Воспоминание четвёртое
Настроение у Ибрагима было паршивее некуда. Во время утренней прогулки по парку — хотя сложно назвать прогулкой хаотичное, рассерженное блуждание взад-вперед, — пошёл дождь, а ему некому было подержать зонт над головой. Обеденная трапеза была куцей и не насыщала. Но хуже всего была уязвлённая гордость. И тревога. Отрицать это было бы глупостью, а глупцом он себя не считал. Он оказался меж двух огней раньше, чем ожидал даже по самым пессимистичным планам. С одной стороны — Абдулла, с другой — Хюррем Султан. Его злейший враг в одночасье превратился в возможного могучего союзника, а надёжный союзник — в опасную угрозу. «Чувства человека изменчивы», — вспомнил он собственные слова, адресованные Хюррем. Что ж, он, видимо, не слукавил. Матракчи после случая в богадельне было логичнее упрятать куда-то подальше, и Ибрагим через Малека передал ему письмо с указаниями спрятаться в доме Нигяр-калфы. О том, кому принадлежал дом, было известно немногим, и Паргалы надеялся, что там до него вездесущий Абдулла не доберётся. Без Матракчи у него во дворце союзников не осталось. Не с кем было обсудить планы, прикинуть варианты. Паргалы бродил по собственным покоям, теребя бороду так часто и сильно, что та начала сыпаться. Он был в ловушке. Прежней власти у него не было, чтобы тайно проверить, блефовал ли Абдулла насчёт угрозы Хатидже и детям, спрятанным в ханстве Гиреев, как и не было возможности даже поговорить с ним один на один, чтобы прочесть мысли. Абдулла словно чувствовал: к паше лучше не приближаться после того случая. Какие варианты оставались? Только Нико, учитывая его власть как Визирь-и-Азама. Но можно ли было доверять собственному брату? Разумеется. Например, какие-то личные секреты. Но доверить ему отправить надёжных людей к Гиреям да так, чтобы никто не узнал, а потом перепрятать родных? Ибрагим сомневался. Влюблённость брата, может, пока и оставалась незамеченной и, Машаллах, неразделённой, но то было до поры до времени — узнай об этом Хюррем, не преминет воспользоваться. Хюррем. Может, ему и удалось слегка умерить её бдительность нехитрым способом, выдав ей часть союзников Абдуллы, но допросы ещё не начались. А значило это одно: они могли сболтнуть про него и Абдуллу. Нужно было избавиться и от этой проблемы. Проклятье. Он и впрямь был в незавидном положении. Паргалы не мог остаться в стороне, необходимо было выбрать сторону и придерживаться её, чтобы как можно быстрее обезопасить себя и Хатидже. Откуда он вообще, чёрт возьми, узнал про то, что он спрятал семью у Гиреев? Знали только шехзаде Мустафа, Нико, Манолис и ещё несколько преданных Ибрагиму людей, большая часть из которых мертва, а остаток в бегах. Где, чёрт возьми, было его исполнившееся желание? Где была власть? Почему его только и делали, что унижали? Почему он продал душу Мефистофелю, но всё ещё не имел ничего, о чём грезил? Где дьяволов промысел? Ибрагим так много и с усердием об этом думал, что разозлился ещё сильнее. Подойдя к своему рабочему столу, он в ярости сбросил всё на пол и от души пнул свой стул. Тот с грохотом треснул об шкаф, и Паргалы, не сдержавшись, прокричал отборное проклятие, поминая дьявола. Двери распахнулись, и внутрь просеменил Сюмбюль-ага. Увидев бардак, он поражённо ахнул, зажав себе рот рукой, и зацокал языком. — Паша, паша… Что же с вами такое? Отчего ж вы всё громите? Или хворь с вами приключилась? — Сейчас с тобой хворь приключится, Сюмбюль. Летальная, — огрызнулся Ибрагим и, убрав руки за спину, вскинул подбородок. — Чего пришёл? — Повелитель призывает вас к себе, паша. Ибрагим вскинул бровь. — Разве государь сейчас не на собрании Дивана? — Он там, — кивнул Сюмбюль, и в мыслях его Ибрагим прочитал неодобрение. — И желает, чтобы вы немедленно присоединились. Причина мне неизвестна, паша. Сердце Ибрагима пропустило удар. Мог ли там быть Абдулла? Стоило воспользоваться шансом и залезть к нему в голову. Ещё и Селим решил пригласить его… но зачем? Чтобы ткнуть других куббе-визирей носом в то, что он пленник и простой челеби? Поглумиться? Ибрагим направился за Сюмбюлем в зал заседаний с ещё более паршивым настроением. Мог бы воздух вокруг него заискриться и зажечься — так и случилось бы. Старший евнух с фальшивым поклоном открыл ему двери и пропустил внутрь. Паргалы бросил ему косой, враждебный взгляд и, глубоко вздохнув, вошёл. В его голову тут же ворвались скабрёзные шепотки пашей, увидевших его. Ибрагим понял, что среди сановников не было Абдуллы, и в очередной раз чертыхнулся про себя. Николас же выглядел как в воду опущенный. Грустный, напряжённый, следящий за каждым его шагом. Ибрагим отвернулся от него с выражением равнодушной вежливости. Встав напротив трона малолетнего государя, он низко поклонился. — Мой Повелитель. — Встаньте, — довольным голосом разрешил Селим, махнув ладонью, и Паргалы выпрямился. — Я позвал вас для того, чтобы выслушать ваш совет относительно вещей, которые мы с визирями обсуждали. Затылок Ибрагима обожгло тихими ворчаниями пашей за спиной. Очевидно, мальчишка назло им позвал Паргалы. Ситуация складывалась всё интереснее. — Если я могу чем-то услужить вам или Османскому государству, Повелитель, я ваш покорный раб, — отозвался Ибрагим. Селим приосанился. — Вот так должны вести себя все те предатели, которые прямо сейчас скалятся за моей спиной и козни строят! — заявил он. — Они должны узреть, кто их настоящий падишах! И склониться. — Разумеется, государь. — Но до нас дошли тревожные вести, которые мне сообщили с посольского двора. — Селим посмотрел ему за спину и встретился глазами, очевидно, с престарелым дипломатом, Рейс-уль-Кюттабом. — Шах Тахмасп, этот персидский змей, вздумал спутаться с неверными, чтобы объединить с ними силы и напасть на наши земли. Он хочет нанести удар по восточным санджакам и отвлечь внимание, пока Карл ударит со стороны Европы. — Тахмасп пользуется нестабильностью в нашем государстве, Повелитель. Его действия более чем объяснимы. — Да, конечно, — поддакнул ему Селим, во все глаза глядя на своего челеби. — Я считаю, что мы должны ударить