Воспоминание тринадцатое
Новости о судьбе Селима серьёзно подкосили здоровье Хюррем. Ибрагим запретил ей покушаться на свою жизнь, и неспособность прервать очередной неудачный цикл своей смертью убила в ней остатки морали. Они ругались, кричали друг на друга, осыпая проклятиями, но в конце концов ослабленная воля Хюррем не позволяла ей продолжать спорить, и она уступала. Оттого кольцо соглядатаев, постепенно переходивших под управление Ибрагима Паши, становилось всё плотнее и бдительнее. Всё ради её безопасности, разумеется. Пока юного государя в столице не было, а Валиде Султан «временно захворала», количество ниточек власти в руках Ибрагима начало постепенно увеличиваться. Он снова облачился в роскошные одежды, надел на голову высокий тюрбан, который однажды носил сам Сулейман-хан, и отныне председательствовал на всех собраниях Дивана в полном блеске своей власти. Накопилось проблем достаточно, и в первую очередь Ибрагим позаботился о том, чтобы кратно увеличить количество янычар и бостанджи во дворце, которые были лояльны лично ему. Напряжение и недовольство в Диване, конечно же, нарастало, но едва ли можно было сыскать человека более привыкшего к этому, чем Паргалы Ибрагим. В конце концов, все понимали: государство вновь оказалось на пороге Смуты. Законный падишах был в заложниках, часть Дивана, формально отправившаяся в поход против персов, переметнулась на сторону мятежников и теперь излагала совершенно безумные требования: признать шехзаде Баязида сыном Махидевран Султан, матери убитого бесчестно мученика Мустафы, и истинным халифом правоверных на трёх континентах. Помимо этого, они требовали распустить совет Дивана в Стамбуле, состоявший из лоялистов Селима и Хюррем, затем отрубить голову Ибрагиму Паше, а гяурку-жади предать людскому самосуду через унизительное забивание камнями. Ибрагим обрушил на них всю свою давно накопленную ярость. Карт-бланш и постигнутое отчаяние полностью развязали ему руки. В кратчайшие сроки Паргалы созвал под знамёна всю имперскую армию от западной границы до границ Диярбакыра, рвал на куски все письма от совета мятежных визирей и казнил каждого гонца, не соглашаясь ни на какие условия. В отличие от Хюррем Султан, Ибрагим давно знал всех членов Дивана и помнил слабое место каждого. Дьявольский дар лишь усугублял положение всех, кто думал выступать против него. И он использовал его ежеминутно. Что не могло не отразиться на его здоровье. Головные боли всё усиливались, и для того, чтобы утихомирить их и продолжить управлять империей, Ибрагим начал употреблять маковое молочко. Небольших доз на какое-то время оказывалось достаточно, и на важных собраниях рассудок его не разрывало от оглушительных голосов визирей, принося умиротворение и хладнокровие. Это было восхитительное чувство, и когда оно заканчивалось, Ибрагиму хотелось как можно скорее вернуть его. А ещё как можно скорее вернуть детей, перевезти в безопасное место. Он знал, что должен был действовать быстро и грубо, чтобы не дать опомнившемуся Абдулле сделать свой ход. Ситуация была критической. Паргалы понимал, что должен был устроить всё так, чтобы вернуть детей, но при этом не допустить, чтобы Хюррем узнала правду. Должен был делать всё, чтобы загнать мятежников в угол и спасти брата и государя, но при этом скрыть подковерную возню с настоящим зачинщиком бунта. Ибрагим знал, что, узнав о предательстве, он тотчас отправит письмо Гиреям с требованием истязать Хатидже и её детей, пока Ибрагим не отступится. Понимая, что Абдулла всё ещё в столице, Ибрагим заблокировал фактически все морские и наземные выходы из города, пообещав казнить любого, мимо которого без его ведома пролетит даже птица. Следующим шагом стали неоднократные попытки отправить в вотчину Гиреев лазутчиков, чтобы тайно вытащить детей, но раз за разом ответом Ибрагиму Паше становились головы нерадивых шпионов. Паргалы проклинал Гиреев и Абдуллу на чём свет стоит, но понимал реалии: тут нужна была грубая сила, поддержка янычарской армии. Но узнай об этом Хюррем — всё пойдёт прахом. Предательства она ему не простит. Более того: больше ничто не будет удерживать от того, чтобы покончить с собой и начать цикл заново. Он не мог этого допустить. «Ответы» из ханства Гиреев приходили долго, по две недели, а то и больше, и всё это время Ибрагиму приходилось только терпеливо ждать, старательно делая вид, что на правах Визирь-и-Азама и управителя империи только и рвёт на голове волосы да думает, как бы освободить султана Селима и своего брата из плена, не допустить новой Смуты в империи. Поэтому Ибрагим, насмотревшись на отрубленные головы своих лазутчиков, наконец решил действовать более хитро. Он должен был вынудить Абдуллу выйти с ним на связь самому. К счастью, попустительство Хюррем стало той самой козырной картой, которой так не хватало в его руке. Он мог делать всё, что считал нужным, — безнаказанно и безотчётно. Как итог, Ибрагим нашёл и бросил в темницу жену Абдуллы, чтобы вынудить его казать нос из своей норы, а затем вместе с Исмаилом Пашой тайно начал процесс изъятия прав собственности Абдуллы на таможенные заставы по всему черноморскому побережью, подконтрольному столице, и по ту сторону пролива. Потом арестовал не только все его торговые суда, но и золотые запасы, которыми тот подкупал солдат, имамов и наместников провинций. Он играл грязно и кроваво, но не чувствовал ничего, кроме превосходства, и упивался своей долгожданной властью — которую получил, потому что моральный дух Хюррем Султан был сломлен… а он не то чтобы старался вскорости вытащить её из этого состояния. Ибрагим запугал до смерти каждого слугу во дворце, некоторых даже в назидание казнил, чтобы получить возможность по-хозяйски перемещаться по дворцу и навещать Хюррем Султан в любое время суток. Фактически он сделал себя султаном. С того дня, как Селима взяли в плен, прошло почти два месяца. После попытки самоубийства Хюррем восстанавливалась долго. От треволнений её постоянно тошнило, и поэтому она стремительно теряла вес и осунулась. Проснувшись, она подолгу не вылезала из постели, а на свежем воздухе предпочитала молча читать. По требованию Ибрагима шехзаде Баязида и Джихангира, а также Михримах Султан держали в покоях под охраной и не выпускали ради их же безопасности. А саму Хюррем по его приказу поили успокоительными. Однако, несмотря на рассеянное сознание, она всё пыталась что-то разузнать, нервы её были расшатаны, а потому в какой-то момент Ибрагим всё же потребовал привезти из дома Саида те самые нарикелы, аромат которых урезонивал и расслаблял Хюррем. Это было жестокое, но действенное решение. В даире теперь почти постоянно стоял запах горького миндаля и вишни. Он наслаждался им. Но что-то внутри него отзывалось болью и стыдом при виде неё, умиравшей от тоски по сыну. Она постепенно становилась будто прозрачной, теряла себя. То плакала у него на