту должность много-много лет. Он был не только правой рукой султана и главным министром, но и фактически возглавлял внутреннюю и внешнюю разведку, знал всё о перемещениях потоков золота в государстве. — А моя задача, — Ибрагим поднял кверху указательный палец, — сделать так, чтобы вы стали могущественнее и славнее, чем ваш отец. Потому что это — высшее благо для нашего великого Османского государства, — с патетичной хрипотцой в голосе закончил паша, зная, как такой его голос воздействовал на людей. Селим несколько раз кивнул, преисполняясь воодушевлением и азартом. Ибрагим понял, что попал в яблочко. — Вы правы, паша, — с придыханием согласился он, раскрывая перед собой книгу, принесённую Ибрагимом. — Мой отец знал всё обо всех, и я должен быть не хуже него! Чтобы все эти визири в Куббеалты были на моей ладони! Казалось, поняв, для чего ему стоит знать все эти нудные теории — чтобы при случае использовать их для манипулирования визирями, — Селим нашёл для себя мотивацию слушать и вникать даже тогда, когда особого любопытства не испытывал. Он хотел выглядеть лучше и умнее, чем на самом деле, и это подстёгивало его слушать, запоминать, улавливать скрытые смыслы. Закончили они глубокой ночью, когда Ибрагим рассказал Селиму, должно быть, втрое больше, чем планировал. Юный султан вскинул руки вверх и от души потянулся, не чувствуя прежнего стеснения или фальшивой важности, которая лишь веселила проницательного Ибрагима. Сам Паргалы вложил закладки в книги, сложил их в стопку и допил до конца уже пятый по счёту кубок яблочного чая. — На следующем внутреннем собрании Дивана я буду присутствовать вместе с валиде, оно через два дня состоится, — решительно заявил Селим, потирая глаз и борясь с сонливостью. — Там к тому же будет Абдулла Паша. Хочу посмотреть на него. Валиде говорила, что хочет предложить ему место второго визиря после Николаса Паши. Ибрагим напрягся как струна. Абдулла Паша был в числе самых ревностных сторонников покойного Мустафы, которому хватало ума не поддерживать его открыто во время междоусобицы. Он затаился, чтобы незаметно собирать всю необходимую информацию и передавать её людям старшего шехзаде, в то время как официально занял позицию нейтралитета и отстранился от государственных дел, поскольку якобы не хотел участвовать в кровавой вражде двух шехзаде. Об Абдулле Ибрагим уже некоторое время ничего не слышал и думал, что он был и вовсе давным-давно исключён из совета. Неужели Хюррем до сих пор не было известно, что в Диване находился предатель? — Это… может стать разумным решением, — осторожно оценил Ибрагим, неторопливо собирая вещи и прикидывая, мог ли он как-то связаться с Абдуллой. — Я читал его стихи, они великолепно сложены! И его письма о государственных границах Османской империи тоже вполне интересные, хотя я таким чтивом не интересуюсь. Но лучше всего сборник описей последних достижений кораблестроения. А вы что-нибудь знаете о нём? — пытливо спросил Селим, положив локти на столик и вынудив Ибрагима посмотреть на себя. Открытый взгляд шехзаде сейчас выглядел почти по-детски любопытным. Но взгляд Паргалы надолго не задержался на его лице. — Абдулла Паша… очень важный человек в Диване и в высшей степени уважаемый эфенди в Стамбуле. — Я слышал, они были близки с моим братом Мустафой, — поднял бровь Селим, положив подбородок на сцепленные ладони. — А что насчёт вас? Вы ведь ответили на мой вопрос очень расплывчато, паша. Проницательный мальчишка довольно быстро научился у него определять, когда собеседник увиливал. Наконец Ибрагим решил ответить