Воспоминание девятое
Николаса уже долгое время не было во дворце из-за ревизионных мероприятий, и на плечи Ибрагима свалилось в два раза больше работы. И даже так, несмотря на загруженность, его мысли то и дело возвращались к Хюррем Султан. Он следил за её прогулками в парке из окна, и та, заметив его пристальный взгляд, тотчас скрывалась в зарослях. То и дело он «случайно» сталкивался с ней в коридорах дворца, но и тогда Хюррем ограничивалась равнодушными взглядами или до оскомины вежливыми приветствиями, а затем неизменно удалялась восвояси. Заведённый и взвинченный до невозможности, Ибрагим вслушивался в мысли всех слуг, до кого мог дотянуться, чтобы узнать, не ускользнула ли она вновь из дворца в дом Саида. Виски от этого нещадно гудели, но ему было плевать: тишина на глазах сжирала его спокойствие. Если то был её хитрый просчёт, он готов был выразить уважение. Она действительно издевалась над ним. Уж за столько лет жизни бок о бок во дворце он уже успел раскусить эту её манеру дразнить его. И всё бы ничего — но срок, отведённый распроклятым Абдуллой, подходил к концу, а приказа о релокации войск от восточных границ у него так и не было. Сегодня, когда солнце село за горизонт, Ибрагим ходил по кабинету взад-вперёд и весь изнывал от нетерпения. Если она ждала, что он придёт колотить в её двери и требовать встречи, то, конечно же, зря надеялась... Впрочем, реши она испытать его терпение ещё хотя бы день, он бы наплевал на гордость и сделал это. И вот в его двери постучали, и Ибрагим глубоко вздохнул, натягивая на лицо равнодушную маску, прежде чем повернуться и дозволить войти. К нему вышел Сюмбюль-ага и привычно раскланялся в пояс. Паргалы так и застыл с немым вопросом на лице, даже не удосужившись поприветствовать нерадивого евнуха. Тот выглядел бледным и осунувшимся — что было странно, учитывая его обычные аппетиты. А так казалось, что он не ел нормально с несколько дней. Ибрагима это насторожило. Он почувствовал, как нога его угрожающе близко приблизилась к пропасти, в которой была сплошная неизвестность. Мысли кызляра-аги тотчас скользнули в его голову. — Паша Хазретлери… — тихо пискнул Сюмбюль и спрятал глаза. — Я должен вам сказать… Хюррем Султан снова отправилась в дом Саид-бея. Прошу вас, паша, сделайте что-нибудь, Аллахом заклинаю… …и нога его сделала шаг. Он не помнил, как надел тюрбан и кафтан и смертоносным вихрем вылетел из кабинета, выбив двери с такой силой, что те едва не впечатали в стену несчастных привратников. Не помнил, как добрался до конюшни и взобрался на лошадь, игнорируя фальшиво-участливые расспросы этого конюха из Бутомира, Рустема. Он даже не заметил, что за ним не отправилось никакого охранения. Ибрагим пришпорил коня и ринулся в ночь с таким остервенением, что воздух вокруг него заискрился и грозился поджечь деревья и дома спящих жителей Стамбула, мимо которых он проносился. В ушах вопил ветер, глаза надуло так сильно, что они заслезились, но ему было всё равно. Он добрался до квартала, где находился дом Саида, и спешился прямо рядом с дверью, в которую начал колотить с сумасшедшей силой. Громила Архонт отодвинул окошечко в двери и, узнав Ибрагима, гнусненько хмыкнул. — Чаво исчеш на окраине города в таку поздню ночь? — прогудел свой кодовый вопрос привратник привычным тоном, хотя глаза его понимающе улыбались. — Отдохновения смирившейся душе! Пропусти меня, проклятье на голову твою! — взревел Ибрагим, стукнув ещё раз по двери кулаком. — А-ха-а-а… заблудший, как там биш тибя… Элиас, — протянул Архонт, грозно захохотав, и отворил перед ним дверь. Рукой сделал приглашающий жест. — Заходь-заходь, Элиас, заждалися мы тибя… «заблудший». Ты ток масочку не забудь надеть, ага? Ибрагим вихрем влетел внутрь, игнорируя раскатистый бас Архонта, который тяжёлой вибрацией пробежался и по стенам, и даже по его собственным костям. Душу охватило неясное чувство тревоги и болезненного предвкушения. Он не понимал, куда и зачем шёл. Что хотел увидеть? К чему был готов? Убить её за это издевательство? Сжечь к дьяволу это место порока? В голове набатом билась мысль: предательница, предательница, предательница, из-за тебя мои дети погибнут, а коли так, я и тебе вырву сердце. Уже на последней ступени перед входом в залы греха лёгкие Ибрагима ожидаемо заполнило сладким запахом вишни и миндаля, и его нутро сотрясло от отвратительной, горячей муки. Пальцы трусило от напряжения, но ему всё же удалось надеть злосчастную маску и даже завязать её на затылке в неаккуратный узел. — Ах… мастер Элиас… Добро пожаловать, мессир, — по-кошачьи улыбнулся один из прислужников, встречая Ибрагима ласковым, заигрывающим поглаживанием по плечу, и облизнулся, указывая на раскинувшееся перед ним помещение. Проклятье. Его уже каждая крыса в подвале знала, по-видимому. Ибрагим воткнул паршивца в стену и схватил за горло. — Прикоснёшься ко мне ещё раз без спросу — без рук останешься, червяк, — процедил он яростно. От того, как похотливо загорелись глаза неверного от этого грубого жеста, по телу Ибрагима прошлась дрожь отвращения, и он отпрянул от него, отряхнув руку об кафтан. — Где Серкания и Саид? Говори! — Обождите, мессир, позвольте нам позаботиться о вас. — Мужчина щёлкнул пальцами, и две полуголые девушки тотчас приблизились к оторопевшему Ибрагиму, спуская с его плеч кафтан. — В Доме Отдохновения нет места тоске. Расслабьтесь, встретьте свой покой. Сегодня вы наш… самый драгоценный гость. — Гость? — нахмурившись так сильно, что лоб сдавило спазмом, переспросил Ибрагим. Он был настолько оглушён происходящим и этим подчёркнуто радушным приёмом, что даже не растолкал от себя подошедших женщин, хотя те вполне могли заколоть его кинжалами. Опомнился он только тогда, когда женщины сняли с него дорожный плащ и кто-то мягонько толкнул его в спину, приглашая зайти вглубь залы. Затем его глаза, прямо поверх маски, кто-то вероломно завязал шёлковой надушенной лентой. Он дёрнулся, готовясь сломать шею тому, кто посмел это сделать, но в ухо ему прошептали совершенно неожиданное: — Тише, мессир… вас ожидает госпожа Серкания. Его будто молнией ударило. От завязанных глаз чувства обострились до предела. Ладони взмокли, пальцы похолодели. Он почувствовал себя абсолютно беззащитным, а потому ощерился, как взбеленившийся шакал, но всё же позволил подвести себя куда-то в неизвестность. Хюррем, значит, ждала его. «Ты поймёшь, когда я приму решение». Ибрагим осознал всё настолько несвоевременно и резко, что пошатнулся и не удержался от нервного смешка. Разумеется, она превзошла все его ожидания. И, конечно же, она не собиралась давать ему ответ во дворце, где даже у стен были уши. Здесь они были Серканией и Элиасом — Иблисово пламя, какая же чушь! — и только эти полубезумные глупцы могли засвидетельствовать их порок. Мыслей вокруг было так много, что его затошнило. Захотелось выпить чего-то и приложить холодный компресс к голове. Его повели на второй ярус этой залы, где шум немного стих, и Ибрагим догадался, что Хюррем позаботилась о приватности их... скорой беседы. Наконец направляющая ладошка одной из хатун исчезла с его спины. Он понял, что, скорее всего, его завели в одну из эскедр, похожих на ту, где в прошлый раз он видел Сюмбюля, Хюррем и Саида. Эта ложа была ограждена от шума и любопытных взглядов тяжёлой непроницаемой портьерой, которую за его спиной запахнули, едва он оказался один на один с другой гостьей этой ниши. Он так и ощутил кожей, как его пожирают знакомые глаза. Крадущейся