Воспоминание третье
Затяжное молчание он не мог расценивать как хороший знак, а потому поневоле начал чувствовать тревогу. После того, как они с Сюмбюлем всё подробно объяснили Малеку и тот бесстрашно отправился в особняк Михринисы и Альпа, Ибрагим больше его не видел. Сама же Хюррем и вовсе покинула дворец, но не одна — а вместе с детьми и Нико. Слуги, которые могли знать, куда она отправилась, уехали вместе за своей светлейшей госпожой, а потому Ибрагим никак не мог узнать ответ на свой сокровенный вопрос. Пока султан отсутствовал, учить было некого — и Ибрагим снова оказался заперт в четырёх стенах. Собраний Дивана не было, он не мог связаться ни с Абдуллой, ни ещё с кем-то из своих соплеменников. Стены давили, одиночество и неизвестность душили. Он чувствовал себя беспомощным. Грудь холодило дурное предчувствие. Что, если всё провалилось? Что, если не удалось успеть подкинуть Михринисе-хатун нужные бумаги, на которые и должен был наткнуться Малек? Что, если Хюррем разгадала его замысел? Что, если Михриниса успела оправдаться и как-то доказать, что никакого отношения к нелегальной работорговле не имеет, а всем этим заправляет не кто иной, как Абдулла Паша? Как бы Ибрагим ни хотел в этом признаваться себе, он действительно нервничал. Его возможности были ограничены, а план, с помощью которого он хотел заручиться доверием Хюррем, был чрезмерно рискованным. Он фактически поставил на карту всё, что у него было. Так он и ходил взад-вперёд по своей комнате, не в силах сосредоточиться ни на чём другом. Хюррем не было во дворце уже неделю. Дурным это было знаком. Ещё и голова болела чаще обычного. Должно быть, сказывалось переутомление и крайне паршивый сон. А на самом деле, ему это напоминало тот самый роковой день в убежище. Он точно так же вздрагивал от каждого звука. Чувствовал приближение скорого конца. Из открытого окна до его ушей донёсся рокот копыт и перестукивание колёс по брусчатке. Очертя голову Ибрагим бросился к окну и резко распахнул ставни, тут же увидев подъезжающую процессию Валиде Султан. Две кареты и две дюжины до зубов вооружённых стражей. Вот процессия останавливается, шторы раздвигаются, из кареты выплывает Хюррем — в том же, дьявол побери, дорожном костюме, как и тогда, когда она настигла его в убежище пару месяцев назад. Этот распроклятый синий палантин, укрывающий всё лицо, кроме глаз, и подчёркивающий их грозный цвет и блеск. Костюм её триумфа. Она поднимает взгляд и почти скучающе осматривает свои владения, пока их взгляды совершенно случайно не встречаются, а губы её не исчерчивает хитрая ухмылка. Он даже издалека её видит и холодеет. Ибрагим готов был поклясться, что весь мир остановил своё вращение. Всё его тело сотрясло дрожью. Неужели всё пропало? Он проиграл? Сейчас она отдаст приказ — и вокруг его шеи всё же сомкнётся удавка? Он не боялся смерти, нет. Но и не хотел умирать. Не будучи её пленником. Не после начала претворения в жизнь своего грандиозного плана по захвату власти. Только не так. Он ещё не получил желаемое. Не получил ту власть, ради которой продал душу Мефистофелю. Нет. Он так просто не умрёт, не сдастся. Руки сами собой сжались в кулаки. Хюррем отошла от кареты, и вслед за ней из неё вышли султан Селим и Сюмбюль-ага. А из второй кареты за ними вдруг поспешили его брат… и тот мужчина. Саид. Распроклятый хозяин того нечестивого Содома. Дома, будь оно проклято, Отдохновения. Вот он ступает почти наравне с Валиде Султан, разодетый в дорогие шелка и весь выхоленный, причёсанный — Ибрагиму даже издалека удаётся разглядеть его самодовольное, подобострастное выражение, когда он глядит на профиль султанши. Ярость в душе поднялась в груди Ибрагима быстрее, чем он успел её осмыслить. Она даже выталкивает из сознания тревогу, которая съедала его только что. Ибрагим не мог оторвать взгляда от свиты Хюррем, которая следовала за ней в Топкапы. Под веками всё ещё горел её взгляд. Что он обещал? Смерть? Ещё какую-то гнусную игру с его жизнью? Прошло десять минут, затем пятнадцать — Ибрагим уже сбился со счёта, сколько раз, чтобы утихомирить бурю эмоций в душе, переворачивал песочные часы на своём столе. А от того, как часто он стучал носком туфли по полу, пальцы уже судорогой сводило. И тем не менее, когда двери скрипнули, он вздрогнул и, преисполненный самого гордого выражения, развернулся с высоко поднятой головой. Он знал: там должны были стоять или палачи, или сама Хюррем — но тоже с палачами. Но вместо них увидел своего брата Нико. Причём одного. Близнец выглядел абсолютно безмятежно, почти даже весело. Его походка размашистая, глаза блестящие — не хватало только залихватского свиста себе под нос. Нико снял тюрбан с головы, проведя пальцами по вспотевшей макушке, и поглядел на брата осоловелыми глазами. — Аллах всемогущий, Тео, брат, ты просто не поверишь, что произошло! — Вдруг Нико осёкся и сконфуженно улыбнулся, увидев, как крепко Ибрагим вцепился в уголок своего рабочего стола вместо того, чтобы броситься к нему с объятиями. — Тео? Ты чего такой дёрганый? Ноги не держат? — Где вы были целую неделю? — процедил сквозь зубы Ибрагим, гневливо сощурив глаза. — Что с Михринисой-хатун? Удалось найти доказательства её вины? Нико обеспокоенно поморщился и наклонил голову вбок, разглядывая напряжённую позу брата. Тот выглядел как хищник, загнанный в угол и готовый наброситься даже на себе подобного. — Мы были в охотничьем домике… Ты не поверишь, что случилось! — Нико хлопнул себя по бедру, продолжая свою мысль. Плюхнувшись на диван, он принялся лихорадочно крутить тюрбан в руке. — В общем, согласились Валиде и Повелитель отправиться вместе со мной на рыбалку. Ну я и пошёл вместе с янычарами проверять место, где получше можно было бы примоститься да порыбачить… А я ж впервые в этом месте был, всего не знаю. Ну и заприметил я годное местечко на другом берегу реки, а путь туда только через мост и… Тео! Ты слушаешь? Тот смотрел на него с таким выражением, словно увидел, как мертвец восстаёт из мёртвых прямо на его глазах. — Вы, чёрт возьми, рыбачили неделю, пока я был тут один? — прошипел Ибрагим замогильно-спокойным тоном. Однако внутри от ярости и недоумения кружилась голова, в ушах шумело, а кровь, закипая, медленно разливалась в мышцах. — А… мы… это… ну… — замешкался Нико, заметно растерявшись. — Я подумал, у вас с Валиде Султан всё не очень гладко, вот и подумал, что не стоит как-то тебя звать и… — Проклятье, что с Михринисой-хатун, Нико?! Перемена в настроении брата застала его врасплох. Он несколько раз озадаченно хлопнул глазами. — С собой она покончила, разве это удивительный исход? Ясен пень, она бы никогда не дала себя схватить… — он вяло пожал плечами. Ибрагим погладил вспотевший лоб. — Что случилось? — Малек… ну, тот евнух, которого ты посоветовал к ней отправить, с задачей справился. Нашёл все бумажки, которые подтверждали вину Михринисы-хатун. Затем он дал сигнал в окно свечой, внутрь ворвалась Валиде Султан с янычарами. А Михриниса-хатун и слушать её обвинения не стала. — В каком смысле? — напрягся ещё пуще Ибрагим. — Как я понял, они вообще о другом говорили, не о работорговле, но я подробностей не знаю, мне Сюмбюль в общих чертах всё рассказал, — отмахнулся Нико небрежно. — Расскажи и мне! Живо! — наседал Ибрагим, приблизившись к дивану брата и нависнув над ним грозной тенью. Тот вздрогнул. — Ты какой-то странный, брат. Плохо поел? — Нико! — Ладно-ладно, чего ты бузишь-то… — сдался Николас, фыркнув. — Ну встретились они. Так Михриниса-хатун набросилась на Хюррем Султан с обвинениями в ужасной смерти Капудана Паши и своей