полуправду. — Да, мы с Абдулла Пашой взаимно уважали друг друга. И он с почтением относился к шехзаде Мустафе. И непросто переживал его смерть, несмотря на то что занял позицию нейтралитета. — Такого же нейтралитета, как и вы? — сузил игриво поблескивающие глаза Селим. — Мне казалось, государь, мы уже выяснили с вами вопросы, касающиеся моего прошлого, — сухо заметил Ибрагим, лицо которого обратилось жёсткой маской. — Я знаю. И больше не виню вас, ведь иначе не пригласил бы вас стать моим учителем, — махнул рукой лениво Селим и почесал веснушчатый нос. — Мне лишь интересно, возможно ли, чтобы дважды случилось чудо? Чтобы бывший враг вдруг стал нам с валиде другом. Дыхание в горле на мгновение перехватило, прежде чем Ибрагим быстро взял себя в руки. Мальчишка лишь с виду был несерьёзным ребёнком. Да, он был ленив и предпочитал во всём видеть выгоду, даже в учёбе, но он точно не был лишён проницательности и подозрительности, под стать своей матери. А Ибрагим ведь успел подумать, что мальчишка уже был в его сетях — и не тут-то было: вмиг атмосфера между ними стала такой, что сам Ибрагим почувствовал себя загнанным в угол. Но лишь на мгновение. — Государственные мужи умеют разделять чувства и долг, мой Повелитель, — ответил Ибрагим. — И Абдулла Паша, как их умнейший представитель, не исключение. Он не дурак и знает, откуда ныне дует ветер. Поэтому он вполне может стать вам союзником. Селим хитро улыбнулся и ткнул в Ибрагима пальцем. — И вы поможете мне в этом. — Как именно, Повелитель? — выгнул бровь Паргалы, чувствуя подкатившее к горлу раздражение. — К завтрашнему вечеру вы соберёте для нас с валиде всю необходимую информацию об Абдулла Паше. Я отдам приказ проверить каждую деталь, поэтому отнеситесь со всем вниманием к моей просьбе, паша. — А это просьба, мой Повелитель? — прищурил глаза Ибрагим с едва сквозящим вызовом во взгляде. Но Селим не поддался на уловку и снова раздвинул губы в призрачной улыбке, которая на долю секунды напомнила ему Хюррем Султан. — Мой отец всегда говорил, что некоторым из рабов стоит дать понять, что они нечто большее, чем это. Поэтому я говорю вам, что это просьба, хотя фактически это приказ, за неисполнение которого последует наказание. Затылок Ибрагима прострелило молнией, и от этого пучка нервов по всему позвоночнику прокатилась орда мурашек презрения. Ему стоило больших усилий выдавить из себя почтенную улыбку и, встав из-за стола, отвесить Повелителю уважительный поклон. Но когда двери в султанские покои за ним закрылись, а сам он в одиночестве побрёл по коридору, то наконец позволил выражению отвращения проявиться на своём лице. Мимо него пронёсся ураган в лице Сюмбюля-аги, задев Ибрагима. Из рук Паргалы высыпались книги и свитки, после чего на весь коридор прозвучало отборное проклятие в адрес неуклюжего евнуха. Тот побледнел ещё пуще прежнего, затравленный вид стал ещё более паникующим, и он бросился поднимать всё, что уронил Паргалы. — Простите, паша, ай, Аллах всемилостивый, простите! Когда все вещи были с поклоном возвращены Ибрагиму, Сюмбюль попытался ретироваться, но был остановлен ледяным голосом: — А ну-ка постой, Сюмбюль. Сириец повернулся, спрятав рот за оттопыренными пальцами, и в ужасе уставился на пашу. Тот окинул его изучающим взглядом: дурак бы не заметил обескровленное, чересчур испуганное даже для Сюмбюля лицо. А ещё старый плут не был одет ни в пижаму, ни в свой обычный дворцовый кафтан. — Почему это ты в дорожной одежде, Сюмбюль? — вопросительно выгнул бровь Ибрагим, укладывая под мышкой книги и склоняя голову набок. — Иль