походкой, как у затаившегося в засаде зверя, Ибрагим направился к дивану, как наткнулся на столик. Препятствие? Любопытное решение. В прошлый раз не было такого. Тишина проела ему дыру в груди, и руки Ибрагима нетерпеливо взлетели вверх, намереваясь разодрать к дьяволу маску. — Нет, я пока не хочу, чтобы ты её снимал, — прозвучал её бархатный голос. И тотчас все его сомнения растворились окончательно: это была она. Руки Паргалы безвольно, будто заколдованные, упали вдоль туловища. — Что за игру ты на сей раз задумала, госпожа… Серкания? — уточнил он с особой едкостью в голосе. — Это и есть ответ, который ты обещала? Могла бы просто передать записку. Он мог покляться, что она самодовольно выгнула бровь, хотя и не мог видеть этого. Раздался шорох, словно она потянулась за чем-то. Затем он почувствовал, как сладко-горький дым вишни и миндаля стал насыщеннее. Головная боль начала отпускать. — Я тебе ещё не дала никакого ответа. Пока что я хочу просто посмотреть на то, как ты беспомощно будешь умолять меня, стоя на коленях. — Хюррем вдохнула дым и выдохнула его прямо в сторону Ибрагима. — Ну же, Элиас. Цена такая крошечная, согласись? Ты ведь проделал такой путь сюда. Кстати, нигде не поранился, пока со всех ног нёсся сюда? Ты ведь, видно, ожидал увидеть меня в объятиях Саида? Прости, что разочаровала. Ибрагим издал нервный смешок, и прозвучало это довольно искренне. Его чрезмерно забавляла её самоуверенность. Всегда. Наплевав на абсолютно все приличия, Ибрагим вскинул ногу, взобрался на столик и, без труда нащупав носком противоположный его край, перешагнул. Голенями он тотчас наткнулся на обивку дивана. Губы его растянулись в предвкушающей улыбке: он понял, что в этот момент нависал над ней. — На самом деле, это мои слова. Я про то, чтобы стоять на коленях и вымаливать прощение, — пропел Ибрагим, растягивая слова, и потянулся к вороту кафтана, расстёгивая первые пуговицы. — Сама подумай: здесь мы абсолютно равны. Любой крик будет стоить тебе всего. — К крикам здесь привыкли, поверь мне, — он мог услышать, как широко она ухмыльнулась, и ответил ей тем же. — Даже если это будут мольбы о пощаде? — спросил он вкрадчиво. — Ты услышишь их, только если солнце встанет на западе, а сядет на востоке, — в её голосе так и звенели весёлые колокольчики, и каждый звук, исторгающийся из её губ, распалял в нём пожар всё сильнее. — Иными словами: только если случится конец света. — В таком случае, завтрашний день мы встретим вместе с началом Апокалипсиса. — Он всё же снял с глаз ленту, оставшись только в маске, и тут же встретился с ней взглядом. И захлебнулся, упал, рухнул в пропасть. Добровольно. «Серкания» возлежала в излюбленной позе на диване, опираясь на правый локоть. В левой руке она держала мундштук нарикелы, где тлела вишня, горький миндаль и что-то ещё, он не смог понять. Тело женщины лениво облизывал шёлковый халат её любимого пурпурного оттенка. Она надела черноволосый парик и маску, инкрустированную топазами, подчёркивающими цвет её бездонных, неподвижно прожигающих его глаз. Наклонившись и прикрыв веки, Ибрагим с блаженством втянул носом запах её тела, и от этого аромата линия губ визиря дёрнулась, а из горла вырвался неясный звук. Но когда он открыл глаза, Серкания смогла увидеть в них лишь лукавство, предвкушение и океан похоти. Когда с последними пуговицами было покончено, Ибрагим склонился над Хюррем грозной тенью. Указательным пальцем он приподнял её за подбородок, проведя большим пальцем по нижней губе — сочной и влажной, — и даже от такого маленького жеста, а также совершенно не последовавшего сопротивления низ его живота скрутился в горячий узел. Коленом он уткнулся в бархатную обивку дивана, пальцы визиря игриво скользнули вниз и подобрались к воротнику шёлкового платья, отодвигая его и накрывая персиковую кожу полукружья груди горячей ладонью. Из губ женщины вырвался тихий вздох, голубые глаза блеснули в темноте ожиданием и неизбывным лукавством. Вторая ладонь Ибрагима отодвинула воротник с другой стороны халата, и он тут же склонился над ней и припал носом к яремной вене, втягивая запах кожи полной грудью и будто желая заменить её ароматом весь кислород в лёгких. Она легонько запрокинула голову, повинуясь движению его ладони, и снова сладко вздохнула. Затем он внезапно надкусил её кожу, пустив немного крови по зубам и сжав горло пальцами — отчего она, вопреки его страшным ожиданиям, не испугалась, не оттолкнула его. Вместо этого из её горла вырвался абсолютно неожиданный, рваный, задушенный стон удовольствия — от которого её глаза тотчас распахнулись в ужасе, словно бы она сама не ожидала такой реакции от себя. — Ах, вот оно что… Значит, мне не показалось, — елейно прохрипел Ибрагим ей в шею. — Наша могучая султанша желает на время сбросить с себя тяжёлое бремя власти и отдаться чужой… Как её преданный друг и партнёр по охоте, я просто не могу отказать ей в этой услуге. — Есть ли предел твоей жадности, паша? — глухо спросила она, сузив глаза, но было слишком очевидно, что никакой враждебности в них не было. Он медленно стянул с неё этот одиозный чёрный парик, и тот соскользнул с дивана на ковёр. — Мерзость. — Он расправил её рыжие локоны пальцами, позволив им водопадом спуститься с плеч на ключицы, и одобрительно усмехнулся. — Не зря говорят, что такие, как ты, поцелованы Иблисом. Разгоряченную кожу опалил прохладный воздух от нахождения фактически в подвале, отчего по спине Ибрагима побежали мурашки, а дыхание на секунду сбилось. Уперевшись ладонями в диван по обе стороны от её головы, Ибрагим склонился над ней, прогнув мощную спину колесом, и одарил её хищной улыбкой. Затем его рука обхватила её пальцы и направила к вороту своего кафтана. — Раздень меня, — его горячий приказной тон ошпарил её внутренности. Сперва голубые глаза султанши вспыхнули возмущением, но как только он мягкими поглаживающими движениями прошёлся по оголившейся коже запястья, она всё же повиновалась. В груди его вспыхнуло пламя. Длинные изящные пальцы Хюррем принялись неторопливо расстёгивать пуговицы кафтана сверху вниз, и паша широко усмехнулся, увидев, как глаза Хюррем жадно следили за собственными движениями, наполняясь огнём и предвкушением. Он не верил тому, что происходило. Должно быть, он снова грезил. Должно быть, всё вот-вот закончится разочарованием, которое разобьёт его гордость на осколки. Но её прикосновения ощущались невероятно реальными: ни в одной из фантазий он так ярко не чувствовал ожоги в местах, где его касались её руки. Наконец женские пальцы расстегнули последнюю пуговицу и раздвинули полы кафтана в разные стороны, открывая мощную поджарую грудь, испещрённую многочисленными следами битв. Удовлетворившись её жадным взглядом, Ибрагим усмехнулся и сбросил с себя остатки одежды на пол, чтобы нависнуть над ней и запустить пальцы в рыжие волосы. Близость её разгорячённого лица позволила услышать рваное дыхание, увидеть так близко глаза, окружённые маской, в которых плескалась лишь похоть… всё это заглотило его, и он утонул в очередной раз. Ибрагим задумчиво огладил подушечкой большого пальца линию роста волос на её лбу, осматривая каждую чёрточку с внимательностью художника, который хотел запечатлеть лик своей музы перед увековечиванием его на портрете. — Разглядываешь. Наслаждаешься? — глазки её сузились хитро-прехитро. — Ради такого стоило душу продать, — таким же замогильным и одновременно завлекающим голосом, будто приговаривая человечество к смерти, произнёс