груди, то беспричинно смеялась. Сон её был долгий, но прерывистый, нездоровый. Он смотрел на это с сожалением, но не мог поступить иначе. Ему нужно было это время, чтобы сделать всё правильно. Она не должна была ничего узнать. Наконец Ибрагим получил записку со знакомым почерком и характерной кляксой в углу пергамента. Абдулла сухо требовал встречи в Мраморном павильоне. Ибрагим посмотрел в окно и увидел, что солнце было уже в зените. Полдень. Он должен был идти, но ноги не слушались. Всё тело ныло от головной боли, от которой его всю прошлую ночь непрестанно рвало. Ибрагим не смог терпеть рядом с собой никого, даже лекарей — их мысли сводили его с ума в буквальном смысле. Желудок резало так, будто он проглотил ножи. Кажется, он стал даже хуже видеть и слышать. Рука его потянулась к маковому молочку. Две бутылочки на два дня. Он откупорил обе, пригубил одну и затем приготовился опустошить вторую, как мир вдруг накренился и перевернулся. Сосуд упал на пол и разбился, растекшись белой лужей, а сам он схватился за голову и завыл сквозь стиснутые зубы. Подошедшая Хюррем усадила его на тахту и обняла сзади за шею, прижимаясь щекой к затылку. — Ты должен перестать так много пить эту гадость, — произнесла она тихим напряжённым голосом, и он спиной почувствовал, как рвано содрогалась её грудь. — Ты вчера третий раз упал в обморок из-за него, а головные боли не проходят. Его покачивало из стороны в сторону и жутко мутило, но он держался, пытался взять себя в руки. — Такова цена… Но зато я скоро смогу вытащить Повелителя из плена. И своего брата. — Он сжал её руки на своей шее и тяжело вздохнул. — А потом казню каждого предателя. Каждого, кто причинил вред Селиму и Нико. Хюррем всхлипнула и крепче обняла его шею. Он почувствовал, как в очередной раз затылок начали заливать её тихие слёзы. — Я так благодарна тебе, Ибрагим, — призналась она хриплым, содрогающимся голосом, до краёв полным искренности, от которой его тело пробрала лёгкая дрожь. — Ты дважды спас мне жизнь, спас жизнь Селиму… а теперь ты страдаешь, чтобы освободить моего львёнка из плена этих презренных предателей… Он спиной чувствовал, как её затопляло благодарностью и следующей за ней нежностью. Той самой, от которой женщины всегда теряли здравый рассудок. Если до этого ею ведали отчаяние и страсть, сопряжённые с тоской по мужской ласке, то сейчас то, как она прикасалась к нему… от всего этого веяло совсем другим чувством. Гораздо более серьёзным и опасным. — Я хочу помочь тебе, — шмыгнув носом, вдруг заявила она. — Не могу больше сидеть в четырёх стенах и убиваться по тому, что я не могу изменить. Ты прав. Нужно бороться. И я буду бороться вместе с тобой. Он сжал её ладонь и нахмурился, благодарный, что она не видела его лица. На нём была написана только мука. Ни капли нежности или встречного трепета. Ему было слишком больно. Сейчас им ведала только вседозволенность, ненависть, жажда мести и триумфа. Глубоко внутри он, может, и радовался её воспрявшему духу, но всё это было так не вовремя. — Не нужно, отдыхай, ты ещё слишком слаба. Сегодня на Диване будет решаться вопрос о вторжении в Диярбакыр. Скорее всего, мне придётся поехать к мятежникам на переговоры, и тогда в столице останетесь только вы с шехзаде Баязидом. Ты должна быть сильной. Стойкой. Дать жестокий отпор в случае беды. Он ощутил дрожь в её теле. Его голову снова сдавило шипастым обручем боли, в глазах зарезало, и он издал гортанный звук, полный агонии, будто ему под ногти вогнали иглы. Хюррем начала беспорядочными движениями оглаживать ладонями его грудь. В каждом её жесте читалось отчаянное нежелание расставаться. Она уже оторвала от себя слишком много, чтобы просто смириться. — Если они вздумают навредить тебе или Селиму… — Она втянула носом воздух, рвано вздохнула, и голос её наполнился шипящей злобой. — Я обращусь драконом и обрушу весь мир на их головы. Всех уничтожу. Я уже делала это раньше. А пока… Хюррем отстранилась от него и села на тахте так, чтобы их глаза встретились. Ладонь её ласково огладила его щёку. — Я буду искать лекарство от твоих болей. Если эта боль, как и дары наши, от Мефистофеля… я найду способ. Найду рецепт обезболивающего, которое не навредит тебе, как эта маковая дрянь, которую ты пьёшь. — Как ты сможешь? — покачал он головой. — Только время зря потратишь. — Не потрачу. Я… как ты, наверное, помнишь, искушена в ядах и алхимии. Он недоверчиво нахмурился и наклонил голову вбок. — О чём ты говоришь? Помимо Валиде Султан, ты открыла в себе ипостась апотекария, любовь моя? Она вспыхнула, услышав его обращение, и нервно сглотнула. Это было такое беззащитное и невинное смущение, что он не удержался от улыбки. Положив палец на её губы, он жадно оглядел её лицо с лихорадочным, болезненным желанием и прильнул к её рту, утягивая в глубокий поцелуй. Она тотчас ответила ему со всей пылкостью и готовностью. Его ладонь привычно властным движением сжала её грудь, но Хюррем вдруг наморщилась и издала болезненный стон. Он отстранился и удивлённо воззрился на неё. — Что такое? — Ничего, — она облизнула губы и отвела взгляд. Ибрагим опустил взгляд на её грудь. Отодвинув воротник халата, он погладил подушечками набухший, потемневший ареол, и Хюррем не сдержала судорожного вздоха. Он покосился на её румянец и закусанную губу, затем нахмурился и окружил ладонями её талию. — Твоя грудь стала больше? Но ты сбросила вес. — Такое бывает. — Когда у тебя были последние регулы? — он вскинул на неё серьёзный взгляд. — Недавно, — сразу же ответила она равнодушным тоном. — Должно быть, цикл сбивается из-за переживаний. Морщины на лбу Ибрагима разгладились, и он согласно кивнул. Он мало что понимал в этом, но совершенно точно знал на примере своей жены, что волнения и постоянные слёзы и впрямь подрывали здоровье женщин непонятным ему способом. Он погладил её увлажнившиеся и похолодевшие пальцы, пытаясь согреть, и наклонился, чтобы поцеловать костяшки. Затем вяло улыбнулся ей, поднялся с тахты, не без труда выпрямился и надел тюрбан на голову. — Отдыхай. Я должен идти. Скоро всё закончится, обещаю тебе. Я верну нашего Повелителя домой целым и невредимым. А потом больше никто не посмеет причинить ему вред, пока я жив. Хюррем проводила его затуманенным взглядом, в котором переливались отчаяние и тусклая, глухая горечь, будто в своём сердце она давно хотела сдаться, но только он держал её на плаву. И затем молча кивнула, отворачиваясь к камину.***