на звёзды ездил поглядеть? — Н-нет, что вы, паша, я не… — поняв, что отнекиваться было попросту глупо, сириец принялся заламывать руки и в панике озираться по сторонам. Ибрагим слишком хорошо знал этого негодника, чтобы не определить с полувзгляда, что тот начал сплетать в голове какую-то очередную заковыристую ложь. Подозвав пальцем одного из бдевших стражей в коридоре, он отдал тому свои книги и сухо приказал отнести в свою комнату. Затем облизнул губы и сосредоточился на своём дьявольском даре, чтобы продраться через собственные мысли и ворох паники, окруживший Сюмбюля. И кое-что раскопал довольно быстро. — Что-то с Хюррем Султан? Вы были вместе в городе и с ней что-то случилось, не так ли? — сузил глаза Ибрагим и подошёл ещё ближе к Сюмбюлю, который от услышанного задрожал ещё сильнее. Цвет лица его от бледного стал болотистым. — Госпожа убьёт меня… Аллах, спаси душу мою… — пробормотал Сюмбюль и поднял влажные, бегающие глаза на бывшего Великого визиря, как будто решившись сотворить грех. — В городе мы были, ездим туда с госпожой дважды в неделю… а сегодня ей дурно стало в карете по дороге во дворец… и всё! Не приходит госпожа в себя! Заснула и не просыпается! Бледная, неподвижная, прямо как статуя! И еле дышит! Лекари не могут разбудить её, я не знаю, что делать! А рассказать кому — это уронит тень на честь Валиде Султан нашей… ой, горе нам, горе, Аллах-Аллах… — увещевал Сюмбюль, сняв тюрбан и стерев испарину с лысой головы. Его всего трясло. Разговаривать с паникующими было трудно, но у Ибрагима был огромный опыт допросов. Он вонзился в плечи сирийца и развернул к себе, заставив смотреть себе прямо в глаза. — Где вы были? Что делали? Что она пила или ела? — твёрдо, по слогам отчеканил он. Сюмбюль что-то забормотал едва слышно, с мольбой уставившись на визиря. Он весь сжался в комочек, уменьшившись в размерах перед грозным пашой. Он будто взглядом умолял его сделать что-нибудь, не допрашивая при этом его самого. — Если ты смолчишь, Сюмбюль, я не смогу помочь твоей госпоже. А если ей не могут помочь даже дворцовые лекари, значит, она может больше не проснуться. Повелитель узнает об этом и не даст тебе быстро умереть, ты понимаешь это? Губы Сюмбюля затряслись так, что зуб на зуб не попадал. Он судорожно закивал и выложил подчистую всё, что таинственная рыжая змея пыталась скрыть от него — да и от всех во дворце — всё это время. Ибрагим едва удержался от того, чтобы не вскинуть руки к небесам и поблагодарить Всевышнего. Но вместо этого отшвырнул от себя Сюмбюля и бросился в свой кабинет. Там он зарылся руками в маленькие сундучки в своём шкафу и, поковырявшись пару минут, достал оттуда несколько коробочек. Открыл, принюхался, кивнул сам себе и закрыл крышечки. Затем быстрым шагом направился в покои Хюррем, схватив за грудки несчастного Сюмбюля, который только и сумел пискнуть что-то вопросительное. Около покоев он увидел Нико, который не успел скрыть недоумения на лице. — Тео?.. — и остальная часть вопроса потонула в тишине коридора, поскольку Ибрагим даже не сбавил темпа и молча ворвался в покои неприкосновенной госпожи Османской империи, оставив Сюмбюля разбираться со старшим братом. Взлетев по лестнице вверх, он оказался в спальной зоне даире и, растолкав двух оторопевших женщин-лекарей, встал перед постелью Хюррем. Позади в его спину врезались крики: «Паша, нельзя! Паша, уйдите», но он был глух к ним, не сводя глаз с Хюррем. Она была одета в дорожный костюм и лежала на кровати в безжизненной позе, ужасно бледная, с обескровленными потрескавшимися губами синеватого