матери. Сказала, что наконец, мол, госпожа набралась решимости посмотреть в глаза безутешной дочери. И что, мол, не нужно даже мстить — Аллах всё видит и накажет госпожу хуже, чем могла бы это сделать она. Перед лицом Всевышнего она сама, говорит, чиста и непорочна и вот уходит в Райские сады, — пожал плечами Нико, равнодушным тоном перечисляя факты. — Потом взяла кинжал и прямо на глазах Хюррем Султан и Повелителя перерезала себе горло. Глаза Ибрагима удивлённо распахнулись. — Какого дьявола там делал Повелитель? Это было опасно. Щёки Николаса стыдливо покраснели. — А… Так, это, мы с Повелителем оказались неподалёку. Я как раз предложил ему отправиться на рыбалку… А потом до нашей кареты доскакал чауш-посыльный. Сказал, что Валиде Султан как раз недалеко и направляется к Михринисе-хатун лично. — Что за чауш? Имя. — Не помню, — проворчал Нико. — Да и какая разница? В общем, Повелитель решил сам посмотреть на заговорщицу, которая намеревалась подослать к нему убийцу… Но во всей этой истории с поддельными грамотами она не призналась. Хотя признания и не нужно было — Малек успешно раздобыл все документы, о которых ты говорил. Спрятаны они были, прямо скажем, довольно паршиво… будто Михриниса-хатун и не думала, что кто-то может попытаться найти их. — И что было дальше? Когда это было? — Шесть дней назад. А потом мы поехали в охотничий домик… — А что с Альпом? — Ибрагим снова перебил Николаса, скрестив руки на груди с мрачным, сердитым видом. Нико помотал головой. — Не было его в особняке. А Михринису-хатун и разговорить мы не успели, сам понимаешь… Это плохо. Это было очень плохо, рассудил Ибрагим, внутренне чертыхнувшись. Альп наверняка узнает причину, по которой янычары накрыли его дом и довели жену до самоубийства. Он это так не оставит. Наверняка пожалуется Абдулла Паше, а это может привести к ненужным вопросам и склокам. «Если Хюррем или Абдулла отыщут его, обоим он может сказать то, что скомпрометирует меня. Нужно найти его первым. И уничтожить», — твёрдо решил Ибрагим, а вслух сказал: — Уверен, что гончие госпожи уже вынюхивают всю округу. — Это да… Так, собственно, охотничий домик! — Глаза Нико снова загорелись. Эта тема всяко больше интересовала его. — Я же не дорассказал, что случилось! — Нико, мне плевать, чем закончилась ваша распроклятая рыбалка! — яростно выплюнул Ибрагим, отворачиваясь. — Уходи, оставь меня одного! — Орёшь-то чего? Твой брат родной чуть не умер, ворчливый ты мешок навоза! — выплюнул обиженно Нико, подрываясь с дивана и откидывая в сторону тюрбан. — Или жизнь моя тебе тоже безразлична?! Ибрагим застыл и медленно повернулся к Нико. Все злобные мысли тотчас покинули его голову, оставив после себя лишь лёгкое головокружение. — Что ты сказал? Чуть не умер? — А вот слушать надо было, — буркнул Нико, скрестив руки на груди. — Иногда я думаю, что вот не вернусь однажды во дворец — и ты даже не заметишь. Всё о себе да о себе думаешь. — Нико, конечно, нет. Прости, я… — Ибрагим прочистил горло и, сбросив с себя противную паутину ярости, подошёл к близнецу и приобнял его за плечи, заглядывая в глаза. — Что там случилось, ну? Расскажи. — Не расскажу. — Нико. Обида продлилась ровно пару секунд. Старший из близнецов экспрессивно всплеснул руками. — В общем! Разобрались мы с Михринисой-хатун, а затейка-то Повелителю с султаншей понравилась, ну, с рыбалкой… Поехали мы, значит, в охотничий домик. Разместились, поужинали, а потом государь изволил выйти на прогулку со мной и Валиде Султан. И подошли мы к тому самому мосту, — пояснил Нико, нетерпеливо махая рукой в такт словам. — Повелитель к тому времени сильно устал, и Хюррем Султан настояла, чтобы он вернулся в особняк вместе с эскортом. Вообще госпожа сперва тоже хотела с ним отправиться, но я её убедил со мной пойти. Оцепила стража лес, а мы с госпожой пошли на прогулку, да там и разговорились, — в нотках голоса Нико проступили мечтательные нотки, от которых лицо Ибрагима перекосило. — Разговорились, значит, вот как? — с издевкой переспросил Паргалы. — Да, — кивнул Нико, не обратив внимания на тон брата. — Она чудесный собеседник. И совсем не обращает внимания на моё происхождение! Она даже над шутками моими смеялась! Да хватает даже того, что она мне печать вручила, чтобы тебя позлить, но всё равно дала шанс проявить себя… Я даже не заметил, как пролетело время… По мере рассказа Нико лицо Ибрагима темнело все сильнее. Глаза его недобро заблестели. — А потом… я с моста упал прямо в реку. Тот прогнивший был, как оказалось. — По плечам Нико, страдавшем боязнью глубины, пробежалась дрожь. — Стража в оцеплении, слуги далеко были. И госпожа… госпожа бросилась за мной, Тео! Она спасла меня, представляешь? Боже, это святая женщина. Бесстрашная! Я… Дальнейшие слова, восхваляющие эту рыжую ведьму, Ибрагим не услышал — уши заложило от шума одичавшей крови. Пока брат самозабвенно погрузился в свои похвальбы, Ибрагим в ужасе уставился на лицо, похожее на своё как две капли воды. Раскрасневшееся, искреннее, на котором так и пылало выражение робкой, но уверенно расцветавшей влюблённости в свою спасительницу. — Нико, ты с ума сошёл? — глухим, простуженным тоном спросил Ибрагим, даже не пытаясь скрыть ошеломление и попытаться замаскировать его под насмешкой или злостью. — Что? Я просто благодарен султанше за то, что… Паргалы отшатнулся на несколько шагов. Он был в ужасе. Сакральном, оглушительном ужасе. Даже конечности бывшего визиря занемели от отхлынувшей крови. — Нико, кого ты обманываешь?! Ты с ума сошёл! — резко сорвался на крик Ибрагим, осатанелым взглядом прожигая лицо брата. Он схватил его за плечи и принялся трясти. — Выбрось эти мысли! Выбрось, я сказал! — Тео, я… — замешкался Нико, поражённый такой реакцией. Он даже не вырывался из рук брата, только оглушённо смотрел на него. Ибрагим грубо сжал в кулаке ткань кафтана на плече брата и указал пальцем на дверь. — Ты пойдёшь и скажешь Хюррем Султан, что отказываешься от печати! Прямо сейчас! — Нет! — Опомнившись, Николас резко покачал головой, вонзился в ответ в запястье брата и сжал его. — Тео, единственный, кто тут помешался на своей злости, это ты! — Ты отдашь печать и вернёшься в Паргу! — Нет! Не вернусь! — Нико, ты влюбился в эту женщину! — Что, если и да? Что ты мне сделаешь? Ты не посмеешь указывать мне, брат! — не своим голосом ответил Нико. — Да ты выжил из ума! Ты хоть представляешь, как это опасно?! Ты ослепнешь! Погибнешь! Она тебя уничтожит, глупец! Как уничтожила Мустафу и всех его союзников! Мы для неё игрушка, марионетки! — Тогда сам уезжай в Паргу! Это я — Великий визирь! Я тебе побег организую! Ибрагим рванул на себя за кафтан старшего брата и угрожающе зашипел проклятье сквозь зубы. Николас не остался в стороне и в ответ тоже схватил Ибрагима за воротник, готовый дать сдачи. Но планам их не суждено было свершиться. — Внимание! Валиде Хюррем Султан Хазретлери! — раздался из-за двери приглушённый голос Сюмбюля-аги. Не дожидаясь приглашения, Хюррем вошла в комнату Ибрагима, и оба брата тотчас отцепились друг от друга. Валиде Султан деловито сложила руки перед собой, прокатывая перстень на пальце, и поочерёдно рассмотрела близнецов. — Что за переполох тут у вас? Шум слышен на другом конце коридора, —прощебетала Хюррем и вопросительно покосилась на Николаса. — Паша? — Никакого переполоха, Валиде Султан, — улыбнулся ей Николас, тут же подобрев и расслабившись. — Я просто зашёл проведать брата. Тео… не с той ноги встал. — Братья не сдержали эмоций после недельной разлуки, понимаю. — На губах Хюррем прочертилась паршивая улыбочка, за которую Ибрагиму захотелось сорвать