В Мраморном павильоне было тихо, как в могиле. Ибрагим даже птиц не слышал, пока поднимался по лестнице. У входа внутрь стояло пятеро янычар, среди которых он узнал стражников Абдуллы. Ибрагим махнул своему охранению, и дюжина янычар покорно выстроилась в шеренгу напротив людей Абдуллы. В их мыслях он прочитал готовность напасть в случае непредвиденных обстоятельств. Он почувствовал исходящую от них горячую ненависть к себе. Это даже позабавило его: неужели Абдулла намеревался напасть на него прямо посреди Топкапы? А что же потом? Тихонечко сбежать, поджав хвост? Ибрагим переглянулся с главой своей охраны, и тот понимающе кивнул. Перед Ибрагимом распахнули двери, и он вошёл внутрь, предусмотрительно положив ладонь на эфес ятагана. Все двери были закрыты, и он, проходя мимо них, напрягался, как лев перед прыжком. Но ничьих мыслей он не слышал. Кажется, никакой ловушки и впрямь не было. Наконец в полной тишине он добрался до главного зала павильона. Там, в центре, стоял Абдулла Паша, соединив руки за спиной, и дожидался его. Услышав приближающиеся шаги, мятежный визирь повернулся и с улыбкой склонил голову в насмешливом поклоне. — Визирь-регент Хазретлери. Какое счастье видеть вас. Благодарю, что почтили своим присутствием. Мы так давно не виделись. Ибрагим привычно осмотрелся в зале на предмет ловушек и засад, но в голове всё ещё было тихо. Даже в мыслях Абдуллы был, в общем-то, штиль, будто внутренний диалог отсутствовал. — Ты позвал меня сюда, чтобы сообщить, как сильно истосковался, Абдулла? — брезгливо наморщив нос, надменно-ленивым тоном поинтересовался Ибрагим. — Дай мне хоть одну причину не убить тебя прямо здесь. Хоть одну. — Если убьёшь меня, ничегошеньки не изменится, — равнодушно пожал плечами предатель, и в его словах и мыслях насторожившийся Паргалы не учуял фальши. — Дети твои пострадают в любом случае. Мальчишка от крови шайтана всё равно будет умерщвлён. Ты тут ходишь, распушив хвост, надменный кафир, ибо думаешь, что выиграл… Но на деле — проиграл. Проиграл ещё тогда, когда из гордыни вздумал пойти против нас, слуг Аллаха. Ибрагим цокнул языком и раздражённо поморщился, демонстративно почесав в ухе. — Давай без своих фанатичных изречений, Абдулла. Ты на меня тоску нагоняешь, — ледяным тоном пожаловался он и мрачно сверкнул глазами на мятежника. — Я сделал всё, что от меня требовалось. Передал тебе приказ о перемещении войск. Отправил султана Селима в расставленную тобой ловушку. А мои дети, грязная свинья, всё ещё в плену. И ты до сих пор считаешь себя слугой Аллаха? Абдулла издал огорчённый смешок и помотал головой, словно удивляясь услышанному. — Ну, паша, ты же не настолько наивен, чтобы думать, будто я отпущу твоих детишек, ведь это значило бы подставить свою шею голодному шакалу. Особенно после того, как ты захватил почти всю власть в государстве. Ты бы на моём месте поступил так? Конечно, нет. Ибрагим подлетел к Абдулле и схватил его за грудки. — Я убью тебя, понял? Убью и не позволю отослать весточку своим ручным собакам, чтобы те навредили моим детям. Абдулла сжал его запястье и гнусно ухмыльнулся прямо в лицо. — Наивный. Я же сказал: моя смерть ничегошеньки не изменит. Не спасёт твоих детей и не изменит судьбу восстания праведных мусульман против слуги Иблиса на троне. — Ты за дурака меня держишь? Это ты — зачинщик бунта. Абдулла рассмеялся. Глаза его сверкнули фанатичным блеском. — Не я, паша, не я. Сам Всевышний. И к тому же… даже если случится так, что ты преуспеешь и вернёшь дьяволёнка во дворец, то всё равно смерть свою встретишь, ибо мальчишка знает, что это ты обманом отправил его туда, прямо в ловушку. Ибрагим яростно оттолкнул от себя Абдуллу, взглянув на него с отвращением и опасением. Он снова не врал, Паргалы не чувствовал подвоха. Селим знал о ловушке и знал об его связях с Абдуллой? Это плохо, это очень плохо. Патовая ситуация. Допустить смерть Селима — цикл начнётся заново. А вернёшь его в столицу — его ждут муки, опала, а в конце — всё равно новый цикл, потому что Хюррем захочет переиграть этот сценарий, зная правду. — Зачем ты здесь? — сиплым голосом спросил Ибрагим. — Что хочешь от меня на этот раз? Может, попросишь шехзаде Баязида на трон возвести? Убить Хюррем Султан? — Загнанный в угол шакал Ибрагим, раб из Парги… Как же ты заметался. Боишься… Мне тебя жаль. Ты умён, и дух твой крепок, но отчаяние превратило тебя в слепца. Но из твоего тупика есть выход, который ты так отчаянно ищешь, — мятежный визирь посмотрел Ибрагиму в глаза. — И я здесь, чтобы предложить тебе его. — Какой ещё тупик? Какой ещё выход? — ощерился Ибрагим. — Аллах да простит смирившегося и преклонившего голову пред его незримой, но сокрушительной волей, ибо его искреннее покаяние есть то, что отличает душу, постигшую достаточно страданий для помилования. — Да что ты несёшь? — Ибрагим понизил голос и сжал руки в кулаки. Глубокие потемневшие глаза Абдуллы расширились в налёте лёгкого безумия, и он медленно приблизился к оцепеневшему Ибрагиму. Вдруг в висках Паргалы снова запульсировала боль. — Мне известно, что ты отправил своих людей к Гиреям, паша. Мне известно, что ты сговорился с Исмаилом Пашой, украл письма, убил невинную Сильвию-хатун. И мне известно, что ты защищаешь рыжую богохульную ведьму, что понесла от шайтана и поныне хулит Всевышнего и его волю… Ничто не скроется от моего взора, ибо меня ведут ангелы всеведущего Аллаха, — с придыханием произнёс Абдулла, сузив глаза в выражении скорбном и понимающем. — Душа твоя мечется, паша. У неё есть шанс на искупление… Отрекись от Иблиса. Отрекись от его искушения. Покайся. Я здесь за этим. Чтобы дать тебе последний шанс. Покайся. Ибрагим хотел обрушить на безумца насмешки. Хотел отвесить ему оплеуху и осыпать проклятиями. Но язык его был нем, а мышцы сковала неясная оторопь. По спине бегали мурашки. Он чувствовал… словно на него сейчас смотрят не только глаза пронырливого мятежника Абдуллы, что возомнил себя мессией. Каким-то невообразимым образом он ощущал на себе взгляд Аллаха. Такой взгляд, от которого хочется провалиться сквозь землю. Осыпаться пеплом. Взгляд, от которого чувствуешь себя жалким ничтожеством, нарывом на плоти земной. Ибрагим до хруста суставов сжал руки в замке за спиной, стараясь сопротивляться усиливающейся головной боли. Чтобы урезонить её, он мысленно сосчитал от одного до десяти и обратно. Он содрогнулся всем телом, словно испытав недюжинный испуг, когда пальцы Абдуллы вдруг врезались в его предплечья и крепко сжали. Взгляд мятежного визиря стал неистовым, отчаянным, горячим от целого океана эмоций. — В Аллахе правда, паша, неужели ты не понимаешь? На земле властвует шайтан, но после смерти есть лишь вечность под пристальным взором Всевышнего… и там нет ни золота, ни власти, ни трона. Ничего ты с собой не заберёшь. Покайся. Покайся! Ибрагим стиснул зубы и с глухим рыком оторвал от себя руки Абдуллы, отшатнувшись назад. — Презренный безумец! Сумасшедший! — Покайся, пока не осознал, как много зла совершил ради Иблиса, — каждое слово набатом отзывалось в голове Ибрагима. — Зла, о котором ты не помнишь. Зла, которое предпочёл забыть. Зла, от которого твою голову рвёт на куски. Взгляд Ибрагима стал ледяным, пронизывающим. — Да что ты знаешь? — Всё, паша. Я всё о тебе знаю. Я же сказал: мне на ухо шепчут ангелы