Ибрагим ей в губы, прежде чем накрыть её рот собственным и тут же почувствовать, как внизу живота свилось дикое, горячее желание. Он поддался этому спонтанному чувству и вдруг укусил её, почувствовав железный привкус во рту. И, о Иблисово проклятье, это было невероятное чувство правильности, которое накрыло его волной и тотчас оглушило. Он ожидал, что Хюррем в ответ на его резкий укус отзовётся ударом, оплеухой или и вовсе отшвырнёт от себя, но её язык вдруг настойчиво потребовал входа и затем в мгновение плотно, медленно и похотливо переплёлся с его собственным. Каждое её податливое движение отзывалось стягиванием дрожащего и горячего — горящего! — комка нервов в животе. Он едва не кончил от одной мысли, что целовал эту женщину, а она прямо сейчас целовала его. Желала. Стонала в его рот. Наслаждалась им. Власть. Вот она. И он протянул руку и забрал её. Он победил. Это был его триумф. Он продолжил одним локтем упираться в диван, распутывая пальцами её волосы, пока вторая ладонь с хищнической грацией спускалась вниз, к животу, нервно развязывая совсем уж ленивый узел. Шёлк пояса наконец скользнул по бокам, и вслед съехали и полы халата. Он положил руку на живот, оглаживая гладкую кожу, пытаясь коснуться её везде, где мог дотянуться. И вдруг его бросило в жар, когда он застыл и понял, что на ней не было даже распроклятого исподнего. Даже самого ненадёжного вида. — Лгунья, — язвительно прохрипел он ей в губы, разрывая поцелуй, только чтобы сделать вздох или произнести слово. — Твой ответ… был изначально… Он спустился ладонью ниже живота, и Хюррем тотчас простонала ему в губы, со свистом втянув носом воздух. Но едва ли его это могло остановить его сейчас. Продолжая целовать её и распалять внизу движением пальцев, он высекал из неё один стон за другим, пока в собственных кожаных штанах не стало слишком уж неуютно. Ибрагим резко отстранился, выпрямившись, и услышал только глухой разочарованный вздох, поневоле вырвавшийся из её искусанных губ. — Ты не думала ведь, что я просто так оставлю все твои выходки? Паргалы взял со стола ленту, которой только что были завязаны его глаза, и, предвкушающе ухмыльнувшись, связал ей запястья и завёл руки над головой. С каждой секундой бессмысленная спесь всё явственнее сползала с её чудесного лика, и его грудь охватывал жар всё сильнее, всё нестерпимее — настолько, что прикосновение ткани рубахи и кафтана к спине и груди становилось всё невыносимее. — Что ты… — возмущённо начала она, попытавшись освободиться, но он рукой вдавил её запястья в диван, и она захлебнулась на полуслове. Затем застывшим взглядом она была вынуждена лицезреть, как он медленно отнимает от её кистей свою руку, парализуя одним лишь властным взглядом, и затем, выпрямившись, изящно скидывает с себя остатки ненужной одежды, оголив торс. Он замер во всей своей красе, позволив ей облизнуть себя взглядом, и широко усмехнулся. — Я же говорил: однажды я заставлю тебя умолять, — глухо заявил он, затем склонился над ней и принялся проводить дорожку из поцелуев, медленно спускаясь ниже горла, проходя между грудей, затем ниже. Его вибрирующее дыхание пробежалось дрожью и мурашками по её животу. — Здесь ты не моя госпожа, а я не твой раб. Я обещал снять с тебя эту... ненужную ношу. Когда его горячее дыхание опалило её лоно, Хюррем запрокинула голову и застонала, инстинктивно дёрнувшись бёдрами вперёд, и он содрогнулся всем телом от этого движения. На вкус она напоминала выдержанное в недрах геенны Иблиса вино: пряное, тёмное, с мощным и опьяняющим из-за острых специй вкуса. И он был опьянён ей. Беззаветно и безоглядно. И, кажется, был опьянён давно. Её пальцы нервно сжались на его голове, вонзаясь ноготками в скальп, направляя, сцеживая невыразимое напряжение, которое копилось в её теле, заставляя ноги и руки заходиться в мелкой дрожи. Одна её нога вдруг вскинулась вверх, чтобы затем опуститься прохладной стопой на его горячую голую спину. Она пошевелила ей вверх-вниз, вонзившись при этом ноготками ладоней глубже в голову, и это сочетание вдруг разогнало судорогу удовольствия по его спине, которая тотчас соскользнула вниз живота, отзываясь уже смесью наслаждения и боли. Ибрагим на мгновение оторвался от неё, не в силах сдержать рвущийся наружу влажный стон. Когда он почувствовал, как она начала заходиться в лихорадке, ожидая надвигающейся разрядки, то сразу же оторвался от неё с гнусной ухмылкой на устах. В него врезался обжигающе сердитый взгляд Хюррем, и он демонстративно облизнулся, затем снова выпрямился, возвысившись над ней могучим богом Аресом. Ладонь его обхватила её горло. Легонько сжала. Скорее собственнически, чем с желанием причинить реальную боль. — Я предупреждал тебя, помнишь? Я — сераскер. И у нас есть одна дивная поговорка: пока рука твоя способна держать меч, ты не проиграл. В их ложе стало как будто темнее, хотя, кажется, ни одна из лампад не потухла. Или же тени решили сыграть в забавную игру и очертили божественный лик Хюррем Султан, делая его ещё прекраснее. Он на мгновение залюбовался её лицом, на котором раньше видел лишь выражение скуки, грусти, превосходства или ненависти. Сейчас он видел лишь красоту искусанных из-за него губ, лихорадочный блеск в тёмных от страсти глазах, влажные дорожки от выступившей слюны на подбородке, скулах и шее. Его минутное промедление стоило ему бдительности. Хюррем резко подскочила на месте и забросила связанные запястья ему на затылок, привлекая к себе в яростном горячем поцелуе. Его возбуждение тотчас упёрлось ей в живот, и она коварно потёрлась об него, распаляя огонь ещё сильнее. Он шумно втянул носом воздух, болезненно зажмурившись. Затем его вероломно перевернули на спину, и она оседлала его бёдра, отбросив резким движением головы рыжие локоны за спину. Запястья султанши были всё ещё связаны, и она, вытащив руки из-за его головы, положила ладони на его грудь. Мощные мышцы забугрились, закостенели под её прикосновениями. — Неужели ты думал, что я хоть когда-нибудь позволю тебе одержать надо мной верх, Ибрагим? Мне лишь было любопытно, как далеко ты можешь зайти. Он ответил ей ехидным оскалом. — Паргалы Ибрагима здесь нет, — шепнул он ей величайший секрет. — Только Элиас. — Что ж, — она лукаво изогнула губы и состроила снисходительный вид, — ни ты, ни он пока меня не впечатлили. Теперь мой ход. Хюррем сместилась чуть ниже, и он чуть не взвыл, почувствовав, как она потёрлась об бугор на его наполовину развязанных штанах. Напряжение было и без того уже достаточно болезненным, а она решила поиздеваться над ним ещё сильнее. Он вонзился в её талию руками, запрокинув голову на подушки, и его горло от особо чувственного движения разорвало очередным гортанным стоном, в котором перемежались боль и экстаз. Дьяволица знала своё дело искусно, ему не стоило сомневаться в этом. В конце концов, она столько лет безраздельно правила в постели самого падишаха, и Ибрагим знал не понаслышке, что власть её строилась не только на красноречии, преданности и умном взгляде. И прямо сейчас она раскачивалась на нём, безотрывно наблюдая, как голодная львица, за тем, что вытворяла с ним. Периодически Ибрагим открывал глаза, встречаясь с её взглядом, который обгладывал его до костей, распаляя жар, от которого тело визиря сотрясало в жуткой лихорадке. Он исходился стонами, беспорядочно мечась по обивке дивана, как раненый шакал, и почти ревел, наблюдая за тем, как Хюррем с его помощью предаётся ласкам, когда он только что считал себя триумфатором. Он