с её головы палантин и обмотать его вокруг её распроклятой шеи. Она посмела покуситься на его брата. На его брата! Ибрагим мог поклясться, что с мостом около охотничьей усадьбы всё было в полном порядке. Он ведь самолично принимал все меры безопасности, ничего там сгнить не могло за полгода-год, что его там не было. Вдруг взгляд коварной рыжей ведьмы вонзился в него. — Ибрагим, как поживал ты всё то время, пока нас не было? — Замечательно, госпожа, — едва слышно процедил сквозь зубы Паргалы, сжимая руки в замке перед собой так крепко, что суставы грозились раскрошиться. — А как вы поживаете? Полагаю, эта неделя прошла для вас не менее волнительно. — Ох, волнительно — не совсем подходящее слово, Ибрагим, — хихикнула Хюррем, явно потешаясь над тем, как от каждого её слова прокатывались туда-сюда желваки под его кожей. Надо было успокоиться. — Не хочешь ли присоединиться к нам за ужином? Паргалы импульсивно отвернулся. — Нет, у меня много работы. Трапезничайте без меня, уверен, вы и не заметите моего отсутствия, — тут же рявкнул он, не сумев сдержать эмоции, и незамедлительно посыпал голову пеплом за свою поспешность. Проклятье, ему, напротив, следовало сблизиться с ней, а не отмахиваться от её предложений. Однако, кажется, его искренняя реакция гнева скорее позабавила и расслабила Хюррем, чем насторожила. В очередной раз она удивила его. И не собиралась останавливаться. — Николас Паша, я думаю, вы можете идти вперёд. — Слушаюсь. А вы, госпожа? — удивился Нико, косясь на брата. Хюррем зашагала к Ибрагиму, даже не посмотрев в его сторону. — Я догоню вас. Идите. Нико ничего не оставалось, кроме как повиноваться. Когда дверь захлопнулась за ним, Хюррем с крайне забавляющимся выражением опустилась на диван, где недавно сидел Нико. Ибрагим всё ещё отказывался смотреть на неё, и теперь, чтобы доиграть свою партию, сел за стол и принялся имитировать бурную деятельность. Песок сыпался и сыпался. — Ибрагим, я за столько лет научилась понимать, когда ты действительно занят, а когда притворяешься, — с издёвкой заметила Хюррем, хмыкнув. — Сомневаюсь в этом, — ледяным тоном отозвался Ибрагим, не отрывая взгляда от пергамента. — Когда ты сосредоточен, ты постоянно поглаживаешь бороду, или покусываешь фалангу пальца, или склоняешься над книгой, сжимая виски до морщин на лбу. Какая наблюдательная мерзавка. Ибрагим всё же соизволил отвлечься от документа, который он и впрямь не читал, а только прожигал взглядом, прокручивая в голове все самые изощрённые пытки, которые хотел бы сейчас применить к этой льстивой суккубе, посмевшей совратить его брата. Мысли снова вылетели из головы, когда он увидел, что она смотрела на него чрезмерно внимательно. У него, должно быть, снова был тот взгляд, обещающий жестокую расправу. Что ж, ему хотя бы в этом притворяться не нужно было. Он действительно желал ей самой унизительной кончины. И чтобы она была растянута по времени на как можно больший срок. Он представлял, как держал бы её в цепях, чтобы те оставляли следы на запястьях. Да. И чтобы она потом тратила уйму времени, чтобы скрывать их. Или не скрывать. Нет, он бы заставил её посещать собрания Дивана с этими следами, чтобы начались пересуды. Он бы контролировал каждый её шаг, каждый вздох. Наслаждался этим унижением, чтобы она открывала свой клювик только тогда, когда он бы ей дозволял это. Щебетала по его указке. При ней, поверженной и готовой умолять его о внимании и ласке, он стал бы самым могущественным и властным Визирь-и-Азамом, которого знала и узнает эта империя. Ибрагим едва не задохнулся в своих фантазиях и даже не сразу заметил, как приоткрылись вишневые губы женщины, сидевшей на его диване и почти бесстыдно тонущей во мраке его взгляда, обращённого к ней. Чтобы как-то разрядить обстановку, он бросил пергамент на стол, откинулся на стуле и опёрся на подлокотник, вступая с ней в зрительную баталию. — Госпожа, неужели ты так наслаждаешься моим обществом, что расстаться со мной никак не можешь? Может, ты скучала по мне? Хюррем несколько раз хлопнула глазами, а потом, вспомнив, что неделю назад говорила ему то же самое, вдруг совершенно искренне рассмеялась. Да таким чистым, как звон колокольчика, смехом, что Паргалы даже удивился. — Тебе удалось заинтриговать меня, Ибрагим, — призналась она без обиняков с загадочной ухмылкой. — Враждуешь со мной двадцать лет, воюешь по разные стороны баррикад, желаешь мне смерти, проклинаешь… Потом ты спасаешь мне жизнь. Клянёшься в любви к Османскому государству и моему сыну, его законному падишаху. Становишься его учителем. Выдаёшь мне своих союзников… Что же дальше, Ибрагим? Может, и мне ещё в преданности поклянёшься? — весело бросила она, изгибая брови и губы в насмешливом выражении. — А ты так нуждаешься в подобного рода клятвах? Если я поклянусь тебе на Коране, что моя единственное желание — процветание Османской империи, тебе этого будет достаточно? Хюррем устало вздохнула и чуть наклонила голову, уткнувшись пальцем в висок. Рукав неловко соскользнул с тонкого запястья, и он увидел вдруг её кожу, исполосованную многочисленными воспалёнными царапинами. Такие оставляли от невозможности справиться с болью душевной. Боль телесная приносила утешение. Его сердце забилось быстрее. Но Хюррем так увлеклась беседой, что даже не заметила, за что он зацепился взглядом. — В какую игру ты играешь, Ибрагим? Ты же не думаешь, что я всерьёз поверю, что после двадцати лет кровной вражды и ненависти ты в одночасье другом сердечным мне заделаться захотел? — Не думаю, — покачал головой Паргалы. — Нас слишком много пролитой крови связывает, чтобы верить в такие иллюзии. — Тогда в чём дело? Вот оно. Второй шаг. Новый виток его плана. Идеальный шанс. Возможность, которую ни в коем случае нельзя упустить, ибо лёд тронулся. Она сама пришла к нему. Снова артачилась, разумеется, хорохорилась, но действия её говорили громче слов о недоверии — Хюррем знала главное: его слова подтвердились. И пришла она к нему, чтобы он развеял её сомнения. Если он скажет хоть одно слово неверно — всё пропало. Ибрагим помолчал несколько долгих секунд, поиграв перстнями, затем улыбнулся и поднялся со стула. Приблизился к её дивану. Встал напротив, заведя руки за спину. Горделиво вскинул подбородок, но оставил взгляд тёплым и вкрадчивым. — Дело в тебе, госпожа. — Во мне? — вздёрнула бровь Хюррем. — И что бы это могло значить? — Что я могу просто взглянуть на ситуацию трезво и понять, что лучше бы нам быть на одной стороне, если мы хотим защитить Османское государство и нашего Повелителя. Хюррем слегка скривилась. Не с отвращением, скорее с жалостью. — Брось, Ибрагим. Мне тошно эту несусветицу слушать. Ты ненавидишь меня. — Всё в жизни меняется. Кого ты не любил, ты можешь начать любить. А кого любил, можешь начать ненавидеть, не так ли? — Он вспомнил слова Шах-ы Хубан Султан, которые когда-то давно услышал, словно в прошлой жизни. — Даже ваша любовь с Повелителем… — Не вздумай, Ибрагим… — пригрозила было Хюррем. Он не прислушался. — Ты можешь сколько угодно обманывать себя, госпожа, но от правды не убежишь. Принцесса Изабелла попала в гарем, и Повелитель проводил с ней ночи, хотя ранее убеждал тебя, что дело в политике. Потом Фирузе-хатун получила фиолетовый платок, и Повелитель писал ей письма из похода. И если бы хатун не оказалась лазутчицей, она бы рано или поздно заняла твоё место. Даже сердце государя, которое пылало любовью к тебе, стало однажды глухо и холодно. И ты это прекрасно знаешь, — с наслаждением протянул Паргалы. На лице её отразилось такое глубокое горе и такая ужасная скорбь, что