Всевышнего. Я избран Им… чтобы вернуть порядок. Мальчишка не должен жить. Такова его судьба. Таков порядок Всевышнего, который посрамили вы с гяуркой. Но есть шанс на искупление, если ты покаешься, отступишь. Тогда всё кончится. — Я просто прикажу казнить тебя и твоих людей прямо здесь. И из твоего рта больше не вырвется ни одного поганого слова! — И, набрав воздуха в грудь, Ибрагим завопил во всё горло: — Стража! Дальние двери в павильон, через которые он вошёл внутрь, распахнулись. На Ибрагима уставились глаза его верных янычар. Лицо визиря-регента было перекошено от ненависти и боли. Тяжело дыша, он поднял ладонь и ребром провёл по горлу. В тот же миг послышался лязг мечей, хлюпанье крови, звон доспехов, предсмертные всхлипы. У Ибрагима было численное преимущество, и уже через пару минут от охранения Абдуллы остались только мёртвые тела, умытые кровью. Но их господин продолжал безучастно глядеть на Ибрагима: на его лице не дрогнул ни один мускул. В голове так и не пробежалось ни одной мысли. Тишина была оглушающей, и Ибрагим начал думать, что из-за макового молочка просто потерял связь со своим даром. — Паша! Что прикажете? — послышался оклик главы его охраны, и Ибрагим выставил ладонь в его сторону, жестом показывая остановиться. — Теперь ты понял, «богоизбранный» Абдулла? — процедил Ибрагим презрительно. — Я просто убью тебя прямо сейчас. Ты совершил огромную ошибку, когда решил угрожать мне моей семьёй! В тот самый миг ты был уже мёртв. Это был вопрос времени. Без тебя этот гнусный мятеж рассыпется, как песочный замок, Абдулла. Выбрать Ахмеда Пашу, этого простофилю и тюфяка, было нелепой ошибкой. Ты проиграл. Абдулла со вздохом опустил плечи и улыбнулся. — Паша… Говорю тебе в третий раз. С моей смертью ничего не изменится. — Ты блефуешь, — с издёвкой отозвался Ибрагим, вскинув брови. — Разве ты не знаешь, что если гиене отрубить голову, то тело её недолго сможет биться в конвульсиях. — Убив меня, ты отрубишь не голову, а мизинец, — вздохнул Абдулла, с жалостью посмотрев на озадаченного Ибрагима. — Давай проверим? — Паргалы Ибрагим… всё же ты никогда не умел видеть дальше своего носа. — Что ты… — осёкся Ибрагим и задохнулся на ошарашенном вздохе, когда увидел выходящую из тени фигуру. — Нико? Отступив на несколько шагов от Ибрагима и склонившись в низком поклоне, Абдулла уступил дорогу Николасу. — Мой господин, — подобострастно прошептал Абдулла. Николас выглядел совершенно безмятежно. Плавным движением ладони он дозволил Абдулле поднять голову, и тот уставился на него с обожанием, с которым обычно глядели на святых. — Ты можешь идти. Твоя роль выполнена, Абдулла, — мягко улыбнулся он. — Оставь нас с братом наедине. И едва переступишь порог, найди покой. — Как прикажете, — подчинился Абдулла и засеменил спиной к выходу, будто покидал не просто Визирь-и-Азама, а халифа над всеми халифами. Ибрагим захлебнулся шоком настолько, что даже не успел воспроизвести свирепый приказ своим стражам остановить Абдуллу. Но он исчез быстрее, чем Паргалы успел стряхнуть с себя оторопь. — Стража! Всем выйти, — бросил своему охранению Ибрагим и посмотрел на Нико. — Ты… Так это ты? Это ты — «голова» этой гиены? Что это такое? Как это понимать, проклятье на твою голову?! — Не ругайся, Тео. Глубокий гортанный вздох вырвался из груди Ибрагима совершенно неосознанно, и он до хруста сжал кулаки. Нико взирал на него со скрещенными руками, и во взгляде его читалось нечто похожее на снисходительное сочувствие. — Да. Всё так. Абдулла только исполнял мои приказы. Но, как я и говорил, всё это — исключительно ради твоего блага, — со вздохом продолжил он. — Ничего с того момента не изменилось. — Моего блага? — Ибрагим нервно рассмеялся, чувствуя горький комок в горле. — Да кто ты такой?! Ты предатель! Из-за тебя этот шакал угрожал мне! Из-за тебя Хатидже и моим детям грозит опасность! — Им никогда ничего не угрожало, Тео, — спокойно возразил Николас, покачав головой. — Так это… была уловка? А кольцо Хатидже… — Госпожа по досадной случайности потеряла его. — А волосы и заколка Хуриджихан? — Ты знаешь, фантазией я никогда не отличался. — Мои дети у Гиреев? Они всё ещё там? — Да. За ними следят мои люди. Не изволь беспокоиться. Ибрагим сотрясся всем телом и, подорвавшись к брату, схватил его за грудки. — Как ты посмел играть со мной в эти мерзкие игры?! И прикрываться моим благом?! Кто ты такой, чтобы устраивать бунт против Повелителя?! Какое отношение ты имеешь к мести за шехзаде Мустафу, чтобы поднимать весь этот мятеж? Да как тебе ума хватило угрожать мне моей семьёй? Зачем? Ради чего, Нико? Ради чего?! — Ибрагим постепенно повышал голос, обрызгивая лицо брата слюной, а в конце сорвался на сердитый, отчаянный крик. — Ради того, чтобы всё вернулось на круги своя, — бестрепетно ответил Нико, не изменившись в лице. — Какие ещё, к дьяволу, круги?! Ты… — Ибрагим в ужасе уставился на брата. — Проклятье, ты что, тоже веришь в бредни Абдуллы? Про ангелов Всевышнего? Избранным себя возомнил? Николас промолчал, лишь тяжело вздохнув, и Ибрагим импульсивно дёрнулся к мраморной колонне, с досадой стукнув по ней кулаком и искренне пожелав ей расколоться. — Прочитай мои мысли, Тео, — со вздохом попросил Нико. Ибрагим застыл, почувствовав, как земля уходит из-под ног. Он медленно повернулся к брату и встретился с ним взглядами. — Ты… откуда ты… как?.. И в действительности он не мог этого сделать. В голове была тишина. С самого начала, как он пришёл в Мраморный павильон. Язык снова онемел, и Ибрагим только беспорядочно приоткрывал и закрывал рот. Голова чудовищно закружилась, ноги стали ватными. Самые чудовищные догадки тотчас ошпарили ему затылок. — Ты не сможешь, — подсказал Нико. — Ты… как-то связан с Мефистофелем? Сделку заключил? — глухо предположил Паргалы. Старший из близнецов снова издал усталый вздох и сложил руки за спиной. — Это было бы так просто для твоего беспокойного ума, не так ли, Тео? Посчитать, что кто-то ещё, более жалкий, чем ты, способен продать душу ради такой никчёмной наживы, как земная власть, — устало отозвался Николас и покачал головой. — Нет, я не имею отношения к дьяволу, которому ты отдал свою бессмертную душу в обмен на пару десятков лет жизни в низменной роскоши. — Тогда как это возможно? Откуда ты знаешь обо всём этом? Кто тебе рассказал? И когда ты... Нико перебил его, тяжело вздохнув. Взгляд его вдруг стал пронзительно-печальным. — Нет, Тео, даже не пытайся, я ничего тебе не скажу. Я вижу, что есть вещи, которые ты ещё не готов принять. — Что это значит? Что я не готов принять? — оторопел Ибрагим. — Ты с ума сошёл поучать меня? Одёргивать? Нико, кем ты себя вообразил?! Ты устроил государственный переворот, хотя я ни на секунду не поверю, что ты сделал это в одиночку! — Почему ты так думаешь? — Николас с искренним любопытством наклонил голову вбок. — Из рыбачьего сына ты стал