первыми! Пока Тахмасп не набрал силы, а Карл не стянул войска к венгерским границам! А наши досточтимые визири говорят, что мы должны пригласить посольство Карла в столицу со всеми почестями и убедить не вступать в этот грязный военный союз! Наших врагов! Неверных! — Селим возмущённо ударил кулачком по подлокотнику трона. — Что вы думаете об этом? Ибрагим скосил взгляд на Нико. — А что наш Визирь-и-Азам Хазретлери думает об этом, Повелитель? — Он на стороне казначея Исмаила Паши и Рейс-уль-Кюттаба, — пожаловался Селим. — Говорят, что у нас нет ресурсов для ведения войны сразу на двух фронтах. А я считаю это проявлением трусости, недостойной османских мужей! Лицо Ибрагима дёрнулось от подавленной ухмылки, и он с серьёзным видом нахмурился. — Хм... А где же наш Абдулла Паша, государь? Из всего совета Дивана он лучше всех искушён в деле военных стратегий. Наверняка у него тоже есть своё мнение. Селим вяло повёл плечом. — На совет он не прибыл. Слуги сказали, что он захворал. Любопытное стечение обстоятельств. Значит, с Ибрагимом он не захотел встречаться? — Так что? Я желаю услышать ваше мнение, — заторопил его Селим. — Решение это сложное, государь. Если развяжете войну на два фронта, это действительно может опустошить казну и истощить народ, и без того обеспокоенный едва прошедшей Смутой… Однако… — Что «однако»? — нетерпеливо поёрзал на месте Селим. Ибрагим почесал бороду. — Если вы сделаете, как советуют вам другие визири, это может уронить тень на ваше могущество как османского падишаха, единственного законного халифа. Тахмасп и Карл посчитают вашу осторожность трусостью. — Я согласен! Я не допущу, чтобы эти неверные посчитали меня слабым, загнанным в угол! Мы должны ударить первыми! Ибрагим почувствовал, как ярость и гнев мальчишки переливаются в его вены, но вызывают другое чувство — уже забытое ощущение нужности. — Повелитель, не слушайте челеби Ибрагима! — вдруг возмутился престарелый визирь. — Будь он вправду заинтересован в вашей славе и победе, не поддерживал бы Смуту и братскую междоусобицу! Он хочет вашего поражения и краха, государь! Селим насупился и вонзился ошпаривающим взглядом в Рейса. — Хочешь сказать, я допустил до должности своего учителя предателя? Смеешь считать, что твой государь ошибся, Рейс-эфенди? Кем ты себя вообразил? Старые кости Рейса заскрипели, и он сел на колени. — Государь, простите мне мою дерзость… Но такое решение… — Наш Рейс-эфенди погорячился. Разумеется, челеби Ибрагим, будучи прославленным сераскером и Визирь-и-Азамом… в прошлом, искушён в государственных делах, а верность его вам не вызывает сомнений, — ровным голосом заявил казначей Исмаил Паша, бросив колючий взгляд на обернувшегося к нему Ибрагима. — Но вопрос обеспечения двух армий — не вопрос преданности, а исключительно практический. Где же нам взять деньги на войну, челеби Ибрагим? Ибрагим равнодушно фыркнул. — Исмаил Паша, ты довольно давно занимаешь должность казначея Османской империи. А потому должен знать, что египетская казна полнится от золота. Исмаил Паша сжал челюсти и процедил: — Но для ведения двух войн… — А никто не говорит, что две войны будут, паша, — громко и надменно оборвал его Ибрагим. — Карл и Тахмасп рассчитывают друг на друга. Убери одного из них с шахматной доски — и второй скроется в тени. Двух войн не будет. Мы используем египетское золото, чтобы нанести мощный превентивный удар по позициям Тахмаспа на востоке. С помощью Аллаха, удар будет настолько неожиданный и болезненный, что мы сможем вплотную подойти к Багдаду. Тахмасп утратит свои позиции, запросит переговоры, а Карл не успеет ничего предпринять. — Но посольство… — вскинул голову Рейс-эфенди. — А что касается посольства Карла, — продолжил Ибрагим бестрепетно, — мы можем всего лишь взять их поместье в оцепление и запретить покидать столицу до момента начала военной кампании. Если приложить усилия, муха незамеченной не пролетит. И Карла никто не успеет предупредить. А когда Тахмасп будет загнан в угол, будет уже слишком поздно. — Если мы задержим послов без повода, Карл быстро поймёт, что мы что-то задумали! — процедил старый дипломат. — Какой же вы дипломат, Рейс-эфенди, ещё и доживший до седых волос, если не можете вручить им убедительную и деликатную ноту, по всем законам политеса? — криво ухмыльнулся Паргалы и вдруг шумно вздохнул, как будто что-то вспомнил. — Ах да… Кажется, вы извечно спрашивали моего совета касаемо того, как вести переговоры. Тогда вы доверяли моему мнению беспрекословно и, видимо, разучились обращаться к собственному опыту и талантам. — Наглость! Какая дерзость, Повелитель! Как этот кафир посмел… — Тишина! — вскинув ладонь, осадил его Селим, доселе внимательно слушавший перебранку. — Мне всё ясно. Теперь я понимаю, почему вы столько лет занимали должность Визирь-и-Азама, паша, — обратился он к Ибрагиму. Паргалы скрыл самодовольство на лице, укрыв его вуалью из смирения. — Честь для меня слышать такое от вас, Повелитель. — И поэтому я решил! Поступим, как сказал паша! — Но он не паша, Повелитель, — осторожно встрял один из сановников. — А всего лишь ваш челеби… Ибрагим искоса взглянул на него. Ахмед Паша. Скудоумный лентяй, которого держали в Диване торговые и дипломатические связи его братьев и отца. В обычное время он с умным видом клевал носом на собраниях, а к Смуте проявлял интереса столько же, сколько к играм в матрак, от которых с зевком отмахивался. Да ему бы и физическая форма не позволила дубину с щитом поднять без натуга. С чего бы ему возникать? За несколько секунд он сказал, кажется, слов больше, чем Ибрагим слышал от него за целый год в быту Визирь-и-Азамом. Селим послал Ахмеду предупредительный взгляд и ощерился. — Ваш Повелитель решил так, и вы не смеете ослушаться! — понизил голос султан, и визири поспешно поклонились, выражая смирение. Взгляд мальчишки потеплел, когда он посмотрел на Ибрагима. — А вы, паша… с этой минуты назначаетесь моим военным советником! Я желаю, чтобы на всех заседаниях, посвящённых вопросам войны и внешней политики, вы присутствовали наравне с другими визирями. — Повелитель… — К