Ибрагиму стало не по себе. Она не отпиралась. Не бросила ему проклятье в лицо. Не назвала мерзавцем и лжецом. Просто застыла. Глаза только покрылись тонкой корочкой льда и опасно заблестели — не то от гнева, не то от подступающих слёз. — Интересно, о чём ты думала, когда этот Саид читал тебе стихи покойного государя? — спросил он. — Вспоминала только добрые дни, чтобы умерить тоску? Он даже на мгновение пожалел о своих словах. Подумал, что она сейчас встанет и уйдёт, а вскоре к нему придут палачи — и то в лучшем случае. В худшем — она его просто запрёт навсегда в темнице без окон. Но это было лишь мгновение. Ему хотелось причинить ей боль. Остудить. Опустить с небес, до которых она возвысилась, на землю. Туда, где был он. — А тогда, когда у Повелителя был хальвет с Фирузе-хатун, о чём ты думала? Что чувствовала, горюя и заливаясь слезами в холодной, пустой постели, госпожа? Не задавалась ли вопросом: «И где та любовь?» Ибрагим вспомнил, что его лазутчицы в гареме однажды донесли ему, как Хюррем переживала хальветы государя с принцессой Изабеллой. Она жгла его письма, ревела белугой и упивалась болью от ожогов. Как будто это могло заглушить боль душевную. Щёку обожгло от пощёчины. Ядовитой, хлёсткой, злобной. Подтверждающей его правоту. — Закрой свой рот, Ибрагим. Он вздохнул, игнорируя то, как пекло кожу, и облизнул губы. — Я всего лишь говорю о том, что чувства человека изменчивы, — очень мягко, но всё-таки с неизменной ноткой снисходительности произнёс он, глядя на её бледное лицо. — Сейчас я уверен в одном: я не хочу вражды между нами. — Но хочешь причинять мне боль, — чуть задохнувшись от слёз, сдавивших ей горло, просипела Хюррем. Брови её сердито сошлись на переносье, голубые глаза потемнели. Ибрагим втянул носом воздух и на выдохе тихо прошелестел: — Не ту, которой бы ты не наслаждалась, госпожа. Иного… ты ведь всё равно бы не позволила, не так ли? Он опустил выразительный взгляд на её запястье, исполосованное царапинами. Хюррем Султан проследила за его взглядом, широко распахнула глаза и дёрнулась, как от удара. Затем вскочила на ноги и поравнялась с ним. Он стоял довольно близко к дивану, и расстояния между ними вдруг стало очень мало. Воздух свирепо заискрился, того и гляди искры бы полетели. — Ты совсем, видимо, страх потерял, Ибрагим. Он почувствовал, как её гневливый шипящий вздох ударился об его лицо. По спине и голове прошлись мурашки восторга. — Я никого и ничего не боюсь, госпожа. И никогда не боялся. — Даже если я прикажу запереть тебя в темнице до конца дней твоих? — сощурилась она. — Тогда Повелителю нашему будет очень непросто справиться со всеми стервятниками, которые то и дело облизываются, глядя на него. Потому ты и допустила меня к обучению государя, — небрежно ответил Ибрагим, склонив голову набок и жадно бродя взглядом по её свирепому лику. — Потому что знаешь: мы нужны друг другу. Она стиснула челюсти и поджала губы так, что те превратились в тонкую линию. Голубые глаза блестели от слёз, по лицу блуждали тени самых разных эмоций. Он словно интуитивно чувствовал, за какую ниточку дёрнуть, чтобы заставить её задуматься над своими словами. Он видел, как она тряслась над сыном. Как боялась его смерти. Как пугалась каждой тени. Но касалось это лишь султана Селима. Во всём, что касалось её самой, Хюррем Султан была беспечна, он это знал. Бросила свою честь, посещая Дом Отдохновения. Бросилась в воду за Нико, словно вовсе не была Валиде Султан. Царапала себя, упиваясь болью, которая могла заглушить душевную. Если подумать… за последние полгода Хюррем Султан совсем не изменилась внешне, но как будто стала совсем другим человеком. Такие изменения могли бы произойти, если бы они не виделись лет десять. Хюррем рвано вздохнула, поняв, что вот-вот заплачет, и отвернулась от него, спрятав половину лица в ладони. Ноги неторопливо понесли её прочь, но из покоев она так и не ушла. — Змей… — Он услышал её слабый, сердитый хрип. — Ты всегда знал, как ужалить меня побольнее. Он сделал к ней крошечный шаг. — Лучше это буду я, чем Валиде Султан Османского государства продолжит причинять себе вред сама, госпожа. — Ты ничего не знаешь, Паргалы Ибрагим. Ничего, — из её голоса так и сочился яд. А ещё — неизбывное страдание. — Я знаю, что ты победила, и признаю твой триумф, госпожа, — сказал он спокойно. — А ещё знаю, что ты осталась одна. Повелителя не стало слишком рано. Шехзаде Мехмед трагически погиб. Ты должна хранить жизнь ещё совсем юного султана и оберегать оставшихся двух шехзаде… — Мне плевать на твои фальшивые соболезнования… — она снова перебила его. Но он даже не сбил дыхания: — На твоих плечах оказалась огромная ноша, Хюррем Султан. Ноша, понять которую из ныне живущих способен только я. Да, мы враждовали. Да, мы ненавидели друг друга. Но сейчас у нас есть общая цель. И это — жизнь и султанат нашего государя. И будущее Османского государства, которое будет вложено в руки его детей. Хюррем слушала его. Плевалась ядом. Но не уходила. Он не мог даже представить, какая буря противоречий прямо сейчас бушевала в её беспокойной, разрывающейся от скорби душе. — Тебе тяжело нести эту ношу в одиночестве, госпожа. — Его голос стал похож на убаюкивающий, гипнотизирующий шёпот. Ибрагим Паша всегда знал, что говорить и как говорить. Было бы желание. — Поэтому ты проявляешь слабость, не так ли? Ходишь к этому Саиду. Ненавидишь себя за это. Причиняешь себе боль. Хюррем тихо фыркнула, стёрла подушечками пальцев навернувшиеся слёзы, и посмотрела на него из-за плеча. — Я бы поверила тебе, Ибрагим… будь я Нигяр-калфой. Или Хатидже Султан. Но я слишком хорошо знаю, как сладки и ядовиты бывают твои речи. — Тогда почему ты всё ещё здесь? Почему не бросишь меня в темницу? — Сперва я подыгрывала тебе, — призналась она безропотно, — мне было интересно, как далеко ты зайдёшь, прежде чем выдашь себя — и я просто запру тебя в казематах и вскоре забуду твоё имя. — А потом? — Он позволил призрачной ухмылке проявиться на своих губах. — А нет никакого «потом». — Хюррем покачала головой так вяло, словно шея её не слушалась. — Меня просто развлекают твои попытки втереться ко мне в доверие. Но ни одному твоему слову я не верю. Он недоверчиво вздёрнул бровь. — И всё же к Михринисе-хатун ты съездила. Убедилась, что я был прав. — Да… Документы, которые нашёл Малек, и впрямь полностью подтвердили каждое твоё слово, — кивнула она и скрестила руки на груди. — Михриниса-хатун и Альп-бей едва ли не верховодили на чёрном рынке рабов… — Но? — Он предвосхитил какую-то заковырку в её словах. На её губах проявилась колючая, понимающая ухмылка. Так выглядела Хюррем, когда расставляла по углам мышеловки. — Но больно всё гладко как-то. Документы были спрятаны кое-как. С тем же успехом Михриниса-хатун могла просто выбросить их мне в руки из окна. Также ни один другой след к Альп-бею и его супруге, кроме того, что дал ты, так и не привёл. И Махмуда мы так и не нашли. Порой он забывал, как ненавидел её ум и как восхищался им. — Так ты думаешь, я всё подстроил? И Михриниса-хатун — безвинный ангел? — Он поднял брови в издевательском выражении. — Зачем бы ей тогда захотеть наложить на себя руки, госпожа? — Она ни слова о работорговле не сказала. Только о том, что мне воздастся за умерщвление её отца и матери. Я думаю, ты просто бросил мне одну из своих союзниц как приманку, чтобы я доверилась тебе. Ибрагим напрягся, но постарался напустить на себя равнодушный вид. — И как бы я это сделал отсюда? — О, не скромничай. Я уверена, у тебя ещё остались кое-какие связи в городе, Ибрагим. — Или всё гораздо проще, и Михриниса