оттенка. В уголке губ он видел поблескивающую слюну. И губы её дрожали. Как и мелко дрожали — стоило ему внимательнее приглядеться, — пальцы рук и ног. Догадка моментально схлопнулась у него в голове. — Бездари! Она же задохнётся! — процедил он яростно и, наклонившись, расстегнул пуговицы на тугом воротнике её кафтана и развязал узел на палантине, освободив копну рыжих волос. — Это отравление! Может быть, ртутью! Затем он расстегнул ещё несколько пуговиц и прижался пальцами к шее, проверяя пульс. Облегчённый вздох сорвался с его губ быстрее, чем он это понял. Жива. Значит, его эффектный акт спасения ещё мог быть реализован. Повернувшись к лекарке, он всучил ей одну коробочку, затем грубо схватил за предплечье другую хатун и отдал ей вторую шкатулку. — Здесь почва с острова Лесбос. Развести её в кипячёной воде, до кашеобразного состояния. Потом сразу же принести мне, — отчеканил он, смотря прямо в глаза лекарке, затем оттолкнул её от себя и сдвинул яростный взгляд на вторую хатун. — А то, что у тебя, это порошок из древесного угля. Его размешай в воде до однородной взвеси. Потом тоже принеси мне. Марш отсюда! — взревел он и бросился к окнам, открывая их настежь. Ночь была долгой. Нико очень долго пытался выдворить брата вон из покоев госпожи, но тот был абсолютно непреклонен. Малейшая ошибка могла теперь стоить ему жизни, но он рискнул и поставил на карту всё. Ибрагим отмахивался от назойливого как муха брата, следя за тем, чтобы лекари в правильной дозировке давали султанше проглотить вязкую отвратительную почву, а порой подходил и более жёстко, чем они, надавливал ей на щёки и на горло, провоцируя глотательный рефлекс. И наконец её щёки порозовели, заалели, и её начало рвать. Долго, очень долго. Селиму, разумеется, сразу же доложили о состоянии матери, но внутрь так и не пустили. Конечно, потом Ибрагиму предстояло выслушать море обвинений и проклятий от мальчишки, который едва-едва начал ему доверять, но, если Хюррем выживет, всё это будет неважным для него. В какой-то момент лекарям показалось, что это навряд ли лучший исход, чем ежели она бы просто тихо умерла от отравления, ведь то, что выходило из султанши, уже не было ядом или токсинами. Затем Ибрагим приказал лекаркам отпоить пребывающую в лихорадке султаншу солёной водой, чтобы удержать жидкость в обезвоженном организме, и ни на шаг не отходил от неё. — Откуда ты всё это знаешь? — недоверчиво спросил Нико, сидя в кресле в противоположной части покоев. — Покойного Повелителя неоднократно травили, как и меня. Мне хватило ума поинтересоваться у Яхьи-эфенди и Ясефа-эфенди, как они лечили нас, чтобы однажды не пришлось посылать за ними на другой конец Стамбула, — ядовито ответил Ибрагим, потирая виски. Нико не сразу ответил, и Ибрагим раздражённо перевёл на него взгляд. Подумав, Великий визирь с нажимом начал: — Тео, ты ведь… — Нет, я не имею к её отравлению никакого отношения, — процедил неприязненно Ибрагим. — Если бы это был я, то сделал бы всё гораздо надёжнее. — Да. Я и не сомневаюсь в тебе, — проворчал Нико и сжал подлокотники кресла. — Но я никогда не поверю, что ты решил вылечить её по доброте душевной. Какое-то время они угрюмо молчали в тишине покоев, прерываемой лишь кашлем спящей Хюррем и тихими перешёптываниями рабынь и лекарей, наблюдавших за состоянием госпожи. — Ты знал, куда она направляется дважды в неделю? — прямо спросил Ибрагим, предполагая узнать, рассказывал ли ему Сюмбюль о похождениях Валиде Султан. Нико крепче сжал подлокотники кресла, не сводя грустного взгляда с Хюррем. — Нет. Госпожа не говорила