трону приблизился Нико, доселе молчавший. — Такие решения вы не можете принимать без одобрения вашей матушки, ибо она — Валиде-регент… — Николас Паша, знай своё место, — процедил в ответ Селим. — От твоих советов мне никакого толку. А мои дела с валиде тебя не касаются. И не только наши с ней общие. Но и просто дела моей валиде — тоже, — шёпотом в конце добавил падишах. Но, конечно же, Ибрагим всё без труда расслышал. Настроение стремительно поползло вверх. Мало того, что визири позади так и исходились в мыслях желчью и завистью по отношению к нему, так ещё и Селим был явно враждебно настроен к Нико. Какой чудесный день. — С этой минуты челеби Ибрагим вновь становится куббе-визирем и моим пашой! — объявил Селим. — Проявляйте к нему должное почтение! Ибрагим сглотнул, почувствовав всплеск восторга в груди, и даже не испытал ни малейшего отвращения или усилия над собой, когда приблизился к трону сына Хюррем и сел на колени. Поцеловав подол кафтана, а затем и перстень государя, слишком большой для маленькой ладошки, Ибрагим посмотрел ему в глаза и улыбнулся. — Я благодарю вас за доверие, мой государь. Клянусь, я жизнь положу ради вас и нашего Османского государства. Селим довольно кивнул ему и ответил встречной улыбкой. Какой чудесный день, снова подумал Ибрагим.***
Итак, жребий был брошен. Очевидно, оказавшись меж двух огней, ставку предстояло сделать в сторону Хюррем и её сына. Словно услышав его молитвы, судьба подкинула ему удивительно удачное стечение обстоятельств. Визири не вызывали у Селима такого доверия, как он, его учитель и бывший Визирь-и-Азам, и теперь он снова оказался среди куббе-визирей. Его план, хоть и со скрипом, но потихоньку претворялся в жизнь. Правда, оставалась маленькая деталь в виде неодобрения Хюррем. Он понимал, что она не обрадуется такому решению сына, ещё и принятому в одиночку, но прилюдно отменять его — значит, уронить авторитет Повелителя в глазах совета Дивана. Поэтому ей пришлось бы смириться… но, судя по тому, что слежка за Ибрагимом снова возобновилась, он снова попал в поле её зрения. С того самого дня, как она вернулась в компании Нико и этого порочного выродка Саида, Хюррем снова начала всячески избегать его. Впрочем, уже то, что она не подослала к нему истязателей или немых палачей, уже внушало оптимизм. Она просто снова делала вид, что его не существует. Встречаясь с ним в коридоре, она, не меняясь в лице, сбегала или проходила мимо, даже не здороваясь. Однажды он встретил её беседующей с Нико в коридоре, и брат, увидев его, весело помахал ему, будто и не было той их нелепой склоки. Но Хюррем лишь мазнула по нему равнодушным взглядом и кивнула Николасу, приглашая поговорить наедине в другом месте. Его рвало от злости из-за этого, пока эта злость не начала отравлять его самого. Однажды ночью он поймал себя на отвратительной идее, что впервые за всю жизнь под этим куполом абсолютно все его мысли были заняты Хюррем Султан. Они враждовали много лет, но при этом она вряд ли интересовала его больше, чем очередной, хоть и умный, противник — наподобие тех, кого он встречал на поле боя. Она была женщиной, коварство которой не заключалось в шашке наголо, ибо её оружие было всегда утаено, припрятано. Но Ибрагим всегда высокомерно подмечал — порой ей в лицо, — что ей никогда не удастся стать кем-то по-настоящему выдающимся, чтобы он думал о ней дольше пяти минут в день. Потом минуты превратились в часы, а часы — в сутки, пока это не стало, как и полагается у человеческих созданий, привычкой наравне с другими, бытовыми. По утрам Ибрагим вставал с постели, умывался и выходил на улицу, чтобы натощак сделать физические упражнения, поупражняться в боевом танце, потренироваться в метании ножей — представляя, что в центре мишени ненавистное лицо. Он отправлялся в хаммам, смывая с себя пот и грязь, рассуждая, боялась ли она до сих пор посещать хаммам в одиночестве, опасаясь покушения? Мог бы он подкрасться к ней с ножом в руке? И плевать, что он не собирался делать этого. По крайней мере, пока угроза в лице Абдуллы не будет уничтожена. Потом он завтракал, думая о том, что скажет ей при следующей встрече, и о том, как мог бы подложить в её еду яд. Готовясь к занятию с Повелителем, он внимательно изучал сводки, и все его мысли так или иначе сводились к ней. К её высокомерному подбородку, к глазам, что жадно изучали каждую чёрточку на его лице, к дыханию, которое сбивалось при его прикосновениях. Но его так называемая «тоска» наконец нашла свой отклик. Назначение его куббе-визирем заставило Хюррем снова забеспокоиться на его счёт. В чем он убедился, когда в очередной раз вышел на прогулку и увидел больше евнухов, состригающих кусты и газоны, чем обычно, и в два раза больше стражи. И каждый делал вид, что не замечал его. Но у Ибрагима было слишком хорошее настроение, чтобы злиться из-за этого. Он добрёл до беседки и устроился там с книгой. Шестым чувством ощущал, что роковой встречи не избежать, и судьба вновь не разочаровала его. Хюррем он встретил… Вот только не одну. Рядом с ней шествовал ублюдок Саид. Весь из себя холёный, в блестящих на солнце лазуритных шелках и парче, словно надевшая на себя всё лучшее сразу девка из борделя. Хюррем рядом с ним выглядела так, словно они сговорились: в платье того же оттенка, идеально сочетавшимся с цветом волос и глаз. Ибрагим поневоле застыл. Хюррем с Саидом выглядела так же, как с покойным Сулейманом в молодости. Почти счастливая. Почти. Ещё не успев заметить в ротонде Ибрагима, она смеялась над какой-то услышанной шуткой. Мерзавец Саид был весь румяный от смущения, ещё и поди задыхался от нежности, пока глядел на свою Серканию, которая по чудесному совпадению оказалась могущественнейшей женщиной в государстве. Можно было только представить, как он был счастлив, как облизывался на её золото и власть. Хюррем заметила Ибрагима, когда тот с громким хлопком закрыл книгу и поднялся со скамьи в ротонде. В лучистых голубых глазах снова блеснули осколки льда. — Ибрагим, — сухо поприветствовала его она. — Это ты. — Да, это я, госпожа. Ожидали