с Альпом просто не думали, что ты так быстро выйдешь на них. Если бы не я, разумеется. — Да… складно выходит. Но есть загвоздка, — Хюррем криво улыбнулась. — В документах ни слова не было о хатун, которую бы готовили в убийцы Селима. Он ответил ей насмешливым взглядом. — Ты же не всерьёз думаешь, что подобного рода вещи озвучиваются в официальных документах? Да даже в личных переписках. Хюррем подозрительно сощурилась и замолчала, какое-то время буравя его голодным взглядом. Затем резко передёрнула плечами, словно сбросила с себя какую-то противную мысль, и зашагала к выходу. Громко постучав и дождавшись, когда двери откроются, она напоследок повернулась к нему. — Если хочешь и впрямь зарыть топор войны, Ибрагим, ты выдашь мне абсолютно всех своих союзников. Каждого, кто поддерживал Мустафу и продолжает строить козни моему сыну. И, поверь мне, я узнаю, если ты мне солжёшь. Он хотел выразить ей вдогонку какое-то остроумное сомнение в этих словах, но вовремя прикусил язык. Отчего-то стальной блеск в её холодных глазах сказал ему обратное: лучше бы ему и впрямь ей не солгать. Каким-то шестым чувством он ощущал, что она знала о нём гораздо больше, чем он думал. Единственным его козырем оставался Абдулла. Знай Хюррем о его истинной роли, давно бы казнила его, а не допускала на личные аудиенции к сыну. Лишь он имел значение. Остальных… предстояло выбросить с шахматной доски. Ибрагим ответил ей вежливой улыбкой и поклоном. — Как прикажете, Валиде Султан. Тихо фыркнув и выразив этим своё недовольство его жеманством, Хюррем вышла из покоев.***
Когда вдалеке показался Насух-эфенди, Ибрагим бойко захлопнул книгу, которую читал, и широко улыбнулся. Стражи Хюррем, разумеется, бдели без устали и сопровождали его прямо от дворцовых ворот. Ибрагим прислушался к их мыслям и удостоверился в своих догадках. С момента их разговора прошло две недели. Селим был так доволен плодотворными уроками с бывшим Великим визирем, что даже убедил свою сверхподозрительную маменьку дать дозволение Ибрагиму выходить в сад в любой момент. А потом ему удалось даже получить через Сюмбюля-агу разрешение на то, чтобы пригласить в Топкапы Матракчи. Но, разумеется, великодушия в этом жесте не было. То была проверка. Причём довольно топорная. Ибрагим ведь пообещал ей предоставить имена и явки всех затаившихся заговорщиков. — Матракчи! Богослов и поэт Матракчи… Тысячу лет словно не видел тебя, — весело поздоровался с ним Ибрагим. Насух-эфенди приблизился и его беседке и низко поклонился. В его мыслях не прослеживалось, собственно, ничего, кроме слепого щенячьего страха. Ещё бы: очевидно ведь, чью сторону Насух-эфенди занимал во время Смуты, и вот бедолагу пригласили прямо в логово льва. Вернее, львицы. — Ну же, Матракчи, поздоровайся со мной, как друзьям подобает. — Улыбка Ибрагима дрогнула и стала похожа на оскал. — Паша… — Матракчи не успел даже ойкнуть и Аллаха помянуть, как был заключён в крепкие медвежьи объятия. — Здесь повсюду её шпионы, так что веди себя естественно, — тут же холодно зашептал он, скрывая шевеление рта от соглядатаев. Затем, отстранившись, с прежней непосредственностью добавил: — Ни одного человека в империи нет, с кем я бы смог добротно в матрак поиграть. Как смотришь на это? — Я… да, паша, — еле скрывая дрожь в голосе, согласился Матракчи. Всё его тело было напряжено, как струна. Как будто он ожидал, что в любой момент ему на шее удавку затянут. Ибрагим послал ему предупреждающий взгляд. — Не вижу энтузиазма. — Честь для меня, паша! — уже увереннее заявил Матракчи, хотя взгляд его говорил ровно противоположное. Они прошествовали в глубь сада, и множество стражников вместе со слугами проследовали за ними. Они помогли им одеться для игры и дали по щиту и дубине с мягким кожаным навершием. Стражи выставили оцепление: в каждом из четырёх углов сада стояло по паре бостанджи. В шатре — двое слуг. Каждый глаз не сводил с играющих, и Ибрагим без труда читал их мысли. Каждый из них мечтал принести своей госпоже какую-то услышанную крамолу. Хюррем ожидала, что, пригласив Матракчи во дворец якобы для игры в матрак, Ибрагим собирался выдать ему все свои секреты по её уничтожению, а также призвать к активизации все спящие ячейки лазутчиков покойного Мустафы. — Готовься! — крикнул распорядитель игры из шатра. — Приветствие! Ибрагим и Матракчи синхронно кивнули друг другу, приложив ладонь к сердцу. — Оружие вверх!.. В бой! — скомандовал евнух. Матрак был излюбленным стилем самообороны среди всех османов. Игру любили как янычары, так и султаны. Она позволяла в короткие сроки эффективно научиться правильно выставлять защиту и не оплошать во время реального поединка. Ударишь по противнику семь раз, пробив блоки и обнаружив слабые места, — побеждаешь. Матракчи был не только поэтом и богословом, но ещё и искушённым математиком и солдатом. Недооценивать его точно не стоило. К тому же целью было поговорить без свидетелей. Слушать мысли бостанджи было проще. У дисциплинированных воинов и ум был дисциплинирован, там не было хаоса, от которого болела голова. Глубоко вздохнув, Ибрагим поднял мягкий щит и сделал шаг. — Не вздумай поддаваться, Матракчи! — крикнул ему Ибрагим и, оскалившись, в три быстрых шага оказался подле друга и замахнулся на него своей мягкой дубиной. Матракчи рефлекторно вскинул щит, но сила удара была нешуточной, и на ногах он не устоял. Насух грохнулся на задницу, зашипев, и Ибрагим наклонился над ним, от души треснув по боку. — Один! — Евнух открыл счёт. — Хюррем Султан хочет имена наших с Абдуллой союзников. Так она доверится мне, — быстро прошептал Ибрагим, пользуясь моментом. И затем добавил громче: — Я сказал не поддаваться! Ибрагим отскочил назад, и Насух-эфенди довольно юрко вскочил на ноги. По его просветлевшему лицу стало понятно, что он наконец догадался, ради чего была вся эта игра. Поэт прокрутил в руке мягкую дубину и хрустнул позвонками в шее. Затем подскочил и нанёс несколько довольно предсказуемых ударов, которые Паргалы без труда блокировал — но это позволило им снова оказаться близко друг к другу и обменяться сообщениями. — Вы с огнём играете, паша. — Знаю. Удар. Снова блок. Подсечка. Отскок. — Я обучаю Селима. Нико — Визирь-и-Азам. Мы ещё можем всё исправить. Бессмысленное порхание вокруг друг друга затянулось, и Матракчи сделал обманный манёвр, чтобы Ибрагим пропустил удар по печени и громко зашипел. — Один! — Это очко от распорядителя игры было записано в пользу Насуха-эфенди. — Кто вам нужен, паша? — Альп и Махмуд. Если Хюррем найдёт их, всему конец. Матракчи зарычал якобы от натуги, чтобы это отвлекло соглядатаев, и нанёс ещё несколько довольно сильных ударов по щиту Ибрагиму. — Скажите Абдулла Паше. — Он не знает о моём плане. — Почему не скажете ему? — Не поймёт. — Что за план у вас такой, паша? Чего добиваетесь? Нерв схватки начал раскаляться. Беседы беседами, но азарт и адреналин уже вошли в свой домен, возбуждая кровь. Ибрагим снова бросился в атаку, нарастив скорость ударов, и бедняга Матракчи, уворачиваясь, заметался по кругу, как мышонок, бегающий по клетке от кота. В глазах Матракчи, воспалённых и пылающих горячкой битвы, всколыхнулась тревога, когда на свой последний вопрос он ответа не услышал. Ибрагим вознёс над головой дубину и нанёс изящный, рубящий удар по щиту Насуха. Тот кое-как блокировал его и выбросил руку с дубиной вперёд, чтобы контратаковать, но Ибрагим прокрутился вокруг своей оси, оббежал Матракчи и, прежде чем пнуть его ногой по заднице, прошипел: — Хюррем Султан. Матракчи только и успел, что с ужасом ахнуть, а потом полетел в нокаут. — Не по