Визирь-и-Азамом. Почему ты чувствуешь гнев и обиду, видя, что твой брат тоже смог возвыситься? Ибрагим только молча продолжил буравить исподлобья лицо брата, не понимая, что ему делать: уйти, накинуться на свою плоть и кровь с кулаками или начать яростно спорить. — Это гордыня, брат мой. А гордыня и алчность, — сказал Нико, — пороки чрезмерно ядовитые. Твои слова. И яд этот слаще мёда. Как думаешь, захотел бы ты сближаться с Хюррем Султан, если бы она не отдала мне печать, которая для тебя так много значит? Решил бы ты обманывать её, прельщать, шептать ей на ухо льстивые слова и вводить во искушение, если бы не жажда вернуть себе прошлую власть? Отнять её у меня? Мышцы лица Ибрагима на несколько долгих секунд раздумий расслабились. Воздух в его лёгких сжался, и ему показалось, что кто-то ударил его по солнечному сплетению. Ибрагиму захотелось сжать губы и смолчать, но, глядя в глаза брата, он по необъяснимой причине не смог солгать ему: — Нет, — сказал он правду. И тут же сердито прикусил язык. — Но это ничего не меняет. Не возлагай на мои пороки ответственность за собственные. — Ибрагим приблизился к Нико и свирепо сощурился. — Раз ты знал о том, какое значение печать имела для меня, то сознательно провоцировал меня. Да и что ты сам, Нико? Ты поднял восстание среди старых союзников Мустафы втайне от меня. Откуда ты знаешь всё это? Как вообще у тебя всё это получилось? — Мне ведомы и доступны вещи выше твоего понимания. — В этом государстве не существует ничего выше моего понимания! — воскликнул в ярости Ибрагим и ткнул пальцем в брата. — Мы с тобой — одно целое, Тео. Я — это ты. Я — отражение тебя. — Увидев, как Ибрагим набрал воздуха в грудь, чтобы сказать нечто ядовитое в ответ, Нико закончил мысль: — Я не лгу тебе. Всё это — ради твоего же блага. Можешь в это верить, а можешь не верить. — Какого ещё блага? — низко процедил Ибрагим, и в голосе его вместе с насмешкой перемешалась и тревога. Тёмно-карие глаза сверкнули жалостью и искренним участием. — Чтобы спасти тебя. Душу твою спасти. Заставить Мефистофеля отдать её обратно. Ибрагим оторопело уставился на брата. Но Нико не собирался умолкать, принявшись расхаживать взад-вперёд перед близнецом. — Ты даже не представляешь, как всё усложнилось из-за твоего вмешательства. Если бы ты оставался прежним, рано или поздно всё бы вернулось на круги своя. — Прежним? Что ты несёшь? — Я говорю о Хюррем Султан. Паргалы хмуро моргнул, не понимая ни слова из услышанного, и Николас снова издал вздох, закатив глаза к потолку. — Всё, что говорил тебе Абдулла, правда. Селим… этот несчастный ребёнок должен умереть. Такова судьба. Это неизбежный исход, Тео, который случится рано или поздно, чтобы течение жизни продолжилось, чтобы восстановились причины и следствия… А если ты не хочешь в ад, должен отречься от Иблиса. Покаяться и смириться. Искренне. И Хюррем Султан тоже. Тогда вы оба будете спасены. Ибрагим несколько долгих секунд молчал. Затем плечи его задрожали, он отступил на два неровных шага назад, издал нервный смешок, облизнул пересохшие губы и разразился хохотом, который сотрясал стены павильона добрых полминуты. Всё это время старший брат терпеливо ждал, когда этот акт истерики закончится. Ни один мускул на его лице не дрогнул. — Ты обезумел, Нико. И ты, и этот шакал Абдулла… Но из братских чувств я позволю тебе исчезнуть, будто ничего не было. Уезжай обратно в Паргу и не попадайся мне на глаза. Пусть Абдулла и его шайка немедленно отступят и освободят государя. Если они сделают это без сопротивления, я обещаю, что смерть их будет быстрой. — Боюсь, Тео, это невозможно, — покачал головой Нико. — Да? И позволь полюбопытствовать почему? — тщательно скрывая агрессию, осведомился Ибрагим. — Ты ведь не веришь ни единому моему слову, брат. И так было всегда. Ты всегда глух к словам тех, кого считаешь ниже себя. И всё, что я тебе уже сказал, — пустой звук для тебя. Ты веришь только тому, что видишь сам. Что ж, да будет так. — Так зачем ты пришёл сюда? Чего хочешь? Я ведь могу просто приказать арестовать тебя как государственного изменника, — поднял брови Ибрагим, демонстративно обнажая ятаган и направляя лезвие в сторону Нико. Тот равнодушно посмотрел на кончик сабли, указывающий ему на грудь. Затем поднял сочувствующий взгляд на Ибрагима. — Я пришёл, чтобы дать тебе последний шанс, брат. Последний шанс отыскать правду. Прозреть. Исповедаться. Искупить вину. Спасти свою душу от разложения. Один последний шанс. — Николас достал свёрток за бортом кафтана и протянул его Ибрагиму. — Я не хотел доводить до этого, но всё зашло слишком далеко, и выбора нет. Я хочу, чтобы ты вспомнил тот самый день, который столько времени пытаешься забыть. Возьми это и прочти, как сможешь. Ибрагим взял из руки брата свёрток, неотрывно прожигая его лицо внимательным взглядом. Он не хотел думать о том, откуда Нико было известно так много. Откуда он знал про странные обрывки памяти? Откуда знал о его даре? О Хюррем Султан? Это просто нелепость! — Что вы собираетесь сделать с Повелителем? — глухо спросил он. — У Хюррем Султан есть два пути, — начал Нико. — Она может сопротивляться, и тогда её сына ждёт ужасная судьба. Но тогда и всем её детям рано или поздно придётся страдать. И Баязиду, и Михримах, и совсем ещё юному Джихангиру. Это неизбежно. А может признать шехзаде Баязида сыном Махидевран Султан, и тогда воды утихнут. Селим будет казнён, но сама она сможет сбежать из Стамбула вместе с детьми, которые выживут. Тогда порядок будет восстановлен. — Это безумие. Она никогда этого не сделает. Никогда не смирится с гибелью сына. — Глаза Ибрагима яростно сверкнули и сощурились. — И раз ты так много знаешь, братец, то знаешь и причину этого. Нико даже не дёрнулся. — Ты ещё не понял? Ты — причина её несломленной воли, причина, почему она ещё не отреклась от Иблиса. Она сделает так, как надо, если ты ей поможешь. — А есть третий путь. — Ибрагим горько поджал губы и легонько вжал лезвие ятагана в грудь Нико. — Я просто казню тебя. Казню Абдуллу. А потом казню всех, кто поднял восстание. Нико со вздохом покачал головой. — Об этом я и говорил. Ты не понимаешь. Не хочешь слышать. Не хочешь верить… Ты всё ещё думаешь, что можешь что-то исправить, изменить по своей воле. А я тебе говорю, что смерть Селима неизбежна, неотвратима. Вопрос здесь только в цене и последствиях, брат. И ты пытаешься сделать эту цену неподъёмной, а последствия — беспричинно кровавыми. Всё из-за гордыни твоей, которую подпитывает дьявол. Отчего-то на лице Ибрагима постепенно испарилась спесь. Слова брата по непонятной причине вызывали в нём тревогу, грусть и тоску. Ему хотелось опустить руки. Но пока он опустил только ятаган, словно тот стал свинцовым. — Откуда ты всё это знаешь? Как ты узнал? — Я же сказал: это выше твоего понимания. По крайней мере, сейчас. Но в словах моих тебе не стоит сомневаться. Я знаю, что в