почти осип, когда с его губ сорвался совсем неприличный и несдержанный стон, от которого он предпринял попытку скользнуть рукой к члену и освободиться от этих нестерпимых мук, как тут же получил шлепок по кисти. — Я разве дозволяла? — спросила она сердито. Он снова посмотрел на неё с нескрываемым обожанием. Тлеющие угли голубых глаз поблёскивали горячей угрозой, губы кривила злая ухмылка. Голова женщины была лениво наклонена, когда она с явным восторгом и злорадством изучала отчаяние своего извивающегося в бессильной похоти любовника. Он был её любовником. Спустя столько лет кипящей вражды. Но отчего-то… всё ощущалось так, словно все прошлые годы были лишь затянувшейся прелюдией перед этой грандиозной кульминацией. Воздуха стало катастрофически не хватать, как и терпения. Поэтому он не мог сказать ничего членораздельного, только беспорядочно хватал ртом воздух. Его бёдра раскачивались взад-вперёд в такт её движениям, в глотке стало невообразимо сухо, его смерила ужасающая жажда. — Довольно... — Ну уж нет. Когда будет довольно, решать буду я. — Чего... — Кажется, это было первое, что он сказал осознанно и что не было похоже на задыхающийся стон. — Чего… ты… хочешь… Хюррем склонилась над ним и опалила лицо сладким дыханием с запахом вишни и миндаля. — Поклянись, что никогда не предашь меня. — Да… Проклятье, я клянусь… — он отвечал, но это было нечто бессознательное, инстинктивное. Вряд ли он смог бы затем вспомнить хоть что-то из своих слов. Но он определённо не лгал ей. Возможно. Или он так думал. — Поклянись жизнью своей, — она шевельнулась и пальцами помогла ему высвободиться из плена штанов. Ибрагим снова зарычал, почувствовав её прикосновение, от которого по всему его телу прошлись ослепительные молнии. — Кля… ну… — последний слог утонул в собственном крике восторга, когда он оказался внутри её горячего лона. Крепкие пальцы впились в женскую талию ещё сильнее, яростно желая оставить кровоподтёки. — Боже… — Поклянись душой своей, — она продолжила требовать, уже и сама заходясь рваным дыханием и глухими стонами вперемешку со словами. Последние слова она добавила совсем тихо: — Хотя мне известно, что она уже отдана самому дьяволу. — Клянусь! — воскликнул он. По губам Хюррем прошлась довольная почти до экзальтации улыбка. Она раскачивалась на нём вверх-вниз, чувствуя, как каждый сильный толчок отзывается в животе стягивающимся узлом настоящего, ослепительного удовольствия — такого, какое она ещё ни разу не испытывала в своей жизни, и это лишь на мгновение испугало её, прежде чем новая волна удовольствия накатила на неё и высекла очередной стон. Её ногти яростно расцарапали ему грудь, и его глубокий рык в ответ не разочаровал её. Ибрагим чувствовал, что вот-вот мог оглохнуть от звука собственных стонов и восхитительных рыданий, вырывающихся из глотки его восхитительной госпожи. И это было бы достойным наказанием за его дерзость. Он притянул её к себе, соединяясь в очередном поцелуе, и язык его вталкивался в её рот в ритм каждого отчаянного толчка. Ибрагим полностью перестал сдерживаться и теперь стонал и задыхался, встречаясь с её языком и затем посасывая то одну губу, то вторую, а когда в ответ Хюррем издала первый настоящий стон — кажется, тот, который сорвался с губ слишком случайно, необдуманно, первозданно, — Ибрагим едва не возопил во всю глотку. Он услышал в нём то, что хотел: она тоже сходила с ума, как и он. Пыталась сдерживаться, казаться наигранной, формальной, даже занимающейся любовью по какому-то своду законов… но все фасады рухнули. Она горела, как и он. Теперь всё встало на свои места. Маски вон. Завесы прочь. — Мой ход, — прохрипел он на выдохе. Очередное движение — и расклад сил снова изменился: Ибрагим вышел из неё, сорвав маску сперва с себя, а затем с неё, после чего обхватил талию женщины обеими руками и перевернул Хюррем на живот, вдавив лицом в подушку дивана. — Думаешь, раз надела корону Валиде Султан, то теперь ты госпожа всего мира? — глумливо поинтересовался он, наклонившись к её уху. — Что ж, ты ошиблась. Она лишь издала задушенный возмущённый вздох от ощущения возникшей пустоты, но тут же вонзилась пальцами в подушку, не сдержав громкого стона, заглушенного шёлком, когда пустота вновь заполнилась им. Ибрагим с утробным рычанием подался вперёд, и весь мир Хюррем Султан разбился на осколки. — Ты так и осталась рабыней… как и я… — Он нарастил сумасшедший темп так быстро, что она не успевала стонать, задыхаясь и захлёбываясь прямо в подушку, не успевая даже заглотить хоть немного спасительного воздуха. От её ногтей уже кое-где пострадала бархатная обивка дивана. — Как и я… Мы оба… как были рабами, так и остались… Он слышал её отчаянные, усилившиеся стоны и чувствовал, как мир кружится в невообразимом темпе, грозясь обрушиться на его голову прямо здесь и сейчас. Он понятия не имел, какую чушь нёс, но ощущал: слова били в самое сердце. Не существовало никого и ничего, только они вдвоём. Её тело было идеальным. Её стоны были идеальными. Её запах был идеальным. Её отклик на него был идеальным. Она была просто идеальной для него. — Ты предала Повелителя. Предала его память. Предала любовь. — Она закричала особенно громко, и он болезненно сжал её талию пальцами, собрав тугую гармошку из кожи. — Забрала его трон. Забрала жизнь его сына. Он скорее умрёт, чем убьёт её и лишит себя возможности испытать ещё раз это невообразимое, удушающее удовольствие. — Забрала… Как и я… Забрал и тебя, и трон государя… Предал его… — Ибрагиму становилось всё тяжелее говорить — слова походили на какофонию смазанных, нечленораздельных звуков, но он всё говорил и говорил, потому что они распаляли страсть. — Ты будешь наказана за это. Или они умрут вместе. — Ты будешь гореть… Слышишь? И я… буду гореть… не в геенне, а в грязи… Только её… мы достойны. Наконец они оба снова приблизились к самому краю. Спина Ибрагима прогнулась, голова откинулась назад в беззвучном крике, а трясущиеся, влажные пальцы продолжили вжиматься в её поясницу и спину, с которой он отодвинул прочь мешающий халат. — Боже… — хрипела она, плача не то от горя, не то от восторга. — Признайся. Признайся, ты всегда меня хотела. — Экстаз мерцал так близко, что Ибрагим мог уже ощутить его вкус, уже мог почувствовать подступающие судороги, разбивающиеся на миллиарды осколков куски плоти. Всего лишь ещё один толчок, вот ещё одно касание пальцев… И ещё несколько раз пройтись ладонью по чувствительному комку нервов впереди, заведя руку чуть ниже её живота, и вырвать из её уст ещё один задушенный стон. — Признайся! Она начала захлёбываться стонами, и он смог услышать тихие рваные попытки сказать ему «да, да, да…». У него потемнело в глазах, когда он расслышал эти слова, и до ушей Хюррем донёсся хриплый рык удовольствия. Спираль прогнулась так, что вместе с её разжатием грозился взорваться растреклятый мир. Вот-вот. Ещё одно проникновение. — Хюррем… — прохрипел он, сжав её ягодицу руками. И она — божественно нежно — разлепила и направила к нему свои помутившиеся от подступающего экстаза глазки, посмотрев на него из-за плеча. Их взгляды снова встретились. Он вспомнил свою недавнюю фантазию и решил, что его воображение было скудным до невозможности. Её мутный и одновременно хищный взгляд, приоткрывшиеся влажные губы, алые щёки и подрагивающие ресницы, лихорадочно сжимающиеся на подушке пальцы, острый угол плеча, из-за которого она взирала на него, подрагивающее от подступающего оргазма тело… Это было