правилам! Штраф! — недовольно буркнул евнух. Но плевать Ибрагим хотел на правила игры, которая целью имела совсем другое. Матракчи повернул к нему голову. На лице его был написан лютый ужас. — Вставай, Матракчи! — рявкнул Ибрагим, замахиваясь дубиной. Насух-эфенди поднялся на ноги и отбежал на несколько шагов, восстанавливая равновесие и контроль дыхания. Его перепуганный взгляд был вперен в Ибрагима. Горячка нарастала. Дубины летали мимо щитов, били бока, грудь, шлемы. — Два… Три… Четыре! — постепенно считал за ними евнух. — Вы погибнете, паша! — Я уже покойник, — ледяным голосом прохрипел Ибрагим, заливаясь потом и парируя удары, которые всё наращивали свою силу. — Найди мне Альпа. Я должен убить его раньше Хюррем и Абдуллы. — А потом? И других союзников шехзаде выдадите султанше?! — Ради победы иногда приходится жертвовать фигурами, — огрызнулся Ибрагим. Матракчи взревел и ударил сразу трижды: ловко, быстро, отчаянно. Ибрагим всё блокировал, как вдруг дубина в ладони поэта грозно провернулась — и следующий удар пришелся ему прямо по плечу. — Люди не пешки, паша! — рявкнул содрогавшимся от злобы голосом Матракчи. Мышцы и кости обожгло огнём, и Ибрагим с шипением втянул ртом воздух сквозь стиснутые зубы. Плечо ответило моментальным онемением. — Пять! — Так говорят пешки, а не короли, — парировал Ибрагим, с трудом удерживая щит ослабевшей левой рукой. Приходилось подключать тело активнее, ибо блокировать следующий мощный напористый удар он бы уже вряд ли смог. — Я для вас тоже пешка, паша?! Ибрагим увернулся от очередного свирепого замаха, но в этот раз дубина пролетела угрожающе близко к его голове — да так, что воздух засвистел в ушах. Матракчи вложил в него всю свою силу, и по инерции его повело вперёд. Ибрагим встал за спину Насуху, вскинул руку с дубиной и поймал друга в захват. — Нет. Сейчас ты самая сильная моя фигура, — прошипел он ему на ухо. — Но предашь или ослушаешься — я тебя не пожалею. Мы на войне, Матракчи. Хватит ныть. И отшвырнул его от себя так, что Матракчи пошатнулся. Со спины ему прилетел очередной удар, который бы не удалось заблокировать. Насух повалился на землю и вскинул на Ибрагима блестящие глаза. — Шесть! — услышали они. — Один удар остался! Дубина Ибрагима вновь взлетела и понеслась вниз, на Матракчи, с устрашающей скоростью. Насух сжал зубы, откатился в сторону, вскочил на ноги и резко вздёрнул щит. Паргалы понял, что промахнулся, и тотчас метнулся в сторону. Между ними возникло расстояние в десять шагов. Оставался последний удар. Крайняя возможность сказать что-то важное. Ибрагим громко заревел, выбросил щит и перехватил дубину обеими руками, чтобы сделать удары сильнее и манёвреннее. — Щит не в игре! Правила… Конца фразы они не слышали. Кровь оглушительно барабанила в ушах. Матракчи никогда не видел пашу таким загнанным в угол. Глаза его блестели необузданной яростью, как у дикого зверя, которому ничего не оставалось, кроме как броситься на вооружённого до зубов охотника, ибо в противном случае ему грозила смерть. Матракчи ушёл в глухую оборону, истощая Ибрагима с каждым блокированным щитом ударом. Разумеется, выбросив щит, он открылся. Это был отчаянный поступок. Такой же отчаянный, как и его желание сразить Хюррем Султан практически в одиночку. Евнухи и бостанджи даже думать о чём-то толком перестали и, разинув рты, приковались взглядами к воинам, которые настороженно кружили вокруг друг друга и пытались достать противника своими дубинами. Последний удар, седьмой, никак не наступал. Ибрагим наносил по удару, отрывисто озвучивая имена ключевых участников заговора, которыми готовился пожертвовать. — Найди Мехмеда Пашу. Доган-бея. Джошуа-эфенди. Омера-челеби, — перечислял он после каждого удара дубиной. — Уничтожь всё, что указывало бы на меня и Абдуллу. — Абдулла не простит вам этого, — процедил Матракчи сквозь зубы, толком не размыкая губ. Дубина обрушилась на Матракчи, грозясь расколоть голову, как куриное яйцо. Тот вскинул щит, и оружие Ибрагима, заключённое в обе руки, быстро и манёвренно скосилось вбок и вниз. Удар пришёлся прямо по животу. Матракчи громко закряхтел и согнулся напополам, почуяв, как весь воздух вышибло из лёгких. — Переживу. — Семь! Конец игры! — скомандовал евнух, вскинув ладонь в воздух. Стражники тотчас, как по отмашке, ринулись к бойцам, чтобы разнять их в случае чего. Матракчи осел наземь, восстанавливая дыхание, и принялся кашлять. Ибрагима оттянули в сторону, и тот импульсивно сорвал с головы шлем. Холодный воздух обдал взмокшие чёрные волосы, и Паргалы встретился взглядами с Матракчи, когда у того раздвоившийся мир сошёлся наконец воедино. — Добрая игра… Согласен, Матракчи? — со значением спросил Ибрагим, тяжело дыша и вскидывая бровь. Насух-эфенди сжал челюсти и сглотнул, неровно вздыхая. — Да… Да, паша, согласен… — Вот и славно. Приходи, повторим, поэт Матракчи. Не век же тебе корпеть над своими умными фолиантами, — фыркнул Ибрагим и выбросил дубину в сторону. Скосил взгляд на евнуха и кивнул на друга. — Проводите его к воротам. Я во дворец. Скоро занятия с Повелителем.***
В быт Великим визирем у него находилась масса других важных дел, на которые можно было отвлечься, чтобы преспокойно ждать, пока сплетается паутина. А сейчас его ум занимали только интриги и уроки с Повелителем, которых за пару недель стало меньше. Казалось, это было затишьем перед бурей, но Ибрагим знал из мыслей слуг, что, чем теплее становились дни, тем тревожнее становилась Валиде. Меры безопасности усилились: всё чаще она тенью следовала за сыном, всё реже отпускала из дворца одного — и, как следствие, всё раздражённее становился Селим. На уроках это тоже сказывалось: мальчишка становился невнимательным, часто отменял занятия. Это злило Ибрагима. Но ещё больше злило то, что Хюррем обхитрила его. Да, он не слышал, чтобы она отправлялась в Дом Отдохновения с того дня, как он запретил ей это, но периодически он встречал во дворце Саида, направлявшегося в сторону Мраморного павильона. В Топкапы он изображал из себя купца, и это прикрытие было достаточным, чтобы не распространялось лишних слухов. Но одному Аллаху было известно, чем они с Хюррем занимались, когда солнце заходило за горизонт. Эти мысли, фантазии донимали его сверх меры. А ещё — невозможность с этим что-то сделать: Хюррем не проявляла к нему никакого интереса, и в огромном дворце они без труда не встречались. Зато с ней встречался Нико. Иногда он видел их беседующими и гуляющими по саду, но в глазах брата не было влюблённого восторга — только печаль. Должно быть, чувств его Хюррем не разделяла. Бестолочь. Нико всегда был наивным болваном во всём, что касалось любви, думал про себя Ибрагим. Матракчи приходил к нему каждые несколько дней, чтобы поиграть в матрак и рассказать последние новости, и спустя парочку таких игр соглядатаев у них стало меньше. Кажется, Хюррем заглотила наживку, поверила, что крамолы он не задумывал. Получив имена и расправившись с несколькими надёжными союзниками Мустафы, затаившихся в тени, она чуток поуспокоилась в его отношении… Вот только эффект это возымело не тот, какой Ибрагим хотел. Ему нужно было, чтобы Хюррем навещала его, спрашивала его совета, позволяя ему тем самым оплетать её паутиной своего внимания. Да пусть она бы в процессе и артачилась, и ерепенилась, без разницы — Ибрагима это скорее развлекало, чем раздражало. Но сейчас Паргалы чувствовал, будто им воспользовались: он выдал ценных союзников заговорщиков, но толком ничего не получил взамен. В последнюю игру в матрак Насух-эфенди сказал ему, что нашёл, где скрывался Альп-бей. — Он