об этом. От такого обращения к Хюррем из уст брата его всё ещё воротило. Но сильнее оказалось чувство торжества: он был на шаг впереди, ведь знал о Хюррем что-то, чего не знал Нико. — А мне казалось, вы довольно неплохо ладите, — скривился в ехидной усмешке Ибрагим, соединив ладони лодочкой перед собой. — Ты ей в рот заглядывал. А толку-то? Она тебе так и не доверяет, Нико. Даже сына своего поручила обучать мне, а не тебе. Как видишь, получить печать Визирь-и-Азама мало. Важно доверие. А твоя должность — лишь способ держать меня в узде, ничего более. Нико поджал губы и сдвинул нечитаемый взгляд на Ибрагима. — Тебя используют так же, как и меня, — пожал плечами старший близнец. — Только я хотя бы не пытаюсь, будто змея, проскользнуть в жизнь султанши и государя, чтобы ужалить их. Ухмылка сползла с лица Ибрагима. — Следи за словами. Нико снова повёл плечом почти равнодушно. — Можешь сколько угодно пытаться, но меня тебе не обмануть, Тео. — Мягкие карие глаза старшего из близнецов вдруг стали чёрными, пронзительными, отчего на мгновение Ибрагиму стало не по себе. — Держись от госпожи подальше, Тео. Если попытаешься навредить ей, будешь иметь дело со мной. Лицо Ибрагима прошила судорога отвращения. Слышать подобное из уст родного брата было попросту невыносимо, но он не собирался поддаваться на провокацию. — На данный момент, — Ибрагим закинул ногу на ногу и деловито сложил руки в замок на животе, — от меня ей всяко больше пользы, чем от тебя, хотя красиво стелить ты горазд, Нико. Поэтому я повторю это в последний раз: следи за своими словами. Мои отношения с Хюррем Султан — это последнее, что тебя касается. Со стороны постели послышался хриплый стон, как если бы султанша медленно приходила в себя. Ибрагим встал и отодвинул плотные шторы, развеваемые ветром, чтобы увидеть, как за окном занимался рассвет. Затем приблизился к её постели вместе с остальными лекарями, отреагировавшими на шум. Они опасливо глядели то на госпожу, то на Ибрагима Пашу, который со знающим видом взял Хюррем Султан за кисть и проверил пульс. Казалось, прикосновение обожгло Хюррем. Она что-то пробормотала сквозь плотно стиснутые зубы и вяло приоткрыла глаза — скорее инстинктивно, чем осознанно. Их глаза встретились. Её губы зашевелились. Она не отрывала от него взгляда, продолжая что-то шептать, но он почти ничего не смог разобрать, даже когда наклонился ниже. На его плечо легла рука брата. — Довольно, Тео. Султанше нужно отдохнуть. Пойдём, — он жёстко потянул его на себя, и Ибрагим впервые решил послушно последовать за ним. В конце концов, его работа и впрямь была сделана. Семена были посеяны. Оставалось дождаться дней жатвы. Султанша провела в полубреду ещё несколько часов, пока наконец не проснулась, чувствуя себя ужасно. В горле было сухо, как в пустыне, голова раскалывалась, и ещё её ужасно тошнило, несмотря на то что опорожнять желудок было больше нечем. Когда Сюмбюль-ага вместе с Фахрие-калфой заботливо подносили ей лёгкий ужин, состоявший из бульона и риса, она наконец задала мучивший её вопрос: — Ночью я видела Николаса Пашу. Что он делал в моих покоях? Кызляр-ага и ункяр-калфа опасливо переглянулись. Наконец Сюмбюль, покраснев до кончиков ушей, виновато протянул: — Он был здесь, потому что с вами был Ибрагим Паша. Брови Хюррем взлетели в недоумении, и она выпрямила спину, едва не опрокинув блюда на подносе на своих коленях. — Что ты сказал? Что этот змей делал в моих даире, Сюмбюль?! Как ты допустил это? Сюмбюль попятился назад, опустив взгляд в пол. — Госпожа… Паша помог вылечить вас. Клянусь