слишком. Злейший враг, захлёбывающийся экстазом в его объятиях, с которым даже занятие любовью были похоже на битву насмерть, — боже, это было самое восхитительное и возбуждающее зрелище, которое он видел в своей жизни. Он смотрел на неё, как кобра на мышонка… если бы кобра прямо сейчас душила саму себя на глазах у жертвы. Взгляд его болезненный, заходящийся в наслаждении, такой искренний. Как и у неё сейчас. Экстаз, смешавшийся с болью, свивался внизу живота всё более грозно с каждым мгновением — и эти голубые глаза, сверкающие от страсти, кричали ему о том, что погружение обоих в океан удовольствия лежало прямо сейчас на кончике его языка. — Ты моя женщина. — Ибрагим вонзил каждое слово в неё вместе с толчками, обхватив её бедро одной рукой и сжав в кулаке её волосы, прилипшие к покрытой испариной спине. Движения ладони визиря становились всё более давящими, рваными, а толчки — короткими и при этом глубокими. Он полностью потерялся в разрушившемся мире. Греховные звуки шлепков, соприкосновения влажной плоти об плоть наполнили их ложе вместе с глубоким рычанием Ибрагима, сопровождавшим каждый его толчок. Он снова склонился над ней, сжав в кулаке волосы посильнее. — Я жду встречной любезности… мы ведь… союзники… партнёры по охоте… — бессвязно прохрипел он, целуя её влажную, дрожащую от его дыхания кожу. — Госпожа моя… Ответом ему было лишь очередное хриплое дрожащее постанывание, и Ибрагим на несколько секунд угрожающе замедлил темп. Его ладонь внизу её живота также замерла. — Или я остановлюсь, — произнёс он ей в затылок, и от этого шёпота, казалось, содрогнулся Стамбул. Так ощущала себя Хюррем прямо сейчас. Это было похоже на землетрясение. И она подчинилась. Отвернулась и простонала прямо в подушку то, что он хотел услышать. Ибрагим раскрыл рот, и звук, который он издал, был не человеческим, а воющим, мучительно воющим, который разорвал ему горло и заставил Хюррем под ним забиться в судорогах схожего экстаза. Паргалы откинулся назад, почувствовав, как мышцы её лона сжимают его со всей силы, и затем зашёлся пульсирующим, диким рычанием, которое резонировало в груди султанши, когда она кончала вместе с ним. Горячее семя, что показалось Хюррем обжигающим, излилось в неё, и они оба задохнулись влажным, грязным криком. Плечи Ибрагима затряслись вместе с членом, который пульсировал внутри его женщины в неистовом и долгожданном расслаблении. На размякшее тело волна за волной накатывало сумасшедшее, слепящее, оглушающее удовольствие, которое кричало вместе с ним, прежде чем весь его внутренний мир развалился, и Хюррем осталась задыхаться и дёргаться под ним, пока Ибрагим грудью опустился на её спину и рвано задышал ей в шею. Волосы её лезли ему в нос и открытый рот, но было наплевать. Слегка повернув голову — а шея его почти не слушалась, — Ибрагим замер, увидев то самое выражение лица Хюррем, о котором мечтал все эти месяцы. Казалось, вероломная ведьма и сама не ожидала такого громкого, сотрясающего до основания оргазма, — и сейчас выглядела такой счастливой и расслабленной, что на мгновение это заставило его ощутить щемящую нежность в груди. Ибрагим и впрямь залюбовался этим, продолжая с трудом восстанавливать дыхание, пока Хюррем не открыла глаза и не посмотрела на него в ответ. Ибрагим ожидал, что сказка закончится и разобьётся прямо сейчас: что Хюррем, по своему обыкновению, посмеётся ему в лицо и даже кинет на плаху, сказав, что всё это было ловушкой… и, быть может, он бы даже не почувствовал горечи из-за этого. Но вместо этого великая и могучая Валиде Султан вдруг внезапно подняла руку и ласково чиркнула ноготками по его скуле, издав усталый донельзя вздох. Он заворожённо продолжал смотреть на неё, пока медленно не вышел, размазав остатки семени на обивке дивана, затем развернул её лицом к себе и, взяв за подбородок, крепко поцеловал. Это был гневный поцелуй. Запечатывающий клятву. Обязующий. Сильный, отчаянный, даже ненавистный, но в то же время он был невероятно горячим, как совершение самого тяжкого на свете греха.***
Привратник вышел из султанских покоев и склонил голову перед Ибрагимом. — Повелитель ждёт вас. Паргалы вошёл внутрь. В руках его был написанный приказ, в котором подробно объяснялась необходимость концентрации восточной армии на северо-западном направлении, ближе к границе с Карлом. Каждый из аргументов был невообразимо притянут за уши, но Ибрагим должен был бросить пыль в глаза Абдулле. Должен был выиграть время, чтобы его дети не пострадали. А потом он доведёт свой план до конца. Нужно было просто больше времени. На троне рядом с падишахом сидела Хюррем Султан. Судя по книге в её руке, она что-то читала вместе с сыном. Ибрагим встал перед троном и низко поклонился. — Государь. Валиде Султан. — Ибрагим Паша, приветствую, — дружелюбно поздоровался с ним Селим и взмахнул ладонью. — Наши уроки вечером. Что-то случилось? Едва их с Хюррем взгляды встретились, Ибрагим почувствовал горячее волнение и сладкую ломоту в суставах, которую с недавних пор испытывал подле этой женщины. Почему-то захотелось улыбнуться, но он сдержался, даже внутренне пожурив себя за это ребячество. — Да, Повелитель, — смочив горло, начал Ибрагим. — В процессе подготовки всего необходимого к походу я столкнулся с пониманием, что наши северо-западные земли имеют бреши в обороне. Я всё подробно изложил в этом приказе. Прошу вас, ознакомьтесь. Паргалы подошёл к трону и протянул Селиму свёрток, который султан тотчас развернул и принялся изучать. — И что вы предлагаете сделать, паша? — вежливо поинтересовалась Хюррем, заглянув через плечо сына в документ, и хитро улыбнулась Ибрагиму. — Во время марш-броска на Багдад, госпожа, с Абдуллой Пашой будет две тысячи янычар, парк осадных башен в численности двадцати штук и дивизия кавалерии сипахов. Этого достаточно для того, чтобы взять персов в длительную осаду и отрезать их пути снабжения, — принялся объяснять Ибрагим суть своего доклада. — Но австрийцы могут воспользоваться этим и прорвать нашу оборону на северо-западе. Поэтому я советую вам и Повелителю издать приказ о переброске полков восточных санджаков на границу с неверными. Самый быстрый и надёжный способ — через север, по морю. Хюррем не выглядела ни удивлённой, ни озадаченной. Она посмотрела на сына, внимательно изучающего доклад. — Что думаешь, лев мой? Я думаю, предосторожность Ибрагима Паши вполне разумна. Мы не должны позволить врагам воспользоваться шансом прощупать наши границы. Селим почесал подбородок. Между его бровей залегла глубокая морщинка. Вопреки ожиданиям Ибрагима, он не кинулся сразу безропотно соглашаться, а честно задумался. — Но почему так внезапно, паша? До начала похода осталось несколько дней, а переброска такой армии на подобное расстояние займёт не меньше трёх месяцев. — Султан поднял на своего учителя вопросительный взгляд. — Вы занимаетесь подготовкой к походу уже больше месяца и, зная вас и ваш подход, о подобном вы бы озаботились с самого начала, ибо это глобальная расстановка сил. Вы ведь сами учили меня этому. Хюррем моргнула и перевела взгляд на Ибрагима. Тот даже бровью не повёл, словно и ожидал этого вопроса. — Простите, Повелитель, я должен был предусмотреть всё заранее. Но дела обстоят именно так, как изложено. Это необходимость, которую нельзя игнорировать. — Я вчера внимательно заслушал доклады визирей относительно наших последних переговоров с австрийцами. И, насколько мне известно, Карл в ближайшее время будет сильно занят склоками с