глубине души и ты, и Хюррем Султан оба понимаете, что нарушаете привычное течение жизни и идёте против самих устоев мира. Против судьбы. Ты ведь и сам видишь: султанат Селима складывается проклятьем для него самого. Между близнецами на какое-то время повисла тяжёлая, угрюмая тишина. — Почему всё происходит так? Почему мы не властны над своей судьбой? Почему должны подчиняться прихотям Всевышнего? — наконец Ибрагим задал вопрос, который мучил его слишком давно. — Судьба, предписанная Всевышним, — это не про прихоти. Это про причины и следствия тех действий, что избрали Его смертные дети. Здесь не может быть вопроса «почему», Тео. Только «когда». И ты в глубине души понимаешь это. Выбор за тобой, — шёпотом добавил Нико и, развернувшись, направился к выходу. — Не говори обо мне и Абдулле Хюррем Султан. Иначе действием этим подтолкнёшь события к самому печальному из исходов, в большей степени для тебя самого. Просто поверь мне. — Печальному из исходов? Ты смеёшься надо мной? Ждёшь, что я стану потворствовать твоему безумию? Убийству властелина Османской империи? Убийству невинного ребёнка? Николас посмотрел на него из-за плеча. В чёрных глазах вспыхнул праведный огонь. — С каких пор тебя волнует чья-либо жизнь, кроме своей? — Что ты сказал? Старший близнец вздохнул. — Дефтер Хюррем Султан. Прочти его. Прочти и всё поймёшь. Сердце Ибрагима прокрутилось на месте и рухнуло вниз, куда-то в желудок. Он знал и об этом. Нико и впрямь знал всё. — Что я должен в нём прочитать? — воскликнул Ибрагим, яростно всплеснув руками. — Ты сам всё поймёшь. А потом поезжай туда. — Он взглядом указал на свёрток в руке брата. — Если не страшишься правды. И когда… вернее, и если ты прозреешь, тогда и посмотрим, поступишь ли ты мудро. Ты всё ещё можешь прийти к спасению, Тео… Хоть вера моя в тебя тлеет с каждым днём. С этими словами его брат испарился в тенях за колоннами, как дымка. Ибрагим был так огорошен и оглушён, что даже не последовал за братом. Не позвал стражу. Он так и продолжил стоять на том же месте и смотреть в темноту, где скрылся его близнец. Когда он услышал в голове мысли своих стражей, ворвавшихся внутрь и настигших своего господина, то понял, что простоял так не менее получаса в полной тишине. Наконец он смог оторвать глаза от пустоты и взглянуть на свёрток, который ему передал Нико. Внутри оказалось короткое описание места, куда его приглашал приехать брат. Он без труда узнал его. Морской порт Трабзона. Там, куда он приплыл из Гирейского ханства, где оставил жену и детей. Там, где они расстались с отцом и братом. Там, где он потребовал от них покинуть империю как можно скорее, чтобы вероломная дьяволица Хюррем не добралась до них, как до многих других союзников Мустафы и их семей. Трабзон. Почему-то мысли об этом месте отзывались в нём необъяснимой, но до мурашек жуткой тревогой. В нос ударил запах тухлой рыбы, и желудок Ибрагима привычно скрутило.***
Что Нико хотел сказать? Что хотел, чтобы он вспомнил? Почему поднял восстание? Как ему это удалось? Почему Ибрагим не мог прочитать его мысли? Как он был связан с Мефистофелем, раз знал об его даре (о котором известно было только Хюррем)? И только ли связь с дьяволом могла закрыть мысли от тех, кто продал ему душу? Был ли Абдулла безумцем? Отчего так верил (почти до преклонения) Николасу? Верил ли Николас в ангелов, которые ниспустили предателю Абдулле «знамение»? От этих вопросов голова Ибрагима звенела и гудела. Под черепной коробкой извилины будто огнём горели. И ещё он слышал в отдалении мелодию собственной скрипки. Заунывную, от которой рёбра содрогались. Он не играл её уже много лет… кажется. По возвращении в свои покои Ибрагим умывал лицо, наверное, минут десять, пока в себя не пришёл. Отражение в зеркале казалось ему чужим. Всё вокруг было каким-то нереальным. — Паша Хазретлери, я принёс вам кое-что от Валиде Султан. — Он даже не заметил, как в покои вошёл Малек. Повернувшись, Ибрагим молча забрал у своего протеже маленький мешочек. Внутри оказался фиал с сывороткой. Он нахмурился и вскинул недоверчивый взгляд на Малека. Тот захлопал ресницами, и Ибрагим тотчас скользнул в его мысли. И вправду: фиал передала Хюррем. Лично в руки. Бояться было нечего. Откупорив сосуд, Ибрагим принюхался. Ничем особенным не пахло. Разве что слышались далёкие нотки вишни. Опрокинув в себя содержимое фиала, Ибрагим зажмурился и ослабил воротник. Привкуса макового молочка не было, но сыворотка довольно быстро сняла острую боль. Каким-то чудесным образом. И очень подозрительным. — К Хюррем Султан кто-нибудь приходил, пока меня не было? — спросил Ибрагим, принявшись лениво переодеваться. Вопрос был типичным, и он даже не ожидал никакого содержательного ответа. — Да, паша. Саид-бей, — ответил Малек, и Ибрагим тотчас ощерился, как ёж. Юноша поспешил добавить: — Он привёл госпоже какую-то нищенку. Кажется, ведунью. — Ведунью? Какую ещё ведунью? — Я поспрашивал. Кажется, она какая-то гадалка, — пожал плечами Малек. — Если хотите, я разузнаю подробнее. — Да. Разузнай, с каких пор Хюррем Султан спуталась с подобным сбродом, — приказал Ибрагим. Кажется, он начал догадываться, откуда до Хюррем вообще дошла полумифическая история про Мефистофеля и его дары. Возможно, оттуда же, откуда об этом узнал и сам Ибрагим. — Что-нибудь ещё было? — добавил он. — Хюррем Султан вызвала к себе Заида-агу. — Речь шла о новом главе дворцовой стражи взамен Шахина-аги. — Но я не знаю, о чём они разговаривали. Потом госпожа встретилась ещё с несколькими визирями. Ибрагим сжал руки в кулаки, почувствовав себя ужом на раскалённой сковородке. Всё это было очень ему не на руку. Если Абдулла и Нико были в столице, то оставалось вопросом времени, прежде чем пытливая Хюррем, вознамерившись помочь ему, попытается что-то самостоятельно разнюхать. — А ещё госпожу навещала лекарка, — вспомнил Малек. — Кажется, из Старого дворца, не из Топкапы. — Что? — удивился Паргалы. — Почему ей понадобилось вызывать лекаря аж из Эдирне? — Не знаю, паша. Госпожа выгнала всех, чтобы поговорить с лекаркой наедине. — И где эта хатун сейчас? Я хочу её видеть. — К сожалению, уже уехала, Паша Хазретлери. Паргалы громко прошипел проклятие и отвернулся к окну, забегав судорожным взглядом по пейзажу. Чем большую активность проявляла Хюррем, тем меньше у него оставалось пространства для манёвра. Одна его малейшая оплошность могла стоить всего. Нельзя, нельзя было допустить, чтобы она добралась до дел государства и помешала ему всё исправить. Подманив пальцем Малека, он приблизил его к себе и зашептал на ухо свою коварную затею. Глаза слуги расширились, брови тревожно сошлись на переносье, но он в конце концов только безропотно кивнул, не в силах воспротивиться приказу. — Всё понял? — Да, паша. — Вот и славно. — Он похлопал его по плечу. — И позови-ка ко мне Сюмбюля-агу и Фахрие-калфу. Пора вытрясти из них правду. Так ему хотелось. Но впоследствии, после форменного допроса с пристрастием, ждало его разочарование: в мыслях Сюмбюля-аги и Фахрие-калфы не было ничего мало-мальски полезного. Они понятия не имели, по какой причине Хюррем вызвала лекарку из Старого дворца и осталась с ней наедине, а их в содержание разговора не посвящала. Впрочем, это было немного наивно, подумал затем Паргалы: в конце концов, Хюррем знала об его даре, а потому, реши она что-то сокрыть от него, то удостоверилась бы, чтобы никто ничего не знал. Но от этой новости ему стало ещё паршивее. Она что-то скрывала от него. После того, как они пообещали друг другу не лгать и ничего не скрывать? Да, он тоже имел секрет от неё, касающийся Абдуллы, Нико и шантажа детьми, но скрывал-то он всё ради её же блага в том числе.***