увидеть кого-то другого? — елейно поинтересовался он и бросил выразительный взгляд на её спутника. Саид, как и ожидалось, растерял во всей своей весёлости, увидев Паргалы. — А ты кем будешь? — Саид, — отозвался тот глухо. — И всё? Просто Саид? Так не бывает. Кто отец твой? Полагаю, какой-нибудь уважаемый учёный муж в Стамбуле? — Вы его не знаете. — О, сильно сомневаюсь. Я, видишь ли, по долгу прежней службы знал всех досточтимых эфенди в столице, а может, и во всей империи. И я убеждён, что наша светлейшая Валиде Султан никогда не стала бы проводить время в компании кого-то недостойного. Так кто твой отец? — Ибрагим, — угрожающе понизила голос Хюррем, — умерь свой пыл. Саид выпрямил спину и решил не трусить, а ответить. — Я был рабом. Госпожа выкупила меня с невольничьего рынка. Моя семья погибла во время нашествия корсаров. В груди стремительно разливался яд. Острый, жгучий. Он так и норовил обжечь язык и заставить его сказать что-то отвратительное. Например, что два раба снова нашли друг друга. Но Ибрагим сдерживался, хотя голос, сочившийся сарказмом, выдавал его с потрохами. — Ох, какая трагедия. Сочувствую. И откуда же ты прибыл сюда, Саид? Ты мусульманин? — Нет, паша. Христианин, — гордо заявил Саид. — Родился я на Миконосе. Грек. Христианин. С лица Ибрагима схлынула кровь и ехидная ухмылочка. Вдруг картинка с щелчком схлопнулась в голове, и Паргалы понял вдруг, что акцент, казавшийся ему поразительно знакомым, оказался родным. Хюррем, посмотрев на него, лукавенько рассмеялась. Да так, словно только и ждала такой его реакции. На щеках её проступил жаркий румянец, сильно контрастирующей с её обычной в последнее время нездоровой бледностью. Вот как сильно она потешалась над ним. Но зрелище это было любопытное. — Греческий раб, значит. — Уже не раб, — сообщил Саид. — Ну конечно, — недобро улыбнулся Ибрагим. — Что ещё дозволено иметь рабу, кроме слепой веры в то, что он не раб? — Полагаю, вы правы. Я слышал об этом от нашей госпожи. — Он с любовью посмотрел на Хюррем Султан. — И совершенно с ней согласен. — О чём ты? — разозлился Ибрагим. Саид смерил его насмешливым взглядом. — Что любой раб, пытаясь компенсировать своё ощущение неволи, будет пытаться стать кем-то большим, чем он является. Например, Великим визирем. — Да как ты!.. — зашипел Паргалы. — Довольно, — раздался холодный голос Хюррем. Повернувшись к Саиду, она положила ладонь на его напряжённо сведённые в замке перед собой руки и мягко улыбнулась. — Я думаю, мы закончили. Ты можешь идти, Саид. Доброй тебе дороги. Хозяин Дома Отдохновения вмиг погрустнел и взглянул на свою госпожу щенячьим взглядом. Окружив её ладонь обеими руками, он жарко прижался к ней губами и затем приложил ко лбу. — Мне невыносима мысль, что я вас месяц не увижу, госпожа. — Ничего. Время пройдёт быстро. Зато ты сослужишь мне очень важную службу. Я никому, кроме тебя, не могу всецело доверять, — чуть тише добавила она. — Возвращайся скорее. Саид на мгновение крепче сжал её руки и со вздохом отстранился. Поклонился. Бросил испепеляющий взгляд на Ибрагима и наконец удалился. Когда фигура Саида скрылась за зарослями чинар вдалеке, Паргалы с шумом втянул носом воздух и посмотрел на Хюррем. — Интересных лазутчиков ты себе выбираешь, госпожа. Впрочем, подозреваю, с таким, как он, тебе просто было найти общий язык. — Ты знаешь, да, — изобразив задумчивость, ответила Хюррем и бросила на Ибрагима едкий, снисходительный взгляд. — Знаешь, что нас с ним роднит? Что мы рабы, нашедшие свободу. А вот ты так её и не получил. На лице Ибрагима пробежалась судорога ярости. — Ты освободила его? — Разумеется, — хмыкнула Хюррем. — Саид со мной по своей воле. Ибрагим неторопливым, грозным шагом спустился с ротонды и поравнялся с Хюррем. Во взгляде его больше не было ни ехидства, ни злорадства — только огромная бездна ярости. — Кажется, я говорил тебе не видеться больше с ним, госпожа, — процедил он низким, хриплым голосом. — А кто ты такой, чтобы указывать Валиде Султан, что ей делать? — вздёрнула нос Хюррем, сердито сузив глаза. — Какая Валиде Султан будет заводить себе любовника, ещё и христианского раба? — выплюнул он. — От досточтимой Валиде у тебя есть только формальный статус, Хюррем Султан. — Я прикажу язык тебе укоротить за такие слова, — прошипела она. — Не укоротишь. Не сможешь. Ты знаешь о приказе Повелителя. Знаешь о том, как я нужен ему, — бросил ей в ответ он, состроив надменный вид. Впрочем, осыпался он песком чудовищно. Было слишком очевидно, что он пребывал в ярости. — Потому и не воспрепятствовала, не так ли? — Высокомерный, зарвавшийся змей!.. — Она кинула ему оскорбление в лицо, но на нём и остановилась. Ротонда находилась в плотном кольце из остриженных кустов, собирающихся в лабиринт, и высоких чинар. Гуляя с этим червём Саидом, Хюррем предусмотрительно отозвала подальше и калф, и евнухов, а потому они были одни. Ничто не могло его удержать. Он грубо схватил её за предплечье и тотчас наткнулся на свирепо заблестевшие глаза. — Почему ты освободила его? Какие у вас отношения? Она вонзилась когтями в его запястье, и он только втянул воздух через плотно стиснутые челюсти, но даже не пошевелился. Вместо того, чтобы кричать, вырываться и бросаться проклятиями, Хюррем Султан не отстранилась от него. Снова. Напротив — лицо её приблизилось к его. Так близко, что он почувствовал запах вишни и миндаля, и это вскружило ему голову от нахлынувших воспоминаний. Ибрагим ощущал, как с каждым вздохом всё ближе на глаза надвигались кроваво-красные шоры. — Саид — мой сердечный друг. Единственный, кто не оставил меня в этой тьме, единственный, кто поддержал и утешил! И если ты причинишь ему вред — хоть словом, хоть делом, — клянусь, не пощажу тебя! Он схватил её за второе предплечье, и вслед за этим Хюррем вонзилась ногтями в другое его запястье. Воздух раскалялся всё быстрее. Казалось, игра в матрак не так сильно пенила ему кровь, как её блестящие глаза, как то, как она заступалась за этого выродка. Он ненавидел их обоих. Один его вид голосил ему о том, что план его попросту неисполним. Не