венецианцами, — парировал Селим, вскидывая острый, пытливый взгляд на Ибрагима; казалось, он только и ждал, что учитель похвалит его за умные ответы. — Разве повод это отводить наши резервы на противоположную часть страны, когда они могут помочь нам в захвате персидской столицы? Ибрагим недовольно поджал губы. — Если персы окажутся хитрее и личного состава Абдулла Паше будет недоставать, он отступит в тыловые форты, чтобы сохранить оцепление и пополнить ряды. Затем с новыми силами… — А кем ему пополнять ряды, если ополчение санджаков и армия Диярбакыра — то есть самая большая на восточных границах — будет переброшена на северо-запад? — поднял брови Селим, удивляясь репликам Паргалы. — Да и если Карл, этот король неверных, решит выступить к нашим границам, а это большое скопление сил, мы узнаем об этом от наших шпионов из Венгрии. Вы ведь сами позаботились об этом. — Повелитель… — Нет, паша. — Селим отрицательно покачал головой и обратно протянул Ибрагиму свёрток. — Сейчас мы не можем довольствоваться мудростью о том, что нельзя держать яйца в одной корзине. Пускай лежат. В Диярбакыре и близлежащих санджаках находятся искуснейшие сипахи во всей империи. Я приказываю, чтобы они остались там, в восточных цитаделях. Ибрагим вздохнул и попробовал снова начать переубеждать Селима, как медовый голосочек Валиде Султан прервал его: — Паша, мой лев сказал вам своё решение и обосновал его, хоть и не должен был. Вы должны уважать его и исполнять. — Разумеется, госпожа. Однако вы назначили меня на эту должность по причине того, что доверяете мне в вопросах военной стратегии больше, чем кому-либо другому. И я рассчитывал на это доверие. — И я доверил вам всю подготовку к походу, паша. — Селим склонил голову набок, окинув Ибрагима изучающим взглядом. — Однако помните, что ваша должность заключается в том, чтобы советником и советовать. А приказы здесь отдаю я — падишах этой империи. От стали в голосе обычно неуверенного Селима Ибрагим напрягся. После ранения в саду в мальчишке что-то надломилось, он явно изменился. Больше Селим не пропускал ни одного занятия, не пропустил мимо ушей ни одной детали. Ощутив на кончиках пальцев хрупкость своей жизни, он действительно поумнел и ожесточился, как и полагается султану. И Ибрагим бы даже выразил свою гордость им… если бы жизни его детей не стояли на кону. Селим поднялся с места и заложил руки за спину, копируя излюбленную позу отца. Вслед за ним поднялась и Хюррем. — У меня уроки верховой езды и фехтования, Валиде. — Он посмотрел на мать с прохладной учтивостью. — А после у нас сразу уроки с Ибрагимом Пашой. Давайте договорим за ужином. — Да, мой лев-государь. Береги себя и не отходи слишком далеко от своих стражей. — Хюррем подошла и мягко потрепала сына за щёку, отчего тот покраснел и легонько отстранился, чувствуя неловкость. Но Хюррем в ответ только обняла его лицо обеими ладонями, прижалась губами к веснушчатой щеке и зашептала: — Ты ведь знаешь, как я люблю тебя, сыночек? — Да, мама, — в тон ей, но слегка капризно отозвался Селим, неловко покосившись на Ибрагима, который продолжал рядом с ними стоять мраморным изваянием. Затем прокашлялся и отстранился с важным видом. — Доброго вам дня, Валиде. И вам, паша. И с гордо вскинутым подбородком и прямой спиной, хоть и всё ещё немного хромая, султан Селим покинул свои царские даире, оставив своих мать и советника одних. Когда дверь закрылась, Хюррем вздохнула и медленно зашагала к Ибрагиму. Тот хмуро уставился на двери. — Убеди его, госпожа, — с раздосадованным вздохом сказал он ей. — Не меня, так тебя он послушает. Этот приказ очень важен. Он положил свёрток на рабочий стол государя и принялся водить пальцами по книжным переплётам. — И откуда же эта нужда взялась внезапно, хм? — кокетливым голосом спросила Хюррем, положив сзади ладони на плечи Ибрагима и игриво пробежавшись ним пальцами. — Только не говори, что забыл предусмотреть всё заранее. Селим, может, и поверит такой отговорке, но точно не я. Что случилось? Паргалы развернулся и положил руки на её талию, притягивая к себе. Чёрные глаза заскользили взглядом по её румяному лицу, оценивая, что она и впрямь стала лучше выглядеть за то время, что они были вместе. Кажется, будто неестественная худоба ушла, вернулся здоровый цвет кожи, знакомый голодный блеск в глазах и вечная полуулыбка на вишнёвых губах. Она выглядела не только краше, но и сильнее, статнее, будто в её жилах снова бурлила драконья кровь. Та самая, которая могла обжечь любого, кто ранит её. — Помнишь, я тебе говорил о крысе, на которую мы с тобой оба охотимся? — Предположим. — Государь не должен знать, ибо попытается решить всё своими силами и непременно пострадает, поэтому я не могу сказать ему прямо. — Ибрагим вздохнул. — Сведения ненадёжные, но у меня есть все основания думать, что эта крыса шепнула словечко людям Карла. Тебе известен его мстительный нрав. Во взгляде Хюррем проступило долгожданное сомнение. Когда они говорили о политике, она никогда не выказывала небрежности. Через свою киру Эстер она вела переписку с разными европейскими вельможами, а потому могла без лишних объяснений поддержать с ним разговор о важном. — Он не простил, что мы захватили Венгрию в качестве данника Османской империи, — сказала она задумчиво. — Верно. А потому никогда не упустит шанс вернуть себе ценнейшего ленника обратно. Особенно в условиях нашей военной кампании на востоке, в землях Тахмаспа. — Ты думаешь, он дерзнёт воспользоваться этим, чтобы вернуть Венгрию? И для более убедительной переговорной позиции захватит несколько северо-западных земель, которые сейчас практически не защищены? Но Селим сказал, что Карл сейчас будет занят войной с итальянцами… — У Карла достаточно ресурсов, чтобы вести две войны одновременно. Если он вернёт утраченное, пока малолетний султан воюет с персами на востоке, это укрепит его позиции — и ослабит позиции Селима. — Он соприкоснулся с ней лбами и вздохнул, сделав голос очень мягким и немного надломленным. — Разве мы можем это допустить? Поговори с ним. Хюррем помолчала какое-то время и вдруг мягко, как кошка, потянулась к нему за поцелуем. Он отстранился от неё с мягким укором, прочертившемся в хмуро сведённых бровях. Хюррем посмотрела на него со смесью злости и удивления. — Это не шутки, госпожа. Цена ошибки может быть неподъёмной. Если на наши границы нападут, пока Абдулла Паша будет воевать с персами, ещё большая тень упадёт на имя Повелителя. Он ещё молод, но ошибок ему не простят, невзирая на возраст. Ты говорила, что мы должны защищать его. Я защищаю, — твёрдо заверил он, чувствуя, как в горле образовывается горький комок. — Так помоги мне. Последние его слова оказали эффект ушата холодной воды на Хюррем. Она нахмурилась, опасливо округлив свои огромные голубые глаза, но сердитость исчезла с её лица. Она выглядела пристыженной, словно сожалела, что поддалась эмоциям, забыла о сыне. Ибрагиму почему-то стало от этого ещё паршивее. — Я поговорю, — сухо сказала она. Её пальцы на его плечах сжались. — Приходи на ужин в мои покои сегодня вечером вместе с Селимом, когда занятия закончатся. После… мы могли бы отправиться в Дом Отдохновения. Скажем, обсудить подробнее наши планы. Ибрагим понизил голос до шёпота: — Ты ведь принимаешь отвары? Хюррем сверкнула на него враждебным взглядом. — За кого ты меня принимаешь? — тихо прошипела она. — Разумеется. Он кивнул. — Хорошо. Если тебе удастся убедить Селима, я приду. — Ибрагим мягко отстранился от неё и убрал руки за спину. Когда глаза её предупредительно и остро сверкнули, он продолжил: — Потому что иначе я буду занят поиском других решений этой проблемы. А я бы предпочёл провести это время с Повелителем... а ещё больше — с тобой. Наклонившись, он поцеловал её в лоб. Хюррем бросила на него сумрачный взгляд, но ничего так и не ответила. Ограничившись кивком, она набросила платок на голову и молча покинула покои сына. Вслед за ней внутрь зашли аги-привратники, давая ему понять, что одному находиться в покоях государя ему не будет дозволено.***