прикидывается нищим в одной из богаделен при вакуфе Хюррем Султан, — сообщил ему Матракчи, пока они разыгрывали очередную игру. Более спокойную в этот раз. Настолько, что бостанджи стояли да переговаривались о какой-то чуши, не обращая на них толком внимания. — Интересное место он выбрал, чтобы скрыться. Почему с Абдуллой не связался? — А вы не знали? Абдулла Паша только на днях должен вернуться. Падишах отправил его на ревизию армии перед началом подготовки к походу. — У Абдуллы есть несколько подручных в городе. Он их знает. Почему с ними не связался? — Должно быть, он услышал, что Хюррем Султан настигла сразу нескольких важных людей среди союзников Абдулла Паши, и решил не высовываться какое-то время, чтоб и его не поймали. Ибрагим облегчённо вздохнул и стёр пот, стекающий из-под шлема. — В кои-то веки его осторожность сыграла нам на руку. Сегодня же мы прикончим его. — Как вы из дворца выйдете, паша? — Сегодня занятий у государя нет. Воспользуюсь Малеком. Он выведет меня в город. В полночь встретимся у богадельни. — А если Хюррем Султан узнает? — Поговорю с Нико. Скажу ему, чтобы удостоверился в том, что никто не станет искать меня этой ночью. Услышанное слегка расслабило Насуха. О влюбленности Нико в султаншу он знать не знал, но между поэтом и его старшим близнецом были тёплые приязненные отношения ещё давно, с глубокой молодости.***
Ибрагим осторожно выглянул из-за угла, держа капюшон надвинутым на лицо. У одного из входов в богадельню он увидел двоих людей, которые своей позой выказывали явное недружелюбие. — Откуда тут стража? — насупился Ибрагим, обращаясь к Матракчи за своей спиной. Они оба были одеты в простую одежду и укутаны в плотные накидки с глубокими капюшонами, но под ними были вооружены до зубов. — Понятия не имею, паша, — покачал головой встревожившийся Насух-эфенди. — Я был тут вчера, никого не видел. — Ладно, поворачивать назад поздно. Твой левый, мой правый. Малека они оставили караулить переулок позади. С погодой Ибрагиму вновь повезло: лило как из ведра, как в ту ночь, когда он отправился к Дому Отдохновения. В прошлый раз он простыть умудрился, но зато чего достиг! В этот раз из-за ливня на улицах было пусто, а шум дождя укрывал их с Матракчи в тени улиц и приглушал шаги. Паргалы и Насух-эфенди вскинули луки. Тетивы натянулись. Стрелы со свистом вылетели из гнёзд и вонзились в глотки обоим стражам. Те с хрипом повалились назад и, оставляя за собой кровавый след, сползли по стене вниз. — Недобрый это знак, паша, недобрый… — сглотнул Матракчи, убирая лук. Ибрагим выглядел гораздо спокойнее. Он ко всяким ловушкам был готов. Убрав оружие дальнего боя, он вытащил из-за спины изогнутые ятаганы по одному на каждую руку. Предварительно он и ядом их смазал, чтоб наверняка. Оглядевшись по сторонам, он высунулся из своего укрытия и быстрым шагом настиг убиенных. Осмотрев и убедившись, что те были мертвы и их никто не видел, Ибрагим кивнул Матракчи на ближайший тёмный угол. — Перетащи их туда. Я пошёл внутрь. — Паша, не идите один, подождите меня! — Времени мало. Не спорь, — процедил он и, перешагнув через труп, толкнул ветхую дверь. Внутри пахло ужасно. Сырость, мочевина, гниль, плесень — извечные запахи таких заведений. Омываться было негде толком, да и воли не хватало. Богадельня была похожа на обычную ночлежку: на входе был узкий коридор, ведущий в общую комнату, а дальше — несколько маленьких. Ибрагим только надеялся, что не придётся совать нос в каждую зловонную каморку, чтобы отыскать Альпа и прикончить его. В мыслях было тихо. Нищие спали. Только где-то в одной из комнат он слышал тихие мысленные молитвы Аллаху. Обычное дело для богадельни, поэтому Паргалы внимания на это не обратил. Молитвы в голове он мог стерпеть. Ибрагим осторожно и тихо, как крадущаяся пантера, перемещался по холодному полу, осматриваясь. На полу было множество лежанок, на которых храпели и сопели нищие. Ибрагим испытывал к этим людям отвращение. Он и сам с семьёй никогда звёзд с неба не хватал, но они не побирались по улицам и не удовлетворялись тем, что имели. Многие из этих бедолаг были ещё совсем молодыми. «Жалкий конец», — думал про себя Ибрагим, непрестанно морщась. Ятаганы он крепче сжал в руках, а те прятал под полами плаща, чтобы никто из чутко спящих не проснулся и не забил тревогу. Альпа он всё-таки обнаружил довольно быстро — видно, Аллах ему благоволил в эту ночь. Оный несчастный спал прямо в общей комнате, в самом дальнем углу. Ибрагим догадался, увидев позу, в которой спал «нищий»: он тревожно обхватывал подушку, а из её уголка выглядывало что-то острое. Ну какой сизый и убогий станет спать с ножом в руке? Весь мир сфокусировался на Альпе, который, должно быть, с трудом заснул и даже не знал, что его смерть медленно приближалась к нему прямо сейчас. Ибрагим тихонько зашагал к нему, минуя соломенные постели других нищих. Он мог поклясться, зная характер зятя Капудана Паши, что тот поди ещё и молитву перед сном Всевышнему возносил, чтобы до него никто не добрался. Что ж, Ибрагим собирался подарить ему тихую и спокойную смерть, просто перерезав ему горло. Общая комната слабо освещалась несколькими лампадами. Вялые блики падали на лицо Альпа, слишком безмятежное для его позы, кричащей о боеготовности. Сипло втянув носом воздух, Ибрагим сделал очень осторожный шаг в пространство между лежанками Альпа и нищего рядом с ним, и присел на одно колено. В свете лампад чуть блеснуло лезвие ятагана, которое ослепило даже самого Ибрагима. Он потянулся к глотке спящего Альпа. В голове всё ещё было тихо… тихо… какое чудесное чувство — быть среди тех, кто не мыслит. Но какая же это была власть. Его невозможно было застать врасплох. Губы Паргалы раскрылись и зашевелились в немом: — Упокой Аллах душу твою. — И потянулся с ятаганом к его глотке. Как вдруг тишину в его голове, словно натянутую нить, разрезало проклятье Насуха-эфенди — а в следующий миг до него донёсся шум скрипнувших половиц и, кажется, перевёрнутой корзины. Ибрагим резко повернул голову ко входу и скривился. Неужели Матракчи так и не научился передвигаться бесшумно?! И тишины больше не было. Вместе с голосом Матракчи в голове он услышал и другой. — А-а! — заорал, что было мочи, Альп, взвизгнув, как девчонка, и подорвавшись на своей лежанке. Ещё толком не стряхнув с себя остатки сна, он инстинктивно попятился прямо на заднице и вжался в стену. — Это Ибрагим! Ибрагим Паша здесь! Ибрагим даже не услышал собственное проклятье, вырвавшееся из уст. Оно было заглушено чужими голосами в голове — мысленными и реальными. Затем последовал вопль Матракчи. Молитва Всевышнему о снисхождении. Лязг мечей — не в голове, а очень даже в реальности. С постелей повскакивали люди. Они и впрямь доселе спали, тут Ибрагим не обманулся… Вот только не нищие это были. Судя по выправке и тому, как они держали ятаганы, спрятанные под одеялами, это были воины, ещё и очень умелые. Ибрагим чертыхнулся про себя, принявшись инстинктивно подсчитывать возможных противников, вставая в боевую позу и прикидывая, с кого начать, чтобы уравнять мизерные шансы на выживание. Ещё и вдруг двери в комнатки распахнулись поочерёдно, и Ибрагима ослепил свет многочисленных факелов. Ловушка. Это была ловушка. Он увидел, как к горлу подошедшего Насуха уже приставили лезвие ятагана. Это означало потерю союзника в надвигающейся схватке. Он мог бы справиться… допустим, с тремя одновременно. Но не больше. А тут их была дюжина. Может, чуть больше. Откуда они тут взялись? — Убить меня пришёл! Ублюдок! — Альп очнулся от сонного дурмана и вскочил на ноги, держа перед собой