Ибрагим смотрел в потолок, чувствуя зудящее напряжение в глазных яблоках — верный признак, что бессонница собиралась остаться с ним до рассвета вместе с роем гнетущих тревожных мыслей. Хюррем Султан спала рядом, доверительно прижавшись щекой к его груди и перебросив руку через его талию. Спала она обычно беспокойно и чутко. И даже когда они почивали вместе, Хюррем могла просыпаться, говорить с пустотой, бредить во сне, ворочаться, пинаться. Это усугубилось, когда Хюррем узнала о судьбе Селима. Отныне заснуть без успокоительных настоек ей попросту не удавалось. И зная, что собирался сделать, Ибрагим отдал приказ аккуратно увеличить дозу — и делать это впредь не только перед сном. В итоге она провалилась в глубокий сон и уже несколько часов даже не ёрзала. Дыхание было мерным, глубоким. Шанс был хороший. Тело Ибрагима было напряжено, как струна. Сердце колотилось. Его тело будто готовилось к прыжку или побегу. Ему удалось осторожно выбраться из её объятий, чтобы встать с кровати и подойти к столу. Там, в ворохе документов, он нашёл её дефтер. Достав из кармана нечто наподобие словаря, подготовленного Дефнешах-хатун, он принялся за изучение. Времени читать всё у него не было, но и большинство записей не представляли сейчас для него интереса. Наверняка в прошлом были события, связанные с Абдуллой, чей след Хюррем так и не обнаружила. Теперь всё вставало на свои места. Николас был предателем. Он подобрался к Хюррем и её ребёнку, чтобы убить султана Селима. И эту цель они преследовали каждый «цикл». Ибрагим не верил во всю эту чушь с промыслом Аллаха. Он был достаточно религиозно образован, чтобы понимать: мир был отдан на откуп князю земному — Иблису, отцу лжи, — чтобы люди сделали свой осознанный выбор в пользу святости, сопротивляясь искушениям, и с тем попали в Рай. В этом был главный замысел человеческой свободы воли. Не могло быть там того детерминизма, в который хотелось верить фанатикам, вроде Абдуллы… и его собственного брата. У всего было рациональное объяснение. Скорее всего, если какие-то ведуньи и гадалки в Стамбуле ведали про мифологию Мефистофеля и даже помогали заключить с дьяволом контракт, то наверняка находились и те, кто выслеживал этих богохульников. Должно быть, кто-то из них промыл Николасу и Абдулле мозги. И чтобы доказать это самому себе в первую очередь, Ибрагим твёрдо решил разрушить планы Николаса и Абдуллы, «избранников Божиих». Он осторожно листал страницы, сверяясь с подсказками от Дефнешах, и пытался выцепить знакомые имена: своё, Нико, Селима, Абдуллы. Он должен был сложить пазл самостоятельно. Спасти Селима так, чтобы Хюррем не узнала обо всём. Потом спасти детей, избавиться от Абдуллы и разобраться с братом. В конце концов, это его плоть и кровь, а потому и ответственность за его фанатичность тоже лежала на нём. И тогда порочный круг будет разорван. Ибрагим читал строчки: «Вера подразумевает лишения, но лишения позволяют обрести покой. Осмысленность. Движение за собственными желаниями и удовлетворением есть погоня за страстями и пороками, а то есть не что иное, как крысиные бега. Эта неугасимая похоть похожа на разрастающуюся опухоль. Голод, алчность, жажда «большего» пагубна тем, что конца не имеет. Опьянит в начале и неизбежно иссушит к концу. Это слова Николаса. Он постоянно говорит мне о важности смирения. Я знаю, что он пытается утешить меня… Он так не похож на этого змея Ибрагима…» Ибрагим оскалился. Так, получается, он был прав: Нико каждый цикл преследует одну и ту же цель. Пытается убедить Хюррем Султан в своих бреднях. Пытается убедить смириться со смертью Селима. Да он себя не то что избранником Божиим вообразил… Он вообразил себя ангелом смерти, Азраилем, верховодящим чужими судьбами. Как Ибрагим мог этого не замечать? Как мог не подозревать о безумии брата? Как долго он готовился к этому, изображая перед ним простодушие? Было ли это простым безумием? Или помешательство это с самого начала было связано с сумасшествием убийцы, который хочет найти оправдание своим поступкам? А сам просто пытается свершить надуманное правосудие и убить ребёнка? Руками десятков, сотен человек? Пальцы Ибрагима до дрожи крепко сжали дневник. Он посмотрел на спящую Хюррем и тяжело вздохнул. Она так рьяно защищала своих детей, что он не мог перестать восхищаться её силой духа. Против неё выступал самый чудовищный враг из возможных — безрассудный. Незримый. Лживый. Так ещё и столь близко подобравшийся к ней и её ребёнку. И этим врагом оказался его собственный брат, плоть от плоти его. Тот самый добрый и простодушный Нико, который и мухи не обидит. И он, Ибрагим, не мог, просто не мог рассказать ей об этом. Взгляд его снова упал на строчки. Ничего. Снова ничего. Перечисления каких-то сухих фактов, половина из которых уже была неактуальна. Но вот наконец среди последних записей о прошлых циклах он увидел упоминания о Трабзоне. И о себе. Сердце тотчас тревожно толкнулось в груди. Она писала о том, как отправляла в Трабзон отряд янычар с Перчемом-агой. И рядом он увидел очередное перечисление существительных в столбик с указанием цифр. Большинство было для него неразборчиво и непонятно. Но два слова он увидел в списке Дефнешах. Одно означало «яд», а другое — «фосфор». Ибрагим напряжённо вглядывался в то, что, очевидно, было рецептом. И если в список ингредиентов входил фосфорсодержащий элемент, то яд, скорее всего, был парализующим. Зачем ей нужен был такой рецепт? И связано ли это было с тем, что ей удалось так быстро отыскать формулу обезболивающего для него? Должно быть, в предыдущих циклах она решила искуситься в алхимии, чтобы иметь преимущество над врагами. Он понимал это — но что-то внутри откликалось смятением. Ибрагим услышал, как она пошевелилась на постели, перевернувшись на другой бок, и что-то тихонько пробормотала. Паргалы быстро убрал тетрадь обратно. — Нет… Не надо… — шептала она, ёрзая на простынях. Тонкие дрожащие пальцы блуждали по взмокшему лбу. — Не убивай… моего ребёнка… Ибрагим вернулся в постель и склонился над Хюррем. — Тише, тише, это просто сон, — убаюкивающим тоном зашептал он, поглаживая руку женщины. Хюррем нащупала его ладонь и потянула на себя, препятствуя побегу. Он поцеловал её в плечо и бросил последний взгляд на тетрадь. Нужно было дочитать её. Убедиться в том, что всё, сказанное Нико, — просто чушь безумца. Порт Трабзона. Парализующий яд. Лекарство от головных болей. Циклы перерождения. Смерти Селима и сделка с Мефистофелем. Ангелы, якобы нашёптывающие его брату и этому глупцу Абдулле. Всё это могло быть обыкновенным помешательством и ловушкой. Нико уже обманывал его долгое время. Взял ребёнка в заложники и шантажировал его Хатидже и близнецами. Так стоило ли потакать его манипуляциям? Или стоило посмотреть своим сомнениям в глаза и сломать эту лживую ширму?***