На занятия Повелитель не явился. Подосланный слуга уведомил Ибрагима о том, что государю срочно понадобилось выехать на строительство мечети вместе с Николасом Пашой неподалёку от Ат-Мейданы и разрешить возникший спор между кадиями. Паргалы сперва испытал лютое разочарование и даже швырнул в стену учебной комнаты фолиант, который собирался изучать с Селимом, но по возвращении в кабинет его на рабочем столе ожидал знакомый свёрток. Волна восторга и облегчения прошила всё его тело, когда Ибрагим взял в руки приказ и увидел, что тот был заверен печатью падишаха. Ему удалось убедить Селима через Хюррем Султан. А это значило, что его детям ещё какое-то время ничего не угрожало. Затем к Ибрагиму с привычным уже вечерним докладом пришёл Малек. Юноша передал ему сообщение от Матракчи, которое гласило, что интуиция Пашу Хазретлери не подвела — и, скорее всего, важные письма и секретные материалы Абдулла действительно хранит у хатун, которую Паргалы нашёл. Охота началась. Чрезмерно довольный собой Ибрагим снарядил Малека отыскать Абдулла Пашу, чтобы передать тому приказ Повелителя и короткую записку: «Дело сделано». Если делать шаг назад — то только для разбега. Таково было кредо Паргалы Ибрагима. Нужно было как можно скорее добраться до компрометирующих писем Абдулла Паши и лишить шакала тех нескончаемых потоков золота, которыми он подкупал янычар и склонял их на сторону мятежников. Но немного позже. Прежде всего, пожалуй, стоило отблагодарить Валиде Султан, которая вынудила сына подписать крамольный приказ. Ужин с Селимом, очевидно, был отменён, но ведь это не касалось его личного приглашения, не так ли?***
Сильвия-хатун расхаживала по гостиной особняка с грацией кошки, которая готовилась рухнуть в купель с тунцом, и расчёсывала длинные волосы цвета воронова крыла. Под нос она напевала себе какую-то весёлую венецианскую песню, пока её писарь усердно вычерчивал на листе пергамента слова своей синьоины. Муслиновая сорочка бесстыдно обтягивала влажное после ванных процедур тело, подчёркивая длину ног, которые переступали по роскошному ковру, исполняя лёгкие танцевальные па. В соседней комнате для своей молодой госпожи, по приказу её дядюшки, великолепную музыку из её родной Венеции играли искусные барды. — М-м-м... Да, и вот ещё что напиши! — взмахнув длинным наманикюренным пальчиком, добавила Сильвия, поймав утомлённый взгляд своего писаря. Прижав гребень к сердцу, она театрально вздохнула и начала напевать на ломаном арабском: "Без взора твоего, что есть услада для моей порочной души, я гляжусь поныне в зеркало, словно опустелая... Я так скучаю по тебе, мой всадник истины! Скучаю по нашим задушевным беседам о Боге, о правде. Не слышно, не видать меня там, вдали, сквозь вехи времени, что пройдут, прежде чем свидимся мы вновь... Доброй тебе дороги!" Записал? — Записал, мадонна, — вздохнул писарь. — Что-то ещё? — Нет, достаточно. Чудненько уже то, что есть, — отбросив расчёсанные волосы за спину, Сильвия довольно улыбнулась и замахала рукой. — Подпишись моим именем и отправь Абдулле. Этот несносный глупец большего не заслуживает. А потом ступай-ступай. Писарь послушно подделал подпись синьорины Сильвии, затем высушил чернила и сложил свитком любовное письмо о скорой разлуке. Низко поклонившись, он оделся, забрал свиток и покинул дом Сильвии Контарини. Выглянув в окошко, она хитро улыбнулась и плотно задёрнула шторы. Затем развернулась и, взяв кубок красного вина, медленно зашагала к своему сегодняшнему любовнику. Тот всё это время с неизбывным весельем наблюдал за происходящим цирком, не скрывая своей едкой насмешки, и с обожанием окружил талию Сильвии горячими ладонями, когда та подплыла к нему и встала между широко разведённых ног. — Ну а теперь, мессир, я наконец-то вся твоя, — облизнувшись, Сильвия наклонилась к своему мужчине и жарко поцеловала. — От этого фанатика у меня голова болит, даже когда просто приходится писать ему письма. Ответом ей стал задушенный стон, после которого её подхватили на руки — и, прямо в такт ускорившей свой темп музыке, понесли в спальню. Любовник Сильвии бережно опустил свою возлюбленную на кровать, накинувшись на её шею с поцелуями, пока та хихикала, жалуясь на щекотку, и болтала ногами по обе стороны его мощной фигуры. — Мессир... вам не кажется, что вы слишком нетерпеливы? — кокетливо поинтересовалась Сильвия, когда жадные руки принялись раздевать венецианку. — Ну не буду же я вас ждать до ночи, пока вы управитесь. Сильвия застыла, будто громом поражённая, и повернулась на незнакомый ей голос. В следующий миг её горло сдавило от испуганного вопля, и она резко отпихнула от себя любовника, который не так быстро, как Сильвия, сообразил, что вообще-то в их комнате был нежданный свидетель. Паргалы Ибрагим Паша по-царски восседал в роскошном кресле в тёмном углу спальни Сильвии, закинув ногу на ногу, и безучастно наблюдал за горе-любовниками, попивая вино из кубка. Причмокнув губами, Паргалы одобрительно улыбнулся и покрутил кубок перед глазами. — Прекрасное вино. Если что вы, венецианцы, и умеете делать, помимо обдирания своих должников, так это вино. — Дева Мария! Кто вы такой?! Что вы здесь делаете?! — Сильвия схватила покрывало со своей постели и пристыженно прикрылась. — Стража! Стража! — Не ори, никто не придёт, — вздохнул Ибрагим, и в доказательство его слов в проёме, из которого только что в комнату зашли Сильвия с любовником, выросла его охрана. Взгляд Ибрагима сместился на бледного, как мел, любовника Сильвии. — Может, оденетесь, Муртаза-бей? Сын казначея Дивана, Исмаила Паши, открыл рот и не смог выдавить из себя ни единого звука. Он был абсолютно голым и сейчас сконфуженно подтягивал под себя ноги да поближе простынь, словно это могло заставить его выглядеть хоть на йоту не таким жалким. Ибрагим хмыкнул и щёлкнул пальцами. Один из его стражей поднёс Муртазе роскошный шёлковый халат, и сыночек Исмаила Паши незамедлительно в него завернулся, как в лаваш, и с неизбывным ужасом уставился на Паргалы. — И-Ибрагим П-Паша... — заикаясь, обратился к нему Муртаза. — Что вы здесь делаете? Тот снисходительно улыбнулся, уронив голову на подставленную ладонь. — Тебе не кажется, что вопросы здесь должен задавать я? В конце концов, это не меня застукали в постели племянницы венецианского посла, которая предаётся распутству сразу с несколькими визирями Совета Дивана. — Да как вы смеете, это всё ложь! — взвизгнула, отчаянно прижимая к себе простынь, Сильвия. — Кто вы такой, чтобы заявляться в мой дом и порочить моё имя! Вон! Уходите вон! Иначе я позову городских судей, и они вас!.. — Судей? — переспросил Ибрагим, вольготно поднявшись со своего кресла, будто бы тот был его троном, и неторопливо зашагал к Сильвии. Венецианка, по мере того, как её настигала его зловещая тень, всё сильнее вжималась в кровать. — И что же ты им скажешь, хатун? Что являешься блудницей и шпионишь на своего дядю? Перехватываешь и переписываешь