доберётся он до неё. Не сможет очаровать, как когда-то Хатидже Султан или Нигяр-калфу. Она неприступна. Недосягаема. Он не сможет реализовать свой план в полной мере: потянется дальше к Селиму — и Хюррем рано или поздно остановит его, спустит с небес на землю и при первой же ошибке накажет. Абдулла доберётся до его семьи. Всё пропадёт. Чувство, будто его загнали в угол, вернулось и снова затопило его. Собственная никчёмность и беспомощность оглушила. — Представляешь хоть, что случится с государем, если о вас узнают? Если кто увидит вас вместе, как я, поползут слухи, и всей твоей семье настанет конец! — прохрипел он ей в лицо задушенным, осипшим тоном. — Визири ни во что не ставят решения твоего сына. Тахмасп и Карл облизываются на земли империи. А ты, чёрт возьми, разъезжаешь с моим братом по Охотничьим домикам и вытаскиваешь его из воды? Гуляешь с любовником по саду? Ты отдаёшь себе отчёт в том, что делаешь, Хюррем? Она вонзила ещё сильнее ногти в его кожу. Он мог поклясться, что ему пустили первую кровь. — Ты будешь радоваться, если мою семью загубят! Не думай, что я не знаю твои истинные намерения! Как бы ты ни притворялся мне другом… — Да, я тебе не друг! Я служу этому государству и твоему сыну, потому что он — падишах! И не позволю, чтобы из-за тебя разрушилось всё, что мы строили с покойным Повелителем! — Кого ты обманываешь, Ибрагим?! Если бы ты переживал об Османском государстве, то остановил бы Мустафу! Не допустил бы Смуты! Убедил бы отступить, сдаться, пойти на мир! Но нет! Ты хотел трона для Мустафы, чтобы через него управлять государством! — Это то же, чего хочешь ты! Тебя волнуют не твои дети, а султанат! Ты так же алчна до власти, как и я! — Он слегка встряхнул её, как будто так его слова могли лучше усвоиться. — Поэтому я встал на сторону твоего сына! Но ты, именно ты делаешь всё, чтобы утопить его! Своим контролем, недоверием, дурным примером! Если ты продолжишь в том же духе, то станешь причиной гибели государя! Она ощерилась, как львица, и принялась яростно вырываться. — Мерзавец! Змей! Я прикажу бросить тебя гиенам на растерзание! Я всё сделала ради своих детей! Всё! — И всё равно это ты — та, кто ведёт их к краю пропасти! — Хватит! Хватит, Ибрагим! — Голос её сорвался и налился яростью, смешанной с агональным надрывом. Он никогда не слышал её такой. — Я убью тебя, если ты скажешь ещё хоть слово! — Невыносимо правду слышать, госпожа? — Ты лжёшь, чтобы причинить мне боль! Даже если ты предан Селиму, я знаю, что ты ненавидишь меня! Всегда будешь ненавидеть! — Приди в себя! Если бы я тебя ненавидел, я бы убил тебя уже десятки раз! — Тогда чего ты добиваешься?! Чего ты хочешь, Ибрагим?! Чего он, чёрт возьми, хотел? Он хотел власти, иначе его проданная душа не стоила ни гроша. Он не мог повернуть назад. Его ждала дорога в ад. А это значило одно: либо добиться желаемого — либо умереть зазря. Всё было ради власти. Ради свободы. Ради контроля над своей чёртовой жизнью, которая никогда не принадлежала ему и которой все всегда помыкали. Султан Сулейман, Махидевран Султан, шехзаде Мустафа, Хатидже Султан, теперь и Хюррем-хатун. Он хотел власти. А сейчас властью была она. Он хотел её. Ибрагим отпустил одно её предплечье и окружил её шею, сдавив большим пальцем подбородок, а другими дотянувшись до затылка. Хюррем перестала вырываться, застыла мраморным изваянием и уставилась на него взглядом, полным ужаса, ненависти и огня. Он склонился над её лицом так, что их носы почти соприкоснулись. Он впервые в жизни видел её так близко. Когда они ругались и спорили, то всегда так или иначе оказывались непозволительно близко. И застывали — вот так, как сейчас, когда все мысли на долгую минуту вылетали из головы, уступая место лишь ощущениям. Ему стало жарко. Дыхание сбилось. Взгляд поневоле поблуждал по её лицу и сдвинулся ниже, к слегка приоткрывшимся губам. И шок от мысли, что она всё ещё не вырывалась, ошпарил его спину вожделением и восторгом. Он сжал её шею сильнее, и изо рта её вырвался вздох. Ощущение её близости, её смущения опьянило его. Этот взгляд холодных голубых глаз вдруг стал приглашающим, провоцирующим. Вот её шея в его руках — и та тоньше волоса. Её вздох — в нескольких дюймах от его рта. Её жизнь — в его руках, ибо вокруг ни души — переломи позвонки, и душа покинет тело. Так близко. Так опьяняюще близко. Он продал душу Мефистофелю, чтобы получить её. Дьявола может победить только другой дьявол. Он всегда это знал. Подушечка его большого пальца очертила подбородок и скользнула вверх, обведя линию пухлых вишнёвых губ. — Если хочешь защитить своего сына и Османское государство, — хрипло прошептал он, снова встретившись с ней взглядами, — тогда воспользуйся мной. Я могу дать тебе больше, чем могут дать тебе Нико или Саид. Больше, чем кто-либо ещё. — Да что ты можешь дать мне? — в тон ему отозвалась Хюррем. Она играла с ним в кошки-мышки, так и не отстранившись, но и не утонув в эмоциях, раскалившихся между ними совершенно неожиданно. Вот только глаза её говорили громче любых слов: горящие, искрящиеся любопытством и лёгким возбуждением, которое ей не удалось бы скрыть. Он облизнул губы, и Хюррем поневоле скользнула по ним взглядом. Тут же скулы её отозвались пышным цветом, и он ухмыльнулся. — Всё, что захочешь. Ты знаешь… что только я могу это. Ведь, судя по тому, что покоя ты так и не нашла, ты уже перебрала все возможности, кроме той, что у тебя под самым носом. — Ты сошёл с ума. — Между её пересохших губ проскользнул нервный смешок. — Я думала, что ты плетёшь паутину самой грандиозной ловушки для меня, Ибрагим, но это… Теперь я понимаю, что ты просто помутился рассудком. — Да. Может, и так. — Ты хоть понимаешь, что предлагаешь мне? — сузила глаза Хюррем. — Сделку, как ты любишь говорить, — усмехнулся он, легко поведя плечом. Взгляд его заблуждал по её лицу. — Защитить тебя и Селима. А взамен… скажем, разделить твою ношу, и без того неподъёмную. — Безумец... Ты думаешь, я желаю этого? — Она с вызовом вскинула бровь. Он ответил ей фальшивой, ласковой улыбкой, от которой так и сквозило кошачьей хитростью. И таким же вызовом. Он снова погладил её подбородок и чуть надавил на затылок. — А ты думаешь, я слепой? Ты хочешь того же, что и я. Судя по тому, что моя голова всё ещё на плечах. — Я просто ещё не решила, каким способом умертвить тебя, — парировала она и вдруг со всей силы оттолкнулась. Ибрагим не ожидал такой прыти и даже слегка пошатнулся. Хюррем демонстративно стерла пальцами следы его прикосновений на коже и вернула своему лицу холодность. — Впрочем, марать о безумца руки как-то не по-божески, — фыркнула она. Ибрагим ответил ей снисходительным взглядом и дурно скрытой ухмылкой. Она могла говорить что угодно, но загвоздка заключалась в том, что он и впрямь слепцом не являлся. Глупцом — тем более. Он видел румянец, видел подернувшийся поволокой взгляд. Слышал сбившееся дыхание. И чувствовал под пальцами яростное сердцебиение в жилке на шее. И всё это — в ответ на лёгкую боль. Ловушка захлопнулась. Всё-таки захлопнулась. — Валиде! Доброго вам дня! — громко окликнул мать Селим, и его резкий голос вырвал Ибрагима из задумчивости. Хюррем и Ибрагим повернулись на звук и увидели падишаха в сопровождении Визирь-и-Азама. Старший братец замер, увидев близнеца рядом с госпожой, так ещё и наедине. Опомнившись, Нико приветливо улыбнулся ему, но от цепкого взгляда Ибрагима не укрылась эта заминка. Глаза Паргалы тут же потемнели, а выражение лица ожесточилось. Этот влюблённый дурак даже не пытался скрывать, с каким обожанием смотрел на Хюррем. И как блеснули злостью глаза, когда крамольная догадка-таки посетила его голову. Потрясающе. Селим уверенно направился к матери и своему челеби, казалось, быстро позабыв о своём визави. Ибрагим подавил в себе ухмылку и поклонился, когда Селим приблизился. Ибрагим слышал в голове хаотичные мысли султана, думая про себя, отчего же мыслей Нико он слышать не мог. По всей видимости, хитрый шайтан сделал недосягаемыми для него мысли людей, которых он больше всего хотел услышать. — Вы уже поговорили с валиде о моём назначении вас в должность куббе-визиря и военного советника? — важно поинтересовался Селим. Ибрагим сдвинул вопросительный взгляд на Хюррем. Что-то внутри него отозвалось недоумением: ему бы следовало встревожиться, ведь произошедшее только что могло заставить Хюррем императивно отменить этот приказ. Но она, поколебавшись несколько мгновений, ответила Селиму ровным кивком. — Поговорили, мой лев. Я… — Она сердито покосилась на Ибрагима и вздохнула. — Не буду против. Пусть во благо обратится это решение. — А мой дражайший братец, полагаю, весь язык себе стёр в попытках вас, государь, разубедить? — хмыкнул Ибрагим, косясь на Нико. Тот поджал губы. Но ответил вместо него беспечно махнувший рукой султан. — Он беспокоится о вас, как бы слухи дурные не поползли… Но это всё глупости. Никто не посмеет моё решение обсуждать. А злословящие рано или поздно смирятся с тем, что вы нужны государству, паша. Ибрагим ответил ему широкой улыбкой и очередным благодарным поклоном. — Я недостоин вашей похвалы, Повелитель. Машаллах, я не разочарую вас и впредь. — Аминь, — кивнул довольный донельзя Селим и с уже более скучливым видом повернулся к Нико. — Давайте быстрее закончим с вашим отчётом, паша. До заката я хочу закончить с делами и устроить с Баязидом состязание по стрельбе из лука. Интересно, посмеет ли он обыграть своего Повелителя! — Селим выпятил грудь, но тут же стушевался под строгим взором матери. — Полно вам, валиде… Баязиду придётся смириться с тем, что я падишах! Хюррем в ответ на это только вздохнула. — Если пожелаете, Валиде Султан, вы можете пройтись с нами, и я… — робко начал Николас. — Мы с Валиде Султан не закончили, Нико, — осадил его Ибрагим, прищурившись. — Помни о своих обязанностях: в первую очередь — государственные дела, в которые ты обязан посвятить нашего Повелителя. Лицо Нико обратилось холодной маской. Он снова ревниво посмотрел на брата и госпожу, после чего поклонился и прошествовал за Повелителем в глубь сада. Ибрагим опомниться не успел, как они оказались наедине с Хюррем Султан. И у него вмиг вылетели из головы все ядовитые претензии и остроумные фразы, стоило встретиться с ней глазами. Словно не ожидая вновь оказаться с ним вдвоём, она не успела скрыть ни остатки смущения, ни растерянность. Выглядело это… просто очаровательно. Он почувствовал прилив сил и вдохновения. — Мне казалось, мы окончили тот нелепый разговор, — подчёркнуто холодным голосом сказала Хюррем. — Уже в который раз ты испытываешь моё милосердие, Ибрагим. — Такой уж нелепый он был? — иронично уточнил он, склонив голову набок, и встал напротив неё. В этот раз руки не распуская. — Всё, что я сказал, — чистая правда. Хюррем поджала губы и нахмурилась. Но с выражения её лица постепенно сползала сердитость. Хюррем неторопливо зашагала в сторону парка, и Ибрагим последовал за ней. Они несколько минут шли в полной тишине, нарушаемой лишь заливистым пением птиц и шумом листвы, которую трепал ветер. Ибрагим порой бросал на её лицо изучающие взгляды, пока по нему периодически пробегались тени от ветвистых чинар, под которыми они гуляли. Сама ситуация была нелепой и абсурдной, как и всё то, что с ними происходило после смерти Повелителя. — Назначить Нико Великим визирем было ошибкой, — тихо произнёс вдруг Ибрагим, прервав их напряжённое молчание. — У него нет опыта управления государством. И сейчас, когда дела на границах обострились, его некомпетентность становится всё более очевидной. А какой Визирь-и-Азам подле государя — такое же мнение складывается и о самом Повелителе. Хюррем прикрыла глаза и раздражённо вздохнула. — Я знаю, что ты думаешь как можно дольше пробыть регентом и принять весь удар на себя. Я слышал, как много ты делаешь, как подолгу не спишь. Но, как Валиде-регент, ты должна выглядеть несокрушимой и всемогущей, а не так, как сейчас. Похвально, что ты так решительно стараешься доказать всем и каждому, что женщина может руководитель государством, где правят османские мужи, но от твоих жертв лучше не станет ни тебе, ни твоему сыну, ни нашей империи. Из горла Хюррем вырвался влажный, простуженный смешок. — Машаллах, ты что, волнуешься обо мне? — спросила она невесело, устремляясь взглядом вдаль, всё ещё отказываясь глядеть на него. — Я каждый раз говорю тебе одно и то же: что волнуюсь о будущем нашего государства. Это включает в себя заботу о Повелителе, который учится им управлять. И о Валиде Султан, которая является регентом, то есть опорой и матерью империи, — уточнил Ибрагим и вдруг беззлобно хмыкнул, поняв, что повторялся. — Сверх того, я подтверждаю свои слова из раза в раз делами, а ты всё не веришь. Хюррем снова на какое-то время замолчала. Он бросил на неё взгляд и увидел, как она скрестила руки на груди и затем, будто невзначай, бездумно коснулась подушечками тех мест, где была его рука. — Я хочу верить. Но это трудно, — вдруг призналась она, чем повергла его в шок. Ибрагим напрягся всем телом и изумлённо уставился на её профиль. — И не смотри так на меня. Я хорошо знаю, что ты не настолько наивен, чтобы не понимать меня. Он усмехнулся, охотно кивнув. — Да. На твоём месте я поступил бы так же. — Неужели? — выгнула бровь она, наконец решившись посмотреть в его сторону. — Хочешь сказать, окажись ты на моём месте, то тоже не позволил бы здравствовать под своим носом? И безоговорочно не доверял бы? — Мне трудно представить себя в роли Валиде Султан и матери правящего государя, не обессудь, — попытался пошутить Ибрагим, впрочем, тут же вернув своему лицу серьёзность. — Однако да. Я всегда держу своё слово. И если я поклялся защищать Османское государство и Повелителя, то умру, но выполню обещание, — твёрдо заявил он, даже не дёрнувшись от лживости собственных слов. — Ты и Мустафе дал слово уничтожить меня и моих детей? — Я дал слово поддерживать его на пути к трону. И до самой его смерти я был ему предан. — Занятно. Когда дело касается меня, ты находишь оправдания и нарушаешь своё слово, — осклабилась Хюррем. — Фирузе-хатун я тебе не забуду. И слово Повелителю покойному ты тоже давал, что защитишь меня. — Что ж… Туше́. Я никогда не мог быть до конца рациональным, когда дело касалось тебя, — в этот раз он осторожно сказал полуправду и посмотрел на неё с огнём в глазах. Голова его поневоле отрицательно мотнулась в резон словам. — Не было ни дня и ни минуты, когда я глядел бы на тебя равнодушно, Хюррем Султан. И порой... мне даже казалось, что это взаимно. Или я не прав? Хюррем сперва не ответила ему, задумавшись. Но молчание это было громче любых увещеваний. Он понял, что она подбирала слова. — Я не единожды предлагала тебе дружбу и мир. Ты отказывался. — Как и я. И отказывалась уже ты. — Я знала, что ты дал слово Махидевран защищать Мустафу. — Поэтому мы и не могли быть на одной стороне. Никогда. — А сейчас, значит... — начала было она с лёгким насмешливым придыханием, недоверчиво прищурившись. — А сейчас все, кто препятствовал этому, мертвы, — сухо отрезал он. — И теперь мы с тобой одни, Хюррем Султан. Повелитель мёртв. Шехзаде Мустафа и Махидевран Султан тоже... Мы были по разные стороны баррикад и были уверены, что переживём друг друга. Ирония судьбы. Ибо мы с тобой пережили всех и остались вдвоём. Несколько долгих минут они молчали, и тишина эта душила. — Ты жалел? — Её голос смешался с внезапным порывом ветра, который поднял шум листвы, и он едва расслышал её слова. — Ведь если бы ты сдержал слово, данное Сулейману, мы могли бы перестать беспрестанно враждовать. — Нет, не жалел, — честно ответил Ибрагим, даже не задумавшись и не изменившись в лице. — Я выполнял свой долг. Если ты ожидала услышать другой ответ... — Я бы не поверила ему. И приказала бы стражам тотчас бросить тебя в темницу, — перебила его она. Хюррем вдруг остановилась посреди сада и, повернув голову, посмотрела ему прямо в глаза — почти открыто, без обиняков, практически… приглашая. Он поневоле затаил дыхание, почувствовав, как мышонок снова начал лапкой прощупывать мышеловку. — Всё, что меня волнует, это мой сын и его жизнь, Ибрагим. Мне плевать на государство, если в нём не будет моих детей, — произнесла она решительно. — Но это государство прямо сейчас — враг моему ребёнку. Визири Дивана, все они, как шакалы, только и ждут, когда мой сын оступится, чтобы обглодать его до костей, а вместе с ним и меня. Мне всё равно на себя, но я не допущу, чтобы ему кто-то навредил. Я предотвратила на Селима покушений больше, чем смогу сосчитать. Я постоянно живу в страхе за него. Почти не сплю. С трудом ем. За каждым углом я ожидаю встретить смерть. Порой мне кажется, что я просто должна сдаться на милость Аллаху. — Голос её вдруг сорвался, и по лицу пробежалась горькая судорога боли. — Это невыносимо. Хюррем отвела взгляд, и в последний момент Ибрагим заметил, как в уголках её глаз встали слёзы. Пышные чёрные ресницы дрогнули, и она стала выглядеть вдруг очень беззащитно. Почти как тогда, когда Повелитель был при смерти, и она почти умоляла Ибрагима сдержать слово и защитить детей вместо неё. Её любовь к ним была и впрямь всеобъемлющей. Казалось, она могла бы душу за них продать, вдруг подумалось Ибрагиму. В то время как он это сделал ради власти над другими. В этом смысле разница между ними была слишком ощутимой, и ему это не понравилось. — Я никогда не видел, чтобы Хюррем Султан сдавалась, — заявил он тоном, не терпящим пререканий. Она вопросительно взглянула на него. — Скорее бы солнце встало на западе, а село на востоке, чем она бы опустила руки. — Ты был прав тогда, — выдавила она из себя. Казалось, раскрывать ему свою душу было так же тяжело, как возлагать на плечи пирамиду. «Тебе тяжело нести эту ношу в одиночестве, госпожа. Поэтому ты проявляешь слабость, не так ли? Ходишь к этому Саиду. Ненавидишь себя за это. Причиняешь себе боль…» — Он тотчас вспомнил собственные слова, и мышцы его напряглись в предвкушении её исповеди. — Я действительно устала, Ибрагим. — И он дождался. — Я смертельно устала. Она говорила эти слова не как женщина, стерегущая своих детей, будто озлобленный дракон — свою драгоценную кладку. Она словно не спала месяцами, лишилась путеводной звезды, потерялась — и это чувство одиночества и