— Ибрагим Паша, — с улыбкой поздоровалась Хюррем, выплывая из сада ему навстречу. Передвигалась она ещё неуверенно, словно боролась с сонливостью, но выглядеть старалась живее. Паргалы, изучавший документы в шатре, отложил бумаги и жестом руки отозвал слуг подальше. Те отступили на почтенное расстояние и, уже по привычному протоколу, отвернулись. Хюррем приблизилась к Ибрагиму, и тот поднялся с тахты, сжав её ладони в своих и любовно поцеловав тыльные стороны. — Госпожа. Ты выглядишь лучше, — одобрительно заметил он, оглядывая женщину. — Но сегодня ветрено. Может, не стоило выходить из дворца? Она посмотрела на него со смешливой укоризной. — Не больна же я, в конце концов. Да и свежий воздух не может пойти во вред. Ибрагим посерьёзнел. — Это правда. Но донесения, которые я получаю, тревожат меня. Ахмед Паша был той крысой, которую я никак не мог найти. Бледный, никчёмный, но он всё равно умудрился затаиться и обвести меня вокруг пальца. Хюррем поджала губы и насупилась. — Оно так часто бывает. Фирузе-хатун, как ты помнишь, тоже спрятали у меня под самым носом. Но где она сейчас? Наверняка кормит рыб в сефевидском пруду за проваленную миссию. Так кончат все мои враги, не сомневайся. — Она сжала его руку и уточнила с коварной улыбкой: — Наши враги. — Как бы там ни было, предательство Ахмеда Паши заставляет меня думать о том, что таких крыс во дворце ещё множество. Что ты и наследники не в безопасности. — Ты зря тревожишься, — отмахнулась Хюррем. — Ахмед Паша был нелепым исключением. За столько циклов, поверь мне, я озаботилась тем, чтобы муха не пролетела незамеченной. Здесь везде мои глаза и уши. — Ты точно уверена, что не хочешь, чтобы я занялся эти вопросом? — уточнил он вкрадчиво, убрав рыжие волосы за плечо. — Я мог бы взять на себя полное управление дворцом в такое неспокойное время. Ради вашей с наследниками безопасности. — Нет. Не беспокойся. Несмотря на моё дурное самочувствие, у меня всё под контролем. — Как тебе будет угодно. Присоединишься? — Он указал ладонью на тахту и галантно помог ей присесть, затем протянул вишнёвый щербет. Несколько минут они вдумчиво беседовали о намерении Ибрагима развернуть войска на восточных границах и вызволить султана Селима. Он рассказывал, а она слушала, любуясь им, касаясь его, улыбаясь и краснея, словно двадцатилетняя девочка. Что-то внутри него при взгляде на Хюррем щемило. Глухо, отдалённо. Как если бы он чувствовал вину, столь чуждую ему. — Паша Хазретлери, Валиде Султан, простите за беспокойство. — Они услышали голос прислужника гарема. Тот подошёл к шатру и низко поклонился. В руках аги была большая коробка. — Жёны досточтимых визирей, заседающие в попечительском совете вашего, госпожа, вакуфа прислали подарок. — Подарок? Мне? — удивилась Хюррем. — Должно быть, чтобы поддержать тебя в такое непростое время. Это правильный жест, — одобрительно скривил губы Ибрагим и дозволительно взмахнул ладонью. — Ну, поднеси сюда подарок госпожи. Вы же его проверили? — Проверили, паша, — кивнул евнух и приблизился к шатру, нагибаясь и протягивая Валиде Султан подарок попечительниц вакуфа. Та расплылась в широкой улыбке и забрала коробку. Развязав ленты и тесёмки, она отбросила плотное, расшитое золотом покрывало, открыла крышку и громко закричала, подскочив с тахты. Коробка рухнула с её коленей, и содержимое покатилось по земле, оставляя жирный кровавый след. Это была голова свиньи, пасть которой была напичкана маленькими дохлыми крысами. Хюррем зажала себе рот рукой, и взгляд её случайно упал на обратную сторону крышки от коробки. Там красовалась кровавая надпись: «Смерть жади, прислужнице Иблиса». Шок и ужас были такими сильными, что она не нашла в себе сил даже плакать, только дрожала, сжавшись в комочек, пока Ибрагим не вытряс душу из распроклятого евнуха, допытываясь, кто же посмел так подшутить над госпожой посреди её собственного дворца. Помимо Сюмбюля-аги и Фахрие-калфы, Паргалы вызвал главу стражи, с усердием допросил, а потом на глазах Хюррем и множества зевак казнил. Отдав окровавленный ятаган своему стражнику, Ибрагим вытер руки об кафтан и брезгливо поморщился при виде обезглавленного трупа. — Убрать. Вычистить тут всё. Потом ко мне в кабинет позвать Имрама-агу, — приказал он и вернулся в шатёр, где сидела Хюррем, сгорбившись и закусив ноготь. Её воспалённые глаза нервно бегали туда-сюда. Присев рядом, он погладил её по спине. — Всё уже кончилось. Это всего лишь грязная, недостойная издёвка наших врагов. — Ты был прав… Они всё ещё здесь. Эти змеи и крысы… ходят у меня под самым носом, — произнесла она сдавленным шёпотом. — Они так показывают, что могут добраться до меня и детей в любой момент. Как тогда, в саду, когда хотели убить моего львёнка. Они близко. — Госпожа, поэтому я и говорил, что необходимо принять меры, даже если они покажутся чрезмерными. — Он заговорил мягким, но взволнованным шёпотом, чтобы никто не мог услышать. — Ситуация изменилась. Происходящее для тебя — события новые. Ты должна довериться мне. Позволь мне защитить тебя и наследников. Позволь проявить заботу. Хюррем резко повернула к нему голову, и в глазах её проступила грустная нежность. Он знал этот взгляд. Знал слишком хорошо. Он говорил, что, не будь рядом свидетелей, она бы растрогалась и бросилась ему на шею. Она влюбилась в него. Он видел это. Чувствовал. Но злорадства не испытывал из-за этого. Его сердце в ответ на её печальный взгляд отзывалось лишь тоской и горечью. Она облизнула губы, и выражение её лица стало болезненным. — Делай всё, что требуется. Я хочу пойти к себе и прилечь, — вздохнув, она стёрла навернувшиеся слёзы с уголков глаз и направилась вместе со своими служанками обратно во дворец. Ибрагим проводил её взглядом, а затем неторопливо зашагал к Малеку. Отстегнув от пояса маленький мешочек с золотом, он протянул гонорар своему прислужнику. — Хорошая работа, Малек. Слуга раскланялся и ушёл. Ибрагим повернулся всем корпусом к Топкапы и глубоко, со всем блаженством вздохнул. — Теперь этот дворец принадлежит мне. А вслед — и вся империя присягнёт. Я вытравлю отсюда каждую крысу. Даже ту, что будет божиться, будто ей Аллах улыбается.