секретные письма, которые затем отсылаются венецианскому дожу, а там, возможно, и королю неверных? Например, вот эти? Паргалы достал из кафтана сложенные письма, при виде которых у Сильвии округлились в ужасе глаза. — И это я даже не приказал перевернуть тут всё вверх дном. Абдулла Паша, Малкочоглу Бали-бей, Муртаза-бей... — перечислил он несколько известных ему имён, после чего залез к ней в голову и гнусно усмехнулся, услышав невольно новые имена. Затем на его лице отразился притворный шок. — И ещё не меньше пяти знатных беев Стамбула... Каков срам. Полагаю, узнав о подобном, кадии прикажут пустить тебя по улице и закидать камнями. Ибрагим говорил совершенно спокойно, словно читал ребёнку сказку на ночь, но Сильвия почему-то бледнела и тряслась всё сильнее. — Паша, я... — послышалось блеяние слева. — Я всего этого не знал! Меня околдовала эта порочная хатун! Соблазнила! — Что?! Ах ты!.. Мерзавец! — Сильвия задохнулась возмущением и от души шлёпнула ладонью своего горе-любовника. — Вздумал бросить меня одну?! Паргалы скосил пренебрежительный взгляд на идиота, который вздумал, что сможет беспрепятственно умыть руки. Муртаза отпихнул от себя Сильвию и попытался сползти с кровати, но путь ему перекрыли двое бостанджи. — Всего этого не знал, говоришь? — Не знал! Аллахом клянусь, не знал, Паша Хазретлери! Я думал... думал, у нас с Сильвией-хатун всё серьёзно! Она обещала принять Ислам, но я уже тогда начал сомневаться в её честности и... Ибрагим вскинул руку, раздражённо зажмурившись, и Муртаза моментально затих. Мнимо поразмыслив несколько секунд для особого эффекта, Паргалы погладил бороду и задумчиво посмотрел на Муртазу. — Что ж, ну раз ты ничего не знал, то и бояться тебе нечего, верно? — Ибрагим подошёл к окну и скучливо посмотрел наружу, затем бросил притворно-участливый взгляд на Муртазу. — Уверен, твой досточтимый батюшка, Исмаил Паша, примет твою сторону, когда узнает всю правду, вот только... Как же он сможет объяснить вот это? Всё это время Ибрагим внимательно вслушивался в хаотичные, беспокойные мысли перепуганной до смерти Сильвии — и наконец зацепился за нужное. Её тревожный взгляд то и дело возвращался к полотну Боттичелли «Рождение Венеры». И едва Ибрагим зашагал к огромной картине на стене над кроватью синьорины Сильвии, как та против воли взвизгнула и вскинула руки. — Что вы делаете?! — А что? Чего ты так испугалась, хатун? — поднял брови Ибрагим и без труда отодвинул картину, увидев нишу в стене. Губы его исказила торжественная ухмылка, и он просунул руку в пространство за стеной, через мгновение вытащив оттуда шкатулку. — Что это тут у нас? Какие-то письма. Кажется... ваши с батюшкой письма шехзаде Мустафе и его ответы, полные надежд на ваше соучастие в заговоре против Хюррем Султан. Хм... печати в чудесном состоянии. Какая удача. Ибрагим цокнул языком и посмотрел на задыхающегося от ужаса Муртазу. — Воспитанный, подающий надежды правоверный сын и бравый воин... — нараспев продолжил он, гнусно усмехаясь в лицо перепуганному отпрыску казначея, — не только предаётся блуду с венецианской шлюхой, но ещё и отдаёт ей компрометирующие родного отца письма, чтобы залезть к ней под юбку. А несчастный Исмаил Паша поди гадает, как же паршивый Абдулла смог добраться до него так легко и просто. Уверен: он будет очень рад узнать наконец правду. Ну так что, Муртаза-бей? Позовём вашего батюшку? Улыбнувшись, Паргалы ещё раз щёлкнул пальцами, и один из бостанджи с учтивым кивком развернулся, чтобы уйти, как Муртаза с воплем подорвался с места и, подвернув ногу, неуклюже повалился на пол, подполз к Ибрагиму и схватился за кафтан визиря. — Нет! Нет, Паша Хазретлери! Прошу! Прошу вас, пощадите! — закричал он и уставился на Ибрагима снизу вверх с кричащей мольбой. — Отец меня убьёт! Что? Что вы хотите? Только скажите, я всё сделаю! Всё! Вид насекомых у его ног, которые глумились над ним, пока он пребывал в опале, был просто чудесным и невероятно расслабляющим. Ибрагим снова чувствовал себя так, как ему подобалось чувствовать себя — владыкой этого государства. Теперь он чувствовал, как вместе с формальной властью, данной ему Хюррем, мог использовать дар Мефистофеля по назначению. Пока Муртаза о чём-то хныкал, валясь у него в ногах, Ибрагим отдал сундучок с письмами стражнику, затем возвёл глаза к потолку и скучающе вздохнул. Потом взглянул на свои ногти и дал немую отмашку бостанджи. Тот достал подготовленный пергамент, чернильницу и перо и поставил на туалетный столик синьорины Сильвии. Муртаза заметил это движение и затих. — Ты напишешь отцу письмо. Будешь в нём сокрушаться, что украл письма, чтобы задобрить Сильвию-хатун, и поэтому те попали к Абдулла Паше. А потом скажешь, что, прознав об этом, не мог найти себе места от стыда и всё же выкрал письма обратно. Отдал мне, чтобы запутать следы. Внизу письма поставишь свою печать. — Ибрагим кивнул на фамильный перстень на мизинце Муртазы. — Всё понял? Тот яростно закивал, на негнущихся ногах выпрямляясь и запахивая полы халата. Проковыляв к столу, он трясущейся рукой записал всё услышанное на листе пергамента, капнул сургучом и заверил сказанное своей печатью. Ибрагим всё это время смотрел на Сильвию, которая вжалась в изголовье кровати, щерясь на Паргалы, как подранная кошка. — Я всё написал, паша. Теперь вы отпустите меня? — Он протянул Ибрагиму письмо и робко заглянул ему в глаза. Паргалы забрал документ и удостоверился, что написанное отвечало его требованиям. Кивнув, он сложил пергамент свитком и убрал за пояс. — Да, пожалуй. Ты молодец, всё уже почти позади, — улыбнулся ему Ибрагим и протянул подготовленный кубок с вином. — Держи, смочи горло. Ты весь дрожишь. Муртаза накинулся на вино, осушив кубок в несколько огромных глотков, и тяжело выдохнул, вытерев губы тыльной стороной ладони. — Что ж, бей, осталась последняя деталь, — со вздохом сказал Ибрагим и, подойдя к Муртазе, похлопал его по спине, подталкивая последовать за собой к выходу из комнаты. — Какая деталь? — опасливо поинтересовался Муртаза. Ибрагим ничего не ответил, только многозначительно улыбнулся. Бостанджи протянул ему диванную подушку, и Муртаза взял её, непонимающе уставившись на Паргалы. Тот ещё несколько раз похлопал сына казначея по плечу, с каждым разом всё увесистее и жёстче, пока замешательство на лице Муртазы не сменилось испугом, а вслед — ужасным осознанием. Выйдя из комнаты, Ибрагим кивнул своим стражникам, и те закрыли двери снаружи. Посмотрев на свои ногти, Паргалы принялся ждать. Вдалеке нерадивые барды всё ещё играли мелодичную венецианскую сальтарелло, и Ибрагим закрыл глаза, наслаждаясь музыкой, которая вскоре смешалась с отчаянными воплями Сильвии, затихшими лишь спустя долгие минуты. Муртаза затем ещё какое-то время колотил в дверь, пытаясь дозваться до Ибрагима, но постепенно его накрыл нестерпимый кашель. Судя по звукам, мужчина начал задыхаться. Наконец послышался глухой звук от падения тела, и Ибрагим кивнул своим стражникам. Те открыли дверь. На полу лежал в луже кровавой рвоты Муртаза, уставившись стеклянным взглядом в потолок, а на постели — задушенная Сильвия. Перешагнув через труп сына казначея, Ибрагим взял пустой кубок и вложил в его руку, а рядом положил письмо, которое несчастный Муртаза только что настрочил для батюшки, чтобы добавить картине трагизма. — Исмаил Паша испытывает слабость к драматичным сюжетам, не стоит его разочаровывать, — цинично хмыкнул Ибрагим и кивнул своим людям. — Здесь мы закончили. Уходим.