растерянности вдруг наполнило его лёгкие вместе с этим назойливым запахом вишни и миндаля. Он почти свыкся с ним. Аромат практически перестал вызывать отвращение. На короткое мгновение он посмотрел на неё и почувствовал… даже жалость. — Ты и не должна нести это всё на своих плечах в одиночку, госпожа. Я тебе об этом и говорил, — произнёс Ибрагим, стараясь звучать отстранённо, но вежливо, почти нравоучительно. Она перевела на него вялый взгляд, и он серьёзно сдвинул брови. — Это важно в первую очередь для безопасности нашего Повелителя. Как ты самозабвенно защищаешь своего ребёнка, так же я готов защищать это государство от внутренних распрей и новой смуты. И прямо сейчас государство — это не только наш государь, но и ты, госпожа. Ты должна быть сильной. Она слушала его с нарастающим удивлением, действительно не веря своим ушам. Её глаза были широко распахнуты, она ловила каждое его слово, затаив дыхание. — Ты можешь не доверять моим словам. Доверяй поступкам, это будет мудро. Я выдал тебе тех, кто мог угрожать жизни нашего Повелителя, и буду делать это впредь по мере своих сил. Что касается остального… Нико как Визирь-и-Азам ещё слишком беспечен, неловок и бесполезен. Ты и сама это понимаешь. Ему не хватает жёсткости характера, хватки, опыта. Всё это есть у меня. Хюррем моментально подобралась, как львица перед прыжком. — Я не верну тебе печать Визирь-и-Азама, если ты всё это говоришь ради… — Мне не нужна печать, — резко оборвал её мысль Ибрагим, покачав головой и выставив кверху ладонь, призывая её дослушать его. — Для такой печати требуется безоговорочное доверие как султана, так и Валиде Султан, а его я не имею. Но позволь мне доказать свою преданность государству тем, что я делаю лучше всего. По крайней мере, как и пожелал Повелитель, оставь дела внешнеполитические и военные на меня. Более опытного и сведущего человека тебе не найти, а проигрыш будет стоить государю и всей империи слишком многого, — безапелляционным тоном отрезал бывший визирь. — Ты не можешь не понимать, что это разумно. Хюррем долго смотрела на него, прожигая испытующим взглядом. Она так делала всегда, прежде чем согласиться на его условия. — Постарайся не сделать это народным достоянием, Ибрагим, — предупредила она, всё же сдавшись. — Это было бы роскошью, — криво улыбнулся он ей. — Я буду вызывать тебя, когда мне понадобится помощь. Думаю, твой старый кабинет подойдёт. Полагаю, ты заскучал по нему. Можешь вернуться в него. Я отдам распоряжения. — Там разве сейчас не работает мой брат? — Нет. Он предпочёл другой кабинет, ближе к гарему. Твой кабинет около покоев Повелителя пустует. Я думала, ты заметил или Николас Паша сообщил тебе, — удивлённо подметила она. — Мы… с недавних пор и по очевидным причинам не слишком близки, госпожа, — уклончиво, едва скрывая отвращение в голосе, выдавил из себя Ибрагим. — По каким таким причинам? — спросила Хюррем, посмотрев на него с лукавым любопытством. Ибрагим смерил её угрюмым взглядом. — Полно, госпожа. Никогда не поверю, что ты не догадалась. Хюррем сощурилась и улыбнулась, но выглядела она отнюдь не враждебно. Скорее, напротив: в голубых глазах заплясали чертята. — И почему же вас с братом это отдалило? — Потому что на жену покойного Повелителя недостойным не дозволено смотреть с вожделением. За подобное впору глаза выколоть, — процедил он язвительно. Услышанное задело её за живое. Взгляд Хюррем постепенно менялся. Он чуть нервно сглотнул. Снова это любопытство. Этот интерес, едва затихший. Его грудь отозвалась жаром. — А ты, значит, считаешь себя достойным, Ибрагим? — спросила она, сощурив насмешливо блестящие глаза. Всё-таки спросила. Нарушила это тонкое интимное неведение, когда очевидный вопрос ещё не озвучен — и маски ещё не сброшены. Что ж, он не собирался ерепениться. Вскинув голову и облизнув губы, он ответил ей своей любимой улыбкой. — Полагаю, этот вопрос — один из немногих, на которой я с удовольствием позволю ответить именно тебе, госпожа, — бархатным голосом произнёс он, склонив голову. — Ответа ты можешь так и не дождаться. — Я умею быть терпеливым. — И докучливым. — Я всегда довожу дело до конца, госпожа. Тебе это лучше всех известно. — И что же ты сделаешь, если однажды нога твоя споткнётся, и дело до конца доведено не будет? — Я встану и доведу его до конца, — легко и непринуждённо ответил он. — А если подняться тебе не дадут? Она сказала эти слова и поспешно закрыла рот, поняв их двусмысленность. Но не в её характере было отступать. — Тому, кто снизу, порой лучше видно. — Глаза его опасно и зазывающе блеснули, и Хюррем издала ироничный смешок. — Я выйду победителем даже так. — А кто, по-твоему, будет судьёй, назначающим победителя в этой игре? — подняла бровь Хюррем. Ибрагим ухмыльнулся и сделал к ней шаг, вновь нарушив допустимую дистанцию. — Тот, кто в этой маленькой игре на двоих захочет сыграть в судью и избавить другого от необходимости нести на своих плечах бремя правосудия за весь остальной мир. Хотя бы временно. — А ты думаешь, он захочет? — не осталась в долгу Хюррем. — У меня есть три сильные стороны, госпожа. Две из них — терпеливость и докучливость — ты уже любезно назвала, но есть и третья. — Удиви меня. Он сделал ещё один крошечный шаг, и между их лицами расстояние сократилось до длины вытянутой ладони. — Умение убеждать, — выдохнул он эти слова ей в лицо. Хюррем продемонстрировала ему свой самый елейный вид, ещё и выпятив по привычке губы бантиком. — Сильно я сомневаюсь в этом. — Так и положено, — охотно кивнул он. — Иначе почему это было бы моей сильной стороной, если бы убедить было просто? Хюррем ответила ему вздёрнутым гордо подбородком и, отвернувшись, зашагала дальше по дорожке. Любой бы посчитал это жестом отрицания, но не Ибрагим, слишком хорошо знавший эту женщину. По улыбке, напоследок скользнувшей по губам, он узнал ответ, который так вожделел. Он последовал за ней, бросив ей в спину самодовольную ухмылку, как вдруг оба они вновь встали как вкопанные. Сад разрезал испуганный вопль. — Стража, поспешите! Стража! Зовите лекарей скорее! Повелителя ранили!