кинжал. Вид у него был осатанелый. — Жену мою из-за тебя убили! Ты натравил эту ведьму! Предатель! А теперь и меня добить пришёл! — Да, чтобы ты рта своего не раскрыл, — выплюнул Ибрагим. — Предатель! Предатель! Божье наказание на твою голову! Будь ты проклят! — ревел Альп и зыркнул на остальных воинов. — Убейте его! Убейте! Но воины, удивительное дело, не шевелились, словно и не от Альпа должны были получать приказы. В голове загудело от какофонии, и в животе свился раскалённый узел, до тошнотворного мерзкий, будто его лягнули. Не хватало ещё желудок опорожнить прямо тут. Но голосов было слишком много. Слишком. Много. Ибрагим пошатнулся, почувствовав чудовищное сердцебиение. Это была не паника. Это была просто головная боль. Ему будто в ухо орали одновременно тридцать человек. — Паргалы Ибрагим Паша, — кто-то громко озвучил его имя, и он повернул голову на звук. В одной из комнат оказался… — Абдулла, — хрипло выдавил из себя имя соратника Ибрагим. — Как это понимать? Тот слегка потянулся, лениво, как кот. Неужели они все и впрямь спали? Спали, думая, что он придет? Но как Абдулла мог узнать? — "Как это понимать"? — с иронией в голосе переспросил визирь, выгнув бровь и погладив бороду. — Странный вопрос, паша, учитывая, зачем ты сюда пришёл. А пришёл ты убить Альп-бея. Зятя покойного Капудан Паши, супруга убиенной Михринисы-хатун… и преданного покойному шехзаде Мустафе человека… Не думаешь, что это скорее мы должны задавать вопрос, как это понимать? Он не накинулся на него и не проткнул мечом. Уже хорошо. Драки можно было избежать. Это Ибрагим понял и без чтения мыслей Абдуллы — среди такого количества воинов, готовых выпотрошить его по команде, это было почти невозможно. — Хюррем ищет тебя. Она нашла Махмуда, но я успел предупредить его скрыться, — ответил он, тщательно подбирая слова. — А вслед она вышла на Михринису-хатун. — Да? И почему же она на неё вышла? — Да потому что этот греческий пёс надоумил её! — возопил безутешный муж. — Моя жена не была связана с Махмудом! Абдулла остановил поток его речи ленивым взмахом ладони. Альп закусил внутреннюю сторону щеки и процедил тихое проклятье, глядя на Ибрагима с бурлящей во взгляде ненавистью. — Правду ли говорит наш друг Альп-бей, паша? Ты действительно бросил Михринису-хатун в когтистые лапы этой ведьмы Хюррем? По затылку поползла холодная змея тревоги и ярости. Кем был этот Абдулла, что заставлял его отчитываться перед ним? Ещё и нацелив на него ятаганы своих подручных янычар, как если бы скажи он неправду — и те бы бестрепетно закололи его прямо тут, в богадельне. — Да. Это правда, — признался Ибрагим, гордо вскинув подбородок. — Ах ты, вшивый!.. — Потому что в противном случае она бы вышла на твой след, Абдулла. — Вот оно как? — изобразил лёгкое удивление глава мятежников, продолжив задумчиво поглаживать бороду. Сердце Ибрагима так и не могло хоть немного утихомирить свой ход. Руки, держащие ятаганы, задрожали от напряжения. — И, полагаю, внезапное исчезновение Мехмеда, Догана, Джошуа и Омера тоже связано с тобой, паша? Ты хорошенько подумай, прежде чем ответить. — За словами следи, Абдулла, — голос Ибрагима звякнул металлическими нотками. — Да, это моих рук дело. Они уже давно не представляли для нас никакой ценности. А отдав их в лапы Хюррем Султан, я заручился её доверием. Вскоре её бдительность ослабнет, и я смогу нанести ей сокрушительный удар. — Так ты решил в Троянского коня поиграть, паша? — вздёрнул бровь Абдулла и недоверчиво сощурился. От него так и веяло опасностью, Ибрагим это кожей чувствовал, которая вся покрылась мурашками. — И по одному избавляться от верных нам беев и пашей? А что дальше сделаешь? В койку этой ведьме прыгнешь, чтобы «ослабить её бдительность»? Кровь взбеленилась в жилах Ибрагима, и он со свирепым рыком вскинул ятаган, блеснувший на свету, в направлении глотки Абдуллы. Хотя расстояния между ними было предостаточно. А ещё дюжина переодетых янычар, которые в душе облизывались на его хладный предательский труп. Для них всех уже всё было очевидно. — Одно моё слово Хюррем, только одно — и завтра тебя проведут по площади и закидают камнями, Абдулла. Следи за своими словами. Уголок губы Абдуллы пополз вверх. — А ты думаешь, что живым отсюда выйдешь, паша? Тебе не кажется, что ты… несколько утратил понимание происходящего? — уточнил елейным тоном Абдулла. — Ты — пленник этой ведьмы. Челеби султана. Тебе на твоё место указали, кафир. И теперь не мы исполняем твои приказы, а ты исполняешь наши. Если хочешь жить. Перед глазами Ибрагима поплыли кроваво-красные круги. — Абдулла… Не заигрывайся, — прошипел он и решил блефовать: — Нико — Великий визирь. И он знает, что я здесь. И если со мной что-то случится, он прикажет вспороть тебе брюхо. По лицу Абдуллы прошлась тень жуткой эмоции. Смесь презрения и ярости. Ибрагим услышал среди всей остальной какофонии его мысли: своим блефом он попал в яблочко. Николаса они, может, ни во что не ставили — ещё больше, чем сейчас самого Паргалы, — но с печатью Визирь-и-Азама приходилось считаться. Наконец, переборов отвращение и неприязнь, Абдулла вскинул руку и дал отмашку своим янычарам убрать ятаганы в ножны. Лязг и звон мечей оглушил Ибрагима и заставил поморщиться. Когда угроза жизни немного спала, он понял вдруг, как чудовищно звенела у него голова. — Но как так, Абдулла Паша?! Предатель должен умереть! Он виновен в смерти моей жены! Он спелся с ведьмой Хюррем! Меня убить хотел! — кричал досадливо Альп, бегая взглядом между Абдуллой и Ибрагимом, которые прямо сейчас обменивались красноречивыми взглядами. — Всему своё время, эфенди. Потерпи. Время и Аллах всё расставят на свои места, — таинственно процедил Абдулла и приблизился к Ибрагиму. — Мы больше не в равных позициях, кафир Паргалы. Ты предал нас. Но ты полезен, коли уж ведьма доверяет тебе. Будешь делать то, что тебе скажут. Смерть Мустафы должна быть отмщена, а справедливость восстановлена. Ведьма Хюррем должна умереть. Только тогда дух нашего шехзаде сможет упокоиться. — А что мешает мне и тебя отдать Хюррем Султан за эти дерзкие слова? Думаешь, я без твоей помощи не избавлюсь от неё? По физиономии Абдуллы расползлась мерзкая ухмылочка. Ибрагим услышал его крамольные мысли ещё до того, как те были озвучены, и побледнел. — Ты ведь наверняка надеешься ещё раз увидеть свою семью живой, Паргалы Ибрагим. Ты же не хочешь, чтобы детки твои осиротели такими маленькими, а досточтимая Хатидже Султан овдовела раньше срока? — Ты! Мерзавец! Я убью тебя! — взревел Ибрагим и дёрнулся вперёд, но перед Абдуллой вмиг выросла стена из янычар, которые своим грозным видом вынудили его остановиться. — Паша! Пожалуйста! — воскликнул вдруг Матракчи, и Ибрагим скосил на него яростный взгляд. — Возвращайся во дворец, челеби Ибрагим. Если ещё хоть один волос упадёт с головы кого-то, кто живёт во имя правосудия шехзаде Мустафы, ты пожалеешь. Очень сильно пожалеешь. А теперь ступай вон, — приказал Абдулла и кивнул на дверь. — Паша, пойдёмте… — пискнул Матракчи. Ибрагим бросил ослепительно яростный взгляд на Абдуллу. Его глаза пообещали ему скорую погибель. Долгую, мучительную. Никто не смел угрожать ему семьёй. Никто не смел глядеть на него свысока, когда ещё вчера заискивал перед ним и называл господином. Он проглотил ненависть. Проглотил проклятия. Убрал ятаганы в ножны и ушёл ни с чем, даже не оборачиваясь на всех этих шакалов, которые потешались прямо сейчас над ним в мыслях. Ибрагим умел быть терпеливым. В его руках были и Хюррем Султан, и султан Селим. Оба начинали доверять ему. И он не собирался сбрасывать в пас такие козыри.