Аллахом, если бы не он, вы бы… — его голос дрогнул. — Мы боялись, что вы не проснётесь, госпожа. Вас отравили, а лекари — они даже не понимали, что с вами! Я очень испугался за вас, госпожа, не мог понять, как же мне быстро найти знающего лекаря, а потом появился паша и… — Сюмбюль-ага прав, — с прохладной решимостью встряла Фахрие, не вынося блеяние своего товарища по несчастью. — Лекари делали всё, что им приказал паша. — Что он дал мне? — перебила её Хюррем, насупив брови. — Почва с Лесбоса, — повторила точь-в-точь услышанное — вернее, подслушанное — Фахрие. — Я разузнала, что именно ей однажды вылечили самого пашу, когда тот был отравлен. А ещё он принёс порошок из древесного угля. Именно после него лекарям удалось наконец вызвать у вас рвоту, и вы начали приходить в себя, госпожа. Если бы не Ибрагим Паша, вас не удалось бы спасти. Сюмбюль только и успевал, что кивать головой в ответ на каждое предложение Фахрие-калфы. В его глазах блестело неподдельное восхищение доблестью Ибрагима Паши, свидетелем которой он сегодня ночью стал. В то время как лекари боялись навредить Валиде Султан, а сам он с другими слугами только и бегал по кругу да рвал на голове волосы, именно Ибрагим Паша был средоточием хладнокровия и решимости, которые и спасли госпоже жизнь. — Ибрагим Паша спас мне жизнь, — не веря тому, что произносили её уста, мрачно усмехнулась Хюррем и покачала головой, откинув голову на подушку. — Любопытно, что же этот змей теперь попросит взамен…***
Двадцать первый цикл
…Очнувшись от дурмана, навеянного воспоминаниями, Хюррем отпрянула от Ибрагима и оттолкнула его от себя. Паргалы, уже не выглядевший так плохо, как некоторое время назад, запрокинул голову и упал на бок, потеряв сознание. Она тяжело дышала, бегая глазами по неподвижному телу визиря, и, когда в голове всё наконец соединилось воедино, в шоке уставилась в пустоту перед собой. На негнущихся ногах она поднялась с ковра и подошла к своему тайнику, вытащив оттуда дневник. Пролистав его до ранних записей, которые она привычно переписывала каждый цикл, Хюррем впилась взглядом в строчки и застыла, будто громом поражённая. В дневнике она с уверенностью писала, что Нико спас ей жизнь. Это подтверждали слуги. Это подтверждал каждый свидетель. И это помнила она сама — при том, что её память во многом подводила её, всё, что было связано с Нико, Хюррем помнила кристально ясно. Помнила его взволнованное лицо, которое увидела, разлепив тогда веки. Помнила восхищённый голос Сюмбюля, певшего ему дифирамбы. Помнила, как это стало первым толчком к тому, чтобы Хюррем начала доверять старшему близнецу Ибрагима, преисполненного жаждой мести брату. Но в дефтере не было сказано про то, как Нико спас её. Не было ни слова про почву с Лесбоса или древесный уголь, стёртый в порошок. А это были важнейшие детали, которые Хюррем никогда бы не упустила, если бы знала их. Тут же в памяти вспыхнули слова Ибрагима о том, что это не он сбросил её с балкона покоев, а Николас. Она всё ещё не могла поверить в это до конца. Но осознание накатило на неё сумасшедшей волной, когда Хюррем попыталась подтолкнуть свою память, чтобы разглядеть Ибрагима поближе в этом воспоминании, убедиться в том, что это он, — и не смогла. Попыталась вспомнить причёску, манеры, какие-то детали, отличавшие близнецов, — и не получилось. Её память отказалась выполнять прихоть хозяйки. Хюррем обессиленно опустилась на диван, сжимая в руках тетрадь. Бездумный, испуганный взгляд снова упал на бессознательного